Текст книги ""Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель (СИ)"

Автор книги: Роман Суржиков

– Чего я? – взвился Чарли. – Сам проверь!

Ничьей власти, кроме отца, Доджа и Зуба, он над собой не признавал. Кто такой этот Лысый, чтобы командовать?

– Ладно, я проверю, раз ты боишься, – ответил Лысый Джон.

– Ничего я не боюсь! Сам ты боишься!

– Нет, Чарли, я не боюсь, потому пойду и проверю. А ты трусишь – вот и сиди себе.

– Я тебе кулак в глотку запихну! Будешь знать, кто из нас трусит!

– Да я и так уже знаю.

Лысый Джон ухмыльнулся, Фред и Мик хохотнули. Уж и неясно, сдержался бы Чарли или расквасил обидчику нос, но чертов свист раздался снова. Фи-фи-фиииу!

– Сожри вас Идо! – в сердцах бросил Чарли, встал и пошел. Пусть эти гады не хихикают. Он смелее их всех вместе взятых!

Пока дошел до края площадки, успел понять, как сильно не нравится ему этот свист. Какого, собственно, черта кто-то свистит из-за телеги? Вышел бы и сказал прямо, чего хочет. А не может сказать – пусть подавится языком! Чарли так разозлился, что даже взялся за самострел. Но отдернул руку: скверное чувство он испытал утром, когда свалил Трехпалого искрой. Слишком было похоже на колдунство, такие штуки наверняка злят богов. Лучше уж старая добрая дубинка! Чарли поднял ее повыше и шагнул за телегу со словами:

– Какой гад…

Острие меча уперлось ему в кадык. Сталь была очень холодная – аж глотка заледенела, а слюна замерзла на языке.

– Опусти дубинку, – сказал Трехпалый.

Чарли опустил.

– Садись.

Нажимом меча лорденыш заставил Быка сесть на землю. Чарли увидел кроме Трехпалого еще четверых. У всех, кроме лорденыша, морды были завязаны черными платками. Только глаза страшно блестели над масками. Настоящие бандиты!

– Искра, – сказал Трехпалый, и один из бандитов отнял у Чарли самострел.

– Зачем вы… – заговорил Бык, и клинок сразу нажал сильнее, задавив слова в горле.

– Слушай меня. Сейчас ты встанешь и пойдешь обратно к своим. Мы будем целить тебе в спину самострелом. Закричишь – сдохнешь. Сделаешь так, что кто-то другой закричит, – тоже сдохнешь. Дернешься бежать – сдохнешь. Ясно?

Яснее было некуда. Бык кивнул.

– Когда вернешься к своим, скажешь вот что…

И Трехпалый прошептал несколько фраз.

Сколько ни бил Чарли суровый отец, все же сын верил, что батя не забьет его до смерти. Знал, что Гарри его любит. Однажды по пьяни Гарри даже сказал это вслух. А никого более грозного, чем отец, Чарли не встречал, потому ни разу в жизни не довелось ему заглянуть в глаза смерти. Ни разу – до нынешней ночи.

Собственно, даже сейчас Чарли не смотрел ей в глаза. Смерть пялилась из темноты ему в затылок, а он шагал к костру, у которого сидели вразвалочку Лысый Джон, Фред, Мик и тот парень из Ниара. Взгляд смерти был холодный и твердый. Упирался, как сосулька, в ту точку, где череп Чарли крепился к шее. Если Чарли сбавит шаг, сосулька проткнет его насквозь и вылезет спереди через рот.

– Ну чего там? – спросил Лысый Джон. – Кто свистел?

– У… э…

В горле так пересохло, что Чарли не смог выдавить ни слова.

– Что, язык проглотил? – осклабился Фред. – Спрашиваем, кто там свистел?

– Пи… писарь.

– Писарь? И за каким хреном?

– Он ска… сказал…

Тут Чарли понял, как безумно хочет помочиться. Терпеть нельзя – так сильно!

– Что сказал? Хорош губу жевать, говори уже!

– Зуб послал писаря проверить нашу бди… бдительность.

– Это как?

– Писарь ска… сказал: все, кто не спит, пусть подойдут к нему.

– К нему – туда, за телегу?

– Угу.

Скорее помочиться! – вот о чем думал Чарли. Брюхо распирает! Если не облегчусь – лопну!

– Погоди-ка, – Мик почесал затылок. – С чего это нам к нему идти? Пускай сам придет и посмотрит, кто спит, а кто нет. Верно я говорю?

– Ага, угу, – кивнули Фред и парень из Ниара.

Смерть как будто сильнее уперлась сосулькой в затылок. Чарли сказал со всей оставшейся твердостью:

– Надо, чтобы мы подошли. Так Зуб сказал.

– Ну, ладно. Только тогда разбудим остальных. Не можем же мы пойти, а фургон бросить без охраны!

– Верно, ага.

– Не будите! – чуть не взвыл Чарли. – Зуб не велел!

– Да ладно тебе. Спать он тоже не велел. Часовой должен стоять, а не храпеть. Верно говорю?

– Точно, верно.

Мик повернулся к спящим часовым и раскрыл рот. Он был голосистым типом. Если Мику случалось кого-то будить, он не теребил за плечо, а орал прямо на ухо: «Подъем, петушок! Петь пора!» Именно это он собрался сделать и сейчас, и Чарли замер от ужаса, а в темноте за спиной смерть тихонько клацнула – не то змеиным своим языком, не то взводимой пружиной самострела.

И Чарли зашипел горячим яростным шепотом:

– Заткнись, сволочь! Приказ есть приказ! Сказано не будить – так молчи, гаденыш! Или ты не солдат, а кусок дерьма?!

Все опешили от этой вспышки, Мик закрыл рот, у Фреда, напротив, отвисла челюсть.

– Ну ладно, ладно, – сказал парень из Ниара, – пойдем к писарю…

А Лысый Джон опустил взгляд к ногам Чарли – и выпучил глаза от удивления:

– Ты что, обмочился?!

Все уставились на штаны Чарли, по которым расплывалось черное влажное пятно.

– Там не писарь… – выдохнул Фред.

Тун.

Тун.

Тун.

Смерть издала три упругих щелчка. Фред, Мик, Лысый Джон дернулись и обмякли. Парень из Ниара раскрыл рот, чтобы завопить от ужаса. Тогда Чарли сделал единственное, что еще могло спасти ему жизнь: размахнулся и врезал ниарцу кулачищем. Тот рухнул без звука.

– Молодчина, – шепнул Быку Трехпалый, оказавшийся почему-то совсем рядом, прямо за спиной.

– Не убивайте, – попросил Чарли.

– Как скажешь, – ответил Трехпалый и ударил рукоятью по затылку.

Из дюжины часовых выжило десять. Пришлось повозиться, связывая их и затыкая рты. Перерезать глотки было бы быстрее, но…

Потом сбили замок с фургона. Салем не спал. Его связали так туго, что спать было невозможно, даже дышалось с трудом.

– Спасибо, друзья…

Нужно было спешить, но вождь нашел время обнять каждого спасителя.

– Спасибо. Храни вас Глория.

– Идем, вождь, – сказал Джо. – В поле за отхожей канавой ждут кони. К рассвету будем далеко.

– Далеко?.. – Салем удивленно захлопал глазами.

– Ну, да. Нас, конных, вряд ли догонят. Да и фора большая. Поедем в Южный Путь – к тебе в гости, потом ко мне.

Салем потряс головой, будто не понимая:

– Джоакин, о чем ты говоришь?

Бродяга сказал:

– Трехпалый, ты ошибаешься. Салем не может уехать – он нужен восстанию.

– Да, да! – кивнул вождь.

У Джо потемнело в глазах.

– Очнитесь! Нет уже никакого восстания! Мы на кладбище среди сорока тысяч трупов! Мы убили послов – янмэйцы этого не простят!

– Не мы убили, а Зуб с Доджем, – на диво спокойно молвил Бродяга.

– И мы хорошо напугали гвардейцев! – воскликнул Лосось. – Теперь им придется считаться с нами!

– А Могер Бакли привезет еще искры – тогда посмотрим, чья сила сильнее!

Весельчак грустно засмеялся. У Джо заныло в груди.

– Салем, хоть ты уходи отсюда! Знаешь же – всем теперь командует Зуб. Ты даже не сможешь ни на что повлиять. Только увидишь, как перебьют всю твою армию. Бери саммерсвитцев и уходи. Это лучшее, что можешь сделать!

