Текст книги ""Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель (СИ)"

Автор книги: Роман Суржиков

– И конь твой упал, – покачал головой капитан. – Какая жалость! Загнал ты скотинку…

– Зато теперь, сударь, вы хорошо меня слышите, – тихо сказала Минерва. – Будьте добры, повторяйте мои слова для тех, кто слаб на ухо.

Вождь издал не то фырканье, не то смешок, и полез из седла. Оперся на древко, крепко сжал вожжи, тяжко ухнул на землю. Теперь стало заметно, как сильно повреждены его ноги. Правая, изрубленная мечом, заставляла Морана морщиться от боли. Левая, взятая в деревянные колодки, вовсе не гнулась. Опираясь на копье, Моран встал перед императрицей, двое шаванов спешились – поддержать вождя в случае нужды.

– Ладно, теперь я тебя слышу. Говори, что хотела сказать.

Минерва продолжила:

– Дымная Даль – величайшее озеро мира, пресное море – набирается сил по весне. Двенадцать рек Севера и Востока вливают в него свежие воды. А одна река берет начало из Дымной Дали и уносит воды на юг, в океан. Это – отец всех рек, священный Холливел. Я так сожалею, что не видела Холливела весною! Наверное, редко встретишь столь величавое зрелище. Река вздувается от свежей воды, покидает берега, разливается на целую милю, несется опрометью, бурля и пенясь… Все острова и пороги тонут без следа. Весною Холливел правит бал, и никто не в силах ему перечить.

– Блеянье овцы, – сплюнул левый шаван, но Моран одернул его. На лицо вождя легла тень тревоги.

– Впрочем, я не вполне права. Две переправы через Холливел сохраняются даже весной. Одна из них – Крутой Порог в Литленде, у пограничной крепости, которую сейчас держат ваши люди. Вторая – Юлианин Мост, чудо янмэйской архитектуры, арочный гигант длиною в милю, связавший Западную Альмеру и графство Холливел. Другое чудо инженерии – рельсовая дорога – ведет из Фаунтерры через Алеридан к Юлианину Мосту. Всего за трое суток можно попасть из столицы на западный берег Холливела. Искровый двигатель – великое и светлое изобретение. Не удивлюсь, если оно было сделано весною.

– Куда ты клонишь?.. – хмуро спросил вождь. Его тревога передалась спутникам. Никто уже не думал перебивать.

– Очень жаль, сударь, что вы не играете в стратемы. Партия доставила бы нам обоим много удовольствия… К тому же, вы знали бы одну особенность: большой отряд из многих фишек медленно идет по полю, но малая группа под командованьем искры может двигаться с удивительной скоростью – особенно если на поле есть рельсовая дорога. Трое суток поездами из Фаунтерры до Юлианина Моста; четверо суток ускоренного марша вдоль берегов Холливела – и вот через какую-то неделю полк искровой кавалерии уже занимает Крутой Порог. Единственную доступную вам переправу…

– Ты этого не сделала!.. – процедил синеглазый вождь, но по улыбке Миры прочел ответ. – А если и сделала, мы все равно возьмем Мелоранж! Выпоторошим и сожжем гнездо ползунов. Ты нам не помешаешь.

– Положим, возьмете. Но что станете делать дальше? Ваши семьи, дети, стада, табуны – в западных степях. Вы не сможете вернуться туда еще месяц, пока не спадет вода. Зато я с помощью рельсов и Юлианина Моста брошу на Запад столько батальонов, сколько захочу. Как полагаете, кайр Джемис, что может сделать полноценное войско Ориджинов на беззащитной земле за один месяц?

Кайр Джемис ухмыльнулся – именно так, как следовало. Слова не требовались к этому оскалу. Без слов вышло даже выразительней.

– Ты не посмеешь! – прошипел один из шаванов.

– Убьем тебя на месте! – рыкнул второй.

Мира обернулась к капитану, и он показал шаванам голубиную клетку.

– Здесь две птицы. Они умеют носить писульки. Вы правы, мы в столице любим писать… Одна писулька – генералу Серебряному Лису, чтобы он НЕ занимал Крутой Порог. Вторая – герцогу Ориджину, чтобы он НЕ отправлял войска на Запад. Если кто-нибудь из послов Короны сегодня умрет, голуби не улетят по назначению. Через месяц, судари, у вас не будет семей, домов, табунов. Будет только голодная орда на чужой земле, ненавидящей вас.

Мира добавила полушепотом, подмигнув синеглазому:

– А лично вы, вождь, не проживете и месяца. Шаваны не славятся покорностью. Вас зарежут свои же, едва узнают, что вы потеряли Великую Степь.

Она протянула ему цветы.

– Итак, я вернусь к исходному предложению: возьмите в дар этот букет – и станьте моим вассалом. Снимите осаду с Мелоранжа. Отпустите всех пленных литлендцев, отведите орду за Холливел. Тогда я прощу вам мятеж против Адриана и оставлю Степь в ваших руках.

Моран Степной Огонь прикусил губу до крови, сплюнул красную слюну.

– Мелоранж мой!..

– Не ваш. Чем бы ни обидели вас Литленды, вы уже вернули сполна. Удовольствуйтесь этим и отступите.

– Орда хочет трофеев!

– Орда сохранит Степь. Лучшего трофея нельзя и вообразить.

Правый спутник Морана взялся за меч.

– Давай убьем ее, вождь!

– А попробуйте! – с нежданным для самой себя гневом рявкнула Минерва.

Зашелестели клинки гвардейцев, покидая ножны. Пальцы Миры сами собою потянули из ножен Вечный Эфес.

– Убьете меня, янмэйскую императрицу? Начинайте! Сперва умрете вы, глупец. Потом – ваш вождь. Потом – все, кто приблизился к нам. А потом войска Ориджина придут в Степь, возьмут ваших жен и детишек и сложат такой вот вал поперек Крутого Брода.

Она швырнула букет на груду костей.

– Где же ваш пыл, лошадники? Отчего застыли?!

Пауза длилась очень долго. Огонь, бурливший в душе вождя, отражался гримасами на лице.

Он сказал:

– Литленды заплатят золотом.

– Нет. Вы взяли достаточно. Теперь вы вернетесь в Степь. Или – не вернетесь никогда.

– Пастушьи Луга – наши.

– Общие, согласно Юлианину закону. Но Литленды больше не попытаются присвоить их. Слово императрицы.

Он помедлил еще.

– Я хочу девушку. Ребекку Литленд.

– А вы думаете, она – моя собственность?

– Люблю ее, – сказал Моран.

– Ребекке решать. Сделайте предложение. Если она согласится, я благословлю ваш брак.

Он снова задумался.

– Вождь, мы же не… – начал левый спутник, и Моран ударил его по лицу древком копья. Шаван выплюнул кровь с обломком зуба.

– Я решил, – сказал вождь. – Будет мир.

– Литленд? – спросила Минерва.

– Ползуны свое получили. Мы пощадим их.

– Пленные?

– Пусть убираются на все стороны.

Мира кивнула.

– Корону это устраивает. Дайте букет.

Вождь не понял ее. Она пояснила:

– Вы не знаете вассальной присяги. Ее заменит букет – и два слова. Поднимите цветы, дайте мне и скажите то, что нужно.

Синеглазый смотрел ей в лицо. С полной ясностью Мира понимала его мысли. Заманчиво, Дух Степи, как же заманчиво: дать волю гневу, выхватить меч и зарубить девчонку на месте. А там – будь что будет! Будь на кону его голова, он бы рубанул не задумываясь. Будь ставкою головы всех его спутников – поколебался, может быть, лишнюю секунду. Но Степь… Великая Степь – под сапоги северян!..

Моран сделал три тяжелых шага, неловко нагнулся, опершись на копье, и поднял букет. Подал Минерве.

Она ждала клятвы, держа пальцы на рукояти Вечного Эфеса.

– Ваше величество, – произнес Моран.

* * *

Едва трое послов Короны зашагали к поезду, на плечи Миры навалилась безумная усталость. Все тело налилось свинцом, ноги едва не подгибались.

– Прошу, помогите мне.

Капитан и кайр одновременно подали руки. Мира оперлась на локоть Шаттэрхенда. Джемис взял у капитана неудобную клетку с голубями.

– Отправить птицу Ориджину… Герцог же понятия не имел, что должен выступить на Запад?

– Я не стала тревожить его пустяками.

– И никакого полка у Крутого Порога?

– Моран мог проверить эту часть истории: послать птицу своим людям на Пороге. Так что полк есть – стоит у Юлианина Моста, готов к маршу.

Джемис уважительно кивнул:

– Красиво сыграно.

