Текст книги "На сопках Маньчжурии"
Автор книги: Павел Далецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 64 (всего у книги 117 страниц)
Кацуми присматривался к солдатам своей роты. Сначала все они казались ему на одно лицо: солдаты как солдаты, ждут боя, хотят победить русских.
Но стоило поговорить с ними о доме, как солдаты превращались в обыкновенных людей, полных обычных человеческих забот.
На днях Кацуми получил от Нисикавы письмо и газетные вырезки. Вырезки рассказывали о твердом характере Такахаси Мондзабуро, который приносил фабриканту неизменную удачу. Он блестяще расправился со своими забастовщицами, отправив их к родителям. Он блестяще закончил судебный процесс: суд присудил родителей покрыть все убытки Такахаси за время забастовки; газеты намекали, что фабрикант увеличил вдвое сумму убытка, и семьи забастовщиц в течение нескольких поколений будут влачить рабское существование, выплачивая Такахаси огромную сумму.
Даже на таком убыточном для всех деле, как забастовка, Такахаси сумел выиграть! Даже социалисты со своими антияпонскими происками послужили ему на пользу!
Ближе всего Кацуми были, конечно, его земляки Нобускэ и Гоэмон, которых он знал мальчишками. Когда все трое встретились в роте, они почувствовали, что точно родная деревушка переместилась к ним в Маньчжурию.
Нобускэ и Гоэмон были первыми слушателями Кацуми – и поняли его сразу. Японцев вели на смерть! Так ли обязательна для счастья японского народа эта смерть? Так ли обязательно для благополучия японского государства истребление самых здоровых и самых храбрых молодых людей? Ведь даже детей большинство из них не сумеет народить. А народят детей те, кто остались – слабосильные, больные да пронырливые, которые кричат: «Война, война!» – а сами занимаются торговлей, прибылями и всякими мерзостями.
Про расправу Такахаси с семьями забастовщиц узнал весь батальон.
Маленькая ячейка из трех человек росла… Вот уже шесть, вот уже двадцать!.. В каждой роте батальона единомышленники.
После разговора с Маэямой и Сакатой Юдзо чувствовал, с одной стороны, удовлетворение, с другой – пустоту, точно, высказав сокровенные мысли, обнажив себя, он вместе с тем как бы обокрал себя.
Хотелось прикоснуться к чему-то ясному, чистому. И это ясное и чистое, хотя и беспокойное, был Кацуми.
На новом биваке в час ужина – наиболее свободный час в походе, когда люди чинят одежду и снаряжение, чистятся, моются, отдыхают, – Юдзо позвал к себе солдата.
Лейтенант лежал на циновке, а Кацуми сидел рядом. Он говорил о вещах знакомых и незнакомых Юдзо, о вещах, с которыми Юдзо соглашался всецело, и о вещах для него сомнительных. Но он не хотел возражать. Он слушал и думал, вспоминая свои последние годы за границей и свои последние дни в Токио. Да, другого пути нет!..
– А вы убеждены и том, что победа возможна в близком будущем? – спросил он под конец.
Да, Кацуми был убежден. Японские капиталисты – люди таких аппетитов, что приближают решающие события с невероятной быстротой.
– Пожалуй, я согласен с вами…
Как всегда после встречи и разговора с Кацуми, Юдзо почувствовал успокоение.
«Вот они, наши солдаты! – думал он. – Пусть Маэяма поговорит с Кацуми. Будет полезно Маэяме узнать про то, как мыслят теперь японцы: они не хотят удушливого мира смерти, они хотят жизни и счастья…»
– Да, ты прав, – обратился он к Кацуми на «ты», не потому что перед ним был солдат, а потому, что он хотел подчеркнуть свои чувства единомышленника и друга. – Я очень рад тому, что ты в моей роте…
5Саката получил отпуск в тыл для посещения госпиталя, в котором лежал его тяжело раненный родственник. Небольшой маньчжурский городок. Магазины открыты, но торговли нет. Японцы ничего не покупают, и даже китайцы перестали покупать. Все чего-то ждут. Может быть, не уверены в исходе войны?..
Но Саката был уверен в исходе войны. Во всяком случае, для себя. Он был убежден, что уцелеет; не может быть, чтобы его убили. Офицер не должен лезть вперед. Саката останется жив и в любом случае будет пожинать плоды войны.
В тыл он приехал меньше всего для того, чтобы посетить родственника. Он прошелся по китайским лавкам и обнаружил следы того, кого хотел здесь увидеть, – Такахаси Мондзабуро.
