Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 97 страниц)
Ее тяжелые волосы были сегодня частью заплетены в косы и подобраны на затылке, но быстро рассыпались, когда Калликсен выдернул золотые шпильки. Он уложил хозяйку дворца на кушетку… слишком короткую и тесную для того, что гость намеревался совершить; но это неудобство, как и неслыханный его поступок, довели его возбуждение и наслаждение до крайности.
Калликсен почти не ласкал ее – но царица насладилась не меньше него, когда он овладел ею, только от ощущения его тесных объятий и запаха; оттого, что принадлежала ему.
Потом он лежал, ни о чем не думая, уткнувшись головой ей между тяжелых грудей… царица первая оттолкнула своего любовника. Пока он приподнялся на ложе, она уже встала и успела привести в порядок свой хитон и алый гиматий.
Калликсен смотрел на нее таким потерянным взглядом, что царица рассмеялась.
– Ну, что скажешь, юный Язон?
Молодой моряк провел рукой по влажному лбу, откинув выгоревшие волосы.
– Ты меня соблазнила, – прошептал он.
– Неправда, – возразила царица.
Она закончила туалет, оставив черные волосы распущенными и перекинув их через плечо; и сделала шаг к нему.
– Ты пожелал меня и первым обнял, а я тебя не оттолкнула. Недостойно валить свою вину на меня… хотя трусливые мужчины в подобных случаях так и поступают!
Калликсен быстро отвел взгляд. Он встал с кушетки и огляделся: никого не заметил.
– Кто видел нас? – шепотом воскликнул молодой афинянин.
Поликсена пожала плечами.
– Мои слуги, может быть… но они будут молчать.
Калликсен быстро подступил к царице, хотел сказать что-то гневное… но вспомнил ее слова – как ведут себя трусливые мужчины. И неожиданно для себя опять обнял вдову брата.
Поликсена прижалась к нему.
– Ты не только смел, но и великодушен, – прошептала она.
А потом вдруг оттолкнула своего любовника и посмотрела белокурому афинянину в глаза.
– Твоя жена ждет ребенка, не так ли?
Калликсен кивнул, удивленный. Он не помнил, чтобы говорил царице о жене: а уж тем более о своем нерожденном первенце!
Коринфянка неожиданно подняла руки и расстегнула висевшее у нее двойное жемчужное ожерелье. А потом вложила драгоценность в руку своему случайному возлюбленному.
– Отдай своей супруге – скажи, что это дарит ей царица Ионии, – потребовала Поликсена.
Афинянин боялся даже оценить, сколько может стоить такое ожерелье. Но он понял, что отвергнуть этот дар нельзя никак. Калликсен низко поклонился.
– Как пожелаешь, госпожа.
Конечно, изголодавшись в своих плаваниях, молодой афинянин, случалось, принимал в объятия других женщин… хотя никогда не блудил так, как большинство моряков. Но то, что случилось сегодня, никак нельзя было назвать блудом. Это был дар… такой же, как жемчуг, оттягивавший ему руку.
Царица Ионии улыбнулась.
– Я хочу, чтобы ты был счастлив со своей женой, – сказала она. – Чтобы она родила тебе здоровых сыновей.
Калликсену почудилась насмешка в глазах Поликсены при этом пожелании… и, кажется, он понял ее смысл.
– А ты не боишься нас? – серьезно спросил он.
– Афинян?
Поликсена подняла брови; потом покачала головой.
– Пройдет очень много лет, прежде чем вы сможете угрожать тем, кто далеко, – сказала она. Сказала с несомненной грустью.
Царица прошлась перед гостем, сцепив руки перед грудью.
– Но я желаю только лучшего вашему священному городу, который я, должно быть, уже никогда не увижу, – прибавила коринфянка. – Поэтому я куплю у вас все ваши товары… и очень выгодно для вас.
Калликсен только спустя несколько мгновений осознал весь обидный смысл этих слов. Поликсена жертвовала афинянам деньги – жертвовала деньги на постройку кораблей: возможно, для войны с нею же! Эта прислужница персов знала, что пройдет очень много лет, прежде чем афинский флот станет пригоден для военных нужд!..
Но молодой моряк промолчал. Он понимал, что даже если бы он и пожелал отвергнуть такую благостыню, его старый полемарх примет подарок царицы.
Поликсена смотрела на него, и вправду желая одарить лучшим, что у нее было. И Калликсен опять подошел к вдове брата и обнял: как обнимал свою жену, как обнимал свою мать.
Когда царица Ионии осталась в зале одна, сидя на кушетке подобрав ноги, она неожиданно почувствовала прикосновение чьей-то косы и прохладных пальцев, погладивших тот самый шрам. Поликсена улыбнулась, не поворачиваясь.
– Иди сюда, – сказала эллинка.
Артазостра, подкравшаяся сзади, обошла кушетку и села рядом. Ее живот был уже заметен.
– Может быть, тебе стоит… Я могу сварить сильное зелье, ты знаешь, – взволнованно сказала персиянка.
