Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 97 страниц)
В повозку проникало немного света снаружи, в щели между покрывавшими ее коврами, и собственного золотого блеска статуэтки оказалось достаточно, чтобы рассмотреть ее.
Поликсена знала, что еще в древние времена в Та-Кемет были скульпторы, добивавшиеся большого портретного сходства: она видела одно из изображений великого зодчего Сенмута, с глубокими складками на щеках и усмешкой много повидавшего человека, и даже уцелевший портрет фараона-отступника – Эхнатона, хотя большая часть его статуй была уничтожена вскоре после смерти Угодного Атону. Изображение фараона-единобожца разыскал для своей царицы Ужагорресент: и Поликсена навсегда запомнила необычно выпуклый череп, удлиненный подбородок вытянутого лица, по-женски полные бедра царя, отталкивавшего своим безобразием и, вместе с тем, странно притягательного. Скульптору удалось сохранить душу Эхнатона в камне.
Золотая статуэтка Нейт, которую Поликсена сейчас держала на коленях, была выполнена с мастерством, равным искусству скульптора, изображавшего Эхнатона.
И, глядя в лицо богине, Поликсена забыла дышать.
Нейт была изображена в длинной юбке и воротнике-ускхе, который приподнимали обнаженные груди, в короне Севера, венчавшей обритую голову. Она улыбалась эллинке понимающе, немного насмешливо и с тайной угрозой… словно предостерегала свою владелицу против нарушения какого-то закона. И лицо матери всего сущего было лицом царицы Нитетис.
* Дарий действительно вкладывал средства в Египет.
========== Глава 70 ==========
Назад они ехали медленнее, чтобы не доставлять неудобств госпоже. И потому заночевали не в том селении, где Поликсена останавливалась по дороге в усадьбу. Ее ионийцы не отходили от госпожи ни на шаг, не скрывая своей вражды и недоверия к воинам-египтянам.
Поликсена остановилась на ночлег в домике при храме, который местные жрецы предоставляли за скромную плату проезжающим; но несмотря на это, эллинка несколько раз просыпалась, прислушиваясь к ночным звукам и держась за живот. Мекет, устроившаяся на тюфячке в углу, вздыхала и ворочалась во сне, но, кажется, не пробуждалась.
Утром, когда они с Мекет проснулись, служанка помогла ей умыться и причесаться, а потом они вместе поели простой еды, которую принес храмовый раб: листья салата и козий сыр на кусках лепешки, а также выпили вина, которое в Дельте везде было превосходным. Поликсена разбавила его водой. Потом отправила рабыню проверить остальных слуг.
Египтянка вернулась с сообщением, что всех с утра накормили, животные были вычищены, сыты и готовы в путь, и за ночь ничего не пропало.
Поликсена рассчиталась со жрецами, поблагодарив их за гостеприимство; подумала было о том, чтобы пойти поклониться богу этой деревни, малоизвестному Немти, богу-лодочнику, перевозившему других богов. Но потом эллинка махнула рукой: довольно с нее богов и божков Та-Кемет.
Она опять подумала о золотой статуэтке Нейт, которую везла с собой; и о том, что скажет муж, когда увидит дар царицы.
Потом они ехали целый день, несколько раз отдыхая. Им предстояло еще раз остановиться на ночлег в деревне: и эта вторая ночь тоже началась благополучно.
Но вскоре после того, как все уснули, вдруг поднялся шум, залаяли сторожевые собаки, которых держал староста. В этой деревне своего храма не было, и Поликсена остановилась в доме старосты, пожилого услужливого египтянина в длинной белой рубахе и с черной с проседью бородой. Бороды у египтян ей доводилось видеть только в деревне.
Староста сунулся к постоялице, как только псы разбудили гостей, и попросил госпожу не выходить наружу. Старик взмолился об этом знатной чужеземке, сложив руки и едва не упав на колени!
После того, как египтянин поспешно ушел, Поликсена, испугавшаяся так, что тело плохо слушалось, подошла к окошку, проделанному в глинобитной стене. Она поглядела наружу: увидела мельканье факелов… и, к своему ужасу, различила ржание коней.