Следы эти привели Сакату на собрание торговых старшин, где Такахаси предлагал китайцам на выгодных условиях свой текстиль. Он лучше английского, потому что дешевле, но главным образом потому, что в кругу старшин сидит Такахаси, а не английский купец, Ведь не правда ли, сидит он, Такахаси?
Старшины кивали головами; сомневаться не приходилось: перед ними сидел Такахаси. Почему же не принять выгодных условий Такахаси?..
И они приняли его условия. Потом подали чай, печенье, сласти.
– Ни русского текстиля, ни английского, ни американского! – говорил Такахаси. – Раньше вы заключали сделки с некиим Валевским… Где теперь Валевский? Здесь я, Такахаси, а не Валевский.
Саката сидел за занавеской, курил и терпеливо ждал, когда Такахаси закончит всю процедуру.
Через час процедура закончилась, Такахаси вышел и увидел капитана, скромно приютившегося в деревянном кресле.
Соотечественники обрадовались друг другу и не торопясь зашагали по улице, по которой взад и вперед сновали японские солдаты, проезжали подводы, лазаретные фуры…
Комната Такахаси в каменном доме. Толстые сырые стены, мало воздуха, мало радости; как люди могут жить в каменных домах?!
– И в Японии у нас теперь, к сожалению, строят такие же дома.
Но и о воздухе и о каменных домах – все это были слова приличия, суть была в другом.
– Акции, Мондзабуро-сан! Генерал на днях подсчитал свои акции и нашел, что их у него недостаточно.
– Для меня большая радость, что генерал нашел свое количество акций недостаточным.
В самом деле, Такахаси почувствовал удовольствие: очень хорошо, когда генералы заинтересованы в деле!
– Все будет, – сказал он, – передайте генералу…
– А мне? – тихо спросил Саката, пряча пакет. – Как известно, посредники…
Он получил свое.
Потом пили водку и вина разных народов и говорили о военных событиях. Такахаси не скрывал радости по поводу того, что война не так легка, как на это надеялись вначале японские газетки, полагавшие взять Порт-Артур в двухдневный срок, а всю Маньчжурию завоевать в двухнедельный… Война кровопролитна, много потерь. Но разве японки не народят новых солдат? Надо смотреть на все философски. Важно преуспеяние дела, ибо дело венчает нацию. А люди, капитан Саката, люди будут всегда, эта фабрика действует безотказно…
Мондзабуро был современный человек и не боялся показывать истины, которые старые японские купцы таили про себя.
После водки, акций и выгодных перспектив дальнейшего истребления японцев на войне на душе Сакаты стало празднично. Будущее Японии и будущее Сакаты сливались воедино.
Нужно захватывать!
Такова формула жизни.
Сделав дела, Саката отправился навестить родственника. Капитан Комура умирал.
– Рана в живот неизлечима, – сообщила Сакате сестра милосердия – англичанка.
В госпитале работало много англичанок. Та, что говорила с Сакатой, – высокая, светловолосая, – несомненно была красива, а ее рост и полнота взволновали офицера.
– Это мой родственник умирает, – печально сказал Саката. – А вы, мисс, приехали сюда издалека? Неужели из самой Англии? Полны ненависти к русским, хотя близко вы их не знаете и не хотите знать? Достаточно того, что изо дня в день вы читали в газетах, что русские стремятся уничтожить Англию и что они самый отвратительный народ в мире? Да, англичане – чудесные люди! Мы, японцы, спим и видим во сне добрую Англию.
Женщина наклонилась для того, чтобы смотреть в его глаза, у нее была белая, слегка посмуглевшая на маньчжурском солнце кожа. На постели умирал капитан Комура, а капитан Саката здравствовал и умирать не собирался… Шепотом, боясь смутить умирающего, он рассказывал англичанке про подвиги японской армии и свои собственные.
Рассказывал и думал: кто эта женщина? В самом ли деле на нее так повлияли газетные статьи, что она решила оставить свой дом и примчалась помогать японцам, или это мисс, приехавшая искать военного счастья? Не нашла дома – думает найти на войне.
По-видимому, последнее. Трудно поверить, чтобы обеспеченная и красивая женщина, читая газеты, почувствовала ненависть к неизвестным русским и любовь к неизвестным японцам.
– Англичане – великая нация, – сказал Саката, прислушиваясь к предсмертным стонам родственника. – Пример этому – вы: вы все бросили, и вот вы здесь, у постели умирающего героя!
Женщина смотрела на него прозрачными голубыми глазами, большая, здоровая… Неужели она не имеет мужа?
Саката возвращался в свой полк в прекрасном настроении. Он был один из тех, кто создавал идеи века и кто чувствовал, что эти идеи соответствуют всем его желаниям.
