Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 97 страниц)

Аристодем бережно принял золотоголовую малышку. Ему следовало бы сейчас ощутить ужасное разочарование, но губы сами собой улыбнулись, а грудь стеснил восторг, когда он ощутил у сердца теплоту сотворенного им крохотного живого существа.

Афинянин посмотрел на жену.

– Какая красавица. Мы назовем ее Фриной, – сказал он.

* “Меланиппа” буквально означает “черная лошадь”.

========== Глава 72 ==========

Вернувшись в Спарту, Ликандр узнал, что осиротел. Он не удивился этому – и был рад, что отец умер с мечом в руке, а не разбитым старостью в постели. Мать вскоре последовала за Архелаем: ей было столько же лет, сколько мужу, и Ликандр был младшим сыном в семье.

Но у него осталось двое старших братьев, каждый из которых был давно женат и имел собственных сыновей.

Вернувшись из марафонского плена, лаконец вначале избегал своей семьи, попросив принять его обратно в собрание мужчин, к “общественному столу”: его взяли, и он яростно предался воинским упражнениям наравне с остальными, словно пытаясь вытравить из себя все то, что вошло в его плоть и кровь, пока он зарабатывал для своего ненавистного хозяина деньги и позировал афинянину для статуи. И все в Марафоне и Афинах узнали, что он раб! Что теперь говорят о нем по всей Аттике, если Гермодору повезло с выставкой?..

Но долго избегать своей семьи и своей славы у Ликандра не получилось. Такая слава не умирает: и вскоре бывший марафонский пленник стал замечать косые взгляды, перешептывания за своей спиной, хотя в лицо ему никто ничего не говорил.

А потом его навестил старший брат, который жил в собственном доме.

Клеандр очень напоминал младшего брата: но увидев его после столь долгой разлуки, бывший египетский наемник в первый миг подумал, что видит отца. В волнистых темных волосах Клеандра было уже много седины, а лицо прорезали морщины: но Ликандр не сомневался, что брат побил бы его, сойдись они в бою, хотя Клеандр мог быть уже освобожден от воинской службы.* Ликандр слишком долго развлекал господ Марафона потешными схватками, забыв, что такое настоящие воинские испытания!

Клеандр вызвал брата для разговора во двор, где воины обычно упражнялись в рукопашной, валяя друг друга до изнеможения и до крови. Там жестом пригласил сесть на груду необструганных досок.

Он долго разглядывал Ликандра, слишком изумленный, чтобы говорить. Наконец сказал:

– Я знал, что ты вернулся, и слышал, откуда… Я так и думал, что найду тебя здесь!

Ликандр мрачно усмехнулся.

– Что же ты раньше не пришел?

Клеандр вдруг опустил ему на плечо могучую руку; Ликандр дернулся, но сбросить ее не хватило силы и воли. Тогда он распрямился и взглянул в карие скорбные глаза брата.

– Я понимал, как тебя мучает стыд, – серьезно сказал Клеандр. – Но не дело нам избегать друг друга! Разве для этого боги привели тебя назад в Лакедемон?..

Ликандр рассмеялся.

– Я тебе одному едва могу смотреть в глаза, – сказал он. – А как посмотрю в лицо всей семье?..

Клеандр выпустил его плечо; но лишь затем, чтобы обнять этой рукой. Ощутив поддержку, которой не ощущал столько лет, Ликандр судорожно вздохнул: он содрогнулся, почувствовав, что на глазах выступили слезы. Но прежде, чем воин показал свою слабость, Клеандр горячо прошептал, склонившись головой к его голове:

– Ты не первый вернулся домой, освободившись из плена!

Ликандр посмотрел в лицо брату, и тот увидел, что из глаз марафонского пленника текут слезы. Так плакал Ахилл над телом Патрокла. Первые слезы, которые Ликандр пролил с детства, когда в него вколачивали спартанскую науку!

– Разве кто-нибудь из спартанцев возвращался домой таким образом? – воскликнул младший из сыновей геройски погибшего Архелая.

Брат прижал его к себе. Кто-то из воинов вышел во двор, и Клеандр почувствовал чужое жестокое любопытство, хлестнувшее их обоих, будто плеть; но не отодвинулся от Ликандра.