– Ты сгущаешь краски, Трехпалый, – сказал Бродяга холодно и сухо. – Прекрати паниковать. Чем больше за нами сил, тем больше шансов договориться. Сам знаешь: лучше говорить с позиции силы, чем бить челом и клянчить.

Джоакин взял вождя за плечи:

– Салем, я же за тобой вернулся. Дай спасти хотя бы тебя.

Рыжебородый крестьянин твердо качнул головой:

– Нет, Джо. Сам же говоришь: сорок тысяч жизней на кону. Пока есть хоть какие-то шансы, мое место здесь.

– Да, вождь! – азартно выкрикнул Билли. – Дадим пинка всем этим янмэйцам с агатовцами!

Джоакин сплюнул:

– Вы чертовы идиоты.

– Да, мы такие! Останешься с нами?!

Прежний Джо не смог бы отказаться. Так пьянит самоубийственная бравада, так заманчива дерзкая вера в победу наперекор всему – логике, расчетам, шансам. Так сладостно быть храбрым идиотом!.. Ему ли не знать?

Он был идиотом, когда торчал под Эвергардом, надеясь на встречу с герцогиней. Был им, когда терпел ее презрение и упорно ждал благодарности. Как идиот, стоял в обреченном заслоне перед Лабелином. Как полный дурак, просил великого герцога заступиться за великую герцогиню. Был дураком и когда взял это проклятое письмо и прибыл в замок Бэк, и подставил голую грудь под три рыцарских меча. И в Лоувилле, когда свернул с пути домой, примкнул к безнадежному восстанию и позволил себе полюбить доброго простодушного человека – из тех, что не задерживаются в подлунном мире, – каким же кретином снова оказался!

Если боги и Праматери давали ему какой-то урок, то лишь один: не будь идиотом. Довольно.

– Нет, – сказал Джо. – Я обещал не сражаться. Достаточно уже нарушал слово.

– Счастливого пути, Трехпалый, – Салем обнял его. – Я буду за тебя молиться.

– За себя помолись.

– Если останусь жив, приезжай в гости!

– Вряд ли останешься.

Джоакин с Весельчаком зашагали прочь.

Фаунтерра, Дворцовый Остров

– Скажите, отче, какого вы мнения о Священных Предметах?

Мизансцена так и дышит светскостью. Девушка и священник рука об руку прогуливаются в саду. Тает снег, сладковатая сырость веет скорой весною, что очень располагает к прогулкам, и непременно – рука об руку. Слякоть правит бал: остатки сугробов сыры и серы, голые деревья грязны, – потому нет никакой возможности обсуждать погоду или красоты сада. И вот девушка ненадолго затрудняется в выборе темы (скрывая замешательство тем, что любуется собственной ладонью в белой перчаточке), а потом спрашивает с кокетливым безразличием:

– Скажите, отче, какого вы мнения о Предметах?

И добавляет иронично, сглаживая угловатость слова «Предмет»:

– Что слышно о них в вашем тайном ордене?..

Священник, конечно, робеет. Будь он знатным лорденышем, светским повесой, – ответил бы с игривым цинизмом. Но священнику к лицу кротость, вот он и опускает глаза:

– Миледи, я знаю о Предметах лишь то, что ничего о них не знаю…

– Неужели вы даже не порадуете меня какой-нибудь оригинальной, свежей мыслью?

– Ох, миледи, боюсь, нынче оригинально как раз не иметь мыслей о Предметах. Ведь все, кому не лень, принялись думать о них. Каждый имеет свежую версию о том, кто украл Предметы, и зачем, и сможет ли он их разговорить, и найдут ли его… Если бы не риск святотатства, я сказал бы, что Предметы теперь в моде.

– Вы так правы, отче… Что ж, не будем идти на поводу у праздной толпы.

Она не говорит главного – светская беседа к тому не располагает… Но скажи она главное, звучало бы так:

– Отче, все мои близкие свихнулись из-за Предмета! Помогите мне снять проклятие!

Рука Знахарки привела семейство Ориджин едва ли не в большее замешательство, чем война с императором. Конфликт Ионы с Эрвином был лишь началом волнений.

Леди София пришла в восторг от смелой попытки дочери вылечить отца. Но Иона по глупости рассказала историю в хронологическом порядке – и концовка жестоко разбила надежды матери. Знахарка мертва – лорд Десмонд никогда не встанет на ноги… Леди София была безутешна, и это особенно бросалось в глаза, поскольку она не проронила ни слезинки.

Сам отец весьма спокойно принял известие о смерти Знахарки. Собственно, он и предполагал, что в попытке пленения вражеский агент будет убит либо покончит с собой. Шпионов подобного уровня очень сложно взять живьем. Однако то, что провал случился по вине Ионы, крайне опечалило его. От кого угодно он мог ждать глупости и неповиновения, только не от дочери.

Аланис, едва утихла ссора с Эрвином, осознала, сколь многого лишилась. Сам целительный Предмет, без Знахарки, ни на что не годен. Мелькнувшая было надежда вернуть красоту бесследно угасла. Аланис не находила, на ком сорваться, ведь сама же придумала провальный план. Если бы кайры схватили и пытали Знахарку – может, выведали бы секрет управления Предметом. Но стараниями Аланис с Ионой все пошло прахом! Она чуть не выла от досады.

Один Роберт Ориджин сохранил спокойствие. Будучи посвящен в события, он сказал: «Ага…» – и предложил продать Руку Знахарки. А почему нет? Деньги чертовски нужны – ему ли, казначею, не знать. А Рука не входит в достояние Ориджинов, так что ее продажа не станет бесчестием. Тем более, из-за этой проклятой Руки все сами не свои – вот сбудем ее и успокоимся.

От его слов тут же вспыхнула перепалка. Лорд Десмонд счел предложение унизительным и озлился. Аланис и так была зла, а сейчас получила повод выплеснуть гнев. Леди София чуть не разрыдалась, представив, как здоровье мужа прагматично обменивают на деньги… Эрвин подвел черту под общим безумием и заявил:

– Мы научимся говорить с Предметом. По крайней мере, попытаемся.

Прежде никто и не думал об этом. Не секрет, что Гвенда смогла оживить Голос Бога, но то представлялось случайностью, улыбкой Праматерей. Ведь никому, кроме Гвенды, не удалось, а Гвенда – блаженная, такие люди милы Праматерям…

– С нее и начнем, – констатировал Эрвин.

Гвенда жила теперь во дворце, на положении служанки кайра Джемиса. Ее влюбленность в него была подлинно эмилиевской: беззаветно преданной и лишенной телесности. Гвенда не претендовала ни на руку, ни на постель кайра, что и естественно: он – сын графа, она – не пойми кто. Но прожить день, хотя бы раз не увидев его, не могла. Джемис не решился прогнать ее и взял на службу.

Гвенду привели и объяснили, что к чему. Состоялась нелицеприятная процедура снятия Предмета с покойницы: наперстки так плотно сидели на пальцах, что пришлось срезать полоски кожи. Предмет отмыли от крови и передали Гвенде. Она долго пыталась понять, куда просунуть какой палец, как приспособить к руке спутанную паутину. Но едва мизинец Гвенды нашел свой наперсток, Предмет изменился, подстроился по размеру, идеально сел на ладонь.

Джемис нанес себе царапину и показал Гвенде. Зрители затаили дыхание. Гвенда приложила пальцы к краям раны, и наперстки озарились сиянием.

– Исцелись… – сказала она неуверенно. – Пожалуйста…

Подумала.

– Помоги… кайру Джемису…

Аланис схватила Гвенду за руку:

– Пальцы держи вот так – сюда средний, а указательный сюда. И вслух не говори – Знахарка делала молча. Думай что угодно, но молчи.

Гвенда попробовала. Ничего не происходило, и люди стали советовать, о чем именно стоит ей подумать. Прочти молитву; попроси богов о помощи; почувствуй боль Джемиса; представь, как рана заживает…

Иона откуда-то наперед знала результат. Когда Гвенда убрала пальцы от раны, Иона не чувствовала разочарования. Так и должно было быть.

Но тут Эрвин сказал:

– Знаю еще один способ. Когда у Гвенды вышло в прошлый раз, кайру Джемису грозила смерть. Кайр Роберт, к оружию. Если рана не заживет, убейте кайра Джемиса.

Гвенда слишком плохо знала Эрвина, чтобы различить ложь. Едва клинок Роберта покинул ножны, она побелела, затряслась мелкой дрожью.

– Не нужно… Сумрачные люди! Так нельзя!..