Мира хотела пошутить о девичьей власти и силе цветочков… Но слишком устала для болтовни. Выдавить лтшнюю фразу было бы подвигом.

– Я составил мнение, – сказал кайр Джемис. – У вашего величества есть нечто общее с милордом.

И добавил после некоторого колебания:

– Сейчас не лучшее время, но я считаю, вы должны знать. Крестьянский бунт из Южного Пути перекинулся в Земли Короны. Бунтари приближаются к столице.

Декабрь 1774Г. ОТ СОШЕСТВИЯ

Дорога из Флисса в Алеридан (герцогство Альмера)

Старик имел роскошные усы: залихватски подкрученные кверху, осеребренные проседью. Возможно, как раз благодаря усам он и занял самое видное место в фургоне: впереди, на высокой лавке, спиной к козлам. Когда было ему скучно – отодвигал холщовую завесу, глядел на дорогу, поучал возницу. Когда начинал замерзать – задергивал полотно, разворачивался лицом внутрь фургона и принимался чесать языком. Что-что, а поговорить он любил и умел.

– Самое обидное: пострадал-то я зазря! Пал жертвою самой мерзкой и несправедливой напраслины. Десять лет я прослужил часовщиком у одного лорда – имени называть не стану, лорды того не любят. Служил верой и правдой, честь по чести – не так, как молодежь всякая. Любые задания исполнял: и сложные, и муторные, и сумасбродные. Велел его милость починить прабабкин «Коллет» – беру и чиню, не ропщу. Даром, что часики тридцать лет в комоде пролежали без завода, все шестерни потемнели, все щели пылью забились. Неделю только чистил, вторую чинил, на третью – пошли, родимые! Приказал брат его милости смастерить часы для собаки – и это сделал. На кой, спросите, терьеру часы? Брат его милости – знатный охотник, огромную свору держал, а одна сука была в особом почете. Он ее таскал повсюду, прямо не расставался. Пристроил на ошейник часы, научил собаку по команде «Время!» подбегать и подставлять холку так, что циферблат виден. Он ей тогда чесал шейку… А однажды встали башенные часы на шпиле дворца – в сотне футов над землей! Так и тут я выручил его милость: три часа провисел на веревках, что циркач какой-то, – но исправил.

До того старик увлекался воспоминаниями, что забывал с чего начал. Но фургон полз медленно – по зимнему-то снегу, – делать так и так было нечего, потому все слушали. Одна Анна Грета прерывала его недовольным, скрипучим окликом:

– Сколько можно лить из пустого в порожнее? Не мужик, а малая девка!

Ничуть не смущаясь, старик осаживал ее:

– Ты, голуба, хоть и пожила на свете, но ума не набралась. Нельзя перебивать мужчину. Мужчина не затем говорит, чтобы его перебивали, а затем, чтобы слушали и получали опыт. Была у меня давеча воспитанница – вполовину тебя моложе, но эту истину крепко знала. Уж на что умела слушать – я диву давался. Каждое мое слово впитывала, сама лишнего звука не роняла без нужды. А если говорила что-нибудь, то непременно со смыслом. Знала цену слову! Но с нее-то, воспитанницы, моя беда и началась…

Поглаживая себя по животу, в напряженные моменты теребя усы, старик излагал свою историю. Лорд с женою захватили благородную девицу – заложницу. Приставили к ней пару солдат охраны, да еще его, часовщика. Для душевности: чтобы развлекал барышню беседами, присматривал по-отечески. Очень ею дорожили лорд и леди. Потом лорд уехал куда-то, а его брат – у которого собака с часами, – решил взять пленную девицу на охоту. Узнав об этом, часовщик предупредил подопечную: «Не соглашайся. Не охотиться тебя зовут». Но брат лорда увез девицу силой, а леди узнала об этом и напустилась – на кого бы вы думали?.. На старого часовщика! Нашла крайнего! «Ты, старик, не берег девушку, а помог развратнику с похищением!» И поди ей докажи, что ошиблась. Она же дворянка! Если что втемяшила в голову – не выбьешь. Вот и пришлось бедняге-часовщику бежать со двора, иначе светили ему полста плетей, или еще похуже. Несправедливо!..

Вряд ли он мог удивить кого-нибудь своим рассказом. Каждый в фургоне хлебнул несправедливости полной ложкой. Взять Мэтта и Рину – молодоженов из деревеньки на Мудрой Реке. В октябре они отыграли свадьбу, а неделей позже налетели воины барона, пожгли все амбары и угнали всю скотину – чтобы северянам не досталось. Ничего на зиму не оставили – такой вот подарочек ко свадьбе. Мэтт и Рина бросили родной дом и пошли на юг, надеясь наняться на работу где-то, куда не добралась война. Под Лабелином перехватил их конный разъезд герцога:

– Как звать, здоровяк?

– Мэттом.

– Оружие держать умеешь?

– Я крестьянин…

– Значит, дадим вилы, с ними управишься. Мобилизуем тебя в пехоту!

Мэтт не понял, что значит «мобилизуем». Смекнул одно: велят сражаться за лордов – тех самых, что бросили их с Риной голодать. При первом случае удрал он из армии герцога – и сделался преступником, дезертиром. Теперь влюбленные бежали за тридевять земель без гроша в кармане, не надеясь когда-нибудь вернуться на родину.

Или вот Анна Грета со своим мужем-подкаблучником и приемной дочуркой Джи. Эти были процентщиками в городе Дойле, имели большой дом, хороший доход. Когда северяне ворвались в город, все трое попали в плен. Вместе с тысячей других бедолаг ждали смерти на площади. Мятежники хотели порешить всех без разбору, но потом передумали, отпустили. Анна Грета с мужем и Джи пришли домой – а дома-то нет, одно пепелище! И не северяне сожгли, а свои же соседи – должники. Выпустили злость, утолили зависть…

Словом, старый часовщик никак не мог считаться самым несчастным. Но таков был талант рассказчика, что все в фургоне сочувствовали ему, скорбно кивали головами. А малютка Джи дергала за палец и спрашивала:

– Деда, скажи еще разок: как тебя зовут?

Очень она любила, каким важным и вкрадчивым тоном часовщик произносил:

– Имя мое – Инжи Прайс, а прозвище – Парочка. Иные обижаются на клички, но я не таков. Скажи: Инжи Парочка – я только улыбнусь!

А фургон тем временем все полз и полз по свежему снегу на юг. От порта Флисса, что на берегу Дымной Дали, Графскою дорогой вглубь герцогства Альмера. Подальше от сумрачных лордов, от Южного Пути и северного мятежа.

* * *

– Давайте заночуем в гостинице, а?.. – проныл муж Анны Греты. Он всегда говорил таким тоном, будто подумывал заплакать.

Кол огрызнулся:

– А что, у тебя в карманах звенит?

Кол был худой, как палка, но жилистый и жесткий, будто дубленый. Носил на поясе тесак такого размера, что впору барану расколоть череп, да еще кинжал, и второй – в сапоге. С Колом ехали два приятеля ему под стать. Фургон с лошадьми принадлежал этой троице.

Муж Анны Греты жалостно развел руками и запричитал, что денег-то нет, откуда они у бедных беженцев, но очень уж холодно в фургоне, даже днем холодно, а ночью-то вовсе околеть можно.

– И куда ж тебя пустят, нищего? – ухмыльнулся Джон – колов дружок.

Муж Анны Греты сказал: вон впереди какая-то деревенька, давайте попросимся – авось примут. В Альмере народ зажиточный, а войны не было, люди не озверели. Может, кто и сглянется на наши бедствия… Сама Анна Грета помалкивала – не хотела канючить да унижаться, в их семье для этой роли служил муж – но вид имела вполне согласный. Мэтт и Рина тоже согласились: попробуем напроситься на ночлег, авось примут. Мы бы приняли…

Странно: Кол с дружками, кажется, не обрадовались грядущей ночи в тепле. Но спорить с большинством не стали. Въехали в деревню – она звалась Дорожным Столбом. Остановили фургон у одной, второй, третьей избы. Женщины ходили просить о ночлеге, взяв с собой для убедительности малютку Джи. Всюду ответ был один: понимаем ваши бедствия и сочувствуем, но помочь никак не можем. Это ж дорога с севера на юг, тут беженцы сотнями проходят, каждая койка, каждый тюфяк уже заняты, даже в сарае места не нет. Без толку наведавшись в десяток дворов, женщины стали впадать в уныние. Кол с дружками, напротив, почему-то веселели. Что до часовщика Инжи Прайса, то он питал смешанные чувства. С одной стороны, заманчиво отоспаться в тепле, на мягкой постели. Разменяв пятый десяток, начинаешь ценить уют… С другой же стороны, в фургоне можно сменяться: по очереди то спать, то править. Ночь тихого хода лошади выдержат, а целая ночь – это лишние двадцать миль между Инжи Прайсом и теми, кто, возможно, скачет по его душу. Встреча с ними – это нечто похуже ночи на морозе… По правде, даже сравнить нельзя, насколько хуже.