– Мы все похожи, как дубы священной рощи, как камни наших жилищ! – сказал старший брат со страстной убежденностью и желанием убедить. – Но разве хоть один из этих камней подобен другим во всем? У каждого своя судьба, Ликандр, и то, что ты вернулся, – несомненный знак богов тебе! Ты должен пойти со мной домой. Сейчас нет войны, и есть время для семьи!

Ликандр взглянул на север.

– Пока еще нет войны, – сказал лаконец.

Но он без возражений поднялся следом за братом.

– Я прямо сейчас попрошу полемарха отпустить тебя, – сказал Клеандр. – Идем, посмотришь на моих сыновей! Ты ведь так и не женился?

Он взглянул на брата через плечо и остановился: потом повернулся, почувствовав, что спросил неудачно. Ликандр стоял, вновь отрешившись от всего окружающего.

– Я был женат, и у меня есть сын, – сказал марафонский пленник, когда опять смог говорить. – Но я ни разу не видел моего сына, и уже никогда не увижу жену!

– Ты женился в Египте? На эллинке? – догадался Клеандр.

Он покачал головой.

– Как, в самом деле, удивительно судят нам боги! Но теперь уже ничего не поделаешь.

Ликандр кивнул.

Он дождался во дворе, пока Клеандр добудет для него разрешение; потом старший брат вышел, держа его копье и перекинутый через руку плащ, все имущество вернувшегося пленника.

Клеандр улыбнулся, вручая брату оружие. Плащ он сам накинул Ликандру на плечи.

– Теперь ты свободен. Улыбнись же мне, Ликандр!

И Ликандр в первый раз улыбнулся.

По дороге они ни о чем не говорили – но мучительный стыд начал понемногу отпускать бывшего воина Спарты, ничего так не желавшего, как опять занять свое место в рядах ее защитников. Он знал, что ему будет очень трудно опять стать своим в семье и среди остальных спартанцев; но встреча с братом убедила Ликандра, что это возможно.

В доме Клеандра его встретили с удивлением, но сдержанно и, казалось, были рады… конечно, брат предупредил всех. Может быть, бывшего пленника осуждали за глаза: но Ликандр знал, что в семье брата о нем никогда не будут злословить. Это были достойные люди.

Конечно, в честь возвращения Ликандра не устроили празднества – тут нечего было праздновать: но вечером Клеандр выставил на стол лучшее, что было в доме, и созвал друзей. Тех, о которых знал, что они не будут распускать языки.

Пришли не только мужи и юноши, но и их жены и сестры: в Спарте, хотя мужчины и женщины проводили вместе немного времени, – так велела военная необходимость, – встречались они гораздо свободнее, чем в Аттике, и мужская и женская половина вовсе не так строго отделялись друг от друга.

За ужином, хотя больше молчали, речь все-таки зашла о Ликандре. Кто-то вспомнил, что он служил в Египте: и хозяйка дома, жена Клеандра, попросила бывшего наемника рассказать о Та-Кемет.

Все тут же подхватили эту просьбу. Жизнь спартанцев была довольно бедна новыми впечатлениями; а те, кто уплывал в Египет, редко возвращались обратно.

Ликандру вначале смущение сковало язык; но потом он подчинился горячим просьбам. Вспоминать о Египте было не так стыдно! И он рассказал, как вначале служил на Самосе, как попал в Мемфис и что за чудеса видел там; какие удивительные порядки в этой запертой между пустынями стране, непохожей на все другие. Ликандр избегал говорить только о Поликсене и своем сыне.

Но потом кто-то спросил его о Камбисе. И все спартанцы тут же напряглись, готовясь узнать о персах из уст свидетеля.

Ликандр сделал над собой усилие и согласился продолжать: конечно, ему следовало рассказать о царе царей как можно больше, пусть его место уже занял новый Ахеменид. И именно потому, что на место Камбиса пришел еще более сильный властитель!

Ликандр принялся рассказывать о персах, которых видел так близко – и с которыми жил бок о бок так долго, не имея возможности обнажить против них оружие! Ликандра слушали теперь еще более жадно и все так же безмолвно; но он чувствовал, как участилось дыхание молодых и зрелых воинов, сгрудившихся вокруг, а в воздухе сгустилась враждебность. И марафонский пленник сам сжимал кулаки в запоздалой ярости, заканчивая свою повесть. Теперь он ощущал себя среди соратников!

