Текст книги ""Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель (СИ)"

Автор книги: Роман Суржиков

– За Стрельцом, – скомандовал Джемис.

Пробежав все судно от кормы до носа, они нагнали овчарку у двери носовой каюты. Два грея с топорами в руках защищали ее, Стрелец припадал к земле, щерился и готовился к атаке.

Джемис посветил в лица парней.

– Вы – греи Хедина и Таффа?

– Да, кайр.

– Тогда что делаете у дверей Гвенды? Идите к своим господам.

– Они… э… – один из греев покосился на дверь.

Мой шагнул к парню. Перехватил занесенный топор, ударил кулаком в лицо грею, и тот обмяк, стукнувшись о стену. Джемис отдал фонарь Марку и подступил ко второму грею, занося меч. Тот спешно опустил топор:

– Не нужно, господин…

Кайры распахнули дверь и ворвались в каюту.

Рядом с койкой Гвенды стоял сундук. Женщина лежала на нем, обмякшая, будто мешок тряпья. Белые ягодицы нелепо торчали кверху. Кайр Хедин отошел от пленницы и натянул штаны. С довольной ухмылкой обернулся к пришельцам.

– Зачем столько шума, кайр Джемис? Хотите поучаствовать – так милости просим, не возражаю.

Он шлепнул Гвенду по заднице. Она не издала ни звука.

– Вы убили мою пленницу? – спросил Джемис.

– Никак нет, живехонька, – ответил кайр Тафф и за шиворот поднял Гвенду. Сорочка на ней была разорвана в лохмотья, темные соски торчали в прорехи. На шее и скуле женщины виднелись синяки. Во рту торчал кляп.

– Мы только позабавились. Чего и вам желаем.

Джемис подошел ближе, покачивая мечом.

– Вы позабавились с моей пленницей? С женщиной, за которую я отвечаю перед милордом?

– Мне не по душе ход ваших мыслей, кайр Лиллидей, – ответил Хедин, кладя ладонь на рукоять кинжала. – Гвенда – не только ваша пленница. Мы все рисковали шкурами в форте. Она – общая пленница, а вам досталась потому, что вы нарушили приказ графа.

– Вы изнасиловали женщину, – процедил Лиллидей.

– И что? Она из черни. Агатки не стоит.

Джемис промолчал, остановился.

Тафф произнес:

– Она не может считаться ни вашим вассалом, ни полноценной пленницей, поскольку мужичка. Она – просто трофей, взятый на поле боя. Мы имеем право разделить трофеи, разве нет?

Странная усмешка взрезала лицо Джемиса.

– Полгода назад я был почти на вашем месте, Хедин. А на моем был герцог Ориджин. Похоже, Глория-Заступница решила поучить меня мудрости и показала зеркальное отражение.

– Не думаю, что понял вас, кайр, – ухмыльнулся Хедин. – Но, надо полагать, претензии сняты? Можем продолжать, или вы присоединитесь?

Гвенда все так же висела в руке Таффа. Не шевелилась, смотрела на Джемиса. Глаза чернели двумя колодцами. Джемис знал, чего она ждет. Но не двигался с места, скованный невидимой цепью. Стрелец, почуяв его настрой, сел на пол, опустил морду.

Марк подошел к Гвенде, посветил в лицо.

– Знаете, господа, – сказал он задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, – у Гвенды белая кожа, черные глаза, черные волосы… Узкие губы, заметные скулы… Я бы сказал, она похожа на северянку.

Кайр Хедин издал смешок. Марк добавил, проходясь глазами по худому тельцу Гвенды:

– И фигурка стройная, тонкая кость… Она даже чем-то похожа – не красотой, конечно, но образом – на леди Иону Софию. Разве не северянка?

Джемис пригляделся внимательней:

– Да, есть сходство.

– Бросьте вы! – раздраженно выплюнул Хедин. – Какая северянка? Какая Иона? Вы ума лишились! Она даже роду своего не помнит! Простая мужичка откуда-то…

– В том и дело, что не помнит. Если не помнит свой род, можем ли мы утверждать, что она – не дворянка?

Марк взял Гвенду за руку, поднес к лицу ее ладонь:

– Пальцы грязнющие, но тонкие. Кисть худая. Если бы Гвенда вспомнила, что она из дворян, я бы, пожалуй, и не удивился…

Лиллидей спросил:

– Вы уверены, кайр Хедин, что женщина, которую вы унизили и изнасиловали, не северная дворянка?