Через несколько дней генеральное сражение, и японцы его выиграют, ибо войну они начали тогда, когда разведка точно учла силы русских и их полную неготовность к войне. Напрасно Куропаткин грозится под Ляояном, – не готов еще Куропаткин, а японцы давно готовы.
Мысли были бодры, но все-таки в душу закрадывалось опасение.
Однако это опасение было пустячным. Много будет убитых японцев? Так что же – значит, много будет заказов на обмундирование для резерва. Иссякнет резерв?.. Но ведь англичане – союзники, американцы – друзья, а немцы рады-радехоньки русским затруднениям и неудачам!
Да, да, все будет хорошо. Таково соотношение сил в мире. Сакату ожидает счастье.
Капитан не доехал до расположения полка. Его встретил вестовой полка и передал приказ явиться в штаб Куроки.
Под старыми тутами, около палатки Куроки, сидели полковник американской службы Дуглас, англичанин генерал Хардинг и принц Куни.
К северу от тутовой рощи протянулась невысокая холмистая гряда; на западе, среди огородов и садов, виднелась большая деревня, а от нее до реки широко раскинулись гаоляновые поля. Легкий шелест шел от зреющих колосьев, мешаясь с пением кузнечиков и цикад.
Худощавый Хардинг был в военном костюме. Дуглас – в свободной рубашке, в штанах до колен и парусиновых туфлях.
Англосаксы сидели на ящиках, принц Куни примостился на камне.
– Война должна уничтожать и сжигать те пороки, которые так роскошно разрастаются на почве мира и цивилизации, – поучительно говорил Хардинг. – Иначе какая была бы от нее польза, не правда ли?
Принц протянул гостям сигары. Они курили, рассматривая толстые, тяжелые ветви тутов, и изредка поглядывали друг на друга.
– Я видел русских пленных, – сказал Хардинг. – Ни одного грамотного! И в этой стране – всеобщая воинская повинность! Надо запретить России всеобщую воинскую повинность, пусть имеет небольшую вербовочную армию. При заключении мирного договора, принц, Англия потребует этого. Мы положим конец существованию всеобщего страшилища – русской армии.
Из палатки вышел Куроки. Он пожимал гостям руки и восклицал:
– Очень доволен, очень счастлив!.. Такие прославленные люди, как генерал Хардинг и полковник Дуглас, прикомандированные к штабу Ойямы, нашли возможным посетить мой шатер! Джентльмены, конечно, голодны… К сожалению, мой обед – простой японский обед… Но прошу, прошу…
На обед подали пудинг из чумизы в розовом соусе и катышки из рубленого мяса, поджаренные в тесте.
У столиков денщики положили мешки с яблоками и грушами.
Хардинг сидел между начальником штаба Куроки генерал-майором Фудзи и генералом Футаки. Обоих он знавал раньше. Первого, когда тот был военным агентом в Париже, второго встречал в Лондоне. Они вспоминали кое-что из этого приятного прошлого. Старые знакомые, старые друзья!
После обеда гости и хозяева отдыхали. Футаки отнес свой плащ в чащу тутов и прилег. Спал он недолго и проснулся от звука голосов. Разговаривали Дуглас и капитан Саката.
– Вы представляете себе мое недоумение, – возмущался американец. – Я, полковник Дуглас, приехал в Корею… Я все увидел в Корее… И я пожелал! Я ведь имею право желать? Я ведь американец. Тем более что я и раньше бывал в Корее и хорошо знаю ее. Какие могут быть сомнения?! О своем решении я оповестил американское консульство, все было в порядке… В Вашингтоне знают про намерения мои и моих коллег. В Корею выехал мой компаньон, известный вам Джемс Хит… Он – мой компаньон и друг Японии. Все должно было быть в порядке… И вдруг я получаю от него письмо!.. Мои приобретения якобы уже не мои. Я навожу справку, чьи же они в таком случае? Никто не может дать мне ответа. Ни корейцы, бывшие собственники, номинально являющиеся ими и сейчас, ни ваш штаб. В штабе у вас вдруг перестали понимать что-либо коммерческое, а ведь перед войной отлично понимали, и я получал самые категорические заверения! Наконец, с большими трудами, выплыло на поверхность ваше имя. Вы как будто скромный и честный офицер. Будем откровенны; я понимаю так, что вы тоже подставное лицо… Маленькая доля в игре, не так ли? Но вы должны мне все объяснить. Спрашивается, из-за чего же началась война с русскими? Вы делаетесь похожими на них.
В голосе американца послышалось недоумение, и Футаки, лежавший с открытыми глазами, невольно улыбнулся.
