Текст книги ""Полари". Компиляция. Книги 1-12+ путеводитель (СИ)"

Автор книги: Роман Суржиков

Начало октября 1774г. от Сошествия

Пикси (герцогство Южный Путь)

Сорока милями южнее Лабелина, в паре часов пути к востоку от имперской рельсовой дороги, находится городок со смешным названием – Пикси. Примечателен он тем, что городом сделался всего пятнадцать лет назад, при старом императоре. А прежде, испокон, были тут два села, разделенных озером. Западное звалось Камыши, а восточное… тоже как-то звалось. Так вышло, что в каждом селе имелись гончары, причем там и там неплохие. Лет сто они вели меж собою непримиримую войну за первенство на окрестных ярмарках. Переменчивая удача улыбалась то одному, то другому селу, что, впрочем, мало отражалось на их благосостоянии. Хорошо ли шли продажи, плохо ли – все равно львиную долю прибыли забирал себе барон, владевший обоими селами. Гончары оставались нищи, но упорно конкурировали меж собою: профессиональная гордость – штука упрямая.

Все изменил династический брак: дочь старейшины Камышей влюбилась в сына старейшины того, другого села. На свадьбе родители молодых хорошенько выпили, расчувствовались, принялись брататься, и тут кого-то осенило: отчего бы нам не объединиться и не стать городом? У города больше прав, чем у села, а подати с него меньше. Ясное дело, барон был против такого поворота. Но сельчане, закаленные вековой борьбою друг с другом, проявили недюжинное упрямство. Пошли с ходатайствами к шерифу, судье, епископу, графу, бургомистру Лабелина, и, наконец, к самому герцогу Южного Пути. Все, кроме герцога, наотрез отказали: что еще за чушь – лепить из двух деревень один город?.. А вот его светлость выслушал, хмыкнул, потер подбородки (их у него имелось штук несколько), и ответил:

– У Ориджина шестьдесят семь городов, а у меня – шестьдесят… Так пускай станет одним больше!

И утвердил прошение.

Крестьяне вдохновенно принялись за строительство. Сровняли и вымостили камнем пять акров земли – это стала центральная площадь будущего города. Здесь сложили церковь, ратушу и торговые ряды, а потом, недолго поразмыслив, еще и общественную баню. Гончары создали две гильдии: одна назвалась Камышной (в честь родного села), а вторая – Первой (ведь жаль упускать гордое имя «Первая гильдия»). Город нарекли Пикси – таким было прозвище достопамятной дочки старейшины. Крепостную стену и мостовые дороги оставили на потом, когда деньги накопятся. Перестраивать дома на городской манер тоже никто не стал: к чему ютиться в тесноте и громоздить лишние этажи? Люди продолжали жить в глиняных хижинах под соломенными крышами, по-прежнему держали огороды и курятники, а кое-кто – и свинарники. Огороды, надо заметить, у здешних жителей были немаленькие – по нескольку акров. Озеро, лесок и поле, прежде разделявшие два села, очутились в самом центре города… Учитывая эти обстоятельства, Пикси сделался – если брать по площади – крупнейшим городом Южного Пути! Если мерить без хаты кривой Сью, которая жила на отшибе, то Пикси немного уступал Лабелину. А если взять в учет и Сью, то просто первый город герцогства, безо всяких споров!

Правда, отсутствие стен и ворот немного портило впечатление. Беспрепятственно въезжая в Пикси по земляной дороге, клацая зубами на колдобинах, расплескивая ободами грязищу, слыша недовольный гогот гусей, убегающих с пути, глядя на серые соломенные крыши мазанок, иной странник мог даже усомниться: в город он прибыл или в какую-то захудалую деревню? Во избежание подобных сомнений на каждом въезде горожане вкопали по столбу с дощатой вывеской: «Город Пикси. Население 460».

На центральной площади Пикси, у юго-западного берега лужи, находилась таверна. 2 ноября 1774 года в ней сидели двенадцать человек. Восьмеро были уроженцами Пикси. Все до одного молодые и здоровые парни, они имели при себе вещевые мешки и котомки, валенки и овчинные телогрейки, из чего легко было понять: эти ребята собрались в дальнюю дорогу и вернутся никак не раньше весны. Лица парней были угрюмы.