Когда рассказчик смолк, все стали расходиться: повесть Ликандра была кончена, но еще долго немногословные лаконцы, не умолкая, обсуждали между собой все услышанное. Кое-кто задержался, чтобы поговорить с хозяином и подольше посмотреть на необыкновенного гостя; Ликандру даже почудилось, что какая-то девушка смотрит на него дольше других. Но он запретил себе обращать на это внимание.

На следующий день Ликандр встал рано, как привык, и спросил у хозяйки, не нужно ли ей чем-нибудь помочь по дому. У Клеандра был только один раб. Но тут пришел сам старший брат, который с гордостью представил Ликандру двоих своих юных сыновей: старший сейчас жил в агеле, спартанской школе, а юноши недавно вернулись домой из школы, перейдя в старший возраст. Скоро они опять отправятся туда, обучаться вместе со зрелыми воинами!*

Вчера их весь день не было дома, и они вернулись только после ужина. Клеандр попросил брата оценить успехи юных спартанцев.

Ликандр присел на скамью во дворе, чувствуя себя стариком. Но когда юноши начали бороться, он встал, заметив ошибки в их приемах и сразу указав на них; и вскоре втянулся в это занятие.

Он освободился только к вечеру, когда к брату опять пришли гости.

И Ликандр понял, что не ошибся, почувствовав на себе взгляды незнакомой девушки. Эта девушка сегодня сама подошла к нему прежде, чем хозяйка позвала семью ужинать.

Она была высокая, крепкая и черноволосая: жесткие волосы слегка вились, ниспадая ниже талии, а мускулистые бедра показывались при каждом шаге. Спартанский пеплос не сшивался по бокам и скреплялся только поясом: у этой юной лакедемонянки тонкая талия была перехвачена бронзовым поясом из многих квадратиков.

Вдруг девушка так напомнила ему утраченную Поликсену, что атлет в изумлении встал со скамьи. Лакедемонянка рассмеялась, поняв, что завладела вниманием гостя.

– Я Адмета – дочь Агорея, друга Клеандра, – представилась она. – Я была вчера на ужине и все знаю о тебе!

Ликандр по-доброму рассмеялся.

– Все знаешь?

Он чувствовал, что девушка увлечена им. Неожиданно Ликандр понял, что это влечение может передаться ему и захватить его всего; и покачал головой, не зная, как дать понять Адмете…

Что понять?

Он посмотрел в серые глаза молодой спартанки и почувствовал, словно время остановилось. Как бывает в главнейшие мгновения жизни.

– Разве нет в Спарте юношей? – спросил воин.

Он сознавал, как неловок сейчас; но Адмету это не остановило.

– Никто из мальчишек мне не нравится, – ответила девушка. Ликандр вдруг понял, что не так она и юна: немногим моложе, чем была бы сейчас Поликсена.

– Я знаю, что ты был бы лучше многих! – сказала дочь Агорея: с прямотой, свойственной всем спартанкам.

Ликандр прикрылся от ее взгляда ладонью. Нет: он не заслужил того, чтобы…

– Ты совсем не знаешь меня, – глухо сказал он. – Я слишком многое испытал… Я навеки опозорен!

Адмета тряхнула волосами.

– Что ж, позор можно смыть! Он смывается кровью врагов! – заявила девушка.

Ликандр испытал облегчение: дочь Агорея не стала жалеть его. Она была спартанка, и она была еще совсем молода!

– Выйдем во двор, – предложил воин, чувствуя, что они уже привлекают взгляды остальных гостей.

Плечом к плечу они вышли; потом сели рядом на скамью.

Некоторое время молчали, чувствуя неловкость и невольно усилившееся от близости желание. Потом Адмета не глядя попыталась нащупать руку Ликандра, и он взял ее за руку.

Адмета вздохнула, набираясь смелости.

– Я единственная дочь у отца, и уже два года участвую в колесничих гонках. У меня неплохо получается! Ты умеешь править колесницей?

Ликандр, улыбаясь, покачал головой.

