Текст книги "На сопках Маньчжурии"

Автор книги: Павел Далецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 117 страниц)

12

С потолка фанзы спускался фонарь. На канах лежали циновки, на циновках одеяла.

По крайней мере из десяти фанз натаскал Емельянов циновок, почище да попышнее. Он гордился, что поручик открылся ему: освобожденная из японского плена сестра – его, поручикова, невеста.

И все допрашивал санитара Горшенина, откуда она прибыла в лазарет, давно ли, да чья родом?

Он вспомнил свою Наталью, и впервые не с болью и тоской, а как-то легко и гордо. Преодолев страх смерти, узнав кровь, победив врагов, он был уже не тем Емельяновым, который уходил из деревни, безнадежно думая о силе барина Валевского. Теперь ему все представлялось другим. «Погодите, вернусь», – думал он с облегчением.

– Что ты к санитару все пристаешь, – сказал Корж, – ты меня спроси о Нине Григорьевне. Со своим отцом подполковником Нефедовым приезжала к нам, в Раздольное. Подполковник тоже охотник. Смелая барышня, простая и поручику нашему пара. А между прочим, ты, Емельянов, хлопочешь о фанзе зря. Она ведь не будет здесь ночевать.

– Почему это не будет, Иван Семеныч?

– Потому что я сказал ей: «Нина Григорьевна, вам уже взвод приготовил квартиру». А она говорит: «Где это вы, Иван, приготовили мне квартиру?» Я указываю на фанзу. «Спасибо, говорит, но напрасно беспокоились, мое место подле раненых».

Емельянов развел руками.

– Вот видишь, Емеля, – герой, а не сообразил!

Нина, впрочем, зашла в фанзу…

В сумерки, усталая и от счастья растерянная, она вышла из перевязочной на улицу. Постояла и, вдруг решившись, побежала к той фанзе, которую приготовил для нее Емельянов и от которой она отказалась.

– Я все еще не могу поверить, что вы здесь, – проговорил Логунов неуклюже. – В моем представлении вы на Русском острове или в школе среди своих учеников. Здесь, в Маньчжурии, на войне?!

Ничего не говоря, она протянула ему… нет – отдала ему свою руку.

Рука была крепкая, немного шершавая, пахла лекарствами и корпией. Он повернул ее ладонью и целовал в таинственные линии, якобы предсказывающие судьбу человека.

Он вдруг понял, что значит: «Я отдаю вам свою руку». Именно – руку! «Я прошу вашей руки». Именно – руки!

Спросил:

– Навеки?

– Навеки, – сказала она тихо и покорно.

Она ушла к раненым, Он остался на канах. Прилег было, но лежать не смог и вышел во двор. Корж, Емельянов и Жилин сидели у костра. Емельянов в сотый раз рассказывал, как он прыгнул в овражек и как орудовал штыком.

– Настоящий ты, брат, медведь, – сказал Жилин с завистью и уважением. – Сила страшная. Одним бог даст, от других отбирает. Я от тебя не отстану, я не позволю тебе пропасть в болотной деревушке. Цирка мы с тобой добьемся. По всей России будем ездить. Какие афиши будут! Фотографии во весь рост: знаменитый чемпион господин Емельян Емельянов!

– Ладно, ладно, – говорил Емельянов.

– Я тебя отучу от сохи. Эку нашел невидаль – соху! Соху, Емельянов, презирать надо. Мой дед тоже за сохой босиком шлепал, а потом плюнул на нее, ушел в город и открыл бакалею. Не очень преуспел, но все же мы горожане и как-никак мещане.

– Цирк цирком, – сказал Корж. – Самый лучший цирк был сегодня. Правду сказал генерал Куропаткин: отступление окончено. Отступали, отступали! Где видано, где слыхано, чтобы российские солдаты отступали?

– Нигде не слыхано, – согласился Жилин. – Окончим войну, Емельянов, – поступишь в цирк. Думай об этом, я тебе добра желаю.

Логунов незаметно мимо солдат прошел на улицу.

То там, то здесь горели костры. В третьем дворе пели песню. Теплый ветер неторопливо реял по улице и разносил душистую гарь соломы. Вихрастая сопка, та, от которой они начали атаку, таяла в ночи. Кого-то окликнул патруль. Оказалось, китайцы, разбежавшиеся при первых звуках стрельбы, возвращались по домам.

Логунов проверил патрули, посты и зашел к Свистунову. Капитан пил чай и сообщил, что с минуты на минуту прибудет полк.

– Между прочим, ты оказался прав, – сказал он. – Ширинский пришел в ярость оттого, что мы разбили японцев. Как посмели самовольно, не зная, не учитывая, в то время как наверняка в плане командующего армией… и так далее…

Он вздохнул.

– Устроил свою Ниночку?

– Она при раненых.

– Бывают все-таки чудеса, – задумчиво сказал Свистунов.

Вторая часть
УССУРИ

Первая глава

1

Алексей Иванович родился в то время, когда отец его еще находился в крестьянстве, бедствовал и, по общему мнению всей деревни, должен был пойти по миру.

Однако он устоял. Бросил деревню, где-то на ярмарке подобрал больного жеребенка, выходил его, купил за полтора рубля старую телегу, починил ее. С этого начал. Через десять лет, пройдя огонь, воду и медные трубы, стал в Твери хозяином шорной лавки и кирпичного дома.

Старшие сыновья Ивана Попова остались при отцовском деле, младшего он решил сделать чиновником, – пусть носит фуражку с кокардой и будет «их благородие».

Для этой цели юношу, окончившего городское училище, отец отвел в казначейство, где ему был хорошо знаком старший бухгалтер.

Через шесть лет Алексей Иванович получил чин и назначение на должность младшего бухгалтера казначейства в город Гарволин, Седлецкой губернии.

Человек он был любознательный. Многим интересовался и много читал. Но особенно его интересовала жизнь человеческого общества. С жадным вниманием знакомился он с мнениями иностранных социологов и с книгами русских писателей на эту тему. Одни взгляды считал фантастичными, другие реальными, выбирая из них то, что соответствовало его наблюдениям, характеру и желаниям.

С приезжавшими на лето в Гарволин двумя студентами, сыновьями врача и священника, он часами спорил по вопросам науки и политики.

– Вам бы только изменение существующего строя! – восклицал он. – Да разве в строе дело? В нас с вами дело. Жалуемся, возмущаемся и бездельничаем. Нужен просвещенный человек. Он школы построит, библиотеки откроет. Нужен капиталист, умный, дальновидный, готовый преобразовать жизнь.

Алексей Иванович на эту тему мог говорить бесконечно.

Студенты яростно нападали на него:

– Не забывайте, где вы живете: вы живете в Российской империи!

– Ну так что ж!

– Мало еще вы хлебнули российской действительности…

– Ладно! Ладно! Посмотрим!

К службе Алексей Иванович относился внимательно. Но ведь можно было бесконечное количество лет сидеть в младших бухгалтерах. Многие чиновники жизнь кончали в этой скромной должности. Алексея Ивановича охватывал ужас при мысли, что он из года в год будет жить в Гарволине, просиживать до трех часов в казначействе, возвращаться домой, обедать, и этим будет исчерпываться все… Дальше не будет ничего. Неужели так протечет его жизнь? Младший бухгалтер в Гарволине!..

Он был высок, широкоплеч, статен. Немного жидковатые волосы зачесывал набок, говорил мягким баритоном, хорошо рисовал. Как-то один из сослуживцев, маленький, невзрачный человек, сказал ему, что, обладай он достоинствами Алексея Ивановича, он недолго бы засиделся в Гарволине.

Алексей Иванович посмеялся над сослуживцем, однако слова его запомнил и однажды в грустную, какую-то пустую минуту решил последовать его совету.

Он отправился в Седлец на поиски выгодной невесты.

В Седлеце остановился за дзвонницей у своего крестного отца, который, хотя и усомнился в благоприятном исходе замысла Алексея Ивановича, тем не менее познакомил его с местным ловкачом и фактором Варшавским, рыжебородым евреем, оказывавшим всевозможные услуги чиновничьему населению Седлеца.

Выслушав Попова, Варшавский снял свой засаленный, черного сукна картуз, почесал в затылке, почмокал губами, покачал головой, однако дело начал, и уже через несколько дней Алексей Иванович прогуливался в городском парке с дочерью недавно умершего генерала в отставке. Дочь генерала была немолода и некрасива, ее ожидала грустная участь старой девы.

Она цепко ухватилась за Алексея Ивановича. В семье ее произошли горячие споры: жених – почти мещанин! Всего-навсего младший бухгалтер в Гарволине!

Но девица стояла на своем.

Алексей Иванович приехал с визитом и очаровал всех статностью, мужественной красотой и талантом рисовальщика.

Он нарисовал генеральшу, еще не старую полную женщину, в кресле у окна. Он изобразил ее замужних дочерей среди букетов сирени и бесчисленное количество раз рисовал свою невесту, придавая ее некрасивым чертам легкость, изящество и страстность. Невеста была близка к блаженству.

Свадьба должна была состояться через месяц. Алексея Ивановича переводили в седлецкое казначейство старшим бухгалтером. Это было огромное и быстрое повышение.

Фактор Варшавский потирал руки, уже ощущая в кармане обещанный четвертной. Крестный отец недоуменно пожимал плечами. Все шло к благополучному завершению.

Алексей Иванович вернулся в Гарволин, чтобы подготовиться к переезду.

Его ожидали в Седлеце через неделю. Но Алексей Иванович не приехал ни через неделю, ни через две.

Неожиданно его охватила тоска. В Гарволине у него была панна Марыся. Дочь молочницы, она не предъявляла никаких прав, но вместо нее права предъявляла ее красота. Когда Алексей Иванович вернулся в Гарволин, чтобы проститься с ней и со своей холостяцкой жизнью, он почувствовал тоску и злость. Приходили минуты, когда служебная карьера представлялась ему ничем по сравнению с любовью и женскими ласками.

Каждую ночь пробирался он на сеновал к Марысе. Стодолу освещала луна, перед стодолой лежало таинственное ночное поле, заросшее у края темными кустами. Марыся ждала его, обняв колени руками, и лунный свет озарял ее лицо.

Со дня на день откладывал Алексей Иванович отъезд, каждое утро говоря себе, что это последняя ночь и последние объятия.

Невеста прислала две телеграммы, беспокоясь о здоровье жениха. В конце третьей недели, не дождавшись ответа, она приехала в Гарволин сама. Старообразная, в кокетливой шляпке, пригодной для пятнадцатилетней, тряслась она на извозчике, поглядывая по сторонам тревожно, пугливо и зло.

Она была уверена, что Алексей Иванович болен, может быть, даже при смерти. Однако, несмотря на эту уверенность, в глубине ее души таилось подозрение.

Был поздний час. Алексея Ивановича дома не оказалось. От его квартирной хозяйки дочь генерала узнала про дочь молочницы и пошла лунной ночью в стодолу. Девица решительная, она не побоялась спрятаться за прошлогодними снопами.

Она сидела там не шевелясь полчаса. Через полчаса увидела Марысю в накинутом на голову платке, пробиравшуюся в полуотворенные ворота. Марыся вздохнула, скинула платок и расстелила его на сене.

Жадными ненавидящими глазами невеста рассмотрела в лунном сиянии очертания ее фигуры. Хотелось немедленно выскочить из засады и вцепиться сопернице в горло.

Но она сдержала себя. Послышались ровные, твердые шаги. Высокий человек, заслонив свет луны, вошел в стодолу и обнял Марысю.

Поцелуй был так долог, что показался невесте противоестественным.

Когда Алексей Иванович и Марыся сели на платок, девица выбралась из своего убежища.

– Кто тут? – окликнул Алексей Иванович.

Она не ответила, подскочила к преступникам, заглянула им в глаза, плюнула в глаза дочери молочницы и только тогда хрипло сказала:

– Это я! Приехала! Не ожидали, Алексей Иванович?

На мгновение Алексей Иванович лишился мыслей и чувств. Марыся беспомощно вытирала заплеванные глаза, бормоча: «О Езус-Марья!»

Ее жесты, ее слова привели Алексея Ивановича в себя. Он приподнялся и проговорил раздельно:

– Убирайся отсюда к дьяволу!

В свете луны невесте показалось, что сейчас он ударит ее, она вскрикнула и отскочила:

– Мерзавец! Подлец!..

Алексей Иванович встал во весь рост, и генеральская дочь бежала из стодолы.

Обдаваемая нежными лучами ночи, она бежала по неровному полю, спотыкаясь и всхлипывая.

Алексей Иванович погладил по голове любовницу, которая беззвучно плакала, укрыв лицо платком.

– Не обращай на это внимания, Марыся, – сказал он и пошел домой.

Невеста остановилась в единственной в городе гостинице «Бристоль», состоявшей из четырех номеров и малопосещаемого ресторанчика. Она написала Алексею Ивановичу записку, прося прийти для последнего объяснения.

Ярость ее утихала. Она была уверена, что Алексей Иванович немедленно прибежит, упадет к ее ногам, и после упреков и бурной сцены она его простит. Что поделать, все мужчины таковы!

Но Алексей Иванович не пришел. Невеста прождала три дня и в отчаянном состоянии покинула Гарволин.

Свадьба расстроилась. Теперь Алексею Ивановичу не только нельзя было мечтать о месте старшего бухгалтера в Седлеце, но слухи, поползшие по Гарволину, поколебали его положение и здесь.

Однако он не опечалился, а даже обрадовался тому, что сам разрушил свое благополучие. Впрочем, какое благополучие? Старообразная девица и скудное чиновничество?!

Деньги нужны, денежное могущество, чтоб взять жизнь в свои руки.

В это время в газетах и журналах печатали статьи о Дальнем Востоке. Его называли страной чудес. Переселенческое управление приглашало туда все сословия и все состояния. Уезжают люди в Америку и там богатеют. И как богатеют! А чем не Америка наш Дальний Восток?

Алексей Иванович решил отправиться на Дальний Восток.

Сослуживцы – одни завидовали ему, другие считали его безумцем.

В ресторанчике на базарной площади он устроил прощальную пирушку. Сам толсторожий Францышек, хозяин ресторанчика, прислуживал компании и от времени до времени подсаживался к столу, чтобы вместе со всеми поднять бокальчик за отъезжающего.

На проводы в ресторан заглянул даже местный служебный аристократ, судебный следователь Судаков. Невысокий, плотный, он сидел на почетном месте рядом с Алексеем Ивановичем, пил пиво и покачивал головой. Его тоже угнетало захолустье, он с завистью думал о решительном молодом человеке, который увидит теплые океаны, Индию, Японию. Сам он тоже поехал бы, черт возьми! Но на человеке сто цепей – жена, дети! Разве уговоришь жену ехать на другой конец света?

– Пане сендя следчий, – говорил Францышек, – разве можно женщину уговорить на такое путешествие, да, в придачу, на китайцев и японцев? Она спросит: а какая там квартира и другие, с позволения сказать, удобства?

– Вот именно, пане Францышек, спросит! – усмехался следователь и поднимал рюмку за отъезжающего.

Алексей Иванович вышел из ресторанчика на следующее утро.

Дома в пустой квартире, на сеннике без простыни, спала Марыся. Он провел с ней час, а в полдень извозчичья пролетка отвезла его на вокзал.

Путешествие на пароходе было длительное и вначале неприятное. В иллюминатор каюты он видел бесконечное однообразие воли, безбожно качало, и только со второй половины пути, когда море успокоилось и один за другим стали приближаться знаменитые порты, Алексей Иванович почувствовал радостное волнение.

Он присматривался к бешеной жизни, которая кипела в портах: пароходы, шлюпки, джонки, сампаны, баркасы, катера! Бесчисленные продавцы подплывали к кораблю. У них можно было достать все, от золотистых апельсинов до таких же золотисто-красноватых женщин, укрытых шалями и по цене не дороже апельсина.

Портовые города, утопающие в тропической зелени, обилие людей всех цветов и оттенков кожи, солнце, всесожигающее, тропическое, но вселяющее в человека неукротимую энергию, – мир был богат, просторен, свободен! Неужели в этом сверкающем мире заниматься младшей бухгалтерией?

Ранним утром пароход подходил к Владивостоку. Алексей Иванович увидел высокие округлые сопки. Китайские шаланды, сбитые из толстых бревен, медленно двигались под черными квадратами парусов.

В десять утра он сошел на берег. Багаж его, две корзины и постель, нес рябой китаец с тонкой косой.

Сквозь твердый грунт немощеных улиц проступал гранит. Над каждым хорошим домом висел иностранный флаг: английский, французский, немецкий, голландский.

«Вот так Россия!» – подумал Алексей Иванович.

Китаец привел его к дому под французским флагом и вывеской, написанной огромными золочеными буквами: «Отель де Лувр».

За конторкой стоял пузатый француз, без пиджака, в чесучовой рубашке, с закатанными по локоть рукавами.

– Приехали? О, так! Я рад каждому человеку, – сказал он. – Какой вы хотите номер?

Алексей Иванович пожелал номер с видом на залив. Китайцы-бойки подхватили вещи и водворили гостя в просторную комнату. Он закрыл дверь и распахнул окно. Дом стоял на высокой скале, внизу был Амурский залив.

Никогда не представлял себе Алексей Иванович, что в природе может быть такая сияющая лазурь. За простором воды, далеко на западе, таяли и расплывались в голубизне воздуха горы. В Гарволине из красот природы было одно брестское шоссе. По сторонам его, на плоской земле, темнели картофельные и гречишные поля да редкие овощи. Вдоль шоссе росли вязы. Вязы, пожалуй, были хороши. Только теперь Алексей Иванович понял, что значит сила и красота природы.

В первый же день он познакомился с Мироновым, соседом по номеру, чиновником переселенческого управления. Миронов хотя и давно жил во Владивостоке, не обзавелся ни семьей, ни квартирой.

Он рассказал, что во Владивостоке трудно, почти невозможно жениться – нет женщин. Что те из мужчин, которым посчастливилось завести жен, держат их взаперти и холостяков не пускают к себе на порог. Поэтому вся жизнь города сосредоточена в трактирах, кабаках и носит оттенок…

Миронов, широкоплечий, приземистый, с бледно-голубыми задумчивыми глазами и светлыми длинными волосами, пошевелил пальцами и прищурился, подбирая нужное слово.

– Именно тот самый оттенок, – сказал он. – Надо усмирять страсти, если хотите жить здесь. Бойтесь водки и карт.

– Что вы, Зотик Яковлевич! – засмеялся Попов. – Разве для этого я приехал сюда?!

Новые знакомые отправились в кофейную Пиллера.

В кофейной, где можно было и обедать, и ужинать, и тут же за столиками играть в карты, было шумно. Рыжий толстый Пиллер и стройная, с голыми красивыми руками Пиллерша командовали бойками, выносившими из-за бархатной портьеры подносы. Супруги говорили одновременно по-русски, по-китайски и по-английски, на том ломаном языке, который установился на азиатских берегах Тихого океана.

Народ в кофейной был всех видов. Рядом с морскими офицерами в белоснежных кителях – пиджаки, обтрепанные тужурки и сюртуки весьма солидной давности. Пиллер что-то сердито говорил своей супруге. Она слушала его, презрительно улыбаясь. За соседним столиком лейтенант рассказывал, что манзы на острове Аскольда нашли золото и, ничтоже сумняшеся, моют его под самым нашим носом и отправляют в Китай.

Справа, в углу, сидел чернявый, с короткими усиками господин средних лет и слушал, посасывая трубку и важно привалившись к спинке стула, сухощавого мужчину в потертом морском кителе. Сухощавому хотелось бить китов.

– Киты обогатят всякою. Немножко ловкости, немножко труда – и вы чертовски богаты, – говорил он.

– О да! – соглашался чернявым господин и отпивал глоток вина.

– Между прочим, если вы думаете, что это русские, – сказал Алексею Ивановичу Миронов, – это далеко не так. С усиками и трубкой – это промышленник Линдгольм, а второй – ссыльный поляк Сенкевич. Жила-человек. Не имеет ничего, а хочет иметь все. Как, впрочем, и все здесь.

– Так собьем компанийку? – спрашивал Сенкевич.

– Мало у меня шхун. Для вашей затеи нужно иметь еще одну шхуну.

– Попросите у Лесовского приз.

Линдгольм выколотил трубку и набил ее снова. Сенкевичу принесли тарелку с пончиками.

– А мы поедим дичины, – скачал Миронов. – Здесь можно есть то, что едали наши предки: закажем себе лебедя! Австралийские лебеди превкусные.

Алексей Иванович ел лебедя и слушал Миронова, который рассказывал, что переселенческое управление строит бараки для переселенцев. Постройка бараков и поставка сельскохозяйственного инвентаря – дело выгодное.

– Тут у нас на американский лад, – говорил Миронов. – Европа за десятью морями, а Америка близехонько. Крестьяне у нас обзаводятся машинами, как фермеры. Да и шутка ли сказать: земли им нарезают по тридцать десятин!

В этот первый день Алексей Иванович узнал многое. На острове Аскольда манзы моют золото. Неподалеку от города нашли каменный уголь. Залежи его так могучи, что выходят прямо на поверхность. Уголь копают лопатой, он никому не принадлежит. Можно городу и переселенцам поставлять лес, кирпич. На кирпиче можно нажить миллионы. Некто Иванов занялся рыбалками… Богатство, раздолье…

Алексей Иванович вернулся в гостиницу, лег спать и не мог заснуть. То вставал перед ним китайский базар, кишащий товарами и людьми, то соблазнительная госпожа Пиллер, то рассекающий волны китобой… Ко всему можно было здесь приложить руки. Но имелось одно препятствие: у Алексея Ивановича не было денег. Даже на пропитание и оплату номера. Впрочем, он надеялся на кредит в гостинице.

На этой мысли Алексей Иванович заснул.

Француз в кредите отказал.

– О нет, – сказал он, тараща круглые глаза. – Не просите, – никакого кредита.

– По почему? – оскорбился Алексей Иванович.

– Кредит? Невозможно! Прошу вас уплатить.

– Сколько угодно, – проговорил Алексей Иванович, хотя в кармане у него оставалось всего три рубля. – По правде сказать, такие порядки я встречаю впервые. Я, видите ли, не люблю платить по мелочам.

Француз стоял, опираясь ладонями о стол. Руки у него были пухлые, усики короткие, ровная эспаньолка. Получив рубль серебром, он сунул его в жилетный карман и посмотрел в глаза Алексею Ивановичу на одну секунду продолжительнее, чем полагалось.

– О, здесь разный народ, – сказал он, подняв плечи. – Ваши ссыльные, потом те, что были вчера солдатами. Сегодня они уже не солдаты и остаются здесь, но у них нет денег. Много приезжает господ со всех сторон: сегодня он приехал из Америки, завтра уезжает в Японию или Китай. Вот вы приехали… Надо, господин, платить, кредита нет.

– Что ж, отлично, – задумчиво согласился Алексей Иванович, приподнял фуражку и вышел на улицу.

В бухте он увидел с десяток кораблей. К фрегату «Князь Пожарский» шел катер. Вода под веслами дрожала, ослепительно отражая солнце, и так же ослепительно сверкали белые матроски гребцов. Серое бревенчатое здание стояло против Ключевой улицы – простой тропинки на вздыбленную сопку.

Из серого здания вышел цивильный в золотистом чесучовом костюме и золотистой панаме – Линдгольм.

За Машкиным оврагом – обширным распадком, заросшим дубами, – Линдгольм стал подниматься на сопку.

Алексей Иванович последовал за ним.

Тропа была крута и камениста. Когда Линдгольм остановился передохнуть, Алексей Иванович остановился тоже. Под ними был Владивосток, его зеленые, красные и желтые железные крыши. Растительность, внизу казавшаяся скупой, сверху представлялась живописным букетом. По Американской двигались пешеходы, проезжали долгуши. И снова и снова радовали бухта, на которую от солнечного блеска больно было смотреть, и заливы Амурский и Уссурийский с синими мягкими очертаниями берегов.

Линдгольм сдвинул на затылок шляпу, вытер платком лоб. Полное бритое лицо, важное, даже с оттенком надменности.

Через четверть часа он и Алексей Иванович взобрались на сопку. Совсем близко стояло солидное кирпичное здание с пыльными оконцами, с высокими железными трубами.

Алексей Иванович поравнялся с Линдгольмом.

– Я человек приезжий. Извините… Что это за здание?

– Мельница, – буркнул Линдгольм. Внимательно оглядел Алексея Ивановича. Алексей Иванович был на полголовы выше его. Лицо его, очевидно, понравилось голландцу. Он сказал мягче:

– Паровая. Моя паровая мельница.

Так Алексей Иванович познакомился с хозяином паровой мельницы, местным купцом Линдгольмом, пользовавшимся большим вниманием со стороны властей, и через несколько дней поступил к нему на службу.