Саката молчал несколько секунд, наконец пробормотал:
– Я удивлен, что именно ко мне обращено ваше внимание и ваши вопросы… Вы интересуетесь, к кому перешли ваши приобретения?
– Это мне известно: к вашим патронам! – отрубил Дуглас. – Частично к вам. Ваше имя названо в письме Хита, ваше, мой добрый знакомый. Поэтому я и пригласил вас сюда. Я требую объяснений.
– Значит, к вам, господин полковник, поступили столь подробные сведения, что вы решили в них не сомневаться, – заговорил после продолжительного молчания Саката, – но у меня вот в чем сомнение: так ли богата Корея, как вы предполагаете?
Полковник свистнул.
– Так ли она богата? Я лично обследовал, я облазил все горы, и не один, а со специалистами! Прошу вас немедленно положить конец нашему недоразумению.
– Как известно, мы обожаем англичан и американцев, – задумчиво начал Саката. Помолчал и сказал негромко: – Но ведь в Корее японские солдаты!
В течение нескольких минут собеседники молчали. Наконец Дуглас хрипло произнес:
– Замечательно! Исключительный ход мысли… Я сообщу президенту. Черт знает что такое!
Ветки захрустели. Футаки поднял голову: «Удаляются… Один с тросточкой, другой с тяжелой саблей под мышкой».
Футаки повернулся на спину и закурил.
«Способный офицер Саката, очень способный».
6У ворот ляоянского дома Попова остановился рикша. Из колясочки выпрыгнул невысокий капитан, голубоглазый, в очках. Получив деньги, рикша медленно покатил свою колясочку к базару, а приезжий, осмотрев массивные китайские ворота и подхватив чемодан, вошел во двор.
Никого не видя, он сел в тени на террасе и закурил. Тут его и обнаружил Алексей Иванович, возвращавшийся из сада.
Капитан и хозяин посмотрели друг на друга и не сразу поздоровались.
– Друг Зотика Яковлевича? – спросил гость.
– Давний. А вы капитан Федор Иванович?
– Так точно…
Алексей Иванович несколько растерялся. Он не знал, что ему делать дальше и что от него потребует голубоглазый капитан.
Но гость сам повел разговор, спросил, давно ли приехал Попов в Ляоян? как работает железная дорога?
Попов сказал, что дорога, по его мнению, всегда была плоха и что теперь она не стала лучше, но что министр князь Хилков, непрестанно разъезжающий по ней взад и вперед, старается навести порядок. Потом говорили о жаре, иностранцах, которых было довольно много в Ляояне, об отношении китайского населения к русским, и во все время этого ничем не примечательного разговора, который мог вестись любыми мало знающими друг друга собеседниками, Алексей Иванович чувствовал, что гость внимательно к нему присматривается.
После обеда разговор принял иной оттенок.
Да, Алексей Иванович согласен предоставить свой дом в полное распоряжение революционерам… и содействовать им во всем, потому что он решительно и бесповоротно против самодержавия.
Они вместе осмотрели дом.
Небольшую комнату, окнами в сад и самую отдаленную от улицы, Неведомский предназначил для печатания листовок.
Нужно было все организовать немедленно.
Горшенин, приехав в армию, привез с собой инструкции и письма. Они указывали, что война, затеянная царем и его приближенными, преступна, что убеждение в необходимости революционного переворота охватывает все большие слои народа, что революция означает вооруженное восстание народа и что все будет решать позиция армии.
Боевая работа в армии – насущнейшая задача партии.
Это всегда знал Неведомский.
До войны он преподавал математику в реальном училище, и ученики любили математику больше других предметов.
Он принадлежал к тем людям, авторитет которых создавался сам собою, без усилий с их стороны. Он работал среди рабочих двух местных заводов, и туда же заглядывали некоторые из его учеников-реалистов. Он писал статьи простым, ясным языком математика, и члены его кружка берегли их как зеницу ока. Но все-таки листки подчас попадали в руки полиции, однако никто в городе не догадывался, что автор их и руководитель крамольного кружка – всем известный и всеми уважаемый, а более всего начальством, капитан запаса, учитель математики Неведомский. Все знали, что когда-то он служил в инженерных войсках в Привислянском крае, не то в крепости Новогеоргиевск, не то в Остроленке, и бросил военную службу, чувствуя призвание к педагогике.
Когда его мобилизовали и с погонами капитана на плечах отправили в Действующую армию, он решил, что для него, как для старого искровца, открывается огромное поле деятельности.
Временно в армии он утерял связи.
Но сейчас, с приездом Горшенина, связь налаживалась. Инструкции, привезенные студентом, исходили явно от Ленина.