– Персы! – громко прошептала она. – Неужели персы?..
Она говорила по-гречески, но Мекет поняла это слово. Коротко вскрикнув от страха, девушка упала на колени и впилась пальцами в утоптанный земляной пол, точно хотела посыпать голову этой землей.
– Смерть! Мы все умрем!.. – вырвалось у рабыни.
У Мекет пресекся голос при мысли, что ее и ее госпожу может ждать не смерть, а худшая участь. Но она дрожала с головы до ног так, что постукивали зубы, и ничего не могла сделать.
Поликсена же не могла бездействовать. Пройдясь по комнате, в которой ей велели сидеть, эллинка все же вышла в соседнюю – кладовую, из которой тесный проход между ларями с хлебом и связками лука и чеснока, свисавшими с потолка, вел на улицу.
У самой двери ее неожиданно перехватил Анаксарх: начальник над наемниками так резко заступил Поликсене дорогу, точно караулил под дверью, и госпожа чуть не ударилась животом о его панцирь. Рыжий начальник ионийцев был полностью вооружен, с обнаженным мечом.
– Госпожа, оставайся здесь, – сурово прошептал воин. – Иди назад!
Он повел головой, подкрепляя свои слова, и в его глазах отразились огни: что-то горело в стороне, будто соломенная крыша амбара.
– Это персы? Они сожгут деревню?.. – воскликнула Поликсена, невольно пытаясь высунуться из-за плеча ионийца.
– Не знаю… кажется, староста хочет откупиться. Похоже, что не в первый раз! – сказал Анаксарх.
– Должно быть, какой-нибудь сатрап разбойничает или просто кормится, – прошептала Поликсена. – Разве Уджагорресент их сдержит!
– Тише! Иди назад!
Иониец подтолкнул ее в плечо: должно быть, ему казалось, что легонько, но Поликсена чуть не упала. Она схватилась за ларь с хлебом, подвернувшийся ей под ноги.
– Если староста не спровадит их, нам придется драться! – воскликнула царевна.
– Значит, будем драться, – спокойно кивнул начальник ее воинов. – Но, может, еще обойдется. А сейчас спрячься!
Поликсена послушно вернулась в свою бедную комнату.
Мекет, по-прежнему сидевшая скорчившись на полу, быстро подняла голову и посмотрела на эллинку. Она попыталась о чем-то спросить госпожу, но нижняя губка так дрожала, что не вышло ни одного внятного звука.
Поликсена опустилась напротив девушки.
– Кажется, пока бояться нечего, враги могут уйти добром и не знают о нас… А ты сейчас сиди тихо! Молись! – приказала госпожа.
Мекет, упав на колени, уткнулась лбом в землю и обхватила руками стриженую голову; египтянка забормотала молитву.
Поликсена тоже стала повторять заученные слова египетской молитвы, похожей на заклинание, которыми наиболее посвященные жрецы Та-Кемет пытались склонить богов выполнять свою волю. “Защищена я в твоих объятиях вовеки… о великая владычица всего, что есть, и всего, чего нет…” И эллинка видела перед собой лицо бронзовой Нейт из саисского храма: но это лицо, похожее на тысячи и тысячи священных изваяний, скоро преобразилось в лицо Нитетис. Лишь чуть потончал нос, разошлись и изогнулись брови, а усмешка приобрела особое значение: и эллинке предстала великая царица, золотая Нейт, взятая с собой.
Поликсена открыла рот, чтобы обратиться к ней с молитвой; но тут послышались шаги, и в спальню вошел Анаксарх.
Поликсена хотела вскочить, но встала тяжело и неловко; Мекет тоже вскочила неуклюже.
– Они ушли?.. – воскликнула юная рабыня.
– Да, – Анаксарх кивнул, окинув взглядом обеих женщин. – Ушли.
Ионийский наемник улыбнулся хозяйке.
– Ложись отдыхать, госпожа, еще совсем темно.
Поликсена кивнула.
– Благодарю тебя!
– Благодари старосту. Он откупился от разбойников, – мрачно сказал воин и, поклонившись, ушел.