За соседним столом восседали трое солдат. Их копья стояли, прислоненные к стене, шлемы лежали горкой на столе, на поясах болтались внушительной длины кинжалы. Поверх теплого исподнего на солдатах были кольчуги, а поверх кольчуг – кафтаны с вышитыми гербами Лабелина: синими дельфинами и золотыми снопами пшеницы. Так что вид бойцы имели более чем внушительный. Они раскраснелись от обильной еды и вовсе не стеснялись говорить громко:

– Сдается мне, он чей-то посыльный: крепкий парень, один, морда суровая.

– Да какой посыльный! Ты гербы на нем видишь? А где ты встречал посыльных без гербов?

– Может, он с тайным поручением…

– Гы-гы. Да нет, брат, он нищий, как церковная мышь. Видишь, как хлебает – чуть не давится. Дня два не ел! И грязный, как поросенок. Он какой-нибудь бродячий умелец, и дела его совсем плохи.

– Вы оба говорите – все равно, что жабы квакают. Смысла столько же. Какой посыльный?.. Какой ремесленник?.. Наемник он, вот кто. Видите плащ на лавке? Агатку даю: он не просто так лежит, там под ним – кинжал.

– Ну, ты скажешь!..

– Иди и проверь, коль не веришь. Но только полным дураком окажешься. Всем же ясно, что я прав.

Предметом обсуждения был двенадцатый посетитель таверны. Тот расположился в дальнем темном углу и живо поглощал похлебку. Он был молод и даже, пожалуй, красив, но заметить это было нелегко: лицо парня пестрело синяками от побоев, одежда и волосы лоснились грязью. Глаз от миски он не поднимал.

– Эй, приятель, ступай-ка сюда, побеседуй с нами! – крикнул копейщик – тот, что считал парня бродячим ремесленником.

– О чем?.. – мрачно спросил путник, искоса зыркнув глазом. Рука его при этом скользнула под плащ, подтверждая догадку о ноже, накрытом тканью.

– Да просто поболтаем. Экий ты пугливый… Ничего не сделаем, только спросим!

– Что спросите?

– Ну, кто таков, откуда идешь, что видел… Издали же идешь, верно?

– Издали.

Парень проглотил последнюю ложку, отодвинул миску и уставился на копейщиков прямиком, исподлобья. Отвяжитесь, мол, добром прошу.

– Да ладно тебе, чего набычился? Зачем нам тебя трогать? Ты же не северянин.

– Нет.

– Вот. За полмили видать, что не северянин. А мы никого не трогаем, кроме северян. Верно, братья?

Другие двое копейщиков подтвердили и добавили от себя:

– Нам что шиммериец, что столичник, да хоть даже дикарь из-за Лугов – все едино, лишь бы не ледышка. Уж кого не любим, так это мерзлых задниц!

– За что?

– Спрашиваешь, за что? – удивился копейщик.

– Да.

– За что мы не любим мерзлых задниц из Кристальных Гор вместе с их паскудным лордом-нетопырем? Это ты хочешь спросить?

– Да.

Трое загоготали.

– Ты, брат, со Звезды свалился?

– Я был в пути, – буркнул парень.

– Видать, долго… – копейщик свистнул хозяину таверны: – Принеси-ка четыре кружки эля. Трое нам, одну – бродяге. А ты, бродяга, садись сюда, коли правда хочешь знать, за что мы не любим северян.

Тот хмыкнул и, наконец, поддался на уговоры. Мешок и плащ, лежавшие на скамье, неуклюжим движением сгреб в охапку, и теперь уж стало совершенно очевидно, что плащ укрывает собою короткий клинок. Плащ, к слову сказать, был необычно хорошим для этого оборванца: толстое сукно, лисья оторочка.

Парень, прихрамывая, пересек комнату, уселся за стол к солдатам, положил рядом свой скверно замаскированный кинжал. Хозяин принес эль, и копейщики подняли кружки, провозгласив здравицу:

– Чтоб они передохли!

– Кто? – спросил парень.

– Все.

Выпив, старший солдат придвинулся к путнику и сказал:

– Ты, приятель, многое пропустил, пока странствовал. Хотя и не знаю, где надо шататься, чтобы в тех землях об этом не говорили. Значит, так. Герцог нетопырей перешел Близняшки и вперся к нам, в Южный Путь. С ним шесть тысяч красно-черных задниц и четырнадцать тысяч серых. Взял дюжину замков и полдюжины городов, дошел уже до порта Уиндли. Вот какое дело, брат!

Путник аж выпучил глаза.

– Десмонд Ориджин напал на Южный Путь?!

– Десмонд помер. Или не помер, а где-то около. Герцог ледышек теперь его сынок. И он, сынок этот, объявил войну владыке!

– Владыке Адриану?!

– А ты знаешь другого владыку?

– Как? Почему?!

– Из-за Альмеры и Перстов. Говорит, что Адриан – еретик. Ты, брат, хоть про Альмеру-то слыхал?

– Слыхал, – бросил парень. – Вы мне про северян скажите… Далеко они продвинулись?

– На полпути к Лабелину.

– Холмогорье захватили?

– В стороне оставили.

– Слава богам… А быстро идут?

– Неа, медлят чего-то. Ихний лорденыш, видать, побаивается. У него двадцать тысяч, а наш герцог и все сорок соберет!

Тут другой копейщик возразил товарищу:

– Ничего он не побаивается, а наоборот. Идет медленно потому, что война ему не война, а вроде как прогулка. Северяне бьются для удовольствия, чем дольше война – тем больше им счастья. Возьмут город – неделю пьют и грабят, только потом дальше идут!

– Это верно, – добавил третий. – Говорят, если наши бегут с поля, то северяне даже не преследуют. Лишь кричат в спину: бегите-бегите, все равно нигде не скроетесь.

– А все золото, какое найдут, грузят в телеги и к себе, в Первую Зиму. И пшеницу тоже, и овес. Если кто спросит: «Как же нам теперь зимовать?», то отвечают: «А никак. Ни один путевец весну не встретит».

– Все правда, так и есть. И пленных они отпускают. Говорят: «Идите, помирайте с голоду. Весь ваш хлеб и скот мы заберем. Был Южный Путь – станет пустыня».

Глаза бродяги налились кровью.

– Что же владыка? Он не может допустить такое зверство!

– Владыка, видишь, занят… У него на юге другая беда нарисовалась: Степной Огонь с ордой кочевников ворвался в Литленд и вовсю куролесит.

– Ничего себе!..

– Ага. Владыка и сказал: «Сперва разделаю кочевников, а вы, путевцы, держитесь пока. Скоро и вам помощь пришлю».

– А что герцог Лабелин?

– Собирает войско. Говорит: выставлю на каждую мерзлую задницу по двое наших орлов! Готовится дать бой на подступе к городу.

– Ну и дела… – протянул бродяга и задумчиво уткнулся в свою кружку.

Копейщик дернул его за плечо:

– Э, не, брат, так не пойдет! Мы тебе все рассказали, теперь твой черед. Кто таков? Где бродил? Что видел? Давай-ка, выкладывай!

– Я-то?..

– Ну, а кто? Праотец Максимиан?.. Нет, приятель, ты! Пьешь с нами – вот и расщедрись на рассказ. Мы с молчунами не пьем – толку мало!

– Я…

Парень потер острую, как у владыки на портретах, бородку. Собрался с мыслями и сказал нехотя:

– Я из Альмеры иду.

* * *

Покинув обитель Марека и Симеона, Джоакин поехал столбовой дорогой на юг – в Алеридан. Зачем? Кто бы знал… Сам он не смог бы ответить.

Может, хотел взглянуть на город, где начиналась история, вспомнить сладкие свои мечты, подивиться собственной наивности. Может, на зло герцогине наняться в армию приарха Галларда. Может, с чувством прокутить последнюю пару глорий. А может, просто спутал дорогу…

В одном был уверен: его теперь никто не ищет. Один, без Аланис, никому он не нужен. Никто и не узнает его: нет у врагов ни примет Джоакина Ив Ханны, ни имени. Для графа Блэкмора и приарха Галларда он был – Парень, что прилагался к Аланис. Нет ее – и он стал невидим…

Ехал быстро: ничто не держало, а душа просила скорости. Пускал лошадку скорой рысью, иногда галопом. Проглатывал милю за милей, почти не глядя по сторонам. Ветер выдувал горечь из сердца.