Но протянула руку, впилась наперстками в края раны, закусила губу от безумного напряжения…

– Любовь, к сожалению, побеждает не все, – выронил Эрвин, когда неудача стала очевидна. – Кузен, уберите меч. Представление кончено.

Едва живую Гвенду увели. Перед тем она встряхнула ладонью, и Предмет, будто поняв ее желание, упал на стол. Теперь он напоминал спутанный клубок колец и ниточек.

– Кто желает попробовать следующим?..

Все поочередно испытали свою удачу. Роберт и Джемис не добились ничего – Предмет даже не наделся на их руки. Леди София готовилась очень тщательно: помолилась трем Праматерям, сотворила священную спираль, возложила Предмет на комнатный алтарь и окурила благовониями, лишь затем предприняла попытку – но успех обошел ее стороною. Аланис не считала, что молитвы и ритуалы имеют хоть какое-то значение. Все дело – в решимости. Она собрала в кулак всю волю, взяла Предмет с такой силою намерения, словно собиралась шагнуть в костер или прыгнуть со скалы. И снова святыня осталась нема.

На удивление, кое-что вышло у Эрвина. Он вовсе не надеялся на свой успех. С ироничными замечаниями и улыбкой на устах взялся за Руку Знахарки – и наперстки замерцали в его ладони. Когда надел их на пальцы, они изменили размер, приспособились к руке. Но тем все и кончилось. Что ни говорил Эрвин про себя или вслух, какие жесты ни совершал (а он проявил в этом немалую фантазию) – свечение не стало ярче, и Предмет не проявил целительной силы.

– Твоя очередь, сестрица, – сказал он, снимая наперстки.

Внезапно Иона поняла, что боится этого момента. Страх происходил от очень глубокой, едва осознаваемой надежды. Вдруг у меня получится?.. Это же оправдает все! Матушкин наивный договор с Кукловодом, мое бегство из Уэймара в столицу, глупая выходка, стоившая жизни Знахарке и кайру, – все обретет смысл, если сейчас Предмет оживет в моих руках! Окажется, что извилистый путь, омраченный столькими тревогами, вел меня к наилучшей цели из возможных – пониманию своего назначениям. Даже в зелье Мартина проявится смысл: боги показали мне ложное средство, чтобы впредь я отличала истинное. И даже в вороновом пере – знаке смерти и хвори, символе того зла, с коим мне предначертано сражаться!

Стать целительницей и посвятить себя людям – возможно ли миссия прекрасней?

И можно ли верить, что меня – несовершенную, безрассудную, странную, глупую – избрали боги?..

Все силы разума Ионы противились вере.

И были правы: Предмет не заговорил.

Эрвин улыбнулся сестре, без слов говоря: ничего страшного, ожидаемый исход. Она отдала Руку Знахарки.

Иона унесла с собою странное нечестивое святотатственное чувство: будто боги ошиблись. Они должны были вверить ей целительный Предмет. Если бы не ошибка, какая-то глупая погрешность судьбы, – Рука Знахарки ожила бы в руках Ионы!

Коль быть искренней до предела, то именно об этом она хотела бы поговорить с отцом Давидом. Но ведь не скажешь всерьез: «Святой отец, мне кажется, боги ошиблись», как и не откроешь постороннему секретный трофей своего Дома. И вот они гуляли в саду, и Иона самым светским из голосов расспрашивала Давида о неважном, в глубине души надеясь, что он сам угадает невысказанный смысл. А священник робел, как подобает священнику, отделывался общими фразами… пока вдруг не сказал:

– Миледи, когда вы спрашивали меня о тайном ордене, то перебирали в мыслях несбывшиеся мечты. Вы рассказывали о знаках – вороновом пере и лошади со льняною гривой – но держали на уме смысл жизни. Вы советовались об интерьере дворца и таили сомнения на счет политики брата… Сейчас я слышу тот же оттенок, вижу тот же туман в ваших глазах. О чем на самом деле вы думаете?

– Об ошибках, – ответила Иона, но не решила сознаться, о чьих. – Слишком много я наделала глупостей.

– Говоря так, люди часто имеют в виду только две глупости: первую и ту, что за нею последовала. Вторая обычно болезненна – не знаю, могу ли спрашивать о ней. Скажите, миледи, какая глупость была первой?