– Нет. Но я буду рад посмотреть, как ты это делаешь, Адмета!

Он чувствовал, что еще немного – и отступать будет поздно. Как с Поликсеной.

Адмета встала с лавки.

– Ну так приходи завтра в дом моего отца! – сказала она. – Я покажу тебе, что я умею!

Ликандр рассмеялся: она похвалялась перед ним, как любой спартанский мальчишка. Вдруг он с необыкновенной силой ощутил, что оказался дома; и ощутил в себе могучую жажду жизни…

– Я приду, Адмета, – обещал он.

Спартанка отступила и сделала прощальный жест.

– Хайре!

Она быстро скрылась.

На другой день Ликандр пришел в дом Агорея. Он почти не раздумывал: будто повиновался знаку богов…

Отец Адметы был богат в сравнении с другими спартанцами: обстановка его жилища была так же проста, но Ликандр сразу почувствовал это богатство, по множеству мелочей, незаметных поверхностному взгляду.

Ликандра приветствовали сдержанно, но учтиво. И не успел он сесть, как в комнату вбежала Адмета и со смехом поманила своего избранника наружу.

Когда они вышли за ворота, Ликандр увидел, что конюх уже выкатил колесницу, звпряженную четверкой нисейских коней. Персидских коней: как хорошо Ликандр помнил их!..

Но едва он ощутил горестное изумление, как Адмета подбежала к нему и дернула за плащ. Девчонка уже расшалилась.

– Эй, гляди! Смотри, как я умею! – воскликнула она.

Девушка вскочила в колесницу.

Ликандр не успел опомниться, как она разогнала коней по дороге: испугавшись за нее, воин помчался вдогонку, но, конечно, с конями ему было не тягаться. Он остановился против солнца, приложив руку к глазам: и тут в лицо ему ударил колкий ветер, полный песка, и Адмета прикатила назад.

Хохочущая спартанка спрыгнула с колесницы: щеки ее пылали.

– Ну как, хорошо вышло? Отец очень хвалит меня!

– Превосходно! – сказал ошеломленный воин.

Адмета вдруг смутилась.

– Я сейчас… Поручу лошадей рабу и вернусь, – сказала она. – Ты ведь не откажешься прогуляться со мной?

Ликандр покачал головой.

Спустя небольшое время девушка вышла. На ней был тот же пеплос, что и вчера… нет, другой, ослепительно белый, и с серебряным поясом: но такого же покроя.

– Идем! – сказала спартанка.

Они гуляли долго и долго разговаривали: и Адмета расспрашивала марафонского пленника о множестве подробностей его жизни на чужбине, прежде всего интересных женщинам.

Назад они шли взявшись за руки, и расставаться им не хотелось.

Перед воротами Адмета обняла Ликандра за шею.

– Приходи завтра! – шепотом попросила она, горячо дыша. Ее сильные руки пригибали его ближе.

Ликандр понял, чего хочет девушка: и, откинув назад ее волосы, склонился и поцеловал ее. Когда поцелуй прервался, оба трепетали от желания.

Адмета неожиданно оттолкнула его и убежала не простившись.

Назавтра спартанка пригласила своего избранника за город, в поле. Идти было долго, но обоим это было только в радость: если бы Ликандр не чувствовал, как Адмета, шагавшая рядом с ним, изнемогает от нетерпения и собственной отваги. Он знал, зачем девушка позвала его.

Когда зеленые колосья пшеницы скрыли их, Адмета остановилась и повернулась к нему. Положила руки воину на плечи и подняла большие серые глаза: теперь она робела и заливалась румянцем.

Ликандр нежно коснулся ее смуглой щеки. “Поликсена”, – подумал он.

– Еще не поздно передумать! – сказал он.

– Я никогда не передумаю! – воскликнула оскорбленная спартанка.

И вдруг стала неловко рвать свой пояс: серебряные звенья не поддавались, и Адмета топнула ногой, чуть не плача от злости и стыда.

– Проклятье!..

Ликандр перехватил ее руки и с силой, но нежно отвел их назад. Снова откинул волосы с лица девушки; и, обняв ее, прильнул к губам долгим поцелуем. Адмета ответила, неумело, но с храброй готовностью; и тогда спартанец увлек ее на землю. Колосья сомкнулись над ними.