Спустя два дня Джо был у Эвергарда. В мечтах некогда виделось: Аланис вернет себе власть и восстановит отцовский замок. Но приарх Галлард не стал дожидаться, а сам начал работы. Вокруг замка бурлило движение, катили подводы с материалами, росли строительные леса. Джоакин заметил усовершенствования, сделанные, видимо, чтобы противостоять Перстам Вильгельма. На башнях воздвигались площадки для дальнобойных баллист, расширялся ров, внутренняя дорога пересекалась заграждениями, что не дадут взять замок с налету. Один мастеровой заметил Джоакинов интерес и сказал:

– Архиепископ знает толк в строительстве. Теперь замок еще лучше станет, чем был до пожара!

Парню почему-то сделалось противно. Он поскорей убрался от Эвергарда.

Въезжая в Алеридан, бурлящий жизнью, Джо впервые задумался: что же делать теперь? Денег осталось на неделю жизни, но заботиться о них не хотелось – аж до тошноты. За считанные дни с Аланис он привык думать так, будто деньги – пыль, они не стоят забот. Он понимал теперь, что сама собой монета не свалится на голову, ее придется заработать, и нужно бы наняться к кому-нибудь… Но от этой мысли делалось так мерзко, что тут же пропадали все желанья, кроме одного: напиться.

Он снял комнату в самой захудалой гостинице, какую только повстречал. И не комнату даже, а одну лежанку в общем зале. Зато в сарае нашлось место для Леди – это было главное. Сошел в кабак и взялся за дело… Что-то дальше было: кто-то говорил с ним, и он отвечал невпопад; кто-то звал пойти к девицам, а Джоакин брезгливо фыркал; кто-то предложил в кости, и Джо сдуру согласился, и почему-то выиграл три агатки. Одну, самую блестящую, собрался снова поставить на кон, но замешкался, повертел в руке. С тыльной стороны монеты было гусиное перо, а с лицевой – Светлая Агата, мучительно похожая на герцогиню… Он посмурнел и сказал: «Все к черту, не хочу играть. Пить хочу!», – и нырнул в кубок… А потом услышал, как кто-то говорит о приархе. Хорошее говорили или дурное – Джоакин не разобрал, но от самого имени Галларда Альмера так озлобился, что полез в драку. Победил: кого-то швырнул в окно, другому сломал нос. Всем кабаком его утихомирили, окатили водой… Оказалось, те двое чернили приарха. Джо прозвали святошей и блюстителем веры. Пьянчуги посмеивались, а хозяин заведения тихо сказал парню: «Ты никому не рассказывай, как у меня поносили его светлость. Уговор? Я тебя за так кормить буду и поить тоже, только не доноси!» Он угукнул и скоро заснул.

Когда очухался, решил выйти в город. Солнце стояло высоко, но все шастали по улицам. Видать, было воскресенье или праздник… Джо сбился со счета. Пошел, куда все, – к центру. Подумал так: раз люди идут, значит там – или базар, или веселье. И одно, и другое – дело шумное, хорошее. Чтобы развеяться, самое то. Но чем дальше он шел, чем больше видел нарядных мещан, слышал возбужденных голосов, тем становился мрачнее. Не прошло месяца, как пал Эвергард. Погибла масса людей, в их числе – сам герцог, а место его занял властолюбивый интриган… И что же? Этим мещанам, мелким душонкам, плевать на все! Развлекаются, как ни в чем не бывало! Ничто не печалит, ничем их не проймешь!

Он хотел повернуть назад, но натолкнулся на семейную парочку, и с досадой спросил:

– Куда все прутся, а? Что за веселье такое?

– Ты что же, не слышал?! – воскликнул мещанин. – На Соборной еретиков сжигают!

– То есть как – сжигают?

– Натурально – на костре! Его светлость крепко взялся за безбожников. Уж он наведет порядок!..

Это было так странно, что не сразу в голову влезло. Джоакин стал осторонь, призадумался.

Ему исполнилось лет восемь, когда услыхал в давней сказке, как жгли еретиков. Джо с детства был отважен, но сердце имел доброе. Чужие страдания так тронули его, что всю ночь не мог спать – видел полыхающие костры и людей, орущих от боли. А потом отца Джо вместе с другими рыцарями позвал на пиршество сюзерен – епископ Холмогорья. Отец взял сыновей с собою, и вот за столом мальчонка улучил момент и громко спросил епископа:

– Ваша милость, а правда, что еретиков сжигают на кострах?

Народ захохотал. Джо не понял, отчего. Можно подумать, в этом было хоть что-то смешное! Епископ поднял руку, чтобы все утихли, и серьезно ответил мальчишке:

– «Кто по доброй своей воле и трезвому размышлению опорочит деянием Прародителей и надругается над святынями, тому положена смертная казнь». Закон суров, паренек. Но владычица Юлиана Великая в милости своей упразднила церковные суды и оставила справедливость в руках судей светских. С тех пор костры пылают очень редко. За кражу из храма дается каторга, за насмешку над Праматерью – дюжина кнутов. По мне, оно и к лучшему.

Не сказать, что юный Джоакин вполне понял ответ, но уразумел: со времен Юлианы никого не жгут, а только дают плетей. Он тогда очень порадовался…

А теперь стоял и силился понять: это что ж такое нужно сотворить, чтобы суд приговорил к сожжению? Самым тяжким преступлением, какое знал Джо, являлось убийство первородной дворянки. Но всякий знает: за это полагается колесование, а не костер. Да и сложно женоубийство назвать ересью… разве что покойница была монашкой или кем-то вроде. Но зачем кому-то убивать монашку? Ерунда какая-то… И вдруг Джоакин остолбенел: понял, кого могут казнить в Алеридане за ересь, да так, что весь город сбежится смотреть. Тех, кто сжег Эвергард. Подонков с Перстами Вильгельма!

Не успел он опомниться, как уже со всех ног шагал к Соборной площади.

– Когда начнут?.. – спрашивал у первого встречного.

– При обедней песне. Вроде, успеваем!..

– А сколько их там? Пятьдесят?

– Ты загнул – пятьдесят! Вроде, трое…

Трое, – решил Джоакин, – тоже неплохо. Их ведь допросили перед смертью, выбили, где прячутся остальные. Теперь всех переловят! Правда, потом подумалось: а ведь Персты Вильгельма окажутся в руках приарха… Если Аланис таки попытается вернуть власть, ей будет ой как непросто. И сам себя оборвал на полумысли: что мне до того? Ей плевать на меня – вот и мне плевать! Уродливая, злая, ядовитая, надменная!.. Не заслуживаешь ты, чтобы я о тебе думал. Вот и не стану! Сама о себе думай теперь, коль я тебе не нужен!

Он вышел на площадь. Людей собралось больше тысячи. Спины слиплись сплошными рядами, а поодаль над человеческой массой возвышались столбы. Их было три, подножье каждого скрывала груда поленьев и веток, на каждом столбе висел еретик. С расстоянья сложно было разглядеть их, виделось лишь, что все трое – мужчины, а из одежды на них одни лохмотья.

Джоакину захотелось рассмотреть получше. Он был не из тех, кто глазеет на расправы. Но вот на лица этих трех посмотрел бы. Каковы они? Лютые злодеи? Разбойники? Вояки? Простые люди? Боятся ли смерти, или теперь, подержав в руках Персты, не страшатся ничего? Есть ли раскаянье в глазах, или только злоба против палачей?.. Парень двинулся сквозь толпу, локтями пробивая дорогу. С его-то силой это не было сложно. Несколько минут – и он в первых рядах. Впереди него стоят одни дети… Дети – подумать только! Будь у него сын, Джо крепко дал бы ему по шее, чтобы неповадно было. Только стервятники любуются чужой болью! Сам Джоакин не собирался смотреть казнь. Хотел лишь поглядеть на преступников – и уйти прежде, чем палач зажжет огонь.

Он поднял глаза к столбам. Еретики были теперь в двадцати шагах, но понять, кто они и что чувствуют, не представлялось возможным. Их наряды превратились в окровавленное тряпье, лица посинели и вспухли от побоев. Не было живого места: маски из синяков и порезов, многие ранки до сих пор сочились кровью. Веки отекли, глаза смотрели из узких щелочек. У одного преступника вовсе недоставало глаза. От зубов, наверное, осталось совсем мало, но этого, к счастью, не увидишь: рты еретиков зажимали кляпы.

Джоакин почувствовал сострадание и тут же напомнил себе: один из этих парней выстрелил огнем в лицо Аланис. Ей досталось ни капельки не легче. Так что пусть получат по справедливости!

Перед столбами находился помост, у которого стоял глашатай в яркой ливрее, помощник шерифа с эмблемой на груди и палач в маске. Со всех сторон столбы окружали солдаты, вооруженные мечами и копьями, общим числом не меньше сорока. Большинство составляли простые городские стражники, но дюжина носила на плащах герцогские гербы.

Джоакин спросил соседа:

– Давно их взяли?

– Вроде, с неделю назад. Хорошенько обработали, чтобы сознались, а теперь вот – на столбы.

– Где поймали?

– Да шут знает… вроде, на западе, под Блэкмором.

– А Персты при них были?

Джоакин не расслышал ответа – толпа загудела. Помощник шерифа взошел на помост, развернул свиток и принялся зачитывать приговор. Люди не пытались расслышать – это было безнадежно. Но понимали: действо приближается, – и возбужденно гомонили. Джоакин ловил лишь обрывки приговора:

– Решением суда его светлости… за преступления против… скверна и поругание… Клифф Ванда Клифф из Тойстоуна, а также… приговариваются к… на костре!

При последнем слове толпа взревела. Помощник шерифа замахал руками, требуя тишины.

– Преступникам дается… последнее слово… для раскаяния!

Стражники подошли к столбам, чтобы вынуть кляпы изо ртов несчастных. Помощник шерифа сказал, не глядя на еретиков:

– Скажите же, если имеете что сказать!

И тут крайний слева преступник завопил:

– Он! Вот он здесь!!! Отпустите меня, хватайте его! Вон же он стоит!

Стражники завертелись в недоумении: где, кто?.. Понять было нельзя: руки еретика привязаны к столбу, а глаза едва видны. На кого он показывает?

– О ком ты говоришь? – спросил герцогский воин.

– Да тот, про кого меня пытали! Он здесь, здесь! Отпустите! Он же вам нужен, не я!

– Да кто?! – прикрикнул гвардеец. – Где?

Преступник дернулся, и его сломанный нос указал…

Прямо на Джоакина!

– Тот бугай с бородкой, в зеленом плаще! Джоакин Ив Ханна!

И только теперь парень понял, разглядел сквозь кровавую корку: еретик на крайнем слева столбе – это Берк, тьма его сожри! Берк!

Городские стражники озадаченно развели руками: имя Джоакина ничего им не сказало. Но вот гвардейцы приарха встрепенулись, проследили взгляд Берка, увидели. Двинулись к парню, обнажая мечи.

Тогда он бросился бежать. Вонзился в толпу, как стрела в мишень. Протаранил плечом вперед, откинул с дороги одного, второго. Свернул вбок, стараясь затеряться. Сзади Берк надрывался:

– Джоакин! Ив! Ханна! Держите! Отпустите!

А солдаты кричали:

– Хватайте соучастника! Не дайте уйти!

Джоакин встрял меж рядов, сбил кого-то, швырнул под ноги гвардейцам. Нырнул вбок, обогнул стаю подмастерьев, пригнулся, исчез из виду. Гвардейцы командовали:

– Задержите его, дурачье!..

Но мещане не понимали, кого держать, зачем? Слишком быстро все обернулось, никто не проследил событий.

Джоакин выхватил нож и понес перед собой острием вверх. Люди в ужасе шарахались с дороги, это дало ему лишнее время. Опережая солдат шагов на двадцать, он вылетел из толпы и опрометью понесся к ближнему переулку. Путь преградила телега, он врезался, чертыхнулся, обогнул. Нырнул в переулок, молясь, чтобы тот не оказался тупиком. Стены надвинулись с боков, сузились до щели, но просвет остался. Ступени в шаг шириной вели вверх, на другую улочку. Джо отгрохотал по ним, выскочил.

– Свежее пиво!.. Графское пиво!.. – орал на верхней улице торгаш, бочонки темнели на подводе.

Джо сорвал один – эй, ты что это?! – швырнул по ступеням вниз. Сам кинулся в другую сторону, помчался вихрем. Брусчатка, лужи, грязь из-под каблуков… Навстречу пара стражников – не тех, что в погоне, других.

– Бегать нельзя! А ну стой!..

Проломился между ними, раскидав с пути. Поворот – переулок. Нет, нельзя, тупик! Следующий – да, сюда. Улочка изогнулась, нырнула в арку под домом, вынырнула на площадь. Какой-то храм, с башни воет песня, у портала толпа. Войти туда, спрятаться в церкви? Нет, храм – ловушка! На улицу, на другую улицу…

Сзади зазвенело медью, будто мелкий колокол. Под ногами Джо увидел рельсы. Глянул через плечо: таращась круглыми стеклами, его нагоняла искровая карета. Маленький городской поезд – один вагон. Отскочил, пропустил машину. На площадке задней двери болталась пара мальчишек. Джо скинул одного, а сам схватился за поручень и вспрыгнул на подножку. Долго судорожно дышал, отхаркивал кипящую слюну. Сквозь красные круги смотрел назад: не покажутся ли на рельсах солдаты?..

Не показались. Стучали башмаками мещанки, подбирали подолы юбок, несли корзинки. Пестрыми лентами струились мимо вагона кирпичные домики…

* * *

В городе не было времени думать. Добрался до гостиницы, оседлал Леди, ускакал без лишних слов. Как обернулась его судьба – это начал он понимать уже в пути, оставив за плечами черепичные крыши Алеридана.

За Аланис охотилась горстка людей. Слух о том, что она жива, стал бы губителен для Галларда, потому он послал по следам племянницы лишь самых доверенных слуг – таких, что не проболтаются. С Джоакином дело иное: его имя для всех – пустой звук. Ничто не мешает приарху объявить Джоакина преступником, святотатцем, еретиком. Натравить на него каждого стражника и каждого констебля во всей Альмере. Любой человек с оружием во всем герцогстве – теперь враг. В этом Джоакин не сомневался, как и в том, какая участь ждет его в лапах приарха. Джо не знал, что совершили двое еретиков на столбах, но в чем виноват Берк – это было ясно. Берк погиб всего лишь потому, что видел Аланис Альмера после ее смерти.

Джоакин не признался бы ни священнику, ни родному брату, ни самому себе, но то чувство, что ползло за ним по пятам – синее, липкое – это был страх. В жизни он не боялся никого – ни барона, ни рыцаря, ни разбойника. Не приучен был бояться. Ведь испугаться кого-то – все равно, что поставить врага выше себя, а против этого восставала каждая ниточка Джоакиновой души.

Но теперь стало иначе. Не было одного конкретного врага – вот в чем штука. Некому посмотреть в глаза, некого звать на поединок. Вся Красная Земля сделалась его врагом. Наводненная наемниками, солдатами и констеблями, пылающая кострами на площадях, ощеренная, ненавидящая. Он ощущал шкурой ее взгляд, слышал хищное сопящее дыханье. Ощущал все время. Когда прятался в кустах или канавах, пропуская мимо нестройный, спешный топот копыт. Когда просыпался ежечасно и лежал в тиши, выслеживая шорохи. Когда в придорожной таверне ловил краем уха шепотки за столами; когда, обернувшись резко, успевал заметить подозрительный взгляд себе в затылок. Когда у него спрашивали имя, и он называл придуманное, и на него долго еще смотрели, тяжело уставясь в переносицу. Когда крался подворотнями, не решаясь сунуть нос на площади. Когда видел казни. Точней, не видел – он избегал скоплений народа, но слышал на улицах, в кабаках: «А сегодня-то нового изжарят… Сколько развелось их, безбожников! Этот, говорят, даже из благородных…» Четырежды после Алеридана он встречал казнь еретиков. Джоакин хорошо знал, в какой ереси повинны злодеи: они сомневались во власти приарха Галларда. В этом смысле Джоакин, несомненно, тоже заслуживал костра.

Он старался ехать безопасным путем, огибая большие города и замки феодалов. Но безопасного пути не было: в лесах рыскали егеря, в полях – конные разъезды, крестьяне глядели с подозрением и тут же доносили лорду, в маленьких городишках немедля возникал откуда-то констебль вместе со стайкой крепких мужиков. Чужаку нигде не были рады. А вдруг еретик? А что, если враг архиепископа? Лучше уж самим скрутить его по-быстрому и выдать судье – так оно будет подальше от греха… Однажды Джо увидел целую деревню, сгоревшую дотла. В чем провинились жители?.. Кто знает.