Интересные вопросы – почерк отца Давида. Он не тот человек, кому сможешь ответить, не подумав. Первая глупость… Второю, конечно, стала встреча со Знахаркой. А вот первой?.. Наивная надежда вылечить отца? Сомнения в Эрвине? Приезд в столицу? Ссора с мужем?.. Или еще раньше…

– Я бросила в темницу леди Минерву.

Так бывало с вопросами отца Давида: отвечая на них, Иона сама понимала кое-что. Вот и теперь осознала: да, именно конфликтом с Минервой началась цепочка! До того ей было не в чем себя упрекнуть.

– Владычицу Минерву? – уточнил отец Давид. – И теперь она таит обиду на вас?

– Не знаю. По меркам Севера, день под землей – ничтожная малость. Вежливый человек выбросил бы из головы… Меня волнует другое: я поступила несправедливо. Вспыльчиво, сгоряча… Да, отче, Северная Принцесса иногда поступает сгоряча. Хотя и редко…

– Минерва – умный человек. Она должна понять и простить.

– Ее прощение вторично… Кто-то другой – быть может, Праматерь, – не простил моего проступка. После той темницы я будто проклята: что ни сделаю, все обернется ошибкой.

– А вы были в ней?

– В темнице Уэймара?

– Да, миледи.

– Была, но… Почему вы спрашиваете?

– Точку начала событий стоит изучить особенно внимательно. Так, по крайней мере, говорят ученые мужи.

Иона возразила. Попыталась растолковать, что Давид неверно понял: темница – лишь форма, а содержание – несправедливость. Иона проявила ее с Минервой, а затем с Мартином, не наказав его сразу, а затем с мужем, усомнившись в нем. И теперь, обремененная этой виною, она видит несправедливость во всем – в исходе войны, бедствиях крестьян, политике брата. Так беременная женщина в любой толпе заметит другую будущую мать… Но Давид сказал:

– Миледи, этой тропинкой ваши мысли ходили неоднократно. Вам станет скучно со мною, если не привнесу чего-нибудь нового. Давайте взглянем на форму, а не содержание. Быть может, увидим нечто любопытное.

Что ж, Иона рассказала. Костлявые черные деревья с пятнами ворон располагали к такому рассказу… Темница Уэймара являет собой двухступенчатое подземелье. Верхний круг был выстроен одновременно с замком, то есть, четыре века назад. Он предназначался для содержания пленников графа. Тогда царили дикие нравы, люди ждали друг от друга лишь подлости и жестокости, держать пленника «на честном слове» в гостевых покоях, как теперь, было недопустимо. Однако узниками нередко становились родовитые воины, им следовало оказать некоторое уважение. Потому верхний круг подземелья сравнительно сух, снабжен фонарями в проходах (правда, теперь их редко зажигают), а камеры не слишком тесны. Иона почти доставала макушкой потолок, но она – высокая девушка, а четыре века назад люди были мельче.

Нижний круг темницы прорыт позже – после Второй Лошадиной. Он строился для особо опасных преступников. До того не считалось нужным тратить харчи на содержание злодея. Если преступление тяжко – казнить; если легко – поставить у позорного столба и дать плетей, отсечь ухо или палец, а после отпустить на все четыре стороны. Но бывали и те, с кем так не поступишь. Либо злодеяние настолько страшно, что быстрая смерть на плахе не искупает его; либо злодей – личный враг графа Шейланда, и милорд хочет долго любоваться его страданиями. Для таких случаев и соорудили нижний круг. Он – ни что иное, как лабиринт крысиных нор. Каждая нора кончается тупиком. Туда приводят злодея и замуровывают, оставив лишь отдушину для подачи пищи. Узник оказывается погребенным заживо. По прошествии лет он умирает, тогда отдушину закладывают, и нора сокращается на несколько футов. Новый злодей может быть замурован здесь же, во вновь образовавшемся тупике. Если прошлая отдушина заложена не тщательно, он будет чуять запах останков своего соседа…

– Вы часто используете слово «злодей», – отметил отец Давид.

– Вы правы: мне страшно думать, что такая участь может постичь невинного. Однако вас интересовало описание темницы. Теперь, услышав его, поделитесь новыми мыслями?

Отец Давид заговорил после паузы:

– К сожалению, я не имел чести беседовать с владычицей, однако видел ее и слышал голос. Я отметил черту сходства между нею и вами, миледи: та же погруженность внутрь себя, та же неизбывная тревога, скрытая очень глубоко. И я подумал: когда человек встречается с Тьмой, он уносит на себе ее отпечаток. Не одну ли Тьму встретили вы и Минерва?

