Текст книги "На сопках Маньчжурии"

Автор книги: Павел Далецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 117 страниц)

– Счастливы?

Шульга стукнул кулаком по столу:

– Не смеют не быть счастливы: вдвоем живут, среди манз и тигров! Вот когда переедут в полк, тогда не знаю.

Шульга предложил сыграть в карты. Алексей Иванович карт не любил и отказался. Капитан долго изумленно качал головой, вздыхал и пил. Издалека донесся тонкий, монотонный звук китайской скрипки. Пришел поручик Тальгрен, высокий прыщавый офицер с застенчивой улыбкой, выпил водки, потом пива.

В карты они играли до утра. Алексей Иванович лег на постель капитана. Часто просыпался. Лампа светила тускло. Тени от игравших шевелились на стене.

Поезд уходил в полдень. Утром к фанзе капитана принесли в паланкине двух китайских чиновников, сзади шла толпа крестьян. Шульга вышел к чиновникам в мятом после бессонной ночи сюртуке и принял их на пороге фанзы.

Переводчик плохо говорил по-русски, но тем не менее Алексей Иванович понял, что капитан обложил налогом окрестных крестьян и те поэтому отказываются платить налоги китайским властям.

– Такое распоряжение! – пожал плечами Шульга на немой вопрос Алексея Ивановича. – Для Ляодуна установлено: ляодунские китайцы платят налоги нам. Решили, по-видимому, ввести сие и в полосе отчуждения, а может быть, и повсеместно в Маньчжурии. Присоединение ведь не за горами.

Не дослушав переводчика, Шульга махнул рукой и скрылся в фанзе.

Тальгрен окликнул его, улыбаясь своей застенчивой улыбкой:

– Вот твоя расписочка…

– Что за расписочка?

Шульга взял из рук поручика клочок бумаги и долго рассматривал его.

– Чего он хочет?

– Ну, как же, – с той же застенчивой улыбкой проговорил Тальгрен, и Алексей Иванович понял, что застенчивая улыбка только соблазн и обман, на самом деле поручик Тальгрен не робок и не застенчив и может совершить что угодно. И может быть, уже и совершил, почему и переведен в маньчжурские дебри. – Я ведь говорил тебе, что, как они ни тупы, на деньги они умны. Вот там приписочка какого-то инженера.

– Все они одним миром мазаны, сукины дети!

– Нет, постой, – продолжая так же застенчиво улыбаться и слегка щурясь, заговорил Тальгрен, – взял ты у него взаймы пять тысяч, а расписку, пользуясь его китайской безграмотностью, написал на пятьдесят целковых.

– Ну? – спросил капитан, глядя тяжелыми, вдруг округлившимися глазами в лицо Тальгрена.

– Чего ты, чего ты? – деланно испуганно забормотал поручик.

Шульга скомкал бумажку и бросил в угол.

– Одним миром мазаны! Казнокрад-инженер вступился за китайца, который хочет сорвать с офицера!

– Вот так-то у нас, – вздохнул Тальгрен, – уже китаец виноват! Конечно, жена, детки, проживают во Владивостоке, требуют денег, жалованья офицерского нашего, грошового, не хватает… Ничего, не извольте тревожиться за честь русского офицера, – обратился он к Алексею Ивановичу, – капитан напишет новую.

В полдень Алексей Иванович уехал. В Дальнем были сведения о волнениях среди владельцев арб и джонок. В Харбине они пытались сжечь вокзал, в нескольких местах разрушили полотно: железная дорога отнимала от них хлеб. Казалось, начинается второе боксерское восстание. Из Харбина в распоряжение управления дороги запросили два полка.

Алексей Иванович занялся своими магазинами. Русских товаров было мало, приходилось заключать сделки с американцами и даже японцами. Он ждал победы Безобразова и появления на свет «Восточно-азиатской компании».

Безобразов действительно победил и приехал на Дальний Восток. Это был торжественный, почти величавый приезд. На одной из стен салон-вагона висел портрет царя с собственноручной его надписью: «Александру Михайловичу Безобразову – благодарный Николай». Портрет окружал нимб из национальных и императорских флагов.

Алексей Иванович был принят в поезде.

– Очень сожалею, – сказал Безобразов, – мои поступки… – он полуобернулся к портрету. – Монарх! Между подданным и его монархом возникает единение. В этом тайна монаршей власти. Поэтому льщу себя надеждой, что мои поступки… вы понимаете?..

Алексей Иванович не понял статс-секретаря. На его лице невольно отобразилось изумление. Безобразов пояснил:

– «Восточно-азиатская компания» состоит из лиц, безусловно преданных монарху, готовых сослужить службу русскому народу под монаршим руководством.

