Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 97 страниц)
Все поняв, товарищи в ужасе застыли. Но тут посланница государыни прикрикнула на них:
– Скорее! Вы хотите, чтобы вас поймали? Я покажу, куда вам идти, для вас снаружи приготовлены лошади и проводники!
Сомневаться было некогда. Тураи кивнул другу:
– Давай быстрее, экуеша!
Они похватали свои пожитки; Менекрат успел сунуть в заплечную сумку сверток с золотом. Артонида, подбежав к двери, делала им знаки рукой:
– Быстрее, быстрее!
Они выскользнули в коридор следом за персиянкой. Девушка поспешила вперед: в переходах горели светильники, но им пришлось избегать света. Артонида отыскивала для эллина и египтянина дорогу в обход и стражей, и стенных факелов.
Толкнув какую-то неприметную дверь в стене, служанка Атоссы остановилась. Из-за двери пахнуло сыростью и железом.
– Пройдите до конца коридора, там выход наружу. Мне дальше нельзя с вами, – сказала персиянка, отступая.
Она поправила косы.
– Да хранит вас единый бог.
– Тебя тоже, – откликнулся Менекрат, полностью понявший это последнее пожелание.
Художника в этот миг переполняла благодарность к своей спасительнице и к мудрой супруге Дария.
Робко улыбнувшись, Артонида растворилась в темноте.
Товарищи быстро шагнули в дверь. Тураи тут же захлопнул ее: они оказались в темноте.
– Стой, – громко прошептал египтянин скульптору, который уже направился дальше. Менекрат остановился.
– Что такое?..
Привыкнув к темноте, они видели, как блестят белки глаз друг друга. Египтянин различил, как отсвечивает на плече художника серебряная фибула с изображением оскаленной львиной морды.
– Это может быть ловушка, – сказал Тураи.
– О чем ты говоришь? – спросил Менекрат.
Тураи улыбнулся в темноте. Потом придвинулся ближе.
– Может быть, царица Атосса в самом деле задумала сотворить с тобой все то, о чем говорила ее служанка, – изувечить, чтобы ты не смог показаться перед сородичами. Едва ли Атосса хочет, чтобы ты повторил свое свершение, – сказал бывший жрец. – А вину свалит на этого великого евнуха или кого-нибудь еще, кого хочет подставить…
У милетца округлились глаза.
– Что же тогда делать?
Тураи усмехнулся.
– Теперь – ничего. Не возвращаться же! Но ты предупрежден.
Менекрат пошарил у себя под плащом: у него на поясе был нож, у Тураи тоже… но сумеют ли они воспользоваться оружием в драке, да еще и ночью?.. Художнику никогда в жизни не приходилось этого делать!
Тураи откачнулся от стены напротив. Друзья увидели, что в конце коридорчика обозначились очертания полукруглой наружной двери: стало видно, как поблескивает ее железная оковка.
– Вышел месяц… Хорошо, – прошептал египтянин.
Он нашарил свой нож; потом кивнул.
– Не отставай.
Товарищи быстро дошли до конца коридора. Египтянин приналег на дверь – она не подавалась: скульптору неожиданно стало страшно, что та не откроется.
Но тут дверь скрипнула и распахнулась: очевидно, заклинило от сырости. Эллин и египтянин вышли, и их обдало холодом и запахом навоза. Этот запах в Персии проникал повсюду.
Какое-то время оба постояли, озираясь. Они оказались, очевидно, в одном из внутренних дворов сузского дворца: высокие кирпичные стены загораживали весь обзор, а справа зияла арка… С этой же стороны друзья внезапно увидели движение.
Менекрат уже без колебаний схватился за оружие. Но тут оказавшийся перед ними чернобородый человек проговорил по-гречески, почти правильно:
– Я прислан за вами… Вон лошади! Идемте!
Незнакомец был рослый, в длинной темной рубахе, головном платке и штанах – очевидно, перс.
Менекрат и его помощники пошли туда, куда этот человек манил их: под аркой обозначились силуэты еще двоих, державших под уздцы коней.
Все вскочили на лошадей. Проводник-перс воскликнул тоже по-гречески:
– Не отставать!
Он показал вперед, под арку – а потом, пригнувшись к конской шее, ударил лошадь пятками. Менекрат оказался между персами и Тураи, который скакал последним: слуга Нитетис нарочно пропустил художника вперед, чтобы не потерять его. И именно грека следовало охранять!
Они скакали какое-то время – Менекрат почти ничего не разбирал вокруг: ему казалось, что зубчатые стены нависают со всех сторон и опрокидываются на него, и он едва находил в себе силы следить за своими спутниками и не отставать. А потом эллин словно бы услышал встречный топот копыт… Им перерезали дорогу!..
– Сюда! – крикнул проводник-перс.
Он резко вильнул вправо; остальные устремились за ним, но их уже окружали. Конь Менекрата завертелся на месте с громким ржанием. И тут скульптор почувствовал, как его ухватили за шиворот, за плащ, и тянут вниз.
– На помощь!.. – крикнул иониец. Он наугад попытался ударить кулаком, но промазал; ударил локтем и попал в мягкое тело. Кто-то взвыл от боли и ярости; а потом эллина пребольно ухватили за волосы, запрокинув ему голову. Свет месяца ослепил его: эллин почувствовал, что падает с коня.
“Неужели все?..” – успел подумать Менекрат. А потом его ударили по затылку, и он лишился чувств.
Тураи услышал крики своего товарища и его врагов; понял, что те одолевают. Нападавших было едва ли не десятеро! Но египтянин и еще один его спутник, из присланных провожатых, успели отпрянуть в сторону. Они увидели, как сверкают клинки…
– Бежим! – крикнул Тураи перс.
Все равно они уже ничего не могли сделать.
Тураи не раздумывая поскакал за своим спутником. Они какое-то время мчались без оглядки; проскочили еще одну арку, а потом перс остановил коня у высокой внешней стены. Египтянин увидел, что он, свесившись с коня, говорит со стражниками – “бессмертными” воинами Атоссы.
Те выслушали, затем завозились у низкой железной двери. Еще немного – и дверь отворилась. Путь на свободу был открыт!
Спешившись, Тураи и его провожатый вышли наружу и вывели коней. Дверь за ними закрылась, лязгнул засов.
Они стояли на улице, вдоль которой тянулись глухие глинобитные дома. Перс сделал знак Тураи, и они прошли еще немного вперед, завернув в какой-то проулок.
Там египтянин дал волю отчаянию.
– Мы бросили его!..
– Ничего нельзя было сделать, – ответил перс. – Остальные или мертвы, или умирают… И ты уже ничего не узнаешь о своем друге, пока те, кто его похитил, не захотят показать его, – сочувственно прибавил он.
Тураи поднял голову и всмотрелся в азиата. А если это тоже наемный убийца, подосланный великой царицей?..
– Ты выведешь меня отсюда? – угрюмо спросил слуга Нитетис.
Этот перс, кто бы он ни был, говорил правду: сейчас Тураи уже ничем не сможет помочь своему несчастному экуеша. Только известить о его судьбе кого следует!
– Я тебе помогу, затем я и прислан, – сказал перс. – А потом дам знать великой царице Атоссе! Нужно поспешить: может быть, царица еще успеет разыскать злодеев, – прибавил он.
Тураи помедлил пару мгновений; потом кивнул.
– Идем скорее, – мрачно сказал он.
========== Глава 94 ==========
Калликсен, младший сын афинянина Пифона, по-прежнему выходил в море – он возмужал, окреп в борьбе с бурями; и походил на гражданина Афин куда меньше старших братьев. Найдя себе невесту на острове Хиос, молодой моряк сделался частым гостем островов Эгейского моря, умом устремляясь на восток – в Азию и Египет. Правда, такие дальние плавания, из Аттики в Египет и азиатскую Элладу, совершались нечасто. Афиняне разбогатели, укрепив связи с внешним миром и расширив свою торговлю; но по-прежнему берегли свои корабли, которых настроили все еще очень мало.
Когда выдался случай опять отправиться в Ионию, Калликсен вызвался в числе первых: хотя его молодая жена ждала ребенка. Но она давно смирилась с участью жены моряка. Хорошо было хотя бы то, что муж любил ее и не забывал в своих плаваниях, всегда привозя подарки!
Калликсену же очень хотелось побывать в Милете и повидать Аристодема. Новости из Ионии редко достигали Афин: это не были новости такого мирового значения, как известия о продвижении персов и завоеваниях Дария. Все знали, что Иония подчинилась Персии, – и этого было довольно.
Но только не Калликсену: младший сын Пифона жаждал узнать, как эллины могут жить, смешавшись с персами, и как так может жить его брат.
В этот раз афинские корабли отправлялись на Самос; а оттуда, продав и закупив нужные товары, должны были плыть дальше на восток – в Малую Азию, прямо в Милет.
Калликсен стоял на носу передового судна, до рези в глазах вглядываясь в жаркую белую даль. Золотые, как у всех четверых братьев, волосы моряка выгорели до белизны; его плечи раздались, а на гладком, как у касатки, загорелом теле появились первые боевые отметины. Калликсен мог бы назвать их боевыми, хотя все еще не побывал ни в одном морском сражении: но теперь уже не так рвался к этому, как прежде, юношеские мечты развеялись. Калликсен сейчас выглядел и ощущал себя старше своих двадцати лет.
И он понял, что действительность может быть богаче и потрясать более любой древней героики. Калликсен снова и снова пытался представить себе скорую встречу с братом… и не мог.
Захочет ли Аристодем видеть Калликсена после того, как они так разругались тогда, в Навкратисе? Конечно, прошло уже пять лет: но за это время могло возникнуть бесчисленное множество поводов к новым ссорам!
Калликсен глубоко вздохнул и покинул свое место: пошел просить у начальника корабля разрешения повидаться с братом. Потом, когда они причалят, может возникнуть много трудностей с персами, и всем станет не до него. Конечно, на Самосе они хорошо объяснились с персами и сделали все, что хотели; но от азиатов никогда не знаешь, чего ждать.
В порту афиняне не увидели персов вовсе. Их приветствовали и досмотр кораблей проводили ионийцы – эллины; но в разговорах с милетцами Калликсен неожиданно услышал такое, что вмиг заставило его забыть обо всех азиатах.
– Царица Поликсена? Вас прислала царица? – переспросил он молодого приветливого матроса из тех, которые помогали им с разгрузкой. – Почему не сам сатрап?
Матрос остановился, держа на плече мешок с зерном. Он перестал улыбаться, посмотрев Калликсену в глаза.
– Наш сатрап, царевич Филомен, погиб еще зимой. Он пал в бою с разбойниками, которые явились из Эолии. Теперь нами правит его сестра Поликсена.
Иониец улыбнулся, откинув волосы со лба.
– Мы зовем ее своей царицей.
– Женщина? Поликсена?.. – прошептал Калликсен, пытаясь осознать услышанное. – А как же муж Поликсены? – вскричал он, пораженный внезапным ужасом, точно его ударили ножом под лопатку.
– Он тоже погиб, – ответил иониец, который теперь всматривался в гостя с подозрением. – А кто ты такой, что пристаешь ко мне с расспросами?
Калликсен закрыл лицо руками. Мешок с затхлым зерном из трюма свалился с его плеча, а он даже не почувствовал.
– Я брат Аристодема, мужа вашей царицы, – едва слышно ответил молодой афинянин. Он боялся осмыслить – что на самом деле означают эти вести о воцарении Поликсены и кто поддерживает вдову его брата…
Отняв ладони от лица, Калликсен посмотрел на ошарашенного ионийца.
– Ты можешь дать знать своей госпоже, что здесь Калликсен, брат Аристодема? Так и скажите ей!
– Хорошо, – с запинкой ответил матрос. Как видно, он и сам увидел сходство молодого белокурого афинянина с покойным мужем Поликсены. – Я передам царице, что ты здесь, но не знаю, примет ли она тебя! – воскликнул иониец, на всякий случай отступая от гостя.
Калликсен невесело рассмеялся.
– Думаю, что примет.
Он посмотрел, как иониец убежал, скрывшись в толпе других рабочих и матросов, суетящихся в порту; а потом низко опустил голову. К горлу Калликсена подступили слезы, а глаза застил гнев… Царица Ионии! Нетрудно догадаться, перед кем Поликсена преклонилась, чтобы добиться такой высокой власти! А может, она сама…
– Нет, невозможно, – прошептал молодой афинянин, потряся головой.
Он, конечно, знал о коварстве женщин: но в такую низость со стороны жены своего брата поверить не мог. Пусть даже Поликсена из Коринфа царской крови – и, как видно, всю жизнь дожидалась своего часа!
Калликсен не сознавал, сколько времени простоял на одном месте, не чувствуя ни горячего песка под ногами, ни солнца, палившего голую спину. Он очнулся, когда его громко позвали по имени.
Давешний иониец стоял рядом с ним, радостно улыбаясь: как видно, гордый выполненным поручением. А за спиной этого матроса сдерживали коней несколько всадников – тоже все ионийцы, хотя не все были черными. Тот, что во главе отряда, был рыжий и веснушчатый, и, по-видимому, недюжинной силы.
– Эй, юноша! – сказал этот иониец Калликсену. Он и обратился к афинянину вначале. – Поезжай с нами, царица прислала нас за тобой!
– Я не…
Калликсен осекся: рядом с этими воинами он и вправду выглядел мальчиком. А отказаться он, конечно, права не имел: что бы ни думал о теперешней царице Ионии и ее посланниках.
– Эта лошадь для тебя, – начальник отряда похлопал по боку кобылку, которую один из воинов царицы вел в поводу. – Умеешь ездить верхом?
– Да, – зло буркнул Калликсен. Он покраснел, подумав, что ведет себя как в пятнадцать лет, когда впервые предстал перед этой коринфянкой. А, да теперь все равно!..
– Скажите нашему полемарху, что я уехал во дворец, – попросил Калликсен, когда взобрался на коня. – И пусть подберут мой ячмень!
– Конечно, все будет сделано, – невозмутимо ответил рыжий иониец, к которому брат Аристодема уже начал чувствовать ненависть. Иониец прищелкнул языком, понукая своего коня; и всадники тронули лошадей.
Калликсен после многих недель плавания сидел на лошади неловко – он и ходил по суше неловко, враскачку; но молодой афинянин был слишком горд, чтобы попросить своих охранников придержать коней. Впрочем, рыжий начальник отряда и сам был внимателен к нему, заметив, как Калликсен держится верхом.
Они въехали на холм – и еще до того, как перед ними открылись ворота царского сада, молодой моряк увидел, в каком дворце живет и царствует Поликсена.
– Ничего себе! – вырвалось у него совершенно по-детски.
Начальник отряда снисходительно усмехнулся, покосившись на гостя.
– Погоди – вот полюбуешься на дворец поближе. Его выстроил брат нашей госпожи… и сравнения нет с тем, что тут было прежде!
Калликсен насупился и замолчал. Он вдруг осознал, что почти совсем гол, кроме набедренной повязки и сандалий: даже не вспомнил о том, чтобы привести себя в порядок, когда воины позвали его с собой. Как станет эта женщина смотреть на него!..
А когда им открыли ворота, афинянин ощутил себя несказанно униженным. Ворота охраняли персы в вороненых панцирях, изузоренных золотом, в дорогих штанах и подкованных остроносых сапогах, – и эти люди, хотя и не выказали удивления при виде такого гостя, посмотрели на него точно на попрошайку, которого почему-то удостоил вниманием государь.
Калликсен проехал, ощутив невольную благодарность к ионийцам, которые прикрывали его от взглядов азиатов.
Они немного проскакали вперед по главной аллее; и тогда начальник отряда остановился. – Слезай, дальше мы пойдем… – начал он и осекся.
Навстречу им скакала женщина на черном коне – женщина с развевающимися черными волосами, которую сопровождал отряд из греков и персов.
Рыжий иониец поспешно спрыгнул с коня.
– Царица!..
Женщина спешилась с такой же ловкостью и скоростью, как и встречающий ее воин. Он махнула рукой оторопевшему Калликсену.
– Иди сюда!
Молодой моряк неловко спустился на землю. А царица Ионии, словно только того и ждала, подала ему длинный темный плащ, который везла перекинутым через спину своей лошади.
– Прикройся, – велела она. – Ты дрожишь, – прибавила Поликсена тихо.
Калликсен послушался ее прежде, чем понял, что делает. Закутавшись в пожалованный плащ, молодой афинянин, конечно, уже не мог отвергнуть его; и почувствовал себя значительно лучше, прикрывшись от глаз азиатов. К тому же, в садовой тени Калликсен продрог.
Подняв глаза на вдову своего брата, он словно впервые в жизни увидел ее – или увидел ее по-настоящему. Пять лет назад, в Навкратисе, овеянная дымкой его грез, Поликсена казалась ему похожей на колхидянку Медею. Он подумал вдруг, что и теперь Поликсена похожа на черную, как ворона, Медею: испытавшую несчастья, которые иссушили и озлобили эту колдунью.
Поликсена не состарилась – она была по-прежнему сильной и статной… но в ней появилась какая-то новая сила и стать. В уголках подведенных черным глаз и у рта появились тонкие морщинки, в распущенных по плечам волосах седина. Шея ее по-прежнему гордо держала голову… но в глазах и изгибе губ была теперь не то надменность, не то брезгливость.
“Настоящая царица”, – подумал Калликсен.
А потом он сказал невпопад:
– А почему ты так одета?
На коринфянке были сейчас темные персидские штаны и такой же кафтан, на плечах – тяжелый плащ, расшитый кружочками золота. “Можно ли задавать такие вопросы?” – невольно спохватился афинянин; но Поликсена спокойно и немного презрительно улыбнулась.
– Я так одеваюсь, когда езжу верхом. А мне часто приходится это делать!
Потом она кивнула гостю:
– Идем.
Оглянувшись на своих ионийцев, Поликсена прибавила:
– Все садитесь на коней, до дворца мы доедем верхом!
И первая вскочила на своего черного скакуна: Калликсен снова изумился ее ловкости и посадке.
Они довольно долго скакали по извилистым дорожкам, между цветников, пестревших, казалось, дарами со всей Азии. Персидские цари любили устраивать у себя такие сады, вспомнилось Калликсену слышанное от кого-то.
Царица и ее свита придержали коней перед самым дворцом. Калликсен бросил взгляд наверх: на балконе ему почудилась словно бы другая женская фигура, сверкающая золотыми подвесками в волосах… но он тут же опустил взгляд. Некогда любопытствовать; да и нельзя.
Калликсен плотнее запахнул плащ. Стараясь не смотреть по сторонам, он пошел туда, куда ему указывали: по длинному темному коридору, на стенах которого были безобразно нарисованы охрой и сажей какие-то мифологические картины, потом вверх по лестнице… гость вдруг понял, что его сопровождают только сама царица и двое ее персов.
Поликсена остановилась, когда они вошли в широкий длинный зал с полом, расчерченным черными и белыми клетками. Зал имел выход на террасу, а посреди него был устроен фонтан на квадратном постаменте.
– Садись, – хозяйка показала Калликсену на мягкую кушетку.
Молодой человек сел, стиснув руки под своим плащом. Пока он смотрел на царицу, у него вдруг вылетело из головы все, что он намеревался сказать.
Поликсена опустилась напротив афинянина, в кресло. Царица улыбнулась ему: радушно и немного устало.
– Я рада тебя видеть.
Калликсен поднял голову, посмотрел в темные глаза этой прислужницы персов… и плчувствовал, как к нему возвращаются и гневная речь, и вдохновение. Он открыл рот.
– Как ты могла?
Поликсена неподвижно смотрела на брата Аристодема.
– Что могла? – спросила она.
– Все это!..
Калликсен вскочил.
– Персы… Ты в персидском платье, и служишь…
Поликсена откинулась на спинку кресла.
– Я служу Ионии, и всем эллинам, – сказала она.
Помолчала, оглядывая своего собеседника. А потом поднялась с места, высокая и грозная.
– Или, может быть, ты смеешь меня обвинять в том, что я лишилась мужа… и брата? Так, афинянин?..
Калликсен несколько мгновений смотрел на побледневшую царицу.
– Нет, конечно, – сказал он наконец. – Нет! Прости меня!
Поликсена усмехнулась.
– Садись.
Молодой моряк опять сел.
После стыда за себя и сочувствия, испытанного к этой женщине, он опять ощутил, как им завладевает собственное горе… и ярость. Вот он уже и извиняется! За то, что у него убили брата: за то, что вдова его брата правит на этой земле с изволения Дария!..
Калликсен посмотрел на хозяйку.
– Но я не понимаю, – проговорил младший брат Аристодема с горьким недоумением.
Поликсена посмотрела в его чистые голубые глаза.
– И не поймешь, я думаю, пока не испытаешь все то, что я, – заметила царица. Она так и осталась стоять напротив гостя.
Потом она прибавила:
– Сейчас тебе дадут поесть и помыться. Или будешь мыться сначала?
Видя лицо Калликсена, коринфянка произнесла:
– Ты уже был моим гостем однажды. Что же изменилось?
– Многое изменилось! – запальчиво воскликнул Калликсен. Он опять ощутил себя как тот пятнадцатилетний мальчик.
– Да, многое, – задумчиво сказала Поликсена. – Тогда я не могла тебе приказывать; а теперь я это могу.
И закончила:
– Ты задержишься у меня, это приказ.
Сын Пифона понял, что выбора у него нет. Он встал и поклонился.
– Как тебе угодно.
Царица улыбнулась уже приветливо.
– Пока ты моешься с дороги и ешь, я тоже приготовлюсь.
Когда Калликсен вернулся в зал с фонтаном, царица Ионии уже ждала его. На ней был эллинский – ионический, складчатый, хитон из золотистой ткани и пеплос, шафранный с красной узорной каймой. Черные волосы по-прежнему оставались распущенными: как у лакедемонянки или персиянки, снявшей покрывало.
Поликсена улыбнулась ему, и гость вздрогнул, увидев, что глаза ее подведены на египетский манер – удлинены черным до висков, а на веках золотая пудра.
– У меня редко бывают афиняне, – сказала хозяйка, кивком приглашая молодого моряка сесть. Ее улыбка погасла, а в выражении опять проскользнула не то усталость, не то надменная брезгливость. – Думаю, мы с тобой побеседуем к обоюдной пользе.
========== Глава 95 ==========
Калликсен сидел после слов царицы в напряжении, точно на допросе у врага… он смотрел на жену брата, приказавшую ему остаться, почти как на врага; но она не стала выспрашивать у молодого моряка ничего, что бы показалось ему подозрительным. И вообще почти ничего не спрашивала: Поликсена сама рассказывала о подвластной ей земле, да так, что афинянин невольно заслушался. Она упоминала и брата, но не слишком часто, чтобы растравить душу гостю.
Зато Калликсен, всегда болезненно чуткий к несправедливости и подлости, а сейчас – особенно, ощутил любовь, которую Аристодем и коринфянка питали друг к другу. Он вторично устыдился себя.
Да, теперь ионийцы жили под персами: но как мог он судить их, совсем не зная?
– А что сейчас твои старшие братья в Афинах? – вдруг спросила гостя царица. – Аристон и Хилон? Здоровы ли их семьи?
Это был едва ли не первый вопрос, который Поликсена задала ему: и Калликсен ответил без раздумий. Он улыбнулся собеседнице, хотя и ощущал тяжесть на сердце.
– С братьями все хорошо, они здоровы. У Хилона недавно умерла дочь-младенец… но Хилон почти не огорчился, у них с Алексией уже есть сын, а скоро будет еще ребенок.
Тут Калликсен замолчал. Он понял, как сказанное им должно было прозвучать для женщины.
– Прости, царица, – молодой афинянин извинился улыбкой. – Я не должен был говорить так о детях!
– Ничего, – Поликсена смотрела на него совершенно спокойно и даже с каким-то удовлетворением. – Я люблю слышать от людей правду! А правда всегда выскакивает скорее обдуманной лжи!
Калликсену неожиданно снова стало неуютно. Но прежде, чем гость опять ощетинился, царица спросила:
– А что же бедняжка Меланиппа? Сколько у нее сейчас детей?
Калликсен не сразу вспомнил, что речь идет о лемниянке – жене Аристона. А когда вспомнил, поспешил заверить хозяйку, что все дети Меланиппы живы и здоровы. У нее сейчас было трое, двое – сыновья.
Поликсена пригубила свое вино, глядя в сторону. Гость успел поужинать: и сейчас для них приготовили только вино с водой и легкие закуски.
– У меня только двое детей… Вот видишь, – неожиданно произнесла царица. – Видишь, сколько труда женщина кладет даже на одного ребенка? А мужчины затевают войны, в которых убивают без счета сыновей других матерей! И по каким мелким поводам народы воюют!
Смущенный афинянин кивнул. Он понял, что Поликсена подразумевает: женщина на троне, конечно, будет всеми силами стремиться хранить мир. “Но если все войны прекратятся – мужчины перестанут быть мужчинами”, – тут же подумал Калликсен.
Однако у власти всегда будет слишком много мужчин, чтобы угроза всеобщего мира когда-нибудь претворилась в жизнь.
Взглянув на царицу, молодой моряк понял, что ей не нужно говорить ничего из этого: Поликсена была слишком умна. Он неожиданно ощутил восхищение этой женщиной… сродни тому, что испытывал его мертвый брат, но еще больше: как восхищает незнакомое. Афинянину захотелось выпить за хозяйку дворца, в котором он находился, и он поднял свой килик*.
Калликсен вначале опасался что-нибудь пить у этой госпожи, но его опасения оказались напрасны: даже после многих недель на одной воде превосходное чистое вино Поликсены только слегка опьянило его.
– За тебя, госпожа, – сказал молодой моряк. – И за Ионию!
Поликсена слегка склонила голову, пригубив свое вино.
– Ты горяч, но ты воспитан, – сказала она. – Благодарю тебя.
Глядя на эту женщину, глядя в ее знающие темные глаза, на изгиб ее шеи и плеч, он ощутил… Калликсен не смел опустить глаза ниже, но ему вдруг ужасно захотелось этого. Чтобы скрыть внезапное мучительное неудобство, молодой моряк кашлянул и отодвинулся. Он порадовался, что ему здесь дали хитон, чтобы прикрыться.
– А разве ты не будешь говорить со мной о цели нашего прибытия? О наших товарах? – спросил он.
Поликсена рассмеялась; но это сейчас нисколько не показалось гостю обидным. Он только жадно смотрел на ее красный рот.
– Опись ваших товаров мне уже предоставили, – сказала Поликсена. – И говорить о них я буду с твоим полемархом. Хорошо, что вы привезли коринфскую бронзу… хотя ничего такого, без чего мы не могли бы обойтись, – заметила царица вполголоса, словно бы обращаясь к самой себе.
Она посмотрела в голубые глаза моряка.
– Ты же находишься у меня как гость. И тебе, кажется, время отдохнуть.
Калликсен поспешно кивнул и встал, радуясь, что в зале полумрак. Хотя эта женщина, наверное, догадывалась: с ее опытом…
– Можно мне пойти спать, госпожа? – спросил он.
Поликсена молча кивнула, слегка улыбаясь. Она жестом подозвала к себе стражника-перса, который стоял в стороне, почти слившись с тенями; и приказала ему что-то на персидском. Тот молча поклонился. Видно было, что этот азиат горд своей службой и дорожит ею.
– Видарна проводит тебя в гостевую комнату, – сказала царица афинянину.
Калликсен поклонился. Пока он смотрел на перса и слушал, как Поликсена объясняется со своим стражником, его возбуждение почти прошло; и неловкость тоже. Но теперь явилась неловкость другого рода. Гостю захотелось поскорее остаться одному.
Он обрадовался, что его не пригласили снова мыться, – прикосновения других людей, здешних слуг, сейчас были бы нестерпимы. Но оказаться в настоящей постели было блаженством.
Некоторое время, лежа и глядя в высокий расписной потолок, Калликсен вспоминал свою жену и думал о будущем ребенке. Потом вспомнил мать – Каллирою с Коса, подарившую ему и братьям золотые волосы: мать, всегда с такой надеждой смотревшую на младшего сына. Калликсен улыбался, думая о доме и любимых людях.
Потом он вспомнил Аристодема и шепотом пообещал принести за него жертву Аиду. Но печаль, которую принесли мысли о брате, не захватила Калликсена… этот философ на самом деле никогда не был близок своим братьям.
Когда Калликсен заснул, он увидел молодую вдову Аристодема – царицу Ионии. Она этим вечером совсем не походила на вдову.