Нет, его путь не напоминал боевое странствие: ни врагов, ни честного боя; только прячься, или будешь убит. Не напоминало и бегство от погони: от преследователей можно оторваться, пришпорив коня. Ходьба по болоту – вот на что было похоже. Один неверный шаг – и провалишься в трясину.

Первый раз он оступился в лесу тридцатью милями восточней Алеридана. Лег спать в чаще под деревом, полагаясь на чуткий слух Леди. Проснулся от удара сапогом, открыл глаза и увидал трех егерей с крепостными башнями на камзолах… Как только он сумел справиться – сам диву давался. Наверное, егеря не ждали, что спросонья парень сразу кинется в драку. Вышел изодранный, побитый, с заплывшим глазом… но все же как-то сумел. Однако выглядел теперь отпетым преступником в бегах и не смел никому показаться на при свете солнца.

Второй раз провалился в трясину в Водяных Мельницах. Три дня ехал через поля и голодал: поля были убраны, ни зернышка не сыщешь. Наконец, отчаявшись от голода, явился в крохотное местечко, отыскал самый убогий постоялый двор, наелся от пуза… Ночью дверь вышибли, его стащили с постели и методично, без лишних слов избили. Потом взяли под руки, поволокли куда-то. Наверное, в суд: на врагах были мундиры констеблей. Старшему из них приглянулся кинжал Джоакина, он сунул его себе за пояс… В глухом переулке Джо изловчился пнуть одного стражника в пах. Вывернулся, схватил кинжал и разрядил в ногу констебля. Тот рухнул, а Джо поднял кинжал и яростно заорал тем двоим, что остались стоять:

– Что, на Звезду хотите? Давайте, подлазьте! Ты первый?! Или ты?! Вперед, по одному!!

Они оробели, отпрянули, и он бросился в подворотню. Он хромал, еле двигался от побоев, констебли легко настигли бы и одолели, если б знали, что в жутком клинке нет больше зарядов.

Джоакин спасся из Водяных Мельниц, но лишился всего: лошади, кольчуги и шлема, меча, остатка денег. А до границы спасительного Южного Пути было еще полсотни миль…

Он грабил кого-то, прижав к кадыку искровый дворянский кинжал. Забирался в чей-то погреб, чтобы поесть. Спал в покинутом доме, пропитанном плесенью и смрадом дохлятины; спал, забравшись на дерево и привязавшись к ветвям; в придорожной канаве тоже спал. Канава была хороша: проходила под мостком, невидимая с тракта. Позже подвернулся случай украсть коня. К счастью, этот жеребец был покладист и не сбросил чужака… зато его хозяин спал чутко и имел при себе арбалет. Джоакин пустился галопом, а конник крутил вороток и орал вслед парню:

– Стой, подлец, не то пристрелю!

Джо скакал, припав к холке. Хозяин коня выстрелил. Болт вспахал борозду на Джоакиновом бедре. Могло быть хуже. Стрелок взял слишком в сторону – боялся ранить жеребца…

В какой-то день Джоакин поймал себя на том, что привык бояться. Он понял это, когда увидел на дороге всадника – одного-единственного! – и тут же стремглав помчался в поля. Не возникло и мысли вступить в бой. Джо не чувствовал себя воином. Скорее – зерном в жерновах мельницы или косточкой на зубах зверя. Можно победить человека, двух, трех, дюжину… но целую землю, ополчившуюся против тебя?! Оскалив клыки, Альмера неторопливо пережевывала его. Черная морда, сгоревшая от губ до уха…

Джоакин Ив Ханна ненавидел и презирал себя за страх, и заглушал это чувство другим, более жгучим: злостью. Ты, аланис, во всем виновата! Ты, самовлюбленная, наглая, злобная уродина! Мерзкая старуха в девичьем теле, ведьма! Ты обманула меня, и с того мига все пошло не так… Он звал ее в мыслях на «ты» и с маленькой буквы, чтобы стереть даже память о своем трепете перед нею. Подлая аланис, отчего ты сразу не показала, во что превратилась? Это был обман, отвратная ложь! Я не собирался служить тебе – о, нет! Я шел на службу к той, другой – красавице-дворянке из «Голоса Короны». Она – подлинная герцогиня Альмера. Она – великодушна, благородна, женственна; она – красивее всех на свете. Она, не ты! Ты не можешь быть ею, ты нечто другое. И ты отравила мне жизнь, проклятая ведьма!