Фраза сама по себе была понятна, но что она означала по отношению к Алексею Ивановичу и его желанию вступить в члены «Компании»? Алексей Иванович осторожно выразил свое недоумение.

Безобразов спросил грубо:

– Вы – потомственный дворянин?

Алексей Иванович долго молчал.

– Я русский деятель, – ответил он наконец.

Безобразов захохотал:

– Вот-вот, тога российского деятеля! Знаем! Слышали! Милостивый государь! Крайне!

Алексей Иванович вышел потрясенный.

Рикши стояли полукругом у вокзала. Алексей Иванович сел, и рикша повез его по широкой улице, где рядом с трехэтажными зданиями магазинов Кунста и Чурина и его собственного, «А. И. Попов», стояли еще одноэтажные китайские из синеватого кирпича.

Рикша добежал до перекрестка и оглянулся, Алексей Иванович махнул рукой, рикша побежал дальше. Так повторялось на каждом перекрестке. Китаец обежал порт, выбежал на порт-артурское шоссе и пошел шажком.

«Вы потомственный дворянин?» Что же это такое? Что представляет собой Российская империя? Где же элементарные права человека? «Вы потомственный дворянин?»!

Он будет бороться! Долой обезумевшее самодержавие!

Но от всего пережитого бешеного ажиотажа, надежд, миллионов, уплывших из рук, и последней отвратной сцены с Безобразовым – он почувствовал усталость, желание успокоиться, осмотреться и решил отдохнуть на своей монгугайской заимке.

4

Из Владивостока на заимку он поплыл на китайской шаланде. «Красавица» была продана за ненадобностью, когда Алексей Иванович перешел к широкой промышленной деятельности в Маньчжурии. А в сущности, зря. Когда человек устанет от неурядиц, хорошо распустить паруса и вспомнить молодость. Интересно, на каких судах плавает теперь Босгольм?

Шаланда медленно двигалась, влекомая двумя неуклюжими квадратными парусами. Алексей Иванович сидел на носу, разглядывая встающие из дымки берега Монгугая, и сейчас ему хотелось думать, что все в конечном счете суета сует, кроме того, чтобы иметь дом, жену, детей и неприхотливую пищу…

Марфы не оказалось дома, она работала на огороде, по другую сторону бухты.

Алексей Иванович пошел через таежные заросли старой звериной тропой, местами столь неудобной, что он полз на четвереньках. Тяжелая, сырая, отдающая тысячами запахов земля была под ним, усыпанная прелым листом, безмерно плодородная, душная от солнца, прорывавшегося к ней, несмотря на все покровы.

«Поживу здесь, – думал он. – Многого хотел, ничего в нашей России не добился. Чертова страна! Буду жить здесь, и пусть дети будут. Отдохну… А потом покажу им, что значит Алексей Иванович, хоть он и не потомственный дворянин».

Марфа возилась с помидорами. Закатав рукава блузки, она подпирала палками грузные ветви.

С тех пор как Алексей Иванович принял ее пассажиркой на «Красавицу», из молодой женщины Марфа превратилась в зрелую, но зрелость не убавила ее красоты; наоборот, казалось, именно только теперь природа выразила в ней то, что хотела.

За помидорным полем начинался виноградник, выше темнели крыши ульев. Горячий ветер веял с океана, и под этим дуновением выпрямлялась трава, пышнее становилась листва на деревьях, богаче делалось на сердце у человека.

Алексей Иванович сказал:

– Ну вот, Марфа, я совсем вернулся. Кончились мои странствия. Буду здесь жить с тобой.

Марфа взглянула на него, но продолжала вбивать в землю и подводить под грузную помидорную ветвь рогатый колышек. Это была ее обычная манера – молчать и делать свое дело.

– Вот я и вернулся, – повторил Алексей Иванович. – Ты недовольна? Ты по-прежнему хотела бы жить здесь одна?

– Довольна, – негромко сказала Марфа.

Алексей Иванович снял куртку и присел на бугорок.

Он решил сразу же сказать ей о своих намерениях.

– Я приехал, Марфа, и у меня есть намерения… Живем мы с тобой, Марфа, не первый год, а любовь наша бесплодна…

Слова эти не понравились ему, – надо было сказать иначе. Если б перед ним была Марыся, он просто обнял бы ее и сказал на ухо несколько стыдных, жарких слов, но Марфу нельзя было так просто обнять и нельзя было сказать стыдных слов.

Марфа чуть заметно вздрогнула.

– Как это – бесплодна, – сказала она своим низким голосом, не переставая работать, – ишь как вы на моих глазах раздобрели – и душой и телом спокойны… небось этого бы не было…

– Я не об этом говорю… Я говорю о детях. Детям давно пора быть.

Марфа подняла с земли маленький топорик, вколотила в землю сук, потом просунула темную полную руку в чащу помидорной зелени, нашла особенно тяжелую ветвь, положила ее на рогатку.

– Что ж дети, Алексей Иванович? Дети для меня прошли. Были у меня дети.

– Но почему же?.. Ведь все это было давно. Живем мы с тобой согласно.

– Я ни с кем не ссорюсь. И на каторге не ссорилась.

Она встала, посмотрела на Алексея Ивановича, и Алексей Иванович увидел, как влажно засверкали ее глаза и дрогнули губы.

– Неужели ты его так любила? – спросил он негромко, почувствовав в эту минуту слепую ревность.

– О ком это вы говорите, не знаю. Я вам ни в чем не отказываю. Живу с вами честно. Вы – хозяин. Если чем недовольны, так скажите…

Она стояла перед ним, мерцая влажным блеском глаз, в расстегнутой на груди кофте, и ему казалось, что он стоит против стены, которую ему никогда не преодолеть.

– Я больше не хочу быть твоим хозяином.

Марфа опять присела к своим колышкам.

– Ты слышишь?

– Вы громко говорите, я слышу…

Больше она ничего не сказала, Алексей Иванович тяжело вздохнул и пошел на пасеку. Воздух гудел от пчел. Здесь, на склоне сопки, было еще жарче, еще горячей был ветер, и отсюда уже виднелся Амурский залив и черные паруса шаланд. Алексей Иванович снял фуражку, ремень, расстегнул косоворотку и сел на горячую землю.

«Жениться на ней надо, – решил он. – И нечего это дело откладывать. Осенью женюсь. Когда будет женой, тогда и дети будут, Совсем иное дело – служанка. Служанке родить как-то даже нечистоплотно».

Через месяц был день рождения Алексея Ивановича, он решил отпраздновать его так пышно, как не праздновал никогда, назло всем потомственным дворянам! Раньше все торопился дела делать. Нечего теперь торопиться, пора всей грудью вздохнуть!

В этот день в Монгугайскую бухту вошли две шаланды с гостями. Среди гостей были Миронов, Занадворов с двадцатилетним сыном Петром и японский консул Суваки.

Алексей Иванович встретил гостей на пристани. Целый день гости ели, пили, купались в теплой безветренной воде бухты, играли в карты и кости.

Впрочем, Миронов в карты и кости не играл. Он осматривал плодовый сад, разбитый, по примеру леонтьевского, на северных склонах сопок, и конский завод.

Марфа показала ему двух производителей, купленных в Томске, крепких, широкогрудых жеребцов.

– Маток пока сорок… все переродки от местных с томскими.

– Теперь и у нас в Приморье будут свои кони, – говорил довольный Миронов. – Маньчжурские лошади хоть и выносливы, однако не имеют вида.

Огороды ему понравились. Превосходные, сочные дыни и арбузы! Все дает приморская земля, всему помогает жаркое солнце!

С Мироновым Алексей Иванович после возвращения из Маньчжурии еще не разговаривал. Сейчас он взял Миронова под руку, провел его в прохладную расщелину между утесами к водопадику, который тонким светлым каскадом прыгал с уступа на уступ, усадил на камень и рассказал про встречу с Безобразовым.

– Сумасшедшие – усмехнулся Миронов.

– Сумасшедших, насколько известно, держат в сумасшедших домах, а у нас они правят империей. Республиканское правление нужно, Зотик Яковлевич!.. Всеми силами поддержал бы, – с чувством сказал Попов.

Он снял рубашку, подошел к каскаду и подставил голову. Вода была чудесная – холодная и чистая-чистая…

Во время обеда кроме общего разговора на злобу дня о том, что Владивосток – город, стоящий во главе богатого русского края, – искусственно оттирают на второй план, а для новой дороги и льготные тарифы, и прочие удобства – как же, Порт-Артур, Дальний! – зашел разговор о японских газетах, изо дня в день призывавших к войне. Что по этому поводу скажет Суваки-сан?

Суваки дружески улыбнулся.

– Господа, наш народ очень горячий. Все от этого… Больше ничего, уверяю вас.

– Вот вы, японцы, – сказал Миронов, – обижаетесь на то, что русские получили в Маньчжурии привилегии. Но не обижаетесь на американцев, которые вот-вот заключат с Китаем особое соглашение и получат во сто раз больше привилегий, чем мы!

– О! Возможно!

– Так не обижаетесь?

Консул улыбался и резал мясо на тарелке тонкими ломтиками. Он не обижался.

– Между прочим, в Восточно-Китайскую дорогу нами по сей день вложено четыреста миллионов, – скачал Новак. – Отчетец имел возможность просмотреть.

– Четыреста миллионов на дело, на постройку дороги, – пустяки! – засмеялся Занадворов. – Вот наш наместник составил проект штаба из восьмидесяти генералов, – влетит казне ни за что ни про что в полмиллиончика ежегодных!

Под вечер на кухню заглянул молодой Занадворов. Угощение гостям разносили бойки, Марфа не показывалась на празднике. Сейчас она возилась у стола. Петр долго с изумлением смотрел на нее; она поразила его суровой красотой. Руки у нее были круглые и сильные, быстро и ловко она нарезала лапшу. Волосы, заплетенные в тугие косы, лежали на голове чуть прикрытые платком; смуглая шея ровно вставала из расстегнутого ворота.

Молодой человек подошел к ней, осмотрел с головы до ног и сел на грубо сколоченный табурет.

Марфа нахмурилась, но продолжала быстро управляться с тестом. Петр Занадворов закурил. Удивление его постепенно сменялось восторгом. Он разглядывал красные полуоткрытые Марфины губы, блестящие кончики зубов, нежный, точеный овал щек.

Потом покачал головой и, не сказав ни слова, вышел.

Занадворов играл в карты с капитаном Шефнером, строителем казарм во Владивостоке, когда подошел сын, наклонился к нему и прошептал:

– Батя, пойди со мной, посмотри.

– Ну что там?

Петр терпеливо дождался конца игры и привел отца на кухню. Однако Марфы на кухне уже не было. Отец и сын вышли в сени, оттуда во двор.

Марфа, черпая ковшом из ведра, мылась у колодца. Кофта ее висела на кусте. Нижняя рубаха с глубоким вырезом открывала плечи и грудь, Занадворов, не раз видавший Марфу, точно впервые увидел ее. Он подошел к мывшейся женщине и сказал:

– Вот оголилась. А хороша, хороша! Спасибо.

– Пошли бы отсюда, – сказала Марфа, – что в самом деле. Поправила волосы, тяжелым узлом лежавшие на затылке, накинула на плечи полотенце, вытерла о траву подошвы босых ног и пошла на кухню.

– Батя! – воскликнул Петр. – Эх!

Он присел на серую шершавую скалу и вынул из кармана кисет.

– Батя! Пусть Попов уступит ее нам.

– Тебе, что ли, уступит?

Занадворов внимательно посмотрел на сына и спустился к бухте.

Разделся на золотистом песке, усыпанном мелкими ракушками, и долго стоял, похлопывая себя по животу и ляжкам, охлаждая белое потное тело. Стоял и думал о просьбе сына. Сначала просьба показалась ему несуразной, но потом он пришел к выводу, что женщину нужно выпросить, однако не для Петра, а для себя.

Вода была теплая, он лег на живот у берега. Вымыл лицо, выполоскал рот. После обильного употребления вина соленая, йодистая вода была приятна. Китайцы-шаландники разложили на берегу костер и в широком чугунном котле варили суп.

Вечером в доме на чисто выметенные полы расстелили сенники и шубы, и Марфа принялась убирать их чистым бельем.

В комнате Алексея Ивановича спал Афанасьев, начальник штаба командира портов Восточного океана. В углу на топчане постлали начальнику округа.

Занадворов лег и тотчас захрапел. Однако ночью проснулся. Хмель прошел, в голове было ясно, Алексей Иванович спал под окном.

Занадворов босиком прошлепал к нему:

– Алексей Иванович, слышишь? Одно дело…

Алексей Иванович открыл глаза.

– Алексей Иванович, дружок, уступи мне свою Марфу… Понимаешь ли, втемяшилась в голову мальчишке.

Алексей Иванович не сразу сообразил, в чем дело, а когда сообразил, привстал.

– Что за чушь вы порете?!

– Честью говорю с тобой, Алексей Иванович! Посочувствуй… Давно она у тебя, – по совести, и надоесть должна. Найдешь себе другую.

– Да вы что в самом деле? – Алексей Иванович сел на постели.

– Значит, не хочешь?

– Ложитесь спать, – сурово сказал Алексей Иванович, лег и повернулся к нему спиной.

Через несколько дней он сказал Марфе:

– С ума сошел наш начальник, тебя попросил.

И рассказал о просьбе Занадворова.

Марфа сидела опустив глаза.

Она исчезла за неделю до свадьбы.

Алексей Иванович обыскал берега, прибрежную тайгу, ближайшие корейские и русские деревни. Отправился во Владивосток. Ушла, сбежала, украли?