Предстояла напряженная работа.
Вечером в доме Алексея Ивановича совещались трое: Неведомский, Горшенин, Хвостов.
Неведомский сказал Хвостову:
– Слышал о вас… Ведь вы учились в кружке за Невской заставой у самого Владимира Ильича! Я думал, вы далеко и глубоко… в подполье.
Горшенин привез несколько листовок.
Листовка «Кому служит солдат», выпущенная в прошлом году, сохраняла и по сей день свою свежесть:
«… Разгорается борьба между двумя лагерями. В одном лагере рабочий народ, который борется за лучшую долю… В другом лагере те, что живут за счет народа… И только оружие обманутых солдат дает теперь силу и перевес лагерю притеснителей народа».
– А вот февральская листовка этого года. – Горшенин развернул тонкий белый листок…
«Вопрос о войне должен решать сам народ… И царь, и капиталисты кричат: „Отечество в опасности!“ Но, товарищи, отечество – это же мы сами, весь народ. В интересах этого народа лучше, если б этой войны не было… Ради отечества, то есть нас самих, мы должны… прежде всего победить царское самодержавие и на его месте утвердить в России истинное народное управление – демократическую республику… Когда из груди измученного и разоренного народа раздастся боевой клич: „Долой самодержавие!“ – присоединяйтесь к нам, товарищи!»
– Хорошо, Леня, – сказал Хвостов Горшенину. – Ясно и просто.
– Наша главная беда здесь – полное отсутствие печатной техники, – заметил Неведомский. – В Могилеве мы размножали прокламации от руки. Неважно. Во-первых, не всегда разборчиво, во-вторых, страшно медленно. Я в последние дни после получения известия от вас, Горшенин, придумал вот что… пустячок, но… эффектный.
Он снял китель, закатал рукава рубашки и подошел к чемодану.
Вынул оттуда валик. Хвостов принял его.
– Ого! Превосходный! Откуда? Из России?
Неведомский засмеялся.
– Из России везти опасно, да и времени нет, валик – происхождения местного… Продается в местной аптеке одно незамысловатое растеньице; вот если смешать его с глицерином и водой, получается именно та масса, которую вы и видите перед собой. Мозг человека бесконечен в своих выдумках, а природа – в своих возможностях.
– А восковка из чего? До чего же, братцы, тонка!
– Тонка, но вынослива! Папиросная бумага, которою я осторожно провожу по смеси из стеарина, парафина и спермацета.
Принесли три столика, сели за восковки. Строчку за строчкой выписывали слова обращений.
В комнате стало душно: закрытое окно, яркая лампа и далекие, далекие, точно вздыхало само небо, звуки канонады.
7Горшенин сообщил Кате, что начинается трудная, но страшно важная работа революционера в армии. Если армия будет на стороне восставшего народа, если будет революционная армия, то больше желать нечего – трон низвергнут.
– Какая же работа предназначается мне?
– Ответственнейшая… пропаганда живым словом. Каждый раненый – ваш… Понимаете? Но осторожно, осторожно… тысячу раз присмотреться, взвесить и человека, и слова, которые скажешь ему.
На лице Кати выразилось огорчение. Горшенин спросил:
– Катя, вы что, недовольны?
Да, Катя была разочарована: ей хотелось чего-то большого, что соответствовало бы грозным событиям войны и тому делу, в котором она играла видную роль, – освобождению Грифцова с каторги. А тут – разговоры с ранеными!
– Катя, вы недовольны совершенно зря! Революционное слово – великая сила!
Горшенин увлекся и долго говорил о пропаганде и агитации, о том, какая важная работа предназначается Кате. И ведь Катя не будет, разглагольствовать, о чем взбредет на ум, – будут разрабатываться и предлагаться темы, соответствующие военным событиям и обстановке в России… Милая Катенька, нести слово правды, – что может быть выше этого счастья?
Глядя на его взволнованное лицо, Катя вздохнула и согласилась, что ничего не может быть выше этого счастья.
– А что будет поручено Нине?
– Сейчас ничего.
– Вот видите, Леня, любовь… – Последнее слово Катя произнесла очень тихо, очень осторожно, точно можно было разбить его. – Нина особенно мучится тем, что могла, по ее мнению, повидать Логунова перед отправлением батальона к Тхавуану, но не повидала. Косвенная виновница этого я… А я, Леня, не чувствую себя виновной. Я сказала правду… Любовь не должна скрываться за ширмы… любовь должна знать все!..
– Да, любовь, – сказал так же осторожно Горшенин. – Но пройдет время… Нина будет прекрасной работницей.