Ликандр старался быть нежным и призвал на помощь весь свой любовный опыт. Он чувствовал, что сильная девушка извивается в его руках от страсти: но когда он причинил ей неизбежную боль, она с криком вонзила ногти в его плечи. Ногти у Адметы были обломанные, а руки грубые; но Ликандр стерпел. Только так и должно было быть!

Когда оба, изведав всю желанную ими боль и наслаждение, лежали рядом, Адмета произнесла:

– Сейчас мы пойдем к отцу, и я скажу ему, что нашла себе мужа!

Ликандр улыбнулся и привлек девушку к груди, не глядя на нее.

– Конечно, пойдем! Но давай еще полежим тут вдвоем.

Адмета притихла и прижалась к любовнику. Они долго лежали вдвоем посреди пшеничного поля, не говоря ни слова: обнимая свою нечаянную избранницу, Ликандр гладил ее волосы.

* По спартанским законам, от военной службы мог быть освобожден гражданин, имевший троих и более сыновей. Брак же вменялся спартанцам в обязанность, и мужчины были условиями военной общины дисциплированы намного строже, чем женщины.

* Мальчики и мужчины, получавшие воспитание в агелах (спартанских школах), разделялись на три возрастные категории: от 7 до 18 лет, от 18 до 20 и от 20 до 30 лет. Тридцатилетние считались полноправными гражданами.

========== Глава 73 ==========

Сатрап Ионии сидел у себя за столом в кабинете, обставленном по египетскому образцу: со строгой роскошью, излюбленной господами Та-Кемет. В курильницах-треногах по углам дымились благовония, наполнявшие комнату кипарисовым ароматом; мозаичный пол был натерт воском, а мебель, легкая и простая, была черного дерева с драгоценными вставками. Не хватало только изображений богов в стенных нишах или на столиках – в комнате не было ни одного, египетского, греческого или вавилонского. Только горел огонь в чаше на рифленом порфировом постаменте у двери.

Филомен читал письмо, полученное из Навкратиса: раскрошив желтую восковую печать, он сидел, закинув ногу на ногу и развернув папирус на своих просторных алых шароварах. Улыбка не сходила с губ коринфянина. Но тут скрипнула дверь; Филомен вздрогнул и поднял голову.

Тугой свиток в его руках свернулся обратно, и хозяин пристально посмотрел на вошедшего.

Молодой раб в одном коротком хитоне приблизился, опустив глаза.

– Господин, госпожа просит дозволения войти к тебе.

Филомен вздохнул, поморщившись. Он до сих пор предпочитал, чтобы жена, желая видеть, шла прямо к нему, без всякого посредства; но так вела бы себя эллинка, а не азиатка!

“Чем больше людей подпадает под твою власть, тем более ты должен заботиться, как занимать их”, – неожиданно подумал бывший пифагореец.

Он кивнул юноше-рабу.

– Пусть войдет, Эвмей.

Раб поклонился и направился к двери; поворачиваясь, миловидный Эвмей взглянул на своего господина из-под длинных ресниц скользящим взглядом, который можно было истолковать как угодно. Но Филомен превосходно понимал, как следует толковать подобные намеки: усмехнувшись, он поторопил юного слугу жестом.

Неужели кто-то запомнил его с Тимеем и пустил слух, что сатрапу нравятся светлокудрые юноши?

Но никто из этих лизоблюдов не понимал, что значит диас, – с того дня, как Тимей уплыл в свою Элиду, Филомен знал, что высокая любовь-дружба его юности никогда больше не повторится: и не желал никаких дешевых подделок. Тем более, став женатым человеком!

Задумавшись, эллин не заметил, что жена уже стоит перед ним. Когда он поднял глаза и улыбнулся, Артазостра поклонилась.

Филомен просил жену не делать этого – хотя знал, что персы, кланяясь тем, кто стоит выше них, ощущают себя значительнее: особенность, которую очень трудно было постичь большинству греков.

– Можно мне сесть, Филомен? – спросила персиянка.

Ее греческий был уже хорош; хотя акцент оставался, по-видимому, неистребим.

– Разумеется, – вежливо ответил супруг.