На другой день гость проснулся поздно, но чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Светловолосый, как он сам, раб-иониец сказал, что царица сейчас занята – а пока Калликсен может погулять по дворцу и выйти в сад.
Умывшись и поев с помощью приставленного к нему слуги, Калликсен, в сопровождении этого самого раба, бродил по дворцу и саду несколько часов… он безмолвно восхищался всем, и даже присутствие персов уже почти не коробило молодого моряка. Персы умели нести свою службу почти незаметно. Иногда Калликсен спрашивал раба о том, что попадалось ему на глаза: и иониец отвечал, почтительно и толково, хотя не вдаваясь в подробности.
Потом молодой афинянин вкусно пообедал и поспал днем; он спросил, можно ли ему прогуляться по городу, – и, к своему удивлению, получил согласие.
К нему только приставили двоих воинов-ионийцев. Но Калликсен уже почти не чувствовал себя пленником.
Он побродил по Милету и восхитился его садами и статуями. Калликсен заметил своеобразие ионийской скульптуры и спросил себя: а не заслуга ли это покойного Филомена?
Можно будет спросить у его сестры…
Царица вышла к Калликсену только вечером. Она опять приняла его в зале с фонтаном, одетая в этот раз в белое с алым. Поликсена улыбалась.
– Понравился ли тебе мой город? – спросила госпожа дворца, которую уже уведомили о его прогулке.
Калликсен ее не разочаровал.
– Понравился, – сказал он. – Мне все понравилось!
Он вздохнул и оглядел зал, в котором они стояли.
– Такой зал с выходом на террасу – персидское новшество, – объяснила царица. Ее, как видно, радовало, что афинянин чувствует себя значительно свободнее.
– Не правда ли, террасы создают ощущение простора? – спросила Поликсена. – Дворцы в Персии выглядят закрытыми, хотя азиаты очень любят озеленять их… а мы, пользуясь их достижениями, можем строить так, как не мыслили до сих пор.
Калликсен кивнул, соглашаясь.
– Да, – сказал он. – И статуи… в Милете они очень необычные.
Царица неожиданно помрачнела.
– Лучший в Ионии скульптор был моим другом, – сказала она. – Я любила его, и о нем говорили и в Египте, и в Персии! А теперь он отправился в Сузы, ко двору Атоссы, и пропал там бесследно!
– Вот как? – спросил Калликсен.
Царица села на кушетку, и он, сам того не заметив, опустился рядом.
– Ты искала его? – спросил молодой моряк.
Поликсена кивнула. Она протянула руку… и афинянин, чуть дыша, взял царицу за руку, ощутив ее жар и холодок ее браслетов: многих серебряных колец.
– Я сделала все, чтобы найти этого художника… но, по-видимому, Менекрат из Милета убит или пленен завистниками. А искать в Персии человека, которого спрятали, – все равно что песчинку в пустыне!
Поликсена быстро сделала глоток вина. Калликсен выпил тоже, глядя, как дрогнуло ее горло… он сам не знал, что с ним творилось: неужели хозяйка все-таки что-то подмешала в его питье? Коринфянка теперь смотрела прямо на него: и гостю показалось, что она не плачет, а усмехается.
– Что это? – спросил молодой моряк, вдруг увидев шрам у Поликсены повыше локтя. – Откуда?
– Это я получила, когда упражнялась с мечом, – ответила царица.
Она усмехнулась, видя изумление на его лице. Калликсен погладил ее руку: полузаживший шрам казался еще глаже ровной смуглой кожи… и если темные глаза Поликсены представились ему бездной человеческих скорбей, как море, ее гордая усмешка вдруг стала для молодого афинянина предвосхищением высшего блаженства. Какие тайны еще она скрывала?..
Не в силах бороться с собой долее, он придвинулся к Поликсене вплотную; и поцеловал госпожу дворца.
Поцелуй был соленым и свежим, но тотчас с огромной силой пробудил в нем дремавшее желание. Калликсен прижал царицу к себе, пьянея от ощущения ее горячего крепкого тела и восточных ароматов; Поликсена и не подумала сопротивляться, обнимая его и сжимая сильными руками.