Поликсена легла на жесткую постель – на бок, как спала сейчас все время. Она думала, что уснуть будет невозможно; но сон сморил эллинку очень скоро.
Утром, пока рабыня еще спала, плеснув себе в лицо водой и даже не причесавшись, эллинка с некоторым страхом, но решительно вышла на улицу. Поликсена хотела осмотреть деревню одна, без шума; но Анаксарх со своими ионийцами нагнал ее, едва хозяйка сделала несколько шагов от дома старосты.
– Тебе нельзя ходить одной! – воскликнул воин. – Почему ты не позвала нас?
Поликсена хотела рассердиться, но тут же упрекнула себя.
– Все наши целы? – спросила она.
– Как будто бы да, – сказал иониец. – Персы, похоже, людей не трогали!
Поликсена вздохнула с облегчением.
– А где воины царицы? – спросила хозяйка.
– Разговаривают с местными… Мы хотели не пустить их, но они нас не послушали! – ответил Анаксарх с негодованием. – Этим солдатам мало до тебя дела, госпожа, а может, они что-нибудь измышляют!
Поликсена едва подавила желание схватить рыжего ионийца за крепкую веснушчатую руку.
– Ну, так проводите меня вы! – сказала она, попытавшись бесстрашно улыбнуться. – Я тоже хочу взглянуть на деревню, и мне нужно рассчитаться со старостой за постой!
Эллины вчетвером пошли по улице между плетнями, бдительно осматриваясь. Крепкие дочерна загорелые люди в некрашеных платьях и головных повязках уже занимались своими повседневными делами: копались в огородах, возились с голыми ребятишками, носили на палках воду. Кое-где женщины и мужчины, собравшись кучками, толковали о чем-то. Как видно, о ночном набеге: но слишком испуганными не казались, скорее удрученными, как будто говорили о неизбежном зле, вроде саранчи.
Завидев греческую госпожу с ее воинами, египтяне замолкали и кланялись: но посматривали на нее враждебно. “Уж не думают ли, что это из-за меня напали персы? А почему бы и нет?..” – мелькнуло в голове у Поликсены.
Она спросила, где найти старосту, и ей показали в сторону амбара. У него и в самом деле солома на крыше частично сгорела: кое-где обнажились дыры между балками. Поликсена ахнула, разглядев торчащие из пучков соломы стрелы. Она знала это искусство степняков, стрелять горящими стрелами!
Когда греки направились к старосте, то увидели, как тот сам идет навстречу; и с ним шли двое египтян Поликсены. Тут Анаксарх непроизвольно схватил хозяйку за руку: он как никогда сильно почувствовал, что эти люди враги, чем бы ни объяснялось их отсутствие.
Египетские воины, однако, поклонились эллинке, словно не заметили движения ионийца, и староста тоже склонил плешивую голову.
Но Поликсена почувствовала, что никогда уже не будет доверять им. Они были заодно с персами: персы захватили, потребили египтян и навеки приспособили к себе!
Однако коринфянка, сделав над собой усилие, поблагодарила старосту за гостеприимство и за убежище. Когда они вернулись в дом, Поликсена заплатила египтянину за всех: и прибавила еще кольцо серебра, на возмещение убытков.
Старик униженно благодарил и отказывался; но больше из страха. Перед такими важными гостями? Или перед кем-то еще?..
Потом он увязал медь и серебро, полученные от эллинки, в узел и обещал каждый день возносить за нее молитвы: правда, не упомянув имени чтимого бога.
Поликсена усмехнулась и вернулась в комнату за своей служанкой.
Мекет, казалось, уже далеко не так хотелось нового и знакомства с чужестранцами; но теперь ей было не выбирать.
Они быстро собрались в дорогу и, выехав совсем рано, через несколько часов добрались до Навкратиса. К счастью, воинам-египтянам оставалось сопровождать госпожу совсем недолго; и они выполнили свой долг до конца. Возможно, и вправду были честными людьми; а возможно, упустили случай.
Аристодем, нетерпеливо ждавший в портике, сбежал к жене по ступенькам с радостным возгласом и, сразу подхватив ее на руки, унес в дом. Потом, в ойкосе, поставил ее и отступил на несколько шагов.