Артазостра опустилась на кушетку на изогнутых ножках рядом со столом; расправила свое платье, великолепным полотном раскинувшееся по ложу. При этом родственница персидского царя словно ненароком скользнула взглядом по кабинету: точно пытаясь оценить, что тут изменилось за время ее отсутствия, и проникнуть в мысли мужа.

– Тебе пришли новые письма? – спросила жена.

Сегодня она была без головного покрывала, как любил Филомен, и угольно-черные волосы были заплетены в косу. Взгляд эллина остановился на ее округлившемся животе, и он улыбнулся.

– Да, – мягко сказал Филомен. – Я получил деловые письма из Навкратиса.

– Деловые… и другие? От твоей сестры? – быстро спросила Артазостра.

– Да, – ответил Филомен: резче, чем намеревался. Он знал, что жена ревнует его к его собственной сестре: и, почти не зная Поликсены, ревнует тем сильнее и болезненнее.

Но персиянка не выказала никакого недовольства своему супругу и господину: она немного посидела, опустив глаза, слегка удлиненные краской на египетский манер, а потом спросила:

– И что Поликсена пишет тебе?

– Недавно она родила дочь, – сказал Филомен.

Азиатка тихо и как-то торжествующе рассмеялась.

– Она, конечно, рада?

Филомен не стал поощрять жену к дальнейшему разговору о Поликсене; он встал из кресла и, подойдя к сидящей Артазостре, обнял ее за плечи.

Артазостра сразу улыбнулась.

– Как ты себя чувствуешь? Ты здорова? – ласково спросил супруг.

– Величайший из богов милостив ко мне, – ответила персиянка.

Филомен поцеловал ее в гладкий оливково-смуглый лоб, погладил по волосам.

– Пойдем в большой зал. Там посидим и поговорим: можем во что-нибудь сыграть, – предложил эллин.

Артазостра качнула головой.

– Нет, муж мой. Я хочу просто посидеть с тобой.

Филомен бережно и уважительно поднял ее под руку и повел из кабинета. Слуги, встречавшиеся им по дороге в коридоре, низко кланялись; Артазостра улыбнулась при виде этого знака почитания, без которого люди востока не мыслили жизни, а Филомен поморщился.

Он всегда был и навеки останется эллином! Но таким эллином, который чужд и своим, и персам!

Они вошли в просторный зал с высоким сводчатым потолком: здесь было свежо, как в саду, и не только потому, что из зала ступеньки вели на озелененную террасу. Посреди зала бил фонтан. Сатрап Ионии недавно приказал устроить его для жены: персиянка, со своей склонностью к затворничеству, нечасто выходила в сад.

Они сели рядом на скамью у фонтана, и Филомен приказал подать гранатового сока и фруктов.

Однако Артазостра недолго усидела рядом с мужем: ее взор обратился на другую, затененную, половину зала, которая невольно привлекала внимание всех, кто приходил сюда. В другое время в центре внимания должен был быть фонтан: но теперь…

Персиянка быстро встала и подошла к статуе, стоявшей в тени. Это было изваяние могучего греческого воина, прикрывшегося массивным круглым щитом и присевшего перед тем, как метнуть копье. Плащ, скрепленный фибулой на одном плече, разметался по постаменту, но в остальном фигура копьеносца была нагой: и исполненной такой силы, что приводила в оцепенение всех, кто долго смотрел на нее.

Артазостра протянула руку к мраморному воину, но опустила ее, не дотронувшись.

Сцепив руки на животе непроизвольным защитным жестом, персиянка отступила и воскликнула, посмотрев на супруга:

– Почему ты не уберешь его отсюда?

Филомен встал с места и подошел к статуе с другой стороны.

– Разве ты не чувствуешь, как это прекрасно… и правдиво? – воскликнул эллин. – Разве ты до сих пор не понимаешь нашего искусства?

– Я понимаю, – персиянка говорила почти правильно. – Но ему… нет места здесь! Не место! Пусть стоит в саду!

Муж приподнял ее взволнованное лицо за подбородок и погладил по щеке.

– Пока нельзя, – ласково сказал Филомен. – В нашем саду бывает слишком много людей! И хотя я почти не принимаю у себя афинян, а тем более спартанцев, нельзя забывать об осторожности!

