Текст книги ""Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель (СИ)"

Автор книги: Роман Суржиков

– Кузен, ты в порядке? Смотришься так, будто призрака увидал!

Эрвин оскалился в ухмылке:

– Ищу союзников.

Бывшая противница, нынешняя союзница встала за плечом Эрвина во весь костлявый рост, дыхнула холодным жаром. Путевские полки вдруг стиснулись, скукожились, притерлись к земле. Сделались мизерны, едва значимы – ничто в сравнении с землянкой, дождевыми червями, лужами на полу… Даже не хочется сказать: «Я выживу ради…». Разумеется, выживу! Какие к черту варианты?!

– Тебе понравится, – подмигнул Эрвин кузену. – Идем в лобовую атаку. Прямо сейчас. Мы с тобой – впереди.

Эрвин скачет плеч-о-плеч с Деймоном. Следом несется поток, захлестывая тракт и поля. Рев, грохот, лязг. Земля – ковер, из которого выбивают пыль. Кажется, Эрвин не ведет войско, а бежит от лавины. Она преследует его, наступая на пятки; грозит поглотить и перемолоть. Вороной Дождь гремит копытами, свирепеет от вида врага, набирает ход.

Впереди широким частоколом – путевские копья. Умом Эрвин знает, что их много: вчетверо больше против его конницы. Но чувство – не азарт, а жалость. Человечки… Ничтожная преграда перед мощью лавины.

Внезапно дорога исчезает. Дождь зарывается копытами в грязь, теряет скорость, сбивается на рысь. Эрвин цепляется за луку седла.

– Дорогу срыли!.. – кричит Деймон.

И Эрвин орет, вторя ему:

– Берегись! Лучники!..

Стрелки с холма дают залп. «Воздух дрогнул от стрел…» – споют менестрели. Ничто не дрожит, и свиста не слышно: гул копыт перекрывает все. Лишь краем глаза Эрвин видит, как соседние всадники летят в грязь. Потом стрела бьет его в грудь. Удар и лязг, сильный толчок назад. Никакой боли – доспех выдержал.

– Вперед! Ходу! Герцог с нами!.. – орет кузен.

Эрвин обнажает клинок. Копья нет – не с опытом неженки браться за длинное рыцарское копье. Есть старый добрый меч, да еще широкая грудь Дождя, покрытая броней, – главное оружие Эрвина. К эфесу меча привязана длинная серебристая лента, такая же – на гребне шлема, чтобы герцога было видно издали. Эрвин выбрасывает клинок вперед, ленты полощутся по ветру.

– За мною, Север! За мной! Ради Агаты!

Второй залп. Снова кто-то падает, кто-то кричит, шарахается конь без седока. Эрвин забывает об этом, когда вылетает из грязи. Встав копытами на твердую землю, Дождь рвет в галоп. Навстречу несутся копья, перекошенные лица. Десять шагов, пять… Бедняга Дождь! Только бы выжил! – успевает подумать Эрвин. И таранит фалангу конской грудью.

Треск. Щепки. Комья. Лязг железа. Хруст.

На миг он глохнет. Звуки, лица, копья смешиваются в кашу. Эрвин опускает меч, не целясь. Клинок тут же бьется в преграду, чуть не выпадает из руки. Кто-то вопит, исчезает из виду. Дождь проминает шеренги, крушит копытами. Сразу два копья тычутся в доспех, Эрвин рубит наотмашь. Куски, брызги. Он бьет, не разбирая, но всякий раз клинок врезается в плоть. Слишком густа человеческая каша – не промахнешься.

Слева, справа рубятся кайры. Вонзаются в месиво, таранят, теряют скорость. Увязают в фаланге, как топор в полене. В этот раз Эрвин успевает заметить стрелы и закричать:

– Лучники! Щиты!..

Воины со щитами (Эрвин к ним не принадлежит) прячут головы и плечи. Залп падает с неба железным градом. Кайры, лошади, пехотинцы – наземь, вперемешку. Пехотинцев гораздо больше. Кайров спасают доспехи и щиты; спины копейщиков беззащитны для стрел. Но те, на холме, бьют снова и снова. Плевать на гибель своих. Лишь бы остановить северян!

Остатки фаланги бегут, охваченные смертным ужасом. Преграда тает.

– Вперед, Север! В атаку!

Дождь бросается вскачь, вынося Эрвина из-под града стрел. Под ним – спины врагов, макушки, плечи… При взгляде сверху пехотинцы до жути похожи на грибы: опускай меч и руби шляпки. Вторая фаланга стоит выше по склону, сверкает копьями, ждет атаки. Смотрит…

Маркиз Уиндли – полководец врага – допустил фатальную ошибку: позволил пехотинцам второй фаланги увидеть то, что случилось с первой. Мечи северян, копыта коней, стрелы своих же лучников. Месиво из грязи, крови и костей… Не стоило копейщикам смотреть на это. Когда кайры втоптали в землю остатки авангарда и двинулись вверх по склону, вторая фаланга бросилась наутек. А затем и лучники, лишившиеся прикрытия.

Убивать бегущих, оказывается, очень просто. Держи меч на нужной высоте и не вырони – остальное сделает скорость коня. В груди становится горячо. Сердце жадно колотится, будто чужая кровь переполняет его. Сочувствие, тревога, усталость – ничего нет. Жар – и меч! Все прочее – лишнее. Меч снова, снова бьется о преграды. Жар волнами врывается в грудь.

Чувство – как в Тот Самый Миг. Почти.

«Это плохо», – сказал кто-то. Деймон или Иона, или Светлая Агата – не разобрать… Эрвин просто услышал: «Это плохо. Очень скверно».

Натянул поводья. Дождь нехотя сбавил ход, загарцевал, не в силах стоять на месте. Эрвин вскинул меч к небу, закричал во все горло:

– Север, стой! Стоооой!

Деймон дважды повторил приказ, гул копыт стал утихать.

– Юг, если хочешь жить, – на колени!

Эрвин хотел крикнуть: «Бросай оружие», – но копья и так остались лежать далеко позади.

– На колени, Юг! Сохранишь жизнь!

Солдаты Южного Пути останавливались, глядели на Эрвина, от ужаса неспособные понять ни слова. Ловили воздух ртами, пытались отдышаться, скидывали лишний груз – шлемы, кинжалы. Вдруг снова бежать…

– Да что с вами, путевцы?! – заорал Эрвин. – Сдавайтесь – и будете жить! Слово герцога!..

Тогда один за другим они стали падать на колени.

Начало октября 1774г. от Сошествия

Озеро Дымная Даль; Уэймар (графство Шейланд)

Круглобокая озерная шхуна шла через Дымную Даль на север – прямиком в туман, за пеленою которого скрывался город Уэймар. Вдали от устий многочисленных рек, питающих Дымную Даль, вода была спокойна, и судно скользило гладко, будто сани по свежему снегу. На носу шхуны стояли двое: девушка и мужчина.

Девушка, не слишком худая, имела на плечах серую шерстяную накидку с капюшоном. Цветом и покроем, а особенно – капюшоном, накидка напоминала кольчужный доспех, чем придавала девушке вид суровой угрюмости. Темно-каштановые волосы девицы потсрижены коротко, по-мальчишески. Знающий человек мог заметить в ней черты рода Янмэй: широкое лицо, упрямый подбородок, чуть раскосые глаза. При улыбке, возможно, на ее щеках проступили бы ямочки и подтвердили догадку. Однако девушка не спешила улыбаться.

Мужчине с равным успехом можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Он имел настолько приметные, пышные, на концах завитые усища, что прочие черты его лица мигом терялись из виду. Одежду мужчины составляли бриджи и видавший виды камзол, надетый прямо поверх войлочной ночной сорочки. Оружия при нем не было, если не считать короткого ножа, который ни один рыцарь не назвал бы клинком. Так, порезать мясо, подправить бороду, расщепить на лучины веточку… Более внушительное оружие, впрочем, и не подошло бы мужчине, поскольку не был он ни статен, ни плечист.

Он поднес ладонь ко лбу козырьком, и манжет сполз. Стали видны четыре давних рубца на запястье, напоминающих букву W. Мужчина сказал:

– Берег уже близко – миль десять осталось. Точно тебе говорю. Хочешь знать, как я понял?

Девушка с любопытством приподняла бровь.

– Воон там видишь – чайки. Да вон же они!..

Она пригляделась и не без труда рассмотрела россыпь черных точек среди туманной мороси.

– То-то же, – подмигнул мужчина. – Ведь ты впервые попадешь в Уэймар, кроха? Ах, точно, не впервые – напутал. Когда-то неделю пробыла… Неделю, дорогуша моя, – это все равно, что не бывала. За неделю к этому городу никак не привыкнешь. Вот что я тебе расскажу. Как попал я впервые в Уэймар, так сразу и запил. Ей-ей. Утром выйдешь на улицу – туман. Днем сунешь нос – опять туман. Вечером глянешь – уже сумерки. Уж и не знаешь, где солнце над землею бродит, но только не над Уэймаром. И тоска такая находит, что хоть вешайся.

– Понимаю вас, сударь, – вежливо ответила девица.

Мужчина бросил в рот щепотку табака.

– Ну, вешаться-то я не стал, а вот к винцу пристрастился – это было. Выпьешь чарку – светлее станет. Понятно, выпьешь снова. А одному-то чего пить? Идешь в кабак. И вот какую штуку я приметил. Коли один в тоске, да второй в тоске – то вместе им еще хуже. Но вот если третьего найдут – то непременно все трое развеселятся. Есть у тоски такое свойство: она больше двух не складывается. Когда хочешь ее побороть, иди туда, где люди. И непременно чтоб было трое, а лучше – больше. Ты слушай меня, кроха. Ты – девица смурная, тебе пригодится в жизни.

– Внимательно слушаю, сударь, – сказала дворяночка.

– Ну, а кабаки в Уэймаре – это самое людное место. По улице пройдешь – пустота. На улице только грязь да слякоть, делать там нечего. И дома уэймарцы не сидят: что ни вечер, идут в кабак. У каждого имеется свое излюбленное местечко, там все друг друга знают. Заходишь – сразу жизнь, шум, компания. Кто смеется, кто в кости, кто в карты, кто на столе пляшет. И девицы повсюду. Веришь: в Уэймаре все барышни по кабакам развлекаются наравне с мужиками! Так у них принято. Правда, девицы там – одна другой страшнее…

Тут он скосил глаз на дворяночку и скептически оглядел с головы до ног.

– Тебе оно и лучше. По тамошним меркам ты первой красавицей станешь.

– Благодарю вас.

– Так вот, к чему я веду. Ты не робей и не стесняйся, а как тоска нахлынет – иди в кабак. Не думай, что это, мол, не к лицу… Все к лицу! Девушки что ж, хуже мужиков? Отчего бы им тоже не развлечься? Вот иди и первым делом выпей, а там оглянуться не успеешь, как у тебя друзья найдутся. Даром, что ты – вся такая молчунья. Растормошат тебя, плясать начнешь! В Уэймаре кабак – это не грязный притон, а самый центр светской жизни. Будто в Фаунтерре дворец какой-нибудь или театр.

– Как любопытно, – кивнула дворяночка, глядя в туман. Начал моросить дождь, первые капельки легли ей на ресницы.

– Послушай-ка, малютка… Может, оно тебе против шерсти, что я все время «тыкаю»? Может, тебе лучше «сударыня» да «миледи»?.. Но пойми: ты мне почти что во внучки годишься. Да плюс из такой дырищи вытянул, куда свет сто лет не заглядывает. Ты мне сделалась как родная. Как-то не с руки теперь важничать… давай мы лучше по-простому, так оно душевнее.

– Как угодно, сударь, – согласилась девушка.

– А ты совсем не болтушка, да?

Она лишь пожала плечами.

– И к лучшему, скажу я тебе. Молчаливая женщина – это редкая жемчужина. Вот моя первая жена такою была. Языком не трепала, почем зря, но зато…

Он принялся рассказывать о жене – надо заметить, далеко не впервые. Три дня пути через Альмеру, шесть дней плаванья по Дымной Дали… и всякий раз, будучи рядом с девушкой, усатый мужчина непременно что-нибудь рассказывал. Не мог без этого: слишком уж благодарной слушательницей была дворяночка. Всю историю его жизни она прослушала уже раза три кратко да раз-другой в подробностях, и ни разу не изъявила протеста.

Звался мужчина Инжи Прайс. Родился в Леонгарде – третьем по величине городе Надежды. Отцом его был часовщик, но рано помер, не успел передать мастерство сыну. Оттого Инжи подался в обучение к другому часовщику и семь лет проходил в подмастерьях. Отцовское дело тем временем пришло в негодность: слуги разбежались, горожане позабыли. Пришлось начинать все сызнова и пять лет работать за бесценок, лишь бы заслужить добрую славу. Но потом началась счастливая жизнь: работа уважаемая, непыльная, прибыльная. Вспоминая то время, он хлопал дворяночку по плечу и восклицал: «Можешь себе представить: случались такие недели, что я целый эфес зарабатывал! Неделя прошла – золотой в карман! У тебя хоть когда-то случался цельный золотой в кармане?.. А часы-то какие делал! Иногда такой шедевр выходил, что аж продавать жалко!» В часах девушка не разбиралась, и мужчина подробно пояснял, какие они бывают, как устроены и чем друг от друга отличаются.

При таких-то деньгах у Инжи не возникло трудностей с женитьбой. Невест было несколько на примете, и он выбрал вон ту, скромницу. Понятливая была, с полувзгляда все угадывала, чего мужу хотелось. И заботливая, и трудяга – Инжи с нею горя не знал. «Да что там горе!.. Не припомню такого утра, чтобы проснулся без счастливой улыбки на лице. Не веришь? Ты вот никогда не улыбаешься. А я был счастливый – ну, как сельский дурачок, право слово!»

Потом скромница сбежала с кавалерийским офицером. Инжи Прайс был в таком расстройстве чувств, что закрыл дело, распустил подмастерьев, распродал добро и хотел свести счеты с жизнью. Вспорол себе вены, но соседи явились не вовремя – спасли. Со стыда он не мог показаться на люди, а повторить затею тоже было как-то глупо. Тогда Инжи уехал из Леонгарда. Много где скитался, не помня себя от горя. И в Дарквотере бывал, и в Литленде, и в Короне. Как стали кончаться деньги, нанялся на стройку – тогда возводили Третий Его Императорского Величества искровый цех на Ханае. (Тут он подробно информировал девушку о том, как устроена искродельная машина. Дворяночка вежливо слушала.)

Как закончили цех, на другую стройку он не пошел – тоска. Привык скитаться по миру, на месте уже не сиделось. Нанялся в почтовую службу, стал курьером. Лет пять отколесил по городам и весям (большинство из которых живо описал слушательнице). Затем попал в Уэймар, и его милость граф Шейланд попросил Инжи выполнить одно особое порученьице. Инжи взялся и дорогою попал в переделку. Еле выкрутился. «Доложу я тебе, пришлось повертеться! Вот как змея на сковородке, или как пес, которому хвост подпалили, – сама выбери сравненье по душе. Но и награда вышла: его милость меня лучшими словами похвалил и предложил службу. Ты, мол, Инжи Прайс, – мастак и знаток. Не желаешь ли у меня остаться? Заплачу втрое против имперской почты. Ну, я и остался. Кто же графу отказывает?..» С тех пор Инжи на службе у Виттора Шейланда, делает для графа разные дела. Характер этих самых дел – единственная часть биографии, которую он укрыл от спутницы. Ну, разные дела… всяческие.

– Благодарю вас, сударь, это так любопытно.

Кто бы видел, с каким безукоризненно вежливым вниманием слушает дворяночка усатого спутника, тот глубоко посочувствовал бы ей. Будь на ее месте простая торговка, давно уже сказала бы: «Отлепись, болтун старый! Не язык, а помело!» А эта – нет, терпит. Воспитание, манеры… эх, бедняжка.

И тот, кто подумал так, сильно ошибся бы.

Три дня в Альмере и шесть на Дымной Дали девушка разгадывала загадки. Инжи Прайс был одною из них. Она внимательно слушала все, сказанное им, и не задавала вопросов, будучи уверена: в ответ он солгал бы. Ровно так же, как лжет во всех рассказах о себе.

Девушка смотрела, слушала и делала выводы. О, нет, она не скучала.

Некоторые свои истории Инжи Прайс повторил дважды. Повторил одинаково, в точности воспроизвел мельчайшие детали. Девушка знала: она не сумела бы дважды рассказать одно и то же одинаковыми словами. Точней, сумела бы в единственном случае: если это – вымысел, заученный наизусть, как стихотворение.

Инжи Прайс если и работал часовщиком, то лишь пару лет. Те чайки в тумане – дворянка едва сумела рассмотреть их. Глаза Инжи были глазами моряка, а не часовщика.

На запястье усача, действительно, имелись четыре шрама. Но оставил их не нож самоубийцы – слишком широки и рельефны для ножа. Если приглядеться, поймешь: это не надрезы, а ожоги. Таким знаком клеймят заключенных на каторжных работах: в рудниках и на галерах. По виду клейма можно определить, за какое злодейство человек отбывал наказание и где именно. Девушка не знала тонкостей, но даже сам факт каторги уже о многом говорил.

Не верилось, что такой человек, как Инжи, мог попасть на галеру за мелкое преступление. Кажется, на галеры вообще не отправляют за мелочи… К тому же, Инжи слишком уверен в себе, самолюбив и лукав, слишком легко и находчиво лжет. Не похож на мелкого воришку. За что бы ни судили его, это было нечто серьезное. Должен был он провести на галере лет десять, и если бы сошел на берег живым, то – глубоко больным, дряхлым, сломленным. Однако же, он отнюдь не таков, из чего следовал новый вывод: Инжи бежал с галеры. Или из рудника, что ничуть не проще. Выходит, это – решительный, отчаянный, дерзкий человек. По крайней мере, был таким в молодости.

Далее. Его служба курьером – новая ложь. Имперские почтовые курьеры – прекрасные бойцы и всадники. Не всякая лесная банда захочет связаться с одним-единственным имперским посыльным. Оружие курьера – полуторный меч, а друг и соратник – конь. У Инжи, меж тем, слишком узкие плечи для мечника и слишком ровные ноги для конника. Однако по свету он поездил – это правда. Очень уж яркими и точными были картинки городов: девушка могла сверить, когда Инжи описывал Лабелин и Фаунтерру. Дворянка предполагала: он начал скитания после побега, подался на Север, и в Уэймаре, действительно, попал на службу к Виттору Шейланду. Каким образом? Проявил себя, выполнив поручение? Вряд ли: граф не стал бы связываться с каторжником. Способ один: Инжи записался в графский наемничий отряд. Девушка не знала, что Виттор Шейланд – ее сюзерен – собирает отряды наемников, но приходилось допустить это. Уже там, в наемном войске, Инжи Прайс выслужился и привлек внимание офицера, а затем и графа. Кем он служил? Не мечником и не всадником. Лучник? Возможно: глаз зорок, пальцы крепки. Но обычный стрелок вряд ли далеко продвинется по службе, слишком уж мало зависит от одного лучника. Сейчас, на шхуне, Инжи носил только нож, и пару раз девушка видела, с каким удовольствием он вертит его в руках, прежде чем протереть и сунуть в ножны.

Она пришла к выводу: Инжи Прайс – асассин на графской службе. Любовь к ножам при равнодушии к мечу, зоркий глаз, дерзость, лукавое красноречие – качества, полезные именно наемному убийце. Еще весною девушку покоробило бы от этой мысли. Сейчас был лишь интерес, желание разгадать.

Одно оставалось ей неясным: откуда взялось прозвище Инжи Прайса? Его могли бы звать Усачом или Ножом, или Меченым, или, мало ли, Старым Волком… Но дело обстояло иначе. В кабине экипажа, уносящего их от монастыря Ульяны Печальной, мужчина внимательно так осмотрел дворянку и сказал:

– Тебе, видать, интересно, кто же я есть. Вот и скажу: звать меня Инжи Прайс, а прозвище мое – Парочка. Иные обижаются на прозвища, а я – нет. Если говорят: Инжи Парочка, – то я только улыбаюсь.

Тогда – сразу – и проснулось в ней любопытство. Но, будучи хорошо воспитана, девушка лишь сказала в ответ:

– Очень приятно, сударь. Мое имя…

Парочка поднес палец ко рту девицы.

– Тссс! Ты, по всему, высокородная, как митра на епископе. Сейчас насыплешь кучу имен, да все – женские. И мне, значит, доведется перед тобой ходить на цыпочках, а тебе – изображать этакую фифу. Давай без этого, малютка, а? Что скажешь?

Дворянка пожала плечами и сказала одно слово:

– Мира.

В ту самую секунду она ему и полюбилась.

Он, впрочем, никогда не звал ее по имени, всегда – крохой, малюткой, дорогушей или как-нибудь еще. Однако если кто другой из двадцати воинов отряда хотел заговорить с нею, Инжи Прайс тут же вмешивался:

– Ее зовут Мира, но для тебя – миледи, а лучше – ваше высочество. Быстро говори, чего тебе надо от барышни, и больше не приставай!

К полудню, как и предвидел Парочка, шхуна пришла в Уэймар.

* * *

Графский замок маячил на холме, отлично видимый еще из бухты. Серокаменные его стены густо заросли плющом и потому казались невероятно древними. Дороги от двух ворот замка сходили прямо в городской лабиринт и терялись из виду. Склоны цитадельного холма были облеплены домишками, испещрены кривыми улочками. Мира представила, как воет в тумане сигнал тревоги, и горожане высыпают на улицы, ручейками стекаются под защиту замковых стен, оставив пустые жилища захватчику. Насколько она знала, в прошлые века Уэймар был дважды сожжен западниками и однажды – нортвудцами.

Воины эскорта остались на подворье, а Миру проводили в холл Инжи Прайс и Эф. Отрядом, освободившим девушку из монастыря, почему-то командовали два человека. Эф, он же сир Френсис Мюррей, был молод, если не юн, заносчив, горделив и вспыльчив. Никогда и ничем не бывал доволен, презрительная ухмылка редко сходила с его лица. Однако, наравне с матерым Инжи, Эф пользовался огромным уважением среди воинов отряда. Тем уважением, которое легко примешь за страх – и не сильно ошибешься.

Двое старших офицеров замка – кастелян и капитан гвардии – встретили прибывших. Радушно поприветствовали Миру, предложили чашу горячего вина и уютное кресло, из чего девушка поняла: разговор мужчин не предназначается для ее ушей. Она пила и смотрела на огонь, пока четверо вассалов Шейланда беседовали о чем-то в другом углу зала. Она смогла расслышать всего несколько слов: «…распорядился …Нортвуды …нужно ей сказать».

Освободившись, Эф подошел к ней:

– Идемте со мной, миледи. Провожу вас в покои.

Ей выделили прекрасную комнату в башне гостевого дома, с окнами на все четыре стороны.

– После монастырской пещеры, миледи, вам должно прийтись по душе, – сказал Эф, ведя Миру вверх по лестнице.

Башни и крутые ступени граничили в памяти Миры с ядом, хворью, взведенным арбалетом. Она передернула плечами.

– Вы так добры, сир.

– Не я, а граф, – сказал Френсис. – Он велел дать вам все необходимое. Платья ждут в комнате, служанка скоро придет. Прослежу, чтобы выбрали толковую, а не полную дуреху.

– Благодарю вас.

– Мне сказали, вы любите читать. Желаете, чтобы принесли книги?

– Буду признательна.

– Какие?

– «Голос Короны».

– Свежий? Или все за полгода?

– Вы так добры.

– Пустое, – бросил Эф. Не со светской скромностью, а так, будто сыт по горло вежливыми беседами.

Он впустил девушку в комнату. Здесь и вправду было очень уютно. Большой камин, два кресла и круглый столик, секретер со множеством ящичков для писем, постель под балдахином, искровая лампа у изголовья. Окна утоплены в нишах необъятной толщи стены – нужно миновать небольшой туннель, чтобы добраться до стекла. Два из четырех окон оказались на самом деле прозрачными дверцами, ведущими на балконы. Все стекла покрывали искусные витражи.

– Да, да, миледи, сейчас вы скажете, как это мило, – проворчал Френсис. – А я говорю: пустое.

С тем он вышел. «Нужно ей сказать…» Либо под «нею» имелась в виду не Мира, либо мужчины изменили решение.

Девушка вышла на балкон, оглядела цитадель изнутри. Центральная башня, конюшни, казармы, господский дом, часовня… Просторный замок. Двор обширен и угловат. В двух стенах из шести имеются ворота: южной и северо-восточной. Южные заперты, опущена решетка. Северо-восточные раскрыты, двое копейщиков на часах. Дорога от ворот полукругом огибает колодец…

Явилась служанка, принесла кофе и конфеты. Назвала свое имя – Линдси. Спросила, чего угодно миледи? Переодеться, омыться с дороги? Мира согласилась на то и другое, Линдси показала платяной шкаф, спрятанный в выступ стены, и ванную комнатку в другом подобном выступе. Нужна ли миледи помощь? Мира отказалась. Желает ли миледи чего-нибудь еще?

Желаю ли?.. Хм. Френсис обещал смышленую служанку, и Линдси выглядела именно такой. Должна знать правила этикета.

– Яблоко, – попросила Мира.

– Сию минуту, госпожа.

Линдси принесла круглобокое розовое яблоко. Как и полагалось, на подносе имелся острый нож.

– Почистить яблоко, миледи?

– Нет, благодарю, – ответила Мира и кивком отпустила служанку.

Оставшись одна, она села в кресло, прикрыла глаза и сжала виски жестом человека очень усталого… или глубоко сосредоточенного. Посидела несколько минут, встряхнула головой, разделась и подалась в ванную.

Часом позже за нею явился Эф:

– Миледи, вас ждут в трапезной зале. Время обедать.

– Благодарю вас, сир.

Мира была одета в черное суконное платье с высоким воротом и длинными рукавами. Судя по гримаске на лице Эфа, его не привело в восторг стечение двух обстоятельств: одна дура поместила эту монашескую тряпку в гардероб, а другая дура еще и додумалась ее надеть.

* * *

В трапезной сидели трое Нортвудов.

Граф и два сына.

Всего за столом было человек двадцать, сновали слуги… Девушка не увидела никого, кроме Нортвудов. Мир сузился, словно видимый сквозь трубу. Лорд Элиас Нортвуд – землеправитель. Сир Крейг Нортвуд – наследник. Судья Хорас Нортвуд – младший сын.

Они тоже заметили ее – более чем. Умолкли, будто захлебнулись. Поднялись на ноги.

– Ваше высочество… – пробормотал граф Элиас.

– Милорды, – выдавила Мира.

Ни она, ни Нортвуды не нашли, что еще прибавить. Висела густая, сургучная тишина.

Эф взял ее под локоть и повел на место. Шепнул:

– Какая муха вас укусила?

Раздражение в его голосе отрезвило девушку. Вернулась способность думать.

Нортвуды здесь. Те самые, что использовали ее для своей игры, а после щелчком пальца сбросили с поля. Не Сибил, не Глория – это хорошо. Увидев их, Мира вряд ли смогла бы сдержаться. Но граф и сыновья… не они травили ее, но они знали!..

А Виттор Шейланд свел ее за одним столом с Нортвудами. Зачем?

Она села, гости последовали ее примеру. Эф наполнил чашу девушки, объявил:

– За здоровье ее высочества.

Нортвуды выпили, хмуро глядя на Миру поверх кубков.

Теперь она заметила необычное расположение гостей. По традиции принято, что старшая по рангу пара гостей садится рядом с хозяином и его женой, далее – гости с хозяевами вперемешку, попарно, чтобы дать возможность вассалам двух домов раззнакомиться друг с другом. Однако сейчас Нортвуды сидели плотной группой, отгородившись столом от вассалов Шейланда. В центре желтушный граф Элиас, по правую руку – здоровенный Крейг Нортвуд со своим оруженосцем, по левую – Хорас; двое телохранителей графа сидят по краям, прикрывая фланги. Через стол, напротив Нортвудов, – Мира и Эф, кастелян Уэймара и капитан замковой гвардии, еще несколько видных вассалов Виттора. Сложно не заметить конфронтацию, и сложилась она еще до появления Миры.

– Какими судьбами вы здесь, ваше высочество? – нарушил молчание Хорас Нортвуд.

– Стараниями вашей леди-мачехи, милорд.

– Леди Сибил поступила очень неосмотрительно.

Граф Элиас буркнул что-то на ухо сыну, тот умолк. Вновь повисло молчание. Какого-то звука особенно недоставало, и Мира сообразила: не слышно стука приборов. Никто не ест… все смотрят на нее.

Ах, ну да. Девушка положила в рот кусочек хлеба. Гости принялись за еду.

Слуга наполнил ее тарелку чем-то, она ковырнула вилкой, не разобрала вкус. Нортвуды не сводили с Миры глаз, она – с них.

Граф Элиас – тощий брюзгливый старик, равнодушный ко всему, кроме флота. Крейг Нортвуд – наследник графства, известный на всю Империю рыцарь, прозванный Клыкастым из-за приметного турнирного шлема. Шлем имел форму оскаленной медвежьей пасти. Хорас Нортвуд – тридцатилетний мужчина с невыразительным лицом, заведовавший сбором податей и судебной системой графства. Кто из них в сговоре с Сибил? Кого следует считать врагом? Отца? Сыновей? Всех троих?

– Мы ожидаем графа Виттора, ваше… – Элиас пожевал губу, – высочество. Отбыли из Клыка Медведя в Фаунтерру согласно приказу его величества. Прошли вверх по Торрею и сделали остановку в Уэймаре. Мы явились бы ко двору уже неделю назад, если бы не… эээ… гостеприимство Виттора Шейланда.

– Вам оказана честь! – взвился Эф. – Вы живете в доме его милости, как в своем собственном!

– Мне думалось, – ответил старший Нортвуд, – из собственного дома я могу уйти когда угодно.

– И уйдете, едва повидаете его милость! – Эф держался нагло, несмотря на юность. А может, вследствие. – Но убраться, не дождавшись хозяина дома, – это против правил даже в самой темной глухомани!

Кастелян Уэймара встал на ноги:

– Милорды, милорды! Будьте спокойны и вежливы! Не забывайте, что с нами ее высочество! Поднимем же кубки…

Нортвуды нехотя выпили, Мира лизнула вино.

Судья Хорас Нортвуд бросил в рот кусок сыра, и, поджевывая, неразборчиво сказал:

– Ммм… моя мачеха леди Сибил поступила очень неосмотрительно, ваше высочество. Отправила вас туда, откуда непросто… ммм… выбраться. Я об Уэймаре. Этот дом столь радушен… всякий гость, кто попадает сюда, остается жить.

– Хорас!.. – шикнул граф.

– Отчего же, отец? Я… ммм… не проявляю бестактности, а воздаю должное хозяевам! Жители этого замка так… ммм… мило убеждали нас задержаться. Разве тут откажешься!

– Милорды, – примирительно сказал кастелян, – граф Виттор с его леди-женой уже миновал полпути по Торрею. Еще день-два, и он будет здесь, и это недоразумение мигом улетучится!

– Ах, с леди-женой… Это радует. В противном случае нам пришлось бы дожидаться еще Иону, а затем ее слуг, а затем любимую собачку… Ведь что поделать – долг вежливости!..

– Не забывайтесь! – рявкнул Эф, громыхнув ножом по тарелке. – Вы находитесь в гостях!

– Ммм… мы заметили, – обронил младший Нортвуд и принялся за котлету.

Мысли Миры напоминали морозный узор на стекле: разбегались лучами, ветвились, сплетались в причудливый орнамент.

Нортвуды направлялись в Фаунтерру по приказу Адриана. Что за приказ? Нужно выяснить, но не это главное.

Виттор Шейланд велел своим вассалам задержать Нортвудов в Уэймаре. Зачем? Развилка.

В одну сторону: Виттор хотел лично увидеться с Нортвудами. Договориться. О чем? Очевидно, договор важен прежде, чем Нортвуды попадут в Фаунтерру. Настроить их против императора? Возможно. Даже сама по себе задержка в пути уже вызовет конфликт с Адрианом. Императору не по нраву, когда вассалы медлят, выполняя приказ.

В другую: Виттор хотел показать Нортвудам меня. Их задерживали в Уэймаре, пока Инжи с парнями везли меня из обители. Зачем? Развилка.

Влево. Предупредить Нортвудов об опасности: приедут в столицу – тут же попадут под суд. Я отправила из Альмеры три письма: Адриану, Марку и Итану. Хоть одно, да дошло. Адриан уже знает, что Сибил его обманула. Если Элиас и сыновья не хотят разделить с нею камеру, то им лучше не соваться в Фаунтерру. Они останутся должны Виттору, он найдет, что взыскать взамен.

Вправо. Шантаж. Я – живая угроза Виттора Нортвудам. Послание: заплатите мне, иначе император узнает о заговоре. Я отправила письма… что, если они перехвачены? Эф или Инжи подкупили почтовиков, письма никуда не ушли. Адриан все еще не знает, но Виттор сообщит ему, если Нортвуды не выполнят требования. Какие?..

Параллельно. Откуда Виттор вообще знал, где меня искать? Я писала Бекке… так почему явились люди Виттора? Бекка обратилась к нему за помощью, поскольку он – мой сюзерен? Бекка этого не знала. Она считала меня Глорией, а не Минервой.

Сплетение, линии сходятся в узел. Расшифровав записку, Бекка пошла к своему отцу, а затем – к Итану. И тот, и другой ответили ей одно: Глория в монастыре – личное дело Нортвудов, ты не в праве вмешиваться. Но слухи о моем заточении расползлись и дошли до Виттора. Он видел меня на балу и мог что-то заподозрить, а теперь, сопоставив, разгадал игру Сибил. Он стал шантажировать ее. Сибил рассмеялась ему в лицо: ведь он не имел доказательств. Тогда Виттор нашел меня и привез сюда, и предъявил Нортвудам как письмо с угрозой. Теперь выждет еще дня два-три, пока старый Элиас придет в полнейший ужас, а затем явится сам и потребует что угодно – и граф Элиас даст.