Он жадно рассматривал в смешении света и теней свою смуглую черноволосую подругу, которая так приятно глазу и, вместе с тем, тревожно отяжелела.
– Я так боялся за тебя! – воскликнул афинянин: все еще, казалось, не веря, что Поликсена вернулась к нему.
Аристодем поцеловал ее.
– Я места себе не находил!
Поликсена устало улыбнулась мужу: она тоже была очень рада видеть его, но появилось в этом и еще что-то…
– Ничего. Мои ионийцы хорошо охраняли меня!
Аристодем был уязвлен, хотя постарался этого не показать.
– Хочешь сейчас увидеть сына? – спросил афинянин.
Поликсена кивнула; и внутри все сжалось от предчувствия встречи с сыном Ликандра.
Она даже не успела обрадоваться, когда увидела, как нянька ведет Никострата. А потом, присмотревшись, мать изумилась мальчику, как никогда не изумлялась до того, почти не разлучаясь с ним.
Никострат очень вырос за те два с лишним месяца, что провел без матери. И Аристодем еще говорил, что спартанцы медленно созревают!
Поликсена, опустившись на колени перед сыном, ощущая радость и почти страх перед его мужанием, привлекла его к себе и обняла. Никострат ответил на объятие, но сдержаннее, чем бывало раньше.
– Где ты была? – спросил сын, когда объятие разомкнулось. Он глядел ей в лицо своими серыми глазами с сознательностью взрослого.
Поликсена заставила себя улыбнуться.
– Далеко… Но, вот видишь, я вернулась!
Поликсена опять обняла Никострата, зарывшись пальцами в густые темные кудри: совсем такие, как у его отца… и точно так же она когда-то ласкала его отца. Горло и грудь царевны сдавило от жгучей вины и боли. И ребенок, казалось, ощутил правду, которую она еще не смела на него обрушить: хотя маленький спартанец устоял бы.
– Больше не уезжай далеко, – попросил сын, когда Поликсена отпустила его.
Мать кивнула. Она плакала, и пришлось отвернуться от ребенка, чтобы не вызвать новых вопросов. Вот когда он некстати разговорился, будто выжидал время!
Тут она почувствовала, как изнутри толкнулось дитя афинянина, и схватилась за живот. Поликсена прикрыла глаза, прислушиваясь к своему чреву и больше всего желая, чтобы все сейчас оставили ее и дали отдых.
Тут Аристодем, который с радостью и, вместе с тем, с ревностью и беспокойством наблюдал встречу матери и сына, быстро шагнул вперед и приобнял ее за талию.
– Ну, что стоишь? Забери ребенка! – гневно приказал афинянин няньке-египтянке. – Видишь, твоя госпожа едва стоит!
– Я вовсе не так устала, – Поликсена попыталась высвободиться, но супруг, не слушая, повел ее в спальню и усадил на ковер, на подушки.
– Посиди, пока тебе приготовят ванну!
Тут он впервые увидел Мекет: девушка последовала за госпожой, не зная, куда девать себя еще. В этом греческом доме и греческом городе рабыня-египтянка, прежде веселая и уверенная, не смела ни шагу ступить сама и только оглядывалась, поджавшись и обхватив свои локти.
– Это твоя новая рабыня? Нитетис подарила? – спросил Аристодем, скользнув взглядом по тонкой фигурке в груботканом калазирисе.
– Да. Пусть она поест и помоется на кухне, прикажи ее проводить! – ответила Поликсена. Ребенок опять толкался, и она стиснула зубы, схватившись за поясницу: боль охватила живот и спину.
– Ты всегда возишься со своими рабами больше, чем они с тобой, – заметил золотоволосый афинянин: но спорить не стал.
Когда Поликсена вымылась и прилегла в спальне на супружескую кровать, умытая и переодетая в чистое платье Мекет, которая заметно приободрилась, принесла ей обед. Поблагодарив, Поликсена отослала служанку: ей с мужем хотелось поговорить наедине, пусть Мекет и не понимала их языка.
Аристодем желал узнать все, чем она жила без него, – что делала в поместье Нитетис, как добиралась до Навкратиса.