– Тьма сожри, конечно, я уверен!

– А на чем зиждется ваша уверенность? Можете ли привести доказательства?

– Она – мелкий грязный ничтожный звереныш!

– Она грязна потому, что была в плену, и напугана по той же причине. О ее происхождении вы ничего не знаете. Вы оскорбили честь северной леди. Я вызываю вас на поединок.

Кайр Хедин оскалился.

– С удовольствием, кайр Джемис. Мне твоя хмурая рожа давно не по вкусу. Вот только оружие у нас несоразмерно. Смени меч на кинжал или дай мне длинный клинок.

Действительно, в руке Лиллидея был меч, а на поясе Хедина – только полуфутовый стилет. Джемис пожал плечами и сунул меч в ножны. В эту секунду все и произошло.

Левой рукой Джемис придерживал ножны, правой направлял меч. Короткий миг обе ладони его были заняты. С быстротой змеи Хедин выхватил стилет и ударил в лицо Лиллидею. Однако тот успел шатнуться в сторону, словно предчувствовал выпад. Стальное жало вспороло ухо кайра и отдернулось для новой атаки. В тот же миг Джемис выпустил меч и ударил голым кулаком. Хедин скрипуче застонал, шагнул назад, хватаясь за шею. Его кадык вмялся в горло.

Кайр Лиллидей с ухмылкой наблюдал агонию противника. Кайр Тафф толкнул Гвенду в руки Джемиса и тут же, выхватив нож, кинулся к нему.

– Стрелец!.. – крикнул Лиллидей. Пес вцепился в запястье Таффа.

Джемис поймал женщину, бережно поставил на ноги. Обнажил меч и одним ударом добил Хедина. Подошел к Таффу, что был уже обезоружен.

– Я не насиловал ее! – вскричал тот. – Только Хедин!

– Но ты смотрел и ждал своей очереди. И кинулся на меня с ножом против правил поединка.

Джемис занес меч.

– Тронешь меня – граф не простит!..

– Я трепещу от ужаса, – выронил Джемис и снес Таффу голову.

* * *

Море бугрилось черными волнами. Небо висело так низко, что мачты чуть не царапали его брюхо. Град стучал по палубе, врезался в воду, выбивая крохотные всплески. Надвинув капюшон на глаза, ежась от ветра, Марк опирался на фальшборт и смотрел на шлюпки. Их было две. Отчалив от «Белой Звезды», флагмана графа Бенедикта, они ползли к «Тюленю». Десять… нет, шестнадцать гребцов. За спинами торчали рукояти топоров и мечей.

– По вашу душу, кайр Джемис, – сказал Марк.

– Я убил тех двоих по всем правилам поединка. Северный закон на моей стороне.

Марк сомневался, что парни в лодках разделят эту точку зрения, но злорадствовать не стал. По правде, Джемис лучше многих северян, кого знавал Ворон.

– Люди-сумерки, – прошипела Гвенда, держа кайра за локоть. – Не дайте им прийти. Не дайте.

Джемис окинул взглядом людей на палубе. За его спиной было две дюжины команды и пятеро кайров с греями. Вполне достаточно, чтобы оказать сопротивление. Чтобы помешать беззаконию – тоже достаточно, при условии, если кто-то захочет мешать.

– Не бойся, Гвенда. Тебя больше не обидят.

– Не меня, – шепнула женщина. – Не меня.

Когда лодки приблизились, лейтенант на носу первой из них поднялся на ноги.

– Приветствую, кайр Джемис. Говорят, вы убили Хедина и Таффа. Верно ли это?

– По правилам поединка за честь дамы. У графа Бенедикта есть возражения по данному поводу?

Лейтенант не ответил. Шлюпки подошли к борту «Тюленя», матросы скинули веревочные лестницы. Взобравшись на палубу, лейтенант подошел к Джемису. Его люди один за другим перебирались с лодки на судно, сгущались в отряд.

– Покажите трупы, – сказал лейтенант.

Греи Джемиса развернули мешковину. Судно качалось на волнах, и голова Таффа, отсеченная от тела, шарахалась туда-сюда, разинув рот. Лейтенант оглядел и Хедина с уродливой вмятиной на шее. Уточнил:

– Голой рукой?

Джемис кивнул.

– Хороший удар.

Лейтенант пожевал губы, отхаркался и плюнул на труп Хедина.