– О, боюсь, вы ошиблись, отче. Конечно, тень смерти лежит на мне – я всегда ее чувствую. Но разве причина – Уэймар?.. Знаете, если в замке Первой Зимы служанка ждет ребенка, она отпрашивается у хозяина и уходит рожать в город. В замке отличные лекари и теплые комнаты, однако вся прислуга верит: дитя, рожденное здесь, будет проклято. Слишком многих людей убили мои предки. Несчастные души кишат в родовом гнезде Ориджинов, и, стоит появиться беззащитному младенцу, какой-нибудь призрак войдет в него, будто в новый дом. Лишь когда священник прочтет над ребенком шестнадцать охранных молитв, служанка рискнет принести его в замок… Но моя матушка не питала подобных предрассудков. Я родилась в башне над арсеналом. Возможно, во мне живет душа воина, убитого триста лет назад.

Оба помолчали какое-то время. Затем Иона добавила:

– Леди Минерва также встретила Тьму еще до Уэймара. Три месяца в пещерной темноте, молясь Ульяне Печальной и восхваляя прелести смерти… Если меж нами имеется сходство, то Уэймар здесь ни при чем.

– Пусть так. Не смею возражать, – отец Давид смиренно склонил голову. – Позвольте мне сменить тему и скрыть свою оплошность. Ходят слухи, в темнице Уэймара содержался один особый узник – давно, задолго до леди Минервы. Но так он был жуток, что кое-кто по сей день его поминает. Вам, хозяйке Уэймара, легенда должна быть хорошо знакома. Не поделитесь ли ею?..

– Особый узник, отче?.. Слухи приписывают Уэймару много особых узников. Который из них интересует вас? Ведьма, что стонала еще неделю после смерти? Трое братьев-людоедов, посаженных в одну камеру, чтобы сожрали друг друга? Палач, который сдирал с себя кожу?..

– Нет, миледи. Я спрашиваю о том человеке, что смог выйти из темницы. Говорят, он выломал стену, голыми руками убил двух стражников и ушел прямо сквозь толщу земли. Говорят, он заключил сделку с Темным Идо.

– Вы верите в Темного Идо, отче?

– Мне, священнику, было бы странно не верить во врага рода человеческого.

– Перефразирую: вы верите в Темного Идо, зашедшего гостем в мой подвал?.. Темный Идо орудует нечестивыми Предметами, туманит головы сильным мира сего, играет королями, словно серпушками. Зачем ему несчастный узник?

– Именно это мне и любопытно. Расскажите, миледи.

– Жаль, но нечем вас порадовать. Первые месяцы в Шейланде я развлекалась собирательством жутких историй – сравнивала призраков Уэймара с духами Первой Зимы. Услышала много любопытного до дрожи, но эта история – скучна. Почти двадцать лет назад отец моего мужа бросил в темницу одного человека – никто не знает, за какую вину. Узник скреб ногтями кладку, а Темный Идо, якобы, скрывал звуки от слуха стражников. За тринадцать лет он проскреб стену и вышел в коридор. Встретив стражников, убил их: одному свернул шею, другому перегрыз горло. Потом, с помощью Темного Идо, исчез из темницы сквозь землю, словно червь.

Она качнула головой:

– Вот только, к сожалению, разгадка тайны уже известна: узник просто ушел через подземный ход. Леди Минерва обнаружила его местоположение… Я знаю много куда более загадочных историй. Если желаете, развлеку вас, отче.

– О, я весь обратился в слух!

– Начну, пожалуй… м-мм… со змеиных глаз. Один кайр привез в Первую Зиму альтессу из Мельниц. Она была очень хороша собою, но имела странность: зрачки – не круги, как у человека, а вертикальные щелочки, словно у ящерицы…

Иона еще долго говорила, одну за другой вспоминая жутковатые сказки Севера. Она так увлеклась, что забыла обо всех волнениях, и только позже оценила, сколь искусно отец Давид развеял ее печали. Перенаправил мысли на другой предмет, как стрелочник меняет ход поезда, – и вот она больше не грызет себя за ошибки и не мучается пустою надеждой.