Поликсена рассказала – гораздо меньше, чем супруг желал бы услышать. Но обсуждать с ним политику и, тем паче, что они с Нитетис делали вдвоем, она сейчас была не в силах. Про персов Поликсена тоже не рассказала; египетские воины царицы уже оставили дом… конечно, кто-нибудь из ее слуг проболтается, но это уже после.
– Мне царица подарила статуэтку Нейт, – сказала Поликсена, зная, что это лучший способ занять ум афинянина другим.
– Вот как? Покажи, – тут же оживился он.
– Пусть принесут мой ларец, – сказала Поликсена: не упоминая, что тот доверху полон дарами царицы.
Когда сундучок принесли, Поликсена сама подошла к нему и извлекла свою золотую богиню.
Как она и ожидала, Аристодем был поражен сначала искусством мастера, а потом сходством с Нитетис. Он видел царицу гораздо меньше, чем жена, но черты этой египтянки было очень нелегко забыть.
– Как бы я хотел узнать, кто ее сделал, – изумленно и восхищенно воскликнул молодой афинянин, любуясь установленной на столике статуэткой на расстоянии. – И кто ей это позволил!
Поликсена отлично поняла мужа.
– Кто позволил?.. Ты же знаешь египтян, – заметила она. – Они верят, что могут влиять на волю богов с помощью своего письма… или изображений.
Философ долго рассматривал богиню в короне Севера.
– Почему бы и нет? – наконец спросил он.
========== Глава 71 ==========
Статуэтка Нейт была вынесена из супружеской спальни на другой же день: Аристодем переставил ее в ойкос, сказав Поликсене без всякой язвительности, что ему совсем не понравилось, как эта богиня смотрела на них всю ночь. Он даже не мог приласкать жену под взглядом этой золотой владычицы Саиса ростом в пол-локтя.
Тем же утром Поликсена написала великой царице письмо, в котором рассказала о своем благополучном приезде и о встреченных персах; и скрепила свиток воском, приложив печать мужа. Конечно, египтяне доложили Нитетис, что доставили свою подопечную в целости и сохранности, – но, вероятнее всего, так эти воины доложили бы в любом случае.
Или Нитетис могла так думать, беспокоясь за подругу: разве мало великой царице забот!
Потом Аристодем и Поликсена уединились в перистиле – в старом саду, куда афинянин приказал вынести для жены кресло, поставив его под деревьями. Поликсена блаженствовала, вдыхая бодрящий овощной запах темных оливковых листьев, смешанный с тонким ароматом лимонных деревьев: предвосхищение азиатской Греции. Коринфянка стала рассказывать мужу о своей жизни у царицы. Ему было о чем послушать: и за то, как она провела эти месяцы, даже ревнивый супруг мало в чем мог бы ее упрекнуть.
Разумеется, кое-что осталось скрыто от него – та часть жизни, куда женщины не пускали никого из мужчин. Но Аристодем, конечно же, помнил о древних тайнах греческих гетер и жриц, которые охраняли их от мужчин еще более ревностно, чем египтянки. Вплоть до того, что жрицы убивали мужчин, осмеливавшихся подглядывать за ними.
Но он не позволял никакому темному чувству омрачить свою радость. Аристодем слушал, прислонившись к растрескавшемуся стволу оливы и не сводя с жены глаз: казалось, он наслаждается ее обликом, и ее речью, и самим ее присутствием так, что не в силах выразить это словами. Поликсена иногда прерывалась – так восхитительно было уже забытое ощущение внимания любящего мужчины, сосредоточенного на ней одной.
Но когда речь зашла об Уджагорресенте, Аристодем поднял голову и подобрался, прищурив глаза и взявшись за подбородок. Из сада Гесперид оба вернулись на египетскую землю.
– Так ты говоришь, Дарий обещал Египту помощь деньгами? – переспросил ее муж.
Поликсена закусила губу.
– Я не знаю, Аристодем. Царский казначей говорил об этом, и это весьма вероятно.
Аристодем пригладил свои светлые волосы, божественным цветом которых очень гордился, а золотой блеск усиливал разными средствами.