Он улыбнулся и обещал:

– Скоро я уберу эту статую с твоих глаз.

Потом прибавил, нахмурив низкие брови:

– Ей не место здесь, а тем более в Афинах или Спарте! Они и без того не прекращают грызню!

Артазостра вздохнула, глядя на мраморного спартанца.

– Это прекрасно, но…

Персиянке не хватило слов.

– Но обречено смерти, – закончил муж. Он улыбнулся с печальной гордостью. – Каждый из них готов умереть, Артазостра! Но что останется у нас, если погибнут все эти воины, из которых самый малый так велик?

Артазостра повела головой.

– Но ведь они неизбежно погибнут, если не склонятся перед Дарием!

Филомен, не слушая жену, медленно обошел статую.

– Эти полисы дают миру лучшее, что он когда-либо видел, – проговорил эллин. – Спарта и Афины! Но у себя это лучшее обречено на гибель!

Персиянка рассмеялась.

– Так ты думаешь вывезти из Эллады все прекраснейшее, что создали ваши мастера, – Артазостра перешла на персидский. – Пока мой народ не уничтожил ваши сокровища… в своей слепоте? Но твой народ может создавать эти сокровища, лишь пока вы сами слепы к остальному миру!

Филомен взглянул на супругу, изумленный столь метким замечанием. Потом коснулся своей подстриженной черной бороды.

– Ты права, – сказал эллин с глубокой печалью. – Вся Эллада падет, потому что избрала такую участь, противопоставив себя остальному миру! Лишь обычаи предков и боги предков дают нам силу, а значит… значит, я должен продолжать лгать моему народу во имя его блага. Я вышел из него, но никогда уже не смогу к нему вернуться.

Персиянка сочувственно взяла супруга за руку. Тот словно не заметил этого.

– Бедная Спарта! Великая Спарта! – воскликнул Филомен, глядя на статую лаконского атлета.

Он усмехнулся.

– Эта статуя могла бы сплотить греков против всех врагов, если бы они прежде того смогли договориться! Но сейчас такое необычайное явление лишь усилит наши раздоры!

Филомен рассмеялся.

– Я слышал, что несчастный Гермодор слег, утратив свое лучшее творение, а когда встал на ноги, совсем бросил ваять. Он больше не создаст ничего подобного: а значит, в Афинах сохранится мир!

Родственница Дария, казалось, уже утратила интерес к разговору.

– Твоя сестра скоро приедет?

– Говорит, что скоро, – ответил Филомен.

Тут он не выдержал и воскликнул, глядя на жену:

– Как ты смеешь ревновать? Мы с нею выросли вместе, и со смерти наших родителей у меня не осталось никого, кроме Поликсены! Я дал тебе все…

Артазостра взглянула на супруга и тут же потупила черные очи.

– Я не смею ревновать, – чуть улыбнувшись, сказала азиатка. – Я лишь хотела спросить тебя о твоей сестре! И я понимаю, что эта женщина принадлежит своей семье, – прибавила она.

Филомен кивнул.

– Так успокойся.

Артазостра поклонилась, сложив руки на животе.

– Может быть, ты сейчас пойдешь со мной к нашему сыну? – спросила она.

– Позже. Ты иди к Дариону сейчас, если желаешь, а я приду позже, – обещал муж.

Артазостра улыбнулась.

Она повернулась и удалилась, больше не кланяясь.

Филомен некоторое время с улыбкой смотрел жене вслед; а потом улыбка сошла с его губ, уступив место мрачному и подозрительному выражению.

– Нет, – прошептал коринфский царевич, запустив руку в волосы. – Не может быть!

Разумеется, нет: подозрение, вдруг посетившее его, было слишком ужасно. Поликсена, несомненно, нажила себе множество врагов своей долгой дружбой с царицей Та-Кемет… даже удивительно, как ее никто не тронул до сих пор.

– Только бы она приехала ко мне, – прошептал сатрап Ионии.

Он уже сейчас понимал, что это создаст новые великие трудности: но мысль, что Поликсена снова будет рядом с ним, под его защитой, и будет разделять все его мысли, как прежде… это возобладало над всем.