Когда брат снова позвал ее испытывать Руку Знахарки, Иона могла рассуждать абсолютно трезво.

* * *

– Возможно, вы уже знакомы, миледи. Это механик, пытавшийся убить вашего брата.

– Ме-е, – сдавленно выронил Луис.

Он был худ и белолиц, как девица. Светлые волосы легкомысленно вихрились, на щеках розовел нездоровый румянец. Глаза огромные, круглые, влажные, будто у олененка.

Разумеется, Иона знала его. Тот, кто предал и ранил Эрвина, и обрек на нечеловеческие страдания. Еще недавно Иона готова была задушить предателя собственными руками.

Но кайр Джемис, представив ей пленного Луиса, сказал:

– Миледи, не делайте поспешных шагов. Просто посмотрите какое-то время.

Она смотрела.

Сначала пришла в ярость от того, насколько здоровым выглядит этот подлец. Пробыв в плену у кайров месяц – четыре недели, тридцать дней! – мучитель Эрвина не лишился ни одной части тела, не получил ни одной серьезной раны, даже ни одного синяка! Что творится с Первой Зимою?! В тот единственный раз, когда жестокость была бы оправдана, – где она?!

Затем возникло удивление: очень уж странно глядел Луис – не как человек. Он знал Иону в лицо, и должен был испытать ужас. Но в его глазах не появился ужас, не блеснуло даже узнавание. Была лишь звериная тревога – не испуг человека в опасности, но привычный жизнеспасительный страх сурка. Слушать каждый звук: что? где? близко ли? пора ли бежать?!

Потом Луис заблеял, и удивление сменилось жалостью. Она сама не верила, что может жалеть предателя и убийцу, но жалела. «Что нас не убивает, то делает сильнее» – нет, это не всегда правда. Что случилось с Луисом, не убило его, но и сильнее не сделало. Он просто перестал быть человеком…

Позже, в столице, Иона волновалась, чтобы Эрвин не отдал Луиса палачам. Это было бы так логично… и абсолютно бессердечно. Но Эрвин очень долго приглядывался к Луису, проходя сквозь те же чувства, что сестра… И, наконец, сказал:

– Эх, сударь, если бы вы знали, какие пытки я для вас изобретал… Но моя фантазия оказалась тусклее реальности. Я сочувствую вам, Луис Мария.

Луис стоял на четвереньках и бормотал:

– Ме-ме-мееееее… Козленочек… дурашка, глупенький…

Ионе хотелось плакать.

Они с Эрвином долго размышляли, как поступить. Убить Луиса – не в качестве кары, а для избавления?.. Отпустить на свободу?.. Оба варианта в равной мере жестоки. Иона сказала, что слыхала о медиках, пытающихся лечить безумцев. Невозможно исцелить безумие, посланное богами; но разум Луиса помутнили не боги, а человеческое зверство, – так нельзя ли вылечить его? А Эрвин сказал, что у Луиса была в Маренго любимая девушка. Возможно, люди Кукловода умертвили ее, но если нет, хорошо бы разыскать. Сказать ей, что Луис жив и имеет шанс выздороветь. Пускай хоть что-то светлое случится с ними…

До сей поры успехи лекаря были невелики. Он давал Луису успокоительные капли, что притупляли страх и расслабляли нервы. Чаще это просто навевало сонливость, но иногда случались просветления – будто открывалось оконце, сквозь которые выглядывал из тела Козленка человеческий разум. В один такой час бывшего механика привели к герцогу.

– Луис, я хочу, чтобы вы кое-что сделали, – сказал Эрвин.

Он смотрел в сторону и говорил равнодушно. Лекарь предупреждал: взгляд в глаза может напугать Луиса, как и малейшее проявление эмоций. Больной еле слышно прошептал:

– Что сделать?..

В образе человека он не смел говорить громко.

– Попробуйте надеть вот эту… вещь. Будем звать ее перчаткой.

Эрвин подал Луису Предмет, держа его двумя руками – показывая, что прикосновение совершенно безопасно. Луис поднял глаза от пола ровно настолько, чтобы зацепить взглядом ладони Эрвина. Зашевелил губами.

– Пож… не… за… ня…

– Что вы говорите? Я не слышу.

– …лста… мло… не… ня…

– Будьте добры, громче!

И даже теперь шепот был едва различим:

– Пожалуйста, милорд, не заставляйте меня…