– Однако же весьма странно, – протянул молодой афинянин. – Неужели царь персов так легко простил Уджагорресенту мятеж и гибель значительного войска?
Поликсена покачала головой. Она потеребила лежавшие на плече волосы, которые были не только гораздо чернее, но и гораздо жестче, чем у мужа.
– Не думаю, муж мой. Дарий едва ли был столь сильно разгневан этим восстанием, чтобы прощать его с трудом… он ведь так далеко, а о Египте знает лишь понаслышке! Совсем не то, что для Камбиса было усмирять египтян самому! И Черная Земля для Дария не судьба, не откровение богов, как для Камбиса, – а всего лишь одна из его сатрапий!
Аристодем медленно кивнул.
– Думаю, ты права.
Афинянин улыбнулся.
– Я почти забыл, как ты умна!
Поликсена рассмеялась. Она снова подумала, как ей повезло. Менее умный афинянин, получив такую, как она, в жены, попытался бы принизить ее, а вероятнее всего, и вовсе запретил бы высказывать свои суждения: но с Аристодемом ей никогда не приходилось этого бояться.
Потом коринфянка спросила:
– Так ты думаешь… нам стоит уехать теперь?
Аристодем посмотрел на ее руки, лежавшие в складках домашнего египетского платья, которое скрадывало фигуру. Потом опять взглянул ей в глаза.
– Конечно же, мы останемся в Египте еще сколько потребуется. И Аристон с женой сейчас тоже никуда уехать не может.
Он прибавил с горячностью:
– И без брата я отсюда не уеду! Мы и так уже растеряли друг друга по всей ойкумене!
Поликсена вспомнила о Меланиппе, кроткой жене Аристона, которая, казалось, по ошибке богов носила имя свирепой амазонки.* Сейчас эта лемниянка была беременна третьим ребенком. Потом Поликсена подумала, как сама только позавчера ночью едва спаслась от персов.
Поликсена слабо улыбнулась, стараясь не смотреть в глаза супругу.
– Может, мне стоит навестить Меланиппу и поговорить с ней о том, как можно уберечься от беременности? Например, вымочить кусок ткани в вытяжке акации, которую используют египтянки… Думаю, Аристон не станет возражать, если узнает!
– Поговори. Вреда от этого точно не будет, – неожиданно серьезно поддержал ее муж. – Давай с тобой завтра же и навестим брата!
Весь этот день они провели вдвоем, не считая того времени, которое Поликсена посвятила сыну. Никострат снова изумил ее тем, насколько развился и умственно, и телесно, пока был без матери. Может, спартанцам именно это и полезно?
Ночью Аристодем впервые после возвращения обнял ее как муж. Теперь ему трудно было подступиться к ней, и афинянин попросил жену лечь к нему спиной.
Странно: в первый миг отдаваться так, вслепую, показалось ей унизительно – более, чем когда муж ложился на нее сверху. Тогда они были лицом к лицу, как в борьбе: а сейчас Поликсена полностью предала себя в его власть. Но скоро это ощущение униженности прошло, и сочетаться так показалось ей удивительно. Аристодем так ласкал свою возлюбленную, словно не мог насытиться, и одновременно словно боялся повредить ей каждым касанием; он весь сосредоточился на ней в эти мгновения: как сама Поликсена все чаще сосредотачивалась на себе, ощущая, как близится ее срок.
Она увлажнилась от стараний Аристодема, хотя и не достигла пика: но ей этого и не хотелось. Осталось приятнейшее чувство близости, которое обоим хотелось продлить.
После соития муж продолжал держать Поликсену в объятиях, целуя ее затылок и шею.
– Теперь у меня есть все, что нужно для счастья, – прошептал он.
Поликсена тихонько рассмеялась. Потом повернулась к Аристодему лицом: муж тоже улыбался.
– Учитель говорил: не гоняйся за счастьем, оно всегда находится в тебе, – сказала Поликсена.
А потом вдруг спросила:
– А если я рожу тебе девочку?
Аристодем нахмурился, словно на это никак не рассчитывал… потом опять улыбнулся, взяв жену за руку.