Не сразу он нашел ее следы. Никогда еще он не переживал такой ярости, как в тот день, когда приехал в Никольское и входил в ворота занадворовского дома.

Неимоверно толстая Занадворова кормила у колодца индюков. Она была в капоте и сказала Попову басом:

– Ты уж не смотри на меня, батюшка!

Алексей Иванович прошел в кабинет. Занадворов у окна прочищал мундштук трубки.

– Ну-с, – начал он.

Алексей Иванович наотмашь ударил его по лицу:

– Дворянин! Мерзавец!

Занадворов припал на кресло.

В следующую минуту он метнулся за шашкой – но оскорбителя уже не было в комнате, – потом к зеркалу – багровая вздувшаяся полоса пересекла щеку… Хотел кликнуть стражников, арестовать Попова.

Но тот за воротами уже сел в долгушу, загремели колеса…

Алексей Иванович представлял себе происшедшее так: Занадворов с несколькими приспешниками высадился около Монгугайской бухты. Они схватили Марфу, когда та была на огороде, купалась или шла к корейцам-арендаторам.

Все в Марфиной комнате говорило о внезапном исчезновении хозяйки: вещи были на месте, неоконченный штопаньем чулок лежал на подоконнике, ключ торчал в замке шкафа.

В городе Марфы не было, в Никольском тоже. Наконец Алексей Иванович узнал, что Занадворов прячет ее на заимке.

Алексей Иванович думал, что заимка охраняется, что начальник округа ждет его набега. Осторожно ехал он в сопровождении Леонтия и Хлебникова, вооруженных винтовками.

У ручья, на берегу которого расположилась усадьба, Попов спешился. Тропинка привела его к забору, а оттуда к дому.

Никого не было на тропинке, никого не было во дворе. Корейцы в белых халатах вышли из фанзушки и направились в сарай, не обратив никакого внимания на Алексея Ивановича.

«Да полно, здесь ли она, верно ли мне донесли?» – усомнился Алексей Иванович и в ту же минуту увидел Марфу. Она сидела на скамейке под огромным орехом. На ней не было веревок, ее никто не стерег, она сидела совершенно свободно, в спокойной позе.

Алексеи Иванович перепрыгнул через бревно, ветка хрустнула, Марфа оглянулась – и точно приросла спиной к дереву: она не встала, не протянула к нему рук. Смотрела на него темными глазами и не улыбалась.

– Ты что, Марфа? – спросил Алексей Иванович. – Марфа! – повторил он, садясь с ней рядом.

– А напрасно ты, Алексей Иванович… – сказала Марфа.

– Что с тобой? – дрогнувшим голосом спросил Алексей Иванович. – Что напрасно?

– Напрасно… я ведь сама от вас ушла.

Кровь ударила в голову Алексею Ивановичу. Не понимая, не веря, испытывая какую-то невыразимую пустоту в груди, он спросил:

– Чему же я обязан? Мерзок, что ли?

– Жениться вы на мне хотели, Алексей Иванович, – сказала Марфа тихим голосом, Она посмотрела на свои руки, лежавшие неподвижно на коленях, на босые ноги, выглядывавшие из-под юбки. – Уважаю я вас очень, Алексей Иванович, – оттого. И очень благодарна.

– Не знаю, либо я сошел с ума, либо ты, – дрожащим голосом проговорил Алексей Иванович.

– Нет, почему же… Ум здесь ни при чем… а я решила так; вы очень ко мне в последнее время были заботливы… Сначала не так. Сначала: пришла к вам женщина в дом – естеству мужскому легче, ну и хорошо. А потом я увидела, что стала вам дороже. Полюбили вы меня, Алексей Иванович, – вот что я поняла. А как поняла, порешила уйти от вас: зачем обижать хорошего человека? Какая я жена вам?

– Значит, все из-за того, что я захотел на тебе жениться, – сказал он с горечью, – оттого, что хотел, чтобы ты стала матерью детей моих? Я с ума схожу, Марфа!

Марфа молчала. Ее плотно сжатые губы вздрагивали. Алексей Иванович заметил, что она похудела и худоба положила на ее лицо отпечаток еще большей суровости.

– Ну, а если бы я сказал тебе: возвращайся – и будем жить, как жили?

Марфа чуть заметно повела плечами:

– Вы не согласитесь, Алексей Иванович… я ведь уже…

Она не досказала. Алексей Иванович минуту молчал, потом поднялся и сказал глухо:

– Ну, будь по-твоему. Спасибо за службу…

– И вам за ваше добро спасибо.

Алексей Иванович побежал со двора.