– Это были двое подонков. Графу на них начхать.

– Тогда зачем вы прибыли?

– Удостовериться, что все правила поединка соблюдались. Опросить свидетелей оного, а когда они подтвердят ваши слова, выкинуть в море этот сброд.

– Что ж, приступайте. Я свидетель, – сказал кайр Мой, выступая вперед. – Еще греи Денни и Вилли, вот эта женщина – Гвенда, и этот мужчина – Марк.

– О, кстати, – лейтенант взмахнул рукой. – Еще одно дельце. Граф велел доставить к нему этого Марка.

– Меня-то за что? – опешил Ворон.

– Узнаешь на «Белой Звезде». А сейчас давай в шлюпку.

– Я могу… эээ… но только с позволения кайра Джемиса.

Он глянул на кайра с надеждой. Тот помедлил.

– Лучше тебе пойти. Я позволяю.

– Но я еще не окончил с пленными! Осталось много вопросов к Луису.

– Вернешься – спросишь. Ступай!..

Джемис сам подвел его к веревочной лестнице и напоследок пожал руку. В ладонь легло нечто угловатое, холодное, стальное.

Марк спустился в шлюпку, и двое гребцов повели ее к «Белой Звезде». Усевшись на носу, спиной к воинам, Ворон украдкой осмотрел подарок Джемиса. То был железный цветок с тремя лепестками и одним коротким острым шипом. Меж лепестков сияли три пунцовых кристалла.

Граф Бенедикт Флеминг принял Марка в своей каюте. Он сидел за столом в обществе аббата Хоша, двое кайров стерегли дверь. Только стол на этот раз был пуст: никакой снеди, лишь бутылка орджа и единственный кубок – для самого лорда.

– Ты говорил о знаке, – сразу заявил граф Бенедикт. – Ты обещал, что Заступница явит нам знак. И знак явлен во всей своей ослепительной мощи.

– Да, милорд.

– Скажи теперь. Ты думал о его значении? Чего хотела от нас Глория-Заступница, посылая столь грозное знамение?

Марк не думал о значениях знаков. Честно сознался:

– Я больше размышлял, милорд, о том, зачем вы призвали меня. Чем я могу вам помочь?

– Ты поможешь мне, – рыкнул Бенедикт Флеминг, – если сядешь и подумаешь о знаке.

Марк сел, задумался. Какого черта хочет этот граф? Чтобы я истолковал ему знамение в виде исчезнувшего форта? Почему я? У него для таких дел имеется личный священник. Но, ладно, граф видит во мне подручного владыки, и я должен буду что-то сказать. Что?

Форт исчез. Гвенда говорит: ловушка. Совершенно логично, я тоже так считаю. Бригада ушла из форта в Альмеру, а здесь оставила какой-то особенный Предмет, который может говорить сам собою, без помощи людей. Предмету было велено: как только в форт войдет сотня северян, убей их всех. Он так и сделал. Все просто. То есть, конечно, масштабно, жутко, дико… но по логике – просто.

– Ты думаешь? – спросил граф.

– Да, ваша милость. Всенепременно.

Итак, вроде, все ясно. Один вопрос: почему именно так? Зачем уничтожать целый форт вместе со всеми Предметами в нем? Был – и не стало. Убран… Убрать улики? Замести следы?

Как глупо! Эвергард сожгли на глазах у всего света. Какие следы теперь заметать?.. Зачем?!

Люди, что шантажировали козленка, тоже не особенно скрывались: в столице, при белом свете, да еще дали Луису угадать, кто они такие. Люди, что преследовали Эрвина за Рекою, не очень-то старались его догнать. Сбежал – и ладно, черт с ним. А вот форт – улика, его почему-то уничтожили. Улика чего? Что такое мы могли найти в форте?..

– Говори, что надумал.

– Еще одну минуту, ваша милость. Только одну…

Но минуты не понадобилось. Не успев даже договорить фразу, Марк понял кое-что.

Ахнул. Схватился с места. Потряс головой.

– Да, да! Верно! Так и есть! Проклятая тьма!..

– Вижу, ты осознал, – сказал граф Бенедикт. – Я осознал это в первый же день после форта.

– И вы тоже?! Поэтому приказали отступать?

– Конечно. Нам больше нечего делать за Рекою. Мы пришли туда, чтобы увидеть знак. Получив озарение, получили все. Теперь я знаю, как действовать, и не сойду с пути.

– Я так рад это слышать, ваша милость! И как мы поступим? Отправимся к лорду Десмонду?

– Несомненно! – граф блеснул зубами в хищной ухмылке. – Я возьму Первую Зиму и брошу ее к ногам великого владыки Адриана! Головы лорда Десмонда и леди Софии послужат доказательствами моей верности! Прежде я заблуждался, но теперь мои глаза открыты: я вижу человека, достойного править миром! В руки владыки Адриана сами боги вложили нечеловеческую мощь! Сопротивляться ему – значит, бороться с богами! Ориджины – еретики, и я сделаю все, чтобы уничтожить их.

Глаза Марка полезли из орбит.

– О чем вы говорите, милорд? Вы же все поняли!..

– Конечно! Адриан – наместник богов в подлунном мире! Это ясно, как день! И я вызвал тебя, чтобы ты послужил посредником. Ты, верный пес владыки, принесешь ему известие о моей преданности. Падешь пред ним на колени и скажешь: «Граф Бенедикт Флеминг – отныне ваш верный слуга, Праотец Адриан!»

– Вы пошлете меня к императору?

– Естественно!

– Но мне нужно повидать лорда Десмонда.

– Ты повидаешь его в день, когда его голова распрощается с плечами. Повезешь ее в мешке, как мою жертву богоподобному владыке!

Чувство нереальности происходящего стало столь горячим, что Марк растерял все слова. Он бессильно хватал воздух и хлопал веками. Граф продолжал свою пылкую речь, упершись в столешницу кулаками.

– Кайр Джемис и команда «Тюленя» заражены преступной верностью еретику-Ориджину. Поэтому я послал туда людей с приказом: уничтожить всех, кто будет упорен в заблуждениях. Если это не удастся, мы просто подожжем судно баллистами. Тебя же я забрал на флагман, ибо ты ценен для меня. Ты послужишь связью, почтовым голубем между мною и владыкой. Убедишь его в моей истовой вере! Скажешь, что я сомневался в правоте Эрвина от самого начала, потому именно мне Праматерь Глория явила спасительный знак. И истина больше не укроется от меня! Да здравствует Праотец Адриан, владыка, избранный богами!

– Постойте… Постойте! – Марк взмахнул руками. – Вы ошибаетесь!

– Больше нет.

– Да, милорд! Именно теперь – больше, чем когда-либо! Нельзя убивать лорда Десмонда. Грядет страшная катастрофа, и только Десмонд Ориджин может ее предотвратить! Надеюсь, он послушает меня, а его послушает герцог Эрвин. Это единственный способ спасти мир от трагедии!

– О чем это ты?.. – граф нахмурился.

– Об Эрвине Ориджине! Да, конечно, он ошибся, но и вы – тоже! Нужно все это прекратить, иначе… Багряная Смута покажется цветочками в сравнении с этим «иначе»!

– Я не могу ошибаться, – отчеканил Бенедикт Флеминг. – Нет, парень, не теперь. И я не дам тебе поговорить с Десмондом Ориджином. Разве что с его мертвым черепом. Все пойдет так, как я хочу. Ты будешь моим посланником к Адриану, или сгниешь в тюрьме.

– Но послушайте, милорд!.. Вы неверно толковали знак. Вы хотите убить того, кто может спасти мир!

– Какая ересь. Не желаю слушать. Заберите его, – граф кивнул кайрам.

Что я делаю? – подумал Марк, когда воин шагнул к нему. Зачем я это делаю? Я – просто сын сапожника. Я люблю поесть и выпить. Люблю женщин: грудастых и тонких, веселых и умных. Люблю жизнь! Рука северянина легла ему на плечо. Я хочу жить долго, очень долго! Ласкать жен, растить сыновей, увидеть внуков! Так зачем, тьма сожри меня, я это делаю?!

Он рванулся в сторону и с размаху ткнул в ладонь кайра железным цветком. Раздался сухой треск. Воин застыл с открытым ртом. Марк прыгнул на табурет, а с него – на стол.

В ладони графа Бенедикта возник кинжал. Они ударили одновременно, и клинок вошел в голень Марка, но в тот же миг сапог Марка врезался в широкую графскую челюсть. Флеминг клацнул зубами и зашатался. Марк прыгнул к нему, обхватил за шею. Боль так пронзила ногу, что пришлось вцепиться в графа, чтобы устоять. Тело кайра лишь теперь повалилось на пол. Второй воин уже обежал стол и заносил меч.

– Стоять!.. – заорал Ворон, прижимая шип к яремной вене графа.

Кайр остановился. Аббат Хош подкрадывался с другой стороны, сжимая канделябр.

– И ты стой, сука преподобная! Кругом, пошел к двери! Запри ее, а ключ сюда!

Повернулся к воину.

– Выбей окно!

Кайр саданул мечом по стеклу, осколки высыпались за корму «Белой Звезды», в каюту ворвался ледяной ветер.

– Оружие в море.

– Ты будешь долго сдыхать, – сказал кайр. – Очень, очень долго.

– Оружие в море, сказал!

Кайр бросил меч за окно.

– И кинжал. И его клинки, – Марк указал на лежащего.

Три клинка полетели в воду.

– А теперь…

Марк не договорил. Граф Бенедикт ударил его локтем под ребра, одновременно вырвавшись из рук. Марк согнулся, задыхаясь, но удержал цветок. Ткнул наугад, шип вошел в бок Флеминга. По телу пробежала судорога. Граф не успел еще рухнуть на доски, когда Ворон прыгнул в окно.

Зачем я это делаю?.. Секунды полета хватило, чтобы подумать: я жить хочу, тьма сожри!

И он нырнул в ледяные волны.

Ноябрь – начало декабря 1774г. от Сошествия

Герцогство Надежда; герцогство Литленд

– Твоя каша, Колпак, – говорит Форлемей.

Он опускает серебряный поднос на стол, с методичной неспешностью ставит перед Менсоном фарфоровую тарелку и золоченный кубок, выкладывает приборы – по три с каждой стороны, как полагается. Движения Форлемея точны и небрежны, отточены до полного бездумья. На столе возникает яйцо в чашевидной подставочке, цветочная креманка с салатом, хлебница, похожая на ажурную лодочку, стеклянный кувшин с молодым вином, и, наконец, главное блюдо в пузатой глубокой миске. Снежная белизна посуды испещрена узорами, вензелями на эмалевых медальонах. Форлемей сдергивает крышку с главного блюда, наклоняется, тянет ноздрями идущий из миски дымок.

– Твоя каша, – повторяет он. – Ешь давай.

В миске – бобы с грибами и телятиной, приправленные сырным соусом. Но Форлемей всегда говорит одно: «Твоя каша», и не подстраивает слова под нынешнее меню. Менсон не хочет есть. Утром у него никогда нет аппетита, и Форлемей, хорошо зная это, сыплет в тарелку три ложки бобов – ровно столько, сколько Менсон сможет в себя впихнуть. Затем наливает вина в кубок, срезает макушку у яйца всмятку, докидывает в тарелку одну ложку салата. Форлемей – линялый и блеклый, как сотню раз стираный мундир. У него тусклые глаза, брыластые щеки, оттопыренная нижняя губа. Усы густые и пушистые, но бессильные. Уныло свисают ниже подбородка, отчего все лицо Форлемея кажется вытянутым.

Он раскрывает походный складной табурет и подсаживается к столу справа от Менсона. Придвигает к себе бобы с телятиной, запускает вглубь ложку, которой только что насыпал кушанье, и принимается есть прямо из миски. Менсон цедит вино и смотрит, как работают челюсти адъютанта. От этого зрелища в нем просыпается робкий аппетит. Шут берет серебряную вилку, ковыряет кушанье.

– Не вороти носом, а ешь быстрее, – говорит Форлемей. – Мы сегодня не выступаем, но это не значит, что ты можешь рассиживаться. Не успеешь поесть – пеняй на себя.

Говоря это, Форлемей не смотрит на Менсона и, конечно, не рассчитывает на ответ. Он мог бы с тем же успехом жевать молча, но тогда традиция была бы нарушена.

Менсон пробует салат. Хороший: вкусом похож на бирюзовый цвет. Менсон запивает бирюзу коралловым вином. Адъютант хрустко работает челюстями.

Сложно поверить, но Форлемей – дворянин и гвардеец. Его приставили к Менсону семнадцать лет назад, при старом императоре. Подавать пищу Менсону должен был надежный, военный человек, чтобы кто-нибудь мягкосердечный не сподобился отравить шута. Выбор пал на Форлемея. За какую провинность владыка Телуриан наказал его таким образом – теперь уж и не вспомнишь. В год, когда это случилось, Менсон еще не был кончен, жило в нем еще нечто янмэйское – гордость, возможно. Он решил не говорить с тюремщиком, ни при каких условиях не раскрывать рта.

Прошли годы. Стражник Форлемей за верную службу был переименован в адъютанты. А менсонов обет молчания потерял смысл: забылась причина его, стерлась гордость, да и человека, давшего обет, уже не было в природе. Но традиция сложилась и окрепла: адъютант говорит, шут молчит. Однажды, год на шестой, Менсон спросил было Форлемея:

– Что сегодня на ужин?

Тот уставился на него, будто на старика в пеленках, и выронил:

– Вконец одурел!..

С тех пор шут не заговаривал с ним.

…Менсон отправляет в рот последнюю вилку салата и осушает чашу. Форлемей, расправившись с бобами, вытирает усы и губы салфеткой, комкает ее, бросает в опустевшую миску. Из-под косматых бровей глядит на подопечного, говорит:

– Ну, наконец-то. Я думал, помру, пока ты доешь. Теперь вставай, одеваемся. Чего сидишь? Вставай!

Менсон все еще не проснулся до конца. Пробуждение – всегда пытка. Сон – нечто вроде котла со смолою. Вечером Менсон ложится в него и медленно погружается в тяжелую липкую тьму. Утром мучительно долго барахтается, силясь вынырнуть, высунуть голову на свет, а смола все липнет к телу и тянет обратно в бездумную темень.

Едва соображая, Менсон встает из-за стола, омывает в медном тазу лицо и ладони, скидывает бархатный халат. Форлемей подает ему рубаху, Менсон крутит и мнет ее, никак не может найти рукава и воротник.

– Вот старый болван, – говорит адъютант. – Голову сюда, руки сюда, ну! Давай, просовывай! Теперь чулки… Сам надевай, помогать не стану. Только не спутай: чулки на ноги, не на уши.

Менсон впихивает ступни в чулки. Ноги корявы, как дубовые корни. Просто чудо, что ткань не рвется.

– Надел?.. Ну, слава Праматери. Теперь бриджи. Да вот эти, золоченые. Сегодня никуда не едем, нечего тебе ходить чучелом, будешь красивый. А теперь башмаки… Не сапоги, а башмаки. Сказал же: сегодня скакать не придется. Ты чем слушаешь? Будто не человеку говорю, а камню.

То же самое Форлемей вещал и вчера, и позавчера, и третьего… Армия императора уже пятый день стоит у бухты Секрет, а может, седьмой – Менсон не силен в подсчетах. Все дни дует ветер, пыльный и теплый.

– Теперь держи шерстяной жилет. Надевай, кому говорю. Ты же мерзнешь все время, что петух без перьев!

Кривясь, Менсон надевает жилет. Форлемей что-то бурчит себе под нос – как всегда, как все семнадцать лет. В те годы, когда двор потешался над Менсоном, его бурчание казалось проблеском доброты и заботы. Сменилось время, сменился император. Придворные быстро учуяли странную симпатию, питаемую владыкой к шуту. Теперь никто не рискнул бы назвать Менсона старым болваном или петухом без перьев. Никто, кроме Форлемея: тот не счел нужным измениться ни на йоту. Пожалуй, он заслужил это право – семнадцать лет при шуте, как никак…

– Теперь последнее, наконец-то.

Форлемей повязывает Менсону пестрый шейный платок и надевает камзол – алый, с непомерно огромными галунами и вензелями. Так мог бы нарядиться ребенок, желающий изобразить генерала.

– Причесать бы тебя…

Форлемей погружает расческу в серые с сединой космы шута, делает несколько движений. Менсон подвывает от боли.

– Тьфу, напасть! Что ты только ночью делаешь? Весь свалялся, как пакля!

Форлемей совершает еще попытку, Менсон снова скулит. Адъютант бросает расческу и нахлобучивает шуту на голову широкополую шляпу.

– Вот. Так, вроде, не видно.

Менсон хмурится и осматривается в поисках колпака. Он не любит ходить в шляпе: под полем – будто в сумерках. И не слышно звона бубенцов, без него как-то неуютно.

– Неа, не надейся, сегодня никакого колпака. Там ветер, без шляпы последние мозги выстудишь.

Он застегивает на Менсоне камзол, вдевает запонки в манжеты, поправляет платок на шее.

– Готов. Теперь не стыдно его величеству показаться.

Форлемей откидывает полог шатра, и оба выходят на свет.

Крупное пустынное солнце стоит на полпути к зениту. Оно уже нагрело бескрайние просторы Надежды, и порывистый ветер несет с запада лоскуты сухого тепла. Продолговатая долина наполнена людской разноголосицей, шарканьем шагов, конскими всхрапами, перезвоном железа, хлопаньем ткани на ветру. Багровеют шатры, полощутся флаги, куда-то бегут солдаты, кто-то управляется с телегой, кто-то катит бочку, с копытливым стуком проносится верховой курьер. Оглушенный этой суетой, Менсон запрокидывает голову, ищет взглядом покоя. Скалы, окружившие долину, усыпаны руинами. Разрушенные домики лепятся к склонам, заполняют террасы. Некоторые здания встроены прямо в скалу, входы открываются черными жерлами в глубину породы. На вершине утеса маячит огрызок башни. Когда-то здесь был город – пристанище пиратов Крайнего Моря. Они не подчинялись ни Короне, ни герцогам Надежды, не знали над собой другой власти, кроме ветра и волн. Своим убежищем они выбрали эту долину, куда не было иного пути, кроме морского… Больше нет ни пиратов, ни города. Остались лишь руины на скалах и бухта Секрет, едва заметная с моря. Менсон сводит взгляд вниз, вдоль долины, нащупывает мягкую пенистую синь.

Бухта изменилась с вечера: теперь ее всю, сколько хватает глаз, пятнают цветы парусов.

– Вот и дождались, – говорит Форлемей. – Шиммерийцы прибыли. Здравствуйте.

* * *

Как выглядит триумф? Менсон Луиза рода Янмэй всегда хотел знать это.

Он испытал в жизни все – от алмазных вершин почета до унижения более смрадного, чем жижа в выгребной яме. Но вкуса триумфа не пробовал никогда. Много лет назад, когда еще не носил колпака с бубенцами, он надеялся испытать этот вкус. Теперь Менсон лишился амбиций. Увидеть чужой триумф – было бы вполне довольно для дворцового шута.

Он сказал владыке:

– Возьми меня с собой, возьми, возьми! Покажи триумф. Тррриумф!

От возбуждения Менсон тряс головой, издавая тонкий серебристый перезвон.

– Что ж… – Адриан помедлил. – Полагаю, ты имеешь на это право.

В октябре восемь полков Южного искрового корпуса выступили из Фаунтерры на юго-запад, вдоль рельсовой дороги к Сердцу Света. Мир покрывался октябрьским дождем, словно мешковиной. Солдаты кутались в плащи, прятали головы в капюшоны. Ни блеска кольчуг, ни пресловутых алых рубах, ни грохота шагов – дорожная грязь сглотнула все. Однако шуту войско виделось огромным полотнищем красной ткани. Туго натянутое поверх дороги, это бесконечное знамя слегка подрагивало от ветра, шло величавыми волнами. Ни один фут земли не проглядывал сквозь него – до того плотной была ткань. Когда Менсон всматривался, становились заметны золотые нити, вплетенные в штандарт. Они расходились паутиной от центра к краям, можно потянуть за нити – и край ткани подберется, отогнется угол, повернется полотно. Впрочем, всех сил Менсона не хватило бы, чтобы дернуть хоть одну такую нить.

Менсон был молчалив и все думал о триумфе. Он едва представлял, где находятся север и юг, но хорошо знал, что с севера движется на Фаунтерру другое войско – оно казалось Менсону черным облаком с багровыми пятнами птиц. Имперское знамя, будто гонимое тем же ветром, что и облако, уносилось на юг от столицы. Странное и тревожное чувство рождалось у Менсона: будто владыка бежит от триумфа, а не навстречу ему. Шут не говорил об этом, только терзал от беспокойства свою шляпу. Подобно зеркалу, он отражал состояние Адриана, а тот был хмур и сер, как камень.

За неделю войско достигло залива Мейсона. Шут не любил названия, созвучного с его именем, и предпочитал говорить, как говорят в простонародье: Крайнее Море. Край Земель Короны, край цивилизации, край мира и покоя. По ту сторону Крайнего Моря лежит Литленд, охваченный войной.

Огибая море, армия двинулась вдоль берега на запад и вступила в герцогство Надежда. Леса, которыми изобилуют Земли Короны, сразу исчезли – будто кто-то отсек их одним взмахом огненного меча. По какой-то причуде климата граница герцогства была пугающе явной: рощи, поля, деревни, затем гряда каменистых холмов – и за нею безлюдная прерия. Существовало объяснение, Менсон знал когда-то… Не то граница бассейна Ханая, не то влияние сухих ветров из глубины материка… Здесь росли только кустарники да кривые деревца с плоскими, будто крыши, кронами. Они не сбрасывали листву: западные ветры приносили тепло, здешняя зима напоминала октябрь в Фаунтерре. Гвардейские лошади выедали подчистую всю зелень, какую встречали. Солдаты вырубали стволы на костры. Войско оставляло по себе редкие тощие пеньки, огрызки кустов, да жирный след из навоза. Быть может, если случится новая война, а потом одна и еще, то армии наносят достаточно удобрений, и пустыни Надежды превратятся в сады. Впрочем, Менсон не раз видел, как сады превращаются в пустыни, и никогда – наоборот.

На берегу пиратской бухты, за двадцать миль от ближайшей деревни, армия остановилась и провела в ожидании пять дней. Адриан становился мрачнее с каждым днем, Менсон отражал его настрой. Вестей не было, да и не могло быть: нет голубей, знающих дорогу сюда. Приходилось полагаться на веру. Леди Катрин Катрин, отправленная с посольством, должна привести сюда флот шиммерийцев. Император должен ждать. И верить в преданность южан и надежность женщины…

Менсон чувствовал вину. Это ведь были его слова: «Туда и обратно». Он не рискнул бы сказать, что дал совет императору. Он вообще не до конца понимал, что именно значили его слова, просто видел в них некий смысл. Когда произнес их, они вылетели изо рта красивой золотистой стайкой. Адриан улыбнулся – он-то сразу уловил значение. И тем же вечером леди Катрин Катрин отбыла в Шиммери на самом быстром корвете его величества. А теперь армия ждала у пиратской бухты на полпути от Фаунтерры к Литленду, и Менсон делал только три дела: спал, смотрел на море, чувствовал вину.

Тем утром, когда адъютант подал к завтраку салат, похожий на цвет бирюзы, флот королевства Шиммери подошел к бухте.

Прядь черных волос падает на правый глаз мужчины. Зрачок хищно поблескивает сквозь нее, будто глядит на мир из засады. Вся одежда на мужчине сияет белизной: парадный эмалевый нагрудник поверх белой рубахи, снежный плащ с серебряными лунами на плечах, отполированный до зеркального блеска рогатый шлем на голове. Однако глаз перевешивает все остальное. Гектор Неллис-Лаймон, принц королевства Шиммери, выглядит плотоядным и наглым созданием.

Рядом с его высочеством – женщина: худая, смуглая, поджарая, как дикая кошка. Говорят, что леди Катрин Катрин – лучшая любовница на свете. У Менсона нет собственного мнения по данному вопросу.

За спиной принца Гектора две дюжины свиты: южные вельможи и генералы. Их доспехи покрыты узорами и гербами, гравировкой и чеканкой, золотой вязью и серебряными медальонами. Все это сверкает так беспорядочно ярко, что у Менсона кружится голова, словно от взгляда в калейдоскоп. При каждом южном генерале по две-три женщины, они наряжены в странную смесь шелков и мехов. Принцева свита богата, сыта, довольна жизнью. Менсон кричит:

– Добррро пожаловать на бал, господа!

Принц Гектор ухмыляется, кланяясь Адриану:

– Ваше величество устраивает славный праздник. Южное Королевство Шиммери от всей души благодарит за приглашение. Тем более, что его принесли ручки такой прелестной дамы.

Он гладит Катрин Катрин по спине.

– Со мною – мои спутники: славные дворяне Шиммери, вы познакомитесь с ними ближе во время пиршества. А за нашими спинами – восемь тысяч танцоров, которых я привел на бал вашего величества.

– Премного благодарен за внимание, – отвечает император. – Средь вашего блеска совсем затерялся человек, по просьбе которого мы, собственно, собрались. Лорд Даглас, приветствую вас.

Даглас Литленд, брат правителя Малой Земли, подходит ближе. Он похож на старого голубя: ступает гордо, как все птицы, но перья истрепаны, а голова подрагивает. С ним только адъютант и пара рыцарей стражи.