Царица кивнула.
– Я знаю… но не нужно. Я уверена, что ничего не будет.
Вдова Аристодема грустно усмехнулась, глядя вслед тому, кто уже ушел.
– Как он хорош, и как еще молод! И он любил меня сегодня!
Артазостра ласково обняла эллинку за плечи.
– Ты завидуешь его жене?
– Нет, нет.
Поликсена благодарно сжала пальцы другой руки персиянки.
– Я давно поняла, что мне больше не нужен муж. Калликсен любил меня, и будет помнить… этого достаточно.
При таких словах в глазах персиянки мелькнула ревность.
– Я люблю тебя, – сказала Артазостра.
Поликсена рассмеялась; потом прижала подругу к себе.
– Не бойся, я тебя не брошу! Я даже не сержусь, что ты за нами следила!
Но персиянка чувствовала, что царица не только не сердится – а, напротив, очень рада такому ревнивому вниманию.
Артазостра встала и поклонилась.
– Ты купишь у них товары? – спросила она.
– Да, – ответила Поликсена, нахмурившись. – Я бы охотно дала им больше… пусть бы строились и вооружались как следует. Но больше нельзя.
– Понимаю, – родственница Дария улыбнулась. – Эллада должна всегда бороться с Персией, как Ахура-Мазда с Ангро-Майнью*!
– Да, пожалуй, что так, – ответила Поликсена без улыбки. – И не одни только Эллада и Персия – ничто не может существовать без борьбы противоположностей!
* Легкий сосуд для питья с двумя ручками.
* Ангро-Майнью (в сокращенном варианте Ахриман (Ариман)) – злое начало в зороастризме, соответствует дьяволу в христианстве, хотя концепция несколько иная. В частности, дуализма и “предопределенности выбора зла”.
========== Глава 96 ==========
Тураи больше не увидел царицу Атоссу – и даже не мог заключить ничего о своем проводнике-персе: замешан тот в похищении эллина или нет. Перс просто-напросто завел египтянина в одну из пустующих хижин в квартале горшечников, с которым смыкался дворец, и велел ждать его там.
– Я скоро вернусь и приведу помощь, – обещал азиат. – А ты никуда не уходи!
Бывший жрец Та-Кемет как никто другой понимал, как вероломны бывают высокие властители и их подручные. Он быстро шагнул к персу.
– Как я могу знать, что ты вернешься?..
“Или что ты не враг, и не приведешь сюда моих убийц”, – мысленно закончил Тураи.
Азиат в ответ рассмеялся, открыто и нагло, – как показалось отчаявшемуся египтянину.
– Тебе придется мне поверить, – сказал перс и быстро скрылся.
Тураи осмотрел комнату, посреди которой его оставили, – было плохо видно, но он понял, что здесь нет ничего, похожего на оружие. Только вытертый коврик на полу, на который Тураи уселся в привычной позе писца, скрестив ноги. Египтянин крепко задумался, обхватив голову руками.
Может быть, сбежать отсюда прямо сейчас – и попытаться отыскать экуеша самому?.. Или просто уйти, пока не поздно?
– О великая владычица всего, что есть, и всего, чего нет, благословляющая обеими руками, – прошептал Тураи. Он ударил себя по лбу, потом встал и принялся расхаживать по своему убежищу. Подойдя к крошечному окошку, выглянул наружу. В серебристом свете все вокруг казалось драгоценным – и обманным, как сказка, которой усыпляли детей ремесленники, чьи нищенские дворы сейчас окружали его.
Сказки сбываются только для сильных, не для маленьких людей! А он, Тураи, жрец Хнума и слуга ее величества Нитетис, здесь вообще никто, только тень человека…
Тяжело вздохнув, Тураи отошел от окошка. Он был с детства научен презрению к чужеземцам – но никогда до сих пор не думал испытать его на самом себе.
Несчастный экуеша! А каково ему оказаться в Персии в плену – одному и почти без языка, ведь Менекрат даже не учил его!
Тураи долго ломал голову над своим положением и положением товарища; но так ничего и не надумал. Бежать, может, было бы разумнее, чем остаться, – но Тураи чувствовал, что это означало бы предать своего друга… как бы ничтожна ни была надежда вызволить его.
Египтянин сидел и молился, шевеля губами и закрыв глаза, когда в хижину вошли.
Тураи вскочил, пытаясь приготовиться к худшему. Он увидел перед собой троих человек, в числе их своего проводника. У двоих оставшихся были закрыты повязками лица, а на поясе желтых штанов с ромбическим орнаментом висели кривые мечи – акинаки. За спиной у каждого был лук.
Тураи не пожелал бы проверять их меткость… и он был уверен, что под обычными хлопковыми рубахами у этих персов панцири. Воины, убийцы – и к какому разряду их причислить? Тураи уже знал, что одежда разных подразделений великой персидской армии, созданной Ахеменидами, различается цветами и узорами: и одни могли с легкостью маскироