Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 97 (всего у книги 97 страниц)

Они влились в поток беженцев; мужчины стали передавать друг другу малышей, по очереди защищая своих спутников. Дважды обезумевшая толпа чуть не разделила их; Критобулу пришлось кого-то ранить, когда у одной из девушек попытались вырвать сундучок с украшениями царицы. Но в конце концов они проложили себе путь за северные ворота – конечно, городские ворота были давно распахнуты, не устояв перед таким натиском.

Стало видно, что люди, бегущие в сторону Гераклейской бухты, во множестве садятся на корабли и покидают ионийские берега.

Критобул перебросил нож из руки в руку; он сплюнул на песок.

– Как бы у нас не отбили корабль, – пробормотал наварх.

Однако его люди себя отстояли. Черная бирема, выделявшаяся среди других, была готова принять на борт царскую семью: матросы Критобула, приветственно замахавшие царице и остальным, направили к берегу лодку.

Когда женщины начали садиться в нее, фиванские стражники, которые шли с ними, простились с Поликсеной, чтобы вернуться к своим. Теперь их вряд ли кто-нибудь уличил бы.

Беглецы переправились на корабль, по очереди поднявшись на борт черной биремы… и наконец Поликсена получила возможность сесть, пока мужчины управлялись с остальным. Неужели все?..

Проложить себе путь среди судов, теснившихся в гавани, оказалось не самым легким делом; но скоро, лавируя между высокими бортами триер и маленькими челноками, они вышли в открытое море. Лунная дорожка расстелилась перед ними.

Критянин посмотрел на всех, кого он спас, и счастливо рассмеялся.

– Теперь домой, на остров Миноса!

Поликсена улыбнулась в ответ. Она и не сомневалась, что Критобул первым делом пожелает отвезти домой жену и детей.

– А где Геланика? Как она, кстати?

Царица забеспокоилась, вспомнив, что Геланика была на сносях; или ей уже полагалось родить. Поликсена не знала точно.

– Геланика спит сейчас внизу, с нашей дочкой. У нас родилась девочка, две декады назад, – гордо сказал Критобул: точно речь шла о его собственной плоти и крови, а не о ребенке жениного любовника.

– Чудесно, – искренне сказала Поликсена.

Миноец кивнул.

– Очень красивая малышка… персидские полукровки часто такие бывают, госпожа. У нее черные волосы, как у тебя, а глаза зеленые – в мать. Моя жена назвала ее Поликсеной.

Коринфянка не могла понять – льстит это ей или оскорбляет; и решила просто от всего сердца поблагодарить своего наварха, сделавшего для них невозможное.

И даже то, что Мелоса с ними больше не было, теперь казалось приемлемой ценой за такое спасение.

========== Глава 217 ==========

Была уже осень, и штормило; плавание до Крита, на самом деле, было почти столь же опасно, как и бегство из Милета. Хотя им не пришлось бороться с бурей, самым маленьким детям и недавно родившей Геланике несколько дней было плохо. Служанки Поликсены, никогда не бывавшие в море, тоже чувствовали себя неважно.

Поликсена и ее дети страдали от утраты всеми любимого члена семьи. Когда прошла эйфория, охватившая их после спасения, явились мысли о Мелосе и о других, кого они мнили погибшими. Фрина, потерявшая мужа, казалась самой несчастной; и Никострат тоже был невесел.

Поликсена мучительно вспоминала не только Мелоса, но и верного опытного Мануша, и некогда страстно влюбленного в нее Гобарта, и Делия, и Алфея с Нестором, и своих египтян; ей очень жаль было и любимого коня. Флегонт, если не пошел на ужин оголодавшим солдатам, теперь наверняка достался какому-нибудь равнодушному фиванскому или афинскому всаднику.

Поликсена оставила позади так много, что не могла даже сказать – чего ей жаль больше…

На Родосе, на полпути между Ионией и Критом, они вынуждены были сделать остановку, чтобы пополнить запасы пресной воды и провизии. Изобильный Родос славился своим гостеприимством. В порту они сняли несколько комнат в доме для богатых путешественников – эти комнаты обслуживали искусные рабы, и там была устроена даже купальня на критский манер: с бежавшей из труб проточной водой, которая, по холодному времени года, подогревалась хитрым способом в соседнем помещении.

Несколько дней все просто блаженствовали, забыв о своих заботах. Поликсена была счастлива дать отдых своим ранам. Хотя ионийская царица оставалась значительно более здоровой и крепкой, чем многие женщины ее лет, – те женщины, разумеется, которые доживали до ее лет, – от морской сырости ее левая нога разнылась и голова временами тоже болела.

Геланика, видимо, стыдясь, почти не говорила с Поликсеной и остальными – только со своим мужем. И ребенка ионийка кормила и пеленала всегда отдельно от других, точно боясь позора или сглаза.

Однако во время отдыха на Родосе Геланика сама подошла к царице. Когда Поликсена ласково улыбнулась ионийке и поблагодарила ее, та смутилась и хотела убежать; но потом осталась, и у них завязался разговор. Поликсена попросила показать девочку, и Геланика принесла ее.

Поликсена похвалила черноволосую зеленоглазую крошку, не упоминая о ее происхождении; и Геланика была счастлива. За дни, проведенные на Родосе, они почти подружились.

В день перед отплытием, когда Поликсена сидела одна в комнате, держа на коленях свою маленькую тезку, к ней подошел Критобул. Критянин почтительно поздоровался и обрадовался, видя, что царица так хорошо поладила с его девочкой.

– Она тебя полюбила, госпожа, – сказал моряк, присаживаясь рядом. – К тебе все тянутся, как к солнцу. Но не каждый осмелится подойти близко, чтобы не обжечься.

Поликсена улыбнулась, играя пальчиками ребенка.

– Геланика попросила меня посидеть с ней. Твоя жена пошла прогуляться по берегу, пока мы снова не оказались в мучительной власти волн.

Девочка, сладко причмокивая, заснула; и Поликсена бережно передала ее отцу. Другого отца маленькая Поликсена никогда не узнает… если только море будет милостиво к нему.

– Я все думаю, что сталось с моими персами, – вдруг произнесла царица. Она поглядела в окно, обращенное к океану. – Это разрывает мне сердце, Критобул, – больше, чем утрата Мелоса. Неужели наши греки и ионийцы всех перебили?.. И Мануш тоже погиб?

До сих пор они еще ни разу не говорили об этом, чтобы дать душевным ранам царицы зажить; но стоило вспомнить об этом, как они опять открылись и начали кровоточить.

Миноец некоторое время не отвечал, баюкая ребенка. А потом вдруг произнес:

– Мануш не погиб, это я точно знаю. По крайней мере, твоему верховному военачальнику удалось покинуть Милет, и с ним ушло около десятка больших персидских кораблей.

Поликсена встрепенулась.

– Правда?.. Почему же ты раньше не сказал мне об этом?

Критянин вздохнул, растрепав одной рукой свою чернявую шевелюру, украшенную гранеными стеклянными бусинами.

– Мне было о чем подумать, царица… и я позабыл, сознаюсь. А ведь Мануш тоже предлагал помочь тебе бежать, – вдруг сказал он.

Поликсена глядела на Критобула в немом изумлении.

Критянин молча поднялся и отнес девочку в соседнюю комнату, доверив присмотру служанок. А сам вернулся к царице и снова сел рядом.

– Мануш предлагал тебе убежище в Персии: в благодарность за многолетнюю преданную службу царю царей ты бы дожила свои дни в богатстве и почете. Я думаю, – тут Критобул усмехнулся, – слову этого господина можно верить: как верила ему ты.

Критобул опять запустил руку в волосы.

– Я обещал твоему воеводе передать все тебе: он почему-то решил, что лучше говорить через посредника. Это было как раз перед тем, как греки осадили нас. А потом уже стало поздно.

Критянин взглянул на Поликсену.

– Когда греки взяли город, Мануш бежал… и, по слухам, увез с собой милетскую гетеру Никтею, к которой был весьма неравнодушен.

Поликсена невольно расхохоталась.

– И она согласилась? Похоже на нее!

– Думаю, ее согласия не очень-то спрашивали, – Критобул улыбнулся в ответ. – Но если бы твой перс ее не похитил, участь среброногой Никтеи наверняка была бы куда печальнее.

Поликсена кивнула: она сидела, опустив плечи.

– Как, по-твоему, – сколько времени пройдет, пока персы не вернутся в Ионию и не отомстят?.. Я теперь еще больше, чем раньше, уверена – мои сородичи не удержат того, что отвоевали.

Критобул ничего не сказал: он молча поднялся.

– Нам скоро отчаливать, госпожа. Скажи своим женщинам, а я позову Геланику.

Критянин был уже в дверях, когда Поликсена окликнула его.

– А дальше?.. Впереди зима – значит, до весны мы проживем у вас на Крите?

Критобул ухмыльнулся, шлепнув мозолистой ладонью по нарядному красному косяку.

– Крит не худшее место на земле, моя царица, даже в эту пору. Вот увидишь. И у вас будет достаточно времени, чтобы оправиться и поразмыслить над своим будущим.

“Пожалуй”, – мысленно согласилась Поликсена.

И, во всяком случае, до весны им хватило бы денег на жизнь: даже если не трогать драгоценностей. Эльпида тоже оказалась достаточно предусмотрительна.

Когда впереди показался Крит, – живописнейший из великих островов, с белыми слоистыми скалами, выступающими из синей воды, с горами и уютными бухточками, – Эльпида восторженно стиснула руку мужа. Даже черно-красные руины старинных дворцов служили украшением этому месту.

– Помнишь, Никострат, как ты подарил мне критского быка, которого я носила на шее? Вот он и привел нас сюда!

Никострат кивнул – зная, что с женщинами бесполезно спорить, когда они в таком настроении. Но его самого тоже очаровал этот остров.

– До весны и я не прочь пожить здесь. Но что же мы будем делать потом?

Эльпида только махнула рукой.

– Радуйся этому дню, милый, не так много нам выпадало подобных дней!

Корабль бросил якорь; Критобул подозвал лодочника, чтобы всем переправиться на берег. А когда Никострат с женой и детьми сели в лодку, Эльпида неожиданно вернулась к прерванному разговору.

– А весной, – гетера лукаво прищурила свои синие глаза, – весной ты можешь предложить свои умения одному из родосских правителей. Им постоянно нужны воины – охранять своих купцов… Работа непыльная, а платят хорошо.

Она высунула кончик языка и засмеялась, глядя на растерянного мужа. Никострат, конечно, был очень силен и столь же надежен – но вот неожиданных решений от него ждать не приходилось.

– Ты… Ты шутишь? – спросил спартанец.

Эльпида плеснула на него морской водой; а потом стала серьезной.

– Нисколько, милый. Тебе нужно будет что-то делать, чтобы жить, а сражаться ты умеешь лучше всего. И ты ведь не хотел бы утратить свои навыки, не правда ли?

– Я их наверняка утрачу, будучи наемником родосцев, – мрачно сказал муж.

Но он не возразил Эльпиде; и гетера поняла, что Никострат скоро согласится на это или что-нибудь похожее. Какой еще у них был выбор?

До весны они остались на Крите. За это время даже Фрина повеселела и немного воспряла духом, и они все вместе поразмыслили над своей судьбой. Эльпида, к удивлению и радости мужа, опять забеременела.

Это весьма встревожило Поликсену – Эльпиде было уже тридцать три года. Однако сама гетера оставалась спокойной: она казалась даже вдохновленной своим состоянием.

– Вот теперь нам откладывать нельзя, – заявила она мужу. – Поедем на Родос сейчас, пока я не отяжелела!

Они отправились сказать Поликсене.

Никострат с женой еще зимой делились с царицей своими планами; и тогда Поликсена не взволновалась. Наступление весны казалось таким далеким. А теперь… она посмотрела в глаза Никострату и Эльпиде, и вдруг осознала, что сейчас может распроститься с ними навсегда.

Никострат и его супруга переглянулись, видя лицо Поликсены; потом взялись за руки.

– Госпожа, мы хотели бы взять с собой Фрину, – вдруг сказала Эльпида. – Это было бы лучше всего для нее, ты не находишь? Такие женщины, как Фрина, все время нуждаются в опеке… и ее дети…

– Не многовато ли для вас? – усмехнулась Поликсена. – А меня, получается, вы бросите одну?

Супруги растерялись. До сих пор, сами не сознавая этого, младшие члены ее семьи смотрели на Поликсену как на существо, обладающее сверхчеловеческой силой, о чьих земных потребностях не нужно заботиться; ореол божественности, окружавший ее на троне, до сих пор не потускнел.

– Конечно, мы тебя не оставим, – первая взволнованно ответила Эльпида. – Мы не думали, что ты пожелаешь этого, госпожа, – но если ты хочешь…

Царица подняла руку.

– Я останусь на Крите, пока вы не напишете мне, как устроились на Родосе. Фрина и ее дети останутся со мной, а потом со мною и уедут.

– Но куда? – воскликнул Никострат.

Поликсена вздохнула и сложила руки на груди.

– В Египет. Лишь там мы можем получить прибежище… и там меня до сих пор ждут. Только люди этой страны обладают такой памятью и таким неистощимым терпением.

***

Фрина, конечно, подчинилась решению матери. Ей теперь было почти безразлично, где жить, – а Египет, во всяком случае, был ей не чужим.

– Только, если можно, поселимся где-нибудь на севере, хотя бы в Навкратисе, – попросила она. – Я не вынесу пустынной жары!

Поликсена посмотрела на выгоревшие добела волосы дочери, ее кожу, которая оставалась светлой, несмотря на солнце. Улыбнулась, погладив Фрину по руке.

– Я постараюсь устроить тебя с детьми в Навкратисе.

Насчет себя она промолчала… но Фрина всегда была сообразительной, и догадывалась сама. От этого зависело и все прочее.

Никострат с женой и детьми покинули Крит; и вскоре прислали Поликсене бодрое письмо, в котором говорили, что Никострат нашел себе место и они будут жить безбедно. Очевидно, тон этого письма задавала Эльпида. Но любовь сына Поликсена тоже ощущала в каждой строчке…

Утерев слезы, коринфянка написала детям длинный ответ. И, когда ушел корабль на Родос, она сама простилась с Критобулом и его семьей и ступила на борт судна, направлявшегося в Египет.

Они с Фриной, Хризаорой, Главком и двумя служанками свергнутой царицы спокойно прибыли в Навкратис и остановились в гостинице. Здесь все еще было довольно безопасно для женщин, даже одиноких. После недолгого отдыха Поликсена сказала Фрине, что ей нужно отправиться в Саис, в храм Нейт.

Писать верховному жрецу она опасалась, даже на священном языке египтян. Лучше всего было встретиться лично.

– Ты побудешь тут без меня, дорогая? – спросила она дочь.

Фрина понимающе кивнула.

– Да, мама. Только дай мне знать, когда… когда ты…

– Ну конечно, – сказала Поликсена.

Взяв с собой одну из своих девушек, Ианту, коринфянка поднялась по реке и до Саиса доехала в носилках. А потом, щедро заплатив носильщикам, отправилась в храм пешком, будто паломница. Свои черные волосы Поликсена опять распустила, прикрыв только легким покрывалом; на ней было белое платье, а глаза она подвела малахитом и сурьмой, как египтянка. Она так красила лицо очень давно – с самой юности. Казалось, этих долгих лет как не бывало: храм Нейт ничуть не изменился с того времени, когда Поликсена в последний раз посещала его.

Однако служителей, которые вышли встретить ее, коринфянка не помнила. Они держались очень высокомерно, пока Поликсена не заговорила с ними на языке Та-Кемет, попросив позвать верховного жреца. Она сказала, что давно знакома с ним; и понадеялась, что этот пост все еще занимает Ани.

Она сидела в отведенной ей келье, трепеща от волнения, как девушка; и наконец Ани явился к ней. Жрец постарел, высох от строгой жизни; но черные глаза его по-прежнему светились умом.

– Я знал, что это ты, госпожа, – сказал он по-египетски.

Поликсена встала и смущенно поклонилась.

– Божественный отец…

Ани остановил ее жестом.

– Мне ведомо, за чем ты явилась. Ты желаешь, чтобы я дал знать ему?

Поликсена кивнула, не поднимая глаз.

– Да. Если только он захочет меня видеть!

Ани улыбнулся.

– Он захочет. Он всегда ждал тебя.

Поликсена со служанкой на это время поселились при храме: и, несмотря на ожидание близкого будущего, эллинка ощущала умиротворение, которого не испытывала так долго.

Но когда Тураи впервые ступил на порог ее комнатки, Поликсена была потрясена. Этот человек, ее муж, стал совершенно ей чужим.

Теперь Тураи гладко брил голову, как жрец, и смуглая кожа его сделалась темно-бронзовой; на лице появились новые складки. И хотя тело его оставалось, как раньше, крепким, было ясно, что египтянин прожил целую жизнь вдали от нее.

Но, пока Тураи стоял и смотрел на нее, Поликсена ощущала, как между ними возрождаются понимание и чувство. Тураи улыбнулся: он вспомнил свою любовь… женщина, которую он знал, и эта новая слились для него в одну.

– Я не давал тебе развода, – сказал он на языке своей страны.

Поликсена покачала головой.

– Нет, – прошептала она, – не давал.

Она подошла к своему мужу, и он взял ее за руку. Поликсена прикрыла глаза, ощущая, как колотится сердце. Она знала, что этот человек до сих пор любил ее и сострадал ей, – но он заставит ее заплатить за все: за то, что он так долго любил ее, за то, что она так долго жила далеко от него и их сына и изменяла им обоим…

Но только не сейчас. Не сейчас.

Тураи погладил Поликсену по волосам и поцеловал в щеку.

– Теперь мы отправимся домой, сестра моя.

========== Эпилог ==========

Тураи все эти годы прожил на юге – вначале жил на острове Абу, близ храма Хнума и каменоломен Сиене, а потом перебрался в город Гебту, который греки назвали Коптосом. В этом городе, самом восточном из городов Та-Кемет, издревле сходились два важнейших торговых пути на восток – кочевники привозили мирру и другие ценнейшие благовония, черное дерево, слоновую кость, золото, драгоценные камни; а также рабов и животных: жирафов, павианов и леопардов для фараоновых зверинцев.

Больше года Тураи прослужил писцом и учетчиком при коптосском смотрителе караванных путей; а потом, когда этот важный чиновник заболел и умер, занял его место. Он не занимался хищениями и не брал больше того, что ему причиталось; однако столь превосходная должность уже принесла ему неплохое состояние.

Все это Поликсена узнала, пока они плыли на юг. В храм Нейт Тураи взял с собой сына, теперь уже пятилетнего, – и при первой встрече своей надменной отстраненностью Исидор напомнил эллинке жрецов великой богини.

Впрочем, Поликсену не удивило и даже почти не огорчило, что мальчик, видя ее, дичится и льнет к отцу, словно прося защиты от чужой женщины. У нее будет время, чтобы завоевать доверие и привязанность Исидора. Если только его отец ей это позволит.

Из храма Нейт Поликсена написала Фрине, сообщив, что на некоторое время уедет на юг: Фрина все поймет. Но надолго бросать дочь было нельзя. Когда Тураи рассказал жене о себе, Поликсена, в свою очередь, коротко посвятила его в свои обстоятельства.

Теперь она говорила по-гречески, и Тураи слушал, прикрыв глаза; как будто это была повесть о людях чужих племен, не имеющих к нему никакого отношения. Поликсена вдруг тревожно подумала, что египтянин мог за эти годы даже позабыть ее язык как варварский – и никто не вменил бы ему этого в вину. Это она приехала к своему мужу, покаянно склонив голову; и теперь он вез ее в древнейшую область своей страны, туда, где эллинских обычаев и самих эллинов никто не знал и не считался с ними…

Однако Тураи, выслушав рассказ супруги, ответил ей по-гречески – пусть и с затруднениями; его акцент стал значительно сильнее. Египтянин спросил, остались ли у нее с дочерью какие-нибудь ценности – или они уже все истратили.

Поликсена вспыхнула под пристальным взглядом черных глаз. Если бы она ответила утвердительно, Тураи согласился бы поддержать Фрину деньгами; но вот чего это стоило бы ей самой…

– Мы почти истратили персидское золото и серебро, но у меня с дочерью остались дорогие украшения, – со спокойным достоинством ответила поверженная царица. – Они на хранении в торговом доме, в Навкратисе.

И тут ей пришло в голову, как она могла бы распорядиться этим имуществом. Но теперь ей потребуются разрешение и поддержка мужа!

Тураи, не сводивший с нее глаз, кажется, догадался о ходе ее мыслей; и одобрительно кивнул. Хотя было непонятно, что именно он одобряет.

– Хорошо, – сказал египтянин. – Мы еще обсудим это, когда ты войдешь в мой дом.

Поликсена опустила голову.

– Я так устала сражаться, Тураи… я сражалась всю жизнь. Ты понимаешь?

Губы Тураи тронула улыбка.

– И теперь ты ищешь во мне прибежище для своего исстрадавшегося сердца?

Поликсена сокрушенно молчала; и наконец его взгляд смягчился. Придвинувшись к жене, египтянин обнял ее за плечи. Они сидели в каюте, укрывшись от солнца, – самому Тураи зной был не страшен, и Исидор рос таким же пустынножителем: сейчас мальчик оставался снаружи, занимая себя один, как привык.

В Коптосе Тураи нанял для жены с ее служанкой носилки: он сам и Исидор шагали снаружи и не испытывали никаких неудобств.

Увидев жилище египтянина, Поликсена вздохнула с облегчением. Белый глинобитный дом – сохраняющий прохладу в самую сильную жару и тепло в холодные ночи. Она вошла первой, сбросив с головы покрывало, и Тураи услышал ее радостные восклицания:

– Как ты хорошо здесь все устроил! Лучше, чем в нашем доме в Дельте!

Коринфянка осеклась, обернувшись к мужу. Но лицо его не изменило выражения.

– Можешь лечь поспать, – предложил он.

Поликсена улыбнулась.

– С радостью.

Она распустила узел волос на затылке и легла на кровать в гостевой комнате. Поликсена крепко уснула и уже не ощутила, как египтянин вошел и сел рядом, любуясь ею и улыбаясь с горечью.

Проснувшись через пару часов, Поликсена с помощью служанки совершила омовение и присоединилась к Тураи и Исидору за ужином. После этого Тураи отправил мальчика спать.

Они с Поликсеной долго сидели в молчании, при свете единственной алебастровой лампы… а потом египтянин вдруг произнес:

– Если ты не слишком утомилась, можешь рассказать мне о своем правлении, царица. Чтобы я дополнил мои записки, которые сохраняются в храме Нейт. Я привык работать поздно.

Поликсена удивленно взглянула на него… и поняла, что на этот час опять стала для мужа чужеземной царицей, чьи деяния и промахи он готовился запечатлеть для потомков.

– Хорошо, – согласилась эллинка. – Только мой рассказ будет длинным – не на один вечер и не на два…

Тураи улыбнулся.

– Нам некуда спешить.

Это было очень странное переживание – Поликсена, устроившись на подушках на полу, пересказывала египтянину свою жизнь на ионийском престоле и словно бы опять переносилась в прошлое… но на все отныне взирала чужими глазами: глазами Тураи. Муж записывал ее историю иератическими знаками с удивительной беглостью, не делая никаких исправлений, – сразу на папирус. Поликсена поведала почти обо всем… упомянула и Гобарта, однако не сказала, что этот перс был ее любовником.

Наверняка о Гобарте Тураи слышал сам; но это дело доносчиков. О Делии ее супруг мог и вовсе ничего не знать.

Однажды прервавшись, египтянин посмотрел на нее в упор, улыбаясь с насмешкой и с полным пониманием; но ничего не сказал. А потом вдруг перевел взгляд на дверь.

Оказалось, что Исидор стоит там и внимает рассказу Поликсены, весь превратившись в слух. Тураи поманил его, и мальчик подошел.

– Он неплохо говорит на вашем языке, – объяснил египтянин жене. А потом снова повернулся к Исидору.

– Послушай, что рассказывает твоя госпожа мать, – все это правда, которая лучше, чем сказки. Ты позволишь ему остаться, сестра моя?

Поликсена кивнула.

– Конечно, пусть слушает.

Однако она уже устала, и Тураи тоже. Поработав еще немного, Тураи отослал сына, и они с Поликсеной разошлись спать. Поликсена со служанкой заняли гостевую комнату.

На другой день Тураи понадобилось уйти по делам, и Поликсена на весь день осталась одна: она знакомилась с домом и отдыхала. А вечером египтянин вернулся, и царица продолжила диктовать. И опять Исидор пришел слушать, хотя в другое время к ней не приближался.

Еще два дня прошли таким же образом; и на четвертую ночь Поликсена вернулась на ложе своего мужа. Это была нелегкая близость, полная тяжелых и сильных воспоминаний, встававших между ними. Но в глазах Тураи Поликсена прочитала, что она все еще прекрасна и желанна для него, и это принесло ей утешение.

Спустя несколько дней Поликсена попросила разрешения съездить в Навкратис – помочь дочери. Она уже знала, как: ей следовало купить долю в вавилонском торговом доме, чтобы Фрина и ее дети могли потом получать пожизненный доход от путешествий. Однако, рассказывая об этом мужу, Поликсена поняла, что не сможет совершить такую сделку сама: тем более, что Навкратис оставался греческим городом в Египте, где права мужа были гораздо больше.

– Я поеду с тобой, – сказал Тураи. – Я помогу тебе составить договор как полагается.

В конце концов, они решили, что долю в торговом доме купит он, однако на папирусе будет прописано, что две трети дохода пойдут Фрине. Остальное должно было идти Поликсене в качестве содержания: по справедливости и чтобы не унизить ее царского достоинства.

***

С Манушем из Ионии бежал и Менекрат – художник со своей большой семьей окончательно осел в Персеполе.

В этом же году персы вернулись в Ионию и вновь полностью подчинили ее – с еще большей, чем прежде, жестокостью.

Мелос был в числе тех, кто сражался за свободу: когда война разделила его и его семью, иониец остался на родине и примкнул к мятежникам-северянам. Он дрался вместе с ними против новых захватчиков, которых наслал на Ионию Дарий; и был тяжело ранен, и много дней находился между жизнью и смертью. Однако Мелосу удалось разузнать, куда бежала Поликсена, – и следующей весной он приехал в Навкратис.

Мелос забрал Фрину и детей на Хиос. Так порвались последние нити, связывавшие коринфянку с соплеменниками. Египет стал местом упокоения всех ее начинаний.

Никострат и Эльпида, однако, писали ей. Поликсена узнала, что у Эльпиды родился еще один сын, здоровый и сильный, которого назвали Лаконик; три года он рос вместе с родителями на Родосе, а потом Никострат случайно повстречал в городе Линде Калликсена, изгнанного афинского флотоводца. По просьбе Никострата афинянин отвез мальчика в Спарту и убедил эфоров и царя взять его на воспитание…

Наверное, это было жестоко, – так обойтись со своим младшим ребенком; но Поликсене трудно было судить Никострата, помня обо всех пережитых им испытаниях и разочарованиях. Теперь Никострат и Эльпида ездили навещать своего сына в Лакедемон. И он уже знал, кто его главный враг, с которым ему предстоит сражаться.

Лаконик пережил отца и мать – и в возрасте восемнадцати лет погиб при Фермопилах, сражаясь против полчищ Ксеркса, преемника Дария.

Питфей, хромой сын Эльпиды, стал музыкантом: мать всячески поощряла в нем эти склонности, однажды заметив их. Питфей искусно играл на разных инструментах и прекрасно пел; но, заметив, что отец стыдится его теперь еще больше, он в возрасте четырнадцати лет оставил семью и начал зарабатывать на жизнь, выступая на пирах богатых родосцев. Они не знали, кто его родители, и никто даже не подозревал, что этот увечный юный сказитель, кифаред и флейтист – внук ионийской царицы.

Поликсена прожила после возвращения в Египет еще одиннадцать лет. Она никогда больше не покидала этой земли, и, казалось, даже не испытывала такого желания. Дважды к ней в Навкратис приезжали Никострат и Эльпида; но Фрина, хотя и прислала несколько писем, не навестила ни разу. Больше эллинка не встречалась со старшими детьми.

Поликсена скончалась в Коптосе, в доме мужа, – и через двадцать дней, пока тело супруги еще бальзамировалось, Тураи тоже угас и умер: как будто Поликсена позвала его за собой. Их похоронили рядом, в местном некрополе.

Через три года Исидор, единственный сын Тураи, взявший в руки все дела отца, добился того, что его родителей перезахоронили на острове Пилак – подле царицы Нитетис и ее мужа Уджагорресента. В храмовых надписях их имена были увековечены рядом, и в молебнах жрецов звучали наравне.