– Ладно, не улыбнулась нам удача – значит, едем дальше, – сказал Парочка, но тут над дорогой повеял запах пирожков.

Никто не смог устоять перед соблазном. Фургон остановили у дверей харчевни. «Лучшие пирожки от Леридана до Флисса», – значилось на вывеске в форме кренделя. Лучшие или нет, но они были горячими, да еще и с мясом, да к тому же с чашкой лонка впридачу – горького альмерского чаю из ячменя. Хозяйка харчевни окинула путников опытным взглядом: «Беженцы с Южного?» – и скинула десятую часть цены. Половина агатки нашлась у каждого путника, а большего и не требовалось. Все размякли, отяжелели в тепле. После ужина выйти назад, на мороз, казалось теперь совсем уж невыносимо. Подпустив жалобы в голос, муж Анны Греты спросил:

– Скажи, добрейшая хозяйка, не найдется ли в вашем поселке местечка, чтобы…

– Заночевать? Где там! Все забито! А станет еще хуже. Слыхали: герцог нетопырей побил искровиков при Лабелине! Теперь вторая волна побежит – пуще первой…

Вдруг хозяйка спохватилась:

– Постойте-ка. В Дорожном Столбе мест нету, но есть же «Джек Баклер»! Это трактир такой. В трех милях отсюда, в леске за старым карьером. Его мало кто знает – поди, найдутся для вас койки!

– Трактир в лесу? – удивился Кол.

– А что такого? Летом туда охотники захаживают, зимой порожним стоит.

– Мало кто знает?

– Ага. Только наши знают, да монастырские, да графские ловчие. Больше, пожалуй, никто.

Теперь уж вся группа была единодушна. Даже Кол с дружками попросили: покажи дорогу, хозяйка. Она показала.

Инжи сказал ей на прощанье:

– Ты – добрая женщина. Хочу отблагодарить тебя. Знай: я – часовщик, каких мало. Скоро открою в Алеридане свое дело – ты заезжай, состряпаю тебе самые лучшие часы за бесценок! Или даже парочку по цене одних! Так меня и запомни: Инжи Прайс по прозвищу Парочка. Спросишь мастерскую Парочки – тебе покажут.

Стояли поздние угрюмые сумерки, когда фургон свернул на проселочную дорогу и двинул в объезд старого карьера.

У Инжи Прайса не имелось детей. Не успел он озадачиться семейным вопросом, все находились дела понасущней… Но в последний год – а особо в последний месяц – угнездилась в голове неспокойная мыслишка: отчего у меня нет детей? Как бы хорошо, если б были… Имелась причина, по которой именно сейчас Инжи так часто думал о потомстве. И даже не о детях вообще, а конкретно – о дочери.

Была бы у Инжи Прайса дочура, она была бы умничкой. Иначе и представить невозможно. А он научил бы ее всему, что сам умел и знал. Главное – научил бы жить. Сам-то эту науку постигал годами, через пот и кровь… а доче отдал бы на блюдечке, готовое.

Была бы у Инжи Прайса дочь, он сказал бы ей: всегда следуй плану. Коли захотелось отойти от плана, крепко взвесь: нужны тебе лишние проблемы? Вся чертовщина начинается именно тогда, когда шел по плану – а потом из-за глупости свернул. План-то был чертовски прост. Он представился хозяйке трактира, чтобы она запомнила имя. Когда примчатся те, кто скачет по его следу, они, конечно, зайдут расспросить. Хозяйка скажет: «Инжи Парочка? Помню-помню, он подался в трактир «Джек Баклер». Туда и поскачут преследователи… а Инжи бросит фургон беженцев и уйдет пешком совсем в другую сторону. Прямо сейчас спрыгнет и зашагает на юг, к Алеридану. Проведет сутки на ногах – трудно, конечно, но зато надежно. Те, кто рыщет за его головой, умчатся по следам фургона, а когда поймут ошибку – уже и след Инжи простынет. Так что он запахнул жупан, надвинул пониже шапку и сказал:

– Спасибо за компанию, друзья, но пора с вами расстаться. Удачи вам в дороге. Прощавайте.

Все удивились. Мэтт и Рина – добрые души – стали уговаривать заночевать с ними в тепле. Анна Грета назвала дураком. Кол и дружки равнодушно пробурчали: «Ступай, ступай, без тебя больше места». А крошка Джи ухватила его за палец и уставилась в лицо – глаза у нее были большие-большие.

– Дядя Инжи, куда ты идешь? Останься, а то замерзнешь!

– Тебе то что? – осадила ее Анна Грета. – Решил старик помереть дураком – ну и пусть. Не твое дело.

– Я вырасту и стану пираткой, – ответила Джи. – А пираты своих зимой не бросают! Дядя Инжи, пожалуйста, едь с нами…

– Девочка, со мной все будет хорошо, – ласково сказал Инжи, как сказал бы дочери.

– А со мной? – спросила кроха.

– Вали уже, – бросил Кол. – Хватит телячьих нежностей!

Парочка не знал, что его убедило: колова грубость или глазища девчонки… Он расстегнул жупан и сделал то, чего не следовало: остался в фургоне.

Сумерки уже сгустились в непроглядную смоляну. Кол на козлах зажег фонарь, чтобы разбирать дорогу. Однако в фургоне царило оживление: всех согревала мысль о теплом ночлеге. Дружки Кола обменивались грубыми шутками и гоготали. Рина жалась к груди здоровяка Мэтта, тот поглаживал ее по волосам, приговаривая: «Звездочка моя, солнышко…» Вместе кутались в тулуп Мэтта, простодушные молодые лица светились тихой радостью.

Муж Анны Греты мечтал вслух:

– Вот остановимся в доме, под крышей, согреемся – сразу жизнь на лад пойдет. Потом еще денька два-три – и будем в Алеридане. Это большой-большой город, милая! Там откроем дело, разживемся деньгами. В таком городе много людей, вот и у нас будет много-много заказчиков. Не успеем оглянуться, как снова встанем на ноги, купим дом…

– Это ты-то начнешь дело? – съязвила Анна-Грета. – Хоть мелкой не ври. Отродясь ты не умел ничего начинать, мозги не так скроены. Что от отца получил, на том и жил.

Муж улыбался жалко и заискивающе:

– Да я что… Я только говорю: Алеридан – большой город. Там много возможностей…

– Много, да не для тебя! Есть люди, что умеют взять от жизни. А ты из других.

Малютка Джи вдруг спросила:

– В Алеридане будут пираты?

– Не мели чепухи! Сиди и молчи.

– Тетя Анна Грета, ну скажите, где бывают пираты? Очень хочу увидеть!..

– Я тебе что велела?!

Женщина замахнулась костлявой ладонью, и малютка умолкла. Даже не обиделась, как должное приняла желание Анны Греты ни с того ни с сего ударить. Малютка Джи никогда не унывала. Было холодно – стучала зубками, голодно – терла животик, но и не думала ныть. «Когда вырасту, стану пираткой!» – заявляла Джи. Пиратки не ноют попусту.

Парочка отодвинул завесу, выбрался на козлы и сел рядом с Колом. Заговорил негромко:

– Эх, парень, беда с этой войною. Много добрых людей согнала она с мест. Во Флиссе я видал сотни бедолаг, что приплыли с севера и ищут пристанища. Последние агатки готовы отдать, лишь бы уехать подальше на юг. Извозчики, подлецы, нещадно на них наживаются.

– Угу, ты прав, – скрипнул Кол.

– Но вы с друзьями – хорошие люди. Взяли нас в фургон, назначили умеренную цену. Глория-Заступница улыбается таким, как вы.

– Угу.

Парочка склонился к нему поближе и снизил до шепота:

– У Анны-Греты с муженьком припрятаны векселя. Сумму я не различил, но всяко не пара агаток. А скулят, будто последние нищие в городе. Видал таких негодяев?

– Угу, – Кол толкнул Парочку в плечо. – Ты сядь на место.

– Беженцы – люди особые, – ровно продолжил Инжи. – Вроде, бедные, но у каждого найдется что-то ценное, этакий остаточек былой жизни. У меня вот сапоги на меху и новый жупан. У Анны Греты – векселя за пазухой, у мужа – очки на серебряной цепочке. У Мэтта – Рина, а у Рины нет сисек, но присутствует задница… Вы тогда, во Флиссе, оглядели нас этак – быстро, но хватко. Приметили все, что нужно, и согласились взять в телегу. А ночь отчего-то очень уж хотели провести на дороге, подальше от людей… Впрочем, трактир на отшибе среди леса вас тоже устроил…

Кол сощурился, покосился на Инжи. Никакого лишнего движения не сделал, только рука напряглась.

– Повремени, соколик, – сказал Парочка. – Имею к тебе предложение. Делайте, что хотите, но оставьте малютку Джи и кого-то из ее предков. Да меня не троньте, понятное дело.

– Имеешь чем заплатить?

Парочка вытянул руку так, чтобы сполз рукав, и показал Колу свое запястье. Там белел жженый шрам в виде буквы W. У Кола расширились зрачки.

– Это же пожизненная!..

– Ага, – пожал плечами Инжи.

– Так ты не часовщик?

– Отчасти часовщик.

Вдруг Кол осознал, что Инжи еще не стар. Седина да размеренная речь добавляют десяток лет видимости, но движения точны, выверены, в пальцах ни следа дрожи.

– Сам подумай, – сказал Парочка, подкрутив ус, – хочешь ссоры или нет. Взвесь, прикинь хорошенько. Я не тороплю.

Кол взвесил.

– Решено: ты с нами. Про остальных в трактире подумаем.

* * *

Доча, берегись странных мест, – сказал бы Инжи Прайс, если б было кому. А главное: сразу примечай, в чем именно странность. Заметишь нужное – свою шею спасешь.

Хозяева трактира не любили гостей – вот что странно. Ни один фонарь не заманивал путников, цепной пес злобно лаял у ворот. Трактир напоминал форт: хмурый двухэтажный сруб за высоким частоколом, окна забраны решетками, еще и закрыты ставнями. Однако, противореча всему остальному, ворота были распахнуты. Фургон вкатил во двор и встал посередине. Слева – конюшня и колодец, справа – сарай с поленницей, за спиной – ворота и пес, что никак не уймется. Впереди – крыльцо, на которое сразу, без стука вышел куцый мужичонка в здоровенном тулупе. Сказал доброжелательно:

– Здравия вам!..

Поднял фонарь, осветил путников, и добавил тоном ниже:

– Вы кто такие? Зачем явились?

Путники высыпали из фургона. По разномастной их внешности было ясно и кто, и зачем.

– Добрый хозяин, стоит ли спрашивать, коль сам видишь ответ? – обратился Парочка к куцему. – Мы – несчастные беженцы в поисках ночлега.

– Нету ночлега, нет! – замахал руками хозяин. – Все места заняты!

– Боюсь проявить невежливость, но все же усомнюсь в твоих словах. На дворе свежий нетронутый снег, фургонов нет, кроме нашего, в окнах не светится. Как же ты разместил полный трактир постояльцев, ничем не выдав их присутствия?

– Не в-ваше дело! – куцый аж начал заикаться от раздражения. – Есть места или нету – все равно трактир закрыт!

– Но ворота-то были открыты, вот мы и въехали в них. А развернуть фургон назад – это ж целая история. Не позволишь ли нам, добрый хозяин, в порядке исключения заночевать в твоем закрытом трактире?

– Н-не позволю! Уезжайте!

Кол с дружками поднялся на крыльцо и приобнял куцего жестом, одинаково развязным и угрожающим.

– Проводи-ка нас в дом, милок. Там в тепле и побеседуем.

Хозяин попытался возразить, но без толку. Кол просто пихнул его в раскрытые двери, следом вошли дружки, а за ними и Парочка.

Сени были просторны и добротны – прям не сени, а господская прихожая. Большие окна в решетках, лосиная голова с шапками на рогах, разлапистые медные вешалки, на одной из которых – громадный тулуп, брат того, что на куцем. Слева дубовая дверь – судя по запаху сырости, ведущая в подвал. Вход дальше в трактир сделан в виде резной арки и занавешен шторой, под нею пляшут заманчивые отсветы камина.

– Уютно у тебя, – отметил Кол. – А сам жмешься, гостей на морозе держишь. Ай-ай-ай, нехорошо!

Штора отдернулась, выпустив в сени человека. Лицом он напоминал первого, был выше ростом, но какой-то невзрачный, плюгавый.

– Что происходит, господа?

Дружок Джон подступил к нему с неприятным оскалом:

– Это мы тебя спрашиваем: что происходит? Честным путникам не дают заночевать! У тебя там над воротами написано: «Трактир Джек Баклер». Что ж ты людей обманываешь, сволочь?

– Никакого обмана. Это и есть трактир «Джек Баклер», а мы – братья Баклеры, хозяева. И нам, хозяевам, виднее, открыт трактир или закрыт. Сейчас он закрыт! Извольте покинуть помещение!

– Ладно, ладно, поедем, – Кол примирительно развел ладони. – Только мы продрогли в пути, а лошаденки выбились из сил. Кликни кухарку, чтобы сделала чаю, позови конюха, пускай даст хворосту лошадкам. Мы согреемся, они поедят, тогда и поедем дальше. Много времени не займем, монету заплатим – все чин по чину…

Если перед тобой стоят три мордоворота, – посоветовал бы Инжи дочуре, – ни за что не говори слов вроде таких:

– Нет тут ни конюха, ни кухарки! Трактир закрыт, черт возьми! Мы одни с братом!

Дружок Джон врезал плюгавому кулаком, и тот свалился, запутавшись в шторе. Куцый закричал и дернулся, но Кол поймал его за шкирку и приставил к пузу тесак.

– Давай, показывай жилище.

Следующий час в трактире было шумно. Кол с дружками обшаривали дом. Братьев Баклеров водили за собой. Кол распахивал двери каждой комнаты и требовал: «А ну, тычьте пальцем». Куцый попытался вывернуться и убежать – его избили. Плюгавый делал вид, что не понимает. Его тоже избили, затем у него глазах перевернули и растрощили топорами всю мебель в комнате. Откуда-то выпала агатка, забытая прежними гостями. Джон ткнул ею в нос плюгавому Баклеру: «Вот». Схватил плюгавого за ухо, переволок в следующее помещение: «Ткни пальцем». После трех разгромленных комнат и трех кругов побоев хозяин трактира смирился. «Там, в шухляде… И в щели за шкафом… И…»

Все найденные ценности стаскивались вниз, в каминный зал. Кол с дружками не брезговали ничем. Столовые приборы, часы, канделябры, кубки, монетки любого достоинства сваливались в груду возле камина. Путники растерянно смотрели, не веря глазам. Мэтт и Рина попытались вмешаться:

– Кол, Джон, прекратите! Что вы делаете?.. Так нельзя!

Второй дружок Кола показал им топор. Инжи придержал молодых за плечи:

– Не встревайте, ребята. Пускай парни пограбят немного, душу отведут. Они ведь тоже, как вы, – дезертиры. Ничего, поди, хорошего не видели от самого начала войны. А тут хоть какая-то радость.

– Нельзя так! – возмутилась Рина. – Это же разбой, преступление! Мы должны их остановить!

Кто-кто, а Инжи Прайс не собирался ничего останавливать. Во-первых, с божьей помощью Кол насытится добычей из трактира и не позарится на самих беженцев. Во-вторых, чем больше свершится разгрома, тем скорее дезертиры захотят покинуть трактир. Это тоже на руку: кому-кому, а Инжи Прайсу никак нельзя засиживаться на месте.

– Спокойнее, милые мои, – увещевал Парочка молодоженов. – Считайте, что это бескорыстная помощь Альмеры вашему родному Южному Пути. Путевцы пострадали от войны, альмерцы – нет. Так отчего же не взять чуток альмерских денег и не переложить в путевские карманы?

– Верно говоришь, дед! – ухмыльнулся Джон и мимоходом пнул под ребра лежащего куцего.

– Чертовская правда! – воскликнула Анна Грета. – Чего это все только нас грабят? Пускай теперь наш черед!

– Что ты говоришь, голубка?.. – ужаснулся муж.

– Хочешь быть нищим – так и сиди. А мне надоело!

Она присоединилась к дезертирам, шарящим по дому. Кол хотел ее прогнать. Ростовщица дала пару ценных советов: «Возьмите зеркало – денег стоит! Ножи эти бросьте, в них серебра на слезу… Снимите часы с маятником. Ничего, что большие – выньте механизм!» И Кол расположился к ней: «Молодца, детка. С тебя есть толк».

Парочка наблюдал за крошкой Джи. К его радости, девчушка выказывала меньше испуга, чем интереса.