– Тогда ты посвятишь нашу дочь Афродите, – сказал он. – Боги не терпят, когда ими пренебрегают, по твоим же словам! А ты уже столько лет не вспоминала свой город и Пенорожденную!
***
На другой день они отправились навестить Аристона. Поликсена попросила позволить ей пройтись пешком, хотя муж предлагал ей носилки – знатные гречанки Навкратиса давно переняли обычай благородных египтянок.
Аристон был удивлен и искренне рад обоим. Этот кутила и жизнелюбец, несомненно, изменился, став отцом сына и дочери и ожидая третьего ребенка.
Хозяин с грубоватой, но идущей от сердца заботой сразу же предложил Поликсене сесть в кресло, поставив ноги на скамеечку, пока он поговорит с братом и похлопочет об угощении. Но Поликсена пожелала сначала увидеться с женой Аристона.
Лемниянка в это время, сидя в детской, кормила хлебом с молоком старшего сына, такого же румяного и светлокудрого, как отец, и названного в его честь. Дочка, темноволосая Эпигона, возилась на циновке с деревянной лошадкой, у которой хвост был из настоящего конского волоса. Еще не было заметно, что Меланиппа брюхата, но она казалась теперь далеко не такой цветущей и благодушной, как при знакомстве с коринфянкой. Дети уже порядком истощили эту эллинку.
Увидев Поликсену, лемниянка чуть не расплескала молоко из детской расписной чашки; потом она быстро встала и поклонилась, точно приветствовала особу царской крови. Что ж, именно так и было.
Поликсена с улыбкой обняла эту приветливую, простую гречанку, тень своего мужа – как и предписывалось греческой добродетелью. Царевна чувствовала, что Меланиппа, несмотря на накопившуюся усталость и заботы, рада видеть ее.
Когда Меланиппа препоручила детей няньке, чтобы посвятить все внимание гостье, Поликсена первым делом расспросила жену Аристона о ее доме и детях.
Лемниянка охотно и долго рассказывала: так подробно, как только одна мать может делиться с другой. Видно было, что это единственное, на чем сосредоточено ее существование.
Но потом Меланиппа спросила жену Аристодема, как она гостила у великой царицы. Лемниянка не слишком часто любопытствовала, жизнь не поощряла ее к этому; но когда Поликсена начала свою повесть, в темных, как у нее самой, глазах Меланиппы зажегся неподдельный интерес.
Поликсена рассказывала так, чтобы не слишком взволновать хозяйку; и, конечно, следила, чтобы не выболтать лишнего.
Под конец она упомянула Минмеса, врача великой царицы, и повела речь о том, какие средства египетские жены использовали для предотвращения зачатия. Меланиппа сидела не перебивая и даже без единого движения, сложив руки на коленях. Только приоткрытые губы и блеск глаз говорили о том, как жадно она слушает.
Потом хозяйка нерешительно улыбнулась и сказала, что была бы не прочь воспользоваться чем-нибудь из всего этого, но боится, что муж не позволит.
Поликсена нахмурилась, зная, что сейчас ее низкие прямые брови совсем затенили глаза. Она и вправду начала ощущать себя в этом доме владетельной особой.
– А ты спрашивала его?
Меланиппа качнула головой.
Поликсена улыбнулась, коснувшись ее опущенного плеча.
– Так я попрошу мужа, чтобы убедил Аристона. И помогу тебе достать все, что нужно.
Обменявшись еще несколькими любезностями и выражениями благодарности, родственницы расстались, и Поликсена вернулась к мужчинам.
Аристодем при виде нее сразу отвлекся от разговора со старшим братом. Поликсена, приблизившись, прошептала мужу на ухо свою просьбу.
Аристодем приподнял брови, затем кивнул.
Он обязательно поговорит с братом о его жене; для этого еще довольно времени.
Потом, наконец устроившись в кресле в большом зале и поставив гудящие ноги на скамеечку, Поликсена повторила Аристону рассказ о жизни у царицы, почти слово в слово передав, что говорила Меланиппе; если оставить в стороне то, что представляло интерес только для женщин. Рассказчица вызвала у слушателя все положенное изумление; но, к тому же, Аристон очень обеспокоился происходящим, гораздо больше супруги. Такие дела предстояло разрешать именно мужчинам.