Филомен улыбнулся и, немного подумав, пошел к своему сыну следом за женой.

========== Глава 74 ==========

Аристодем настоял на том, чтобы отправиться в Ионию, как только Фрине исполнилось полгода.

– Я чувствую, что тебе опасно оставаться здесь, – сказал он Поликсене. – И чем дальше, тем опаснее!

Поликсена неожиданно знающе прищурилась, глядя на мужа.

– В этом ли причина, мой счастливый философ? Может быть, тебе просто стало скучно… и ты захотел на греко-персидскую землю, где больше опасность войны?.. Вы с моим братом очень похожи в этом! Не можете усидеть на месте и ничего не изменить вокруг себя!

– Только египтяне могут тысячи лет жить в неизменности. Но я не понимаю, как они так живут, – серьезно ответил супруг.

Он посмотрел Поликсене в глаза.

– Неужели ты в самом деле хочешь остаться в этой стране?

Поликсена потупилась. Она долго думала, а потом сказала:

– Я понимаю, что нужно уезжать, пока обстоятельства складываются счастливо… я согласна уплыть, Аристодем. Только прежде того я съезжу в Саис, и попрощаюсь со священным городом и с моей госпожой! Я не могу улизнуть от великой царицы как воровка, или обойтись равнодушным письмом… после всего, что мы испытали!

Афинянин вскинул голову, точно хотел отказать наотрез… но только побледнел, глубоко вздохнув. Он пригладил свои солнечные волосы и сказал:

– Хорошо. Но мы поедем вдвоем, или я тебя не отпущу!

Поликсена кивнула. Посетить Саис было совсем не то, что приехать к Нитетис домой.

Больше никто не попытался покуситься на Поликсену… если покушение действительно было, в чем эллинка все сильнее сомневалась.

Но когда она увидела великую царицу во дворце, – после разлуки длиннее, чем в год, – эллинке показалось, что божественная Нитетис изменилась к худшему.

То, что не может двигаться вперед, к вершине, должно скатываться назад… если речь идет о людях, а не о таком великом и прекрасно отлаженном государстве, как Та-Кемет. Эта страна погребала под множеством священных условностей наиболее талантливых и своеобычно мыслящих людей – уничтожая их, если не получалось обтесать по требуемой форме.

У Нитетис потухли глаза, у губ обозначились складки – она казалась старше своих лет, хотя была на два года младше Поликсены. И известие, что подруга покидает ее, конечно, не добавило властительнице Обеих Земель радости.

– Теперь, когда Уджагорресент лишил меня моих эллинов, почти закрыв им путь в наши города, а ты покидаешь свою подругу… я чувствую, что жизнь вытекает из меня, – сказала египтянка. – Уджагорресент все еще любит меня, меня одну… но так, точно мы с царским казначеем уже вошли в царство Осириса, где все вовеки неизменно! Такое вечное блаженство, право же, не лучше вашего Тартара!

Поликсена утешала любимую благодетельницу как могла.

– Тот, кто умнее и развитее других, часто обрекается этим на мучения, – сказала эллинка. – Особенно трудно приходится одаренным женщинам! Но ведь мы с тобой испытываем чувства, недоступные этим другим!

Поразмыслив, Поликсена прибавила:

– И если существует загробное воздаяние, оно не может быть таково, как ты говоришь! Конечно, у богов больше справедливости, чем у людей, – иначе где искать справедливость еще?

Царица бледно улыбнулась, потом произнесла:

– Мой Яхмес, мой маленький перс… Он единственный сын царя царей и уже объявлен богом! Льстецы Камбиса находили в нем черты Кира… но я думаю сейчас, что лучше всего моему Хору в гнезде было бы вырасти самым обыкновенным человеком!

Поликсена отвела глаза. Она знала, что Нитетис в этот миг завидует ее детям, Никострату и Фрине. Хотя что ждет мальчика…

– Никто не знает, что будет! – сказала эллинка.

Глядя на царицу, Поликсена, чтобы отвлечь ее, задала вопрос, который давно созрел… и который она не осмелилась задать в письме.

– Скажи, Нитетис… а кто сделал эту золотую богиню, которую ты подарила мне? Я даже у наших скульпторов не встречала таких работ!