Вскоре они распростились, с возросшим чувством общности и взаимной тревоги, которое, однако же, принесло Поликсене немалое удовлетворение. Такое родственное чувство раньше было только между нею и Филоменом. Что-то он теперь делает, как живет?..
Ее брат был слишком замечателен и слишком храбр, чтобы долго оставаться под пятой у Дария, как Уджагорресент!
Вечером Поликсена, хорошенько все обдумав, рассказала мужу о персах. Как она и ждала, Аристодем ужасно взволновался: вначале гневно упрекнул ее, что она скрыла такое важное происшествие. Несомненно, он испытал еще большую неприязнь к ионийцам, которым она доверяла больше, чем своему супругу! Но Поликсена достаточно хорошо знала Аристодема, чтобы понимать, что он не станет сердиться долго: накинувшись на эту новую задачу для своего неустающего афинского ума.
– За этим может стоять кто и что угодно, как случайность, так и умысел! – воскликнул Аристодем, меряя широкими шагами ойкос. Время от времени он посматривал на статуэтку Нейт. – Говоришь, персы никого не тронули в деревне, только забрали пшеницу из амбара и десяток гусей? Где это видано, чтобы так нападали! Им наверняка нужно было что-то другое!..
– Если даже и другое, почему именно я? – возразила Поликсена. – И почему тогда они так скоро ушли, и не обыскали каждый дом?
Она помолчала и прибавила:
– Разбойники могли не забрать все подчистую потому, что думали о прокорме поселян. Здесь ведь немало персов живет постоянно! И у них есть свои понятия… страх перед своей совестью.
Аристодем прошелся по комнате. Потом положил руку на столик, так что она почти касалась холодной золотой Нейт, и спросил:
– А если нет, и персам была нужна ты или твоя смерть, кто бы ни послал их? А египтяне, которые охраняли тебя?..
Некоторое время в ойкосе было слышно только потрескивание пламени.
Потом жена ответила:
– Сейчас нам все равно не узнать этого, и еще потому… потому, что даже если пославший их очень умен, исполнители приказа могли оказаться бестолковы. Бестолковость людей часто мешает понять их планы больше, чем слаженность и разумность действий.
Однако в Навкратисе Поликсене словно бы ничего уже не грозило: и, как бы то ни было, ей оставалось только дождаться родов. Когда пришел час, она села на родильный стул, и позвала египетского лекаря, с которым советовалась во все время беременности.
Вначале Поликсена хотела попросить, чтобы рядом с ней поставили статуэтку Нейт, как египетские роженицы вверяли себя богине Таурт. Но потом поняла, что врачу не стоит видеть эту Нейт. Хотя великая царица опять вернулась в Саис и взяла в свои руки власть над дворцом и главным храмом, эллинка подозревала, что изображение ее в виде Нейт – деяние, которое мало кто решится повторить.
Несмотря ни на что, коринфянка почти не боялась. Она знала, что еще здорова и крепка, и стала выносливей, чем в девичестве: хотя беременность ослабила ее, все пережитое придало ей сил!
Аристодем очень волновался, особенно потому, что лекарь-египтянин сразу же выгнал его за дверь спальни. Хозяин только видел, как суетятся служанки, входя и выходя: Мекет, новая рабыня жены, зашла и уже больше не появлялась. Несмотря на то, что египетская девчонка была трусовата, присутствие при родах госпожи ее не испугало.
Все кончилось очень быстро – еще быстрее, чем рассчитывал афинянин. Жена почти не стонала: и вскоре из-за двери комнаты роженицы раздался детский крик.
Даже не крик, а писк!
Аристодем бросился в спальню.
Поликсена уже лежала в кровати, а нянька-египтянка с улыбкой вытирала ребенка, которого только что окунули в ванночку, льняной простыней. Аристодем увидел светлый пушок на голове своего первенца и, ощутив внезапную робость, медленно подошел.
– Мальчик?.. – спросил он.
– Девочка, господин, – сияя радостью, ответила полногрудая нянька. Она поклонилась, потом протянула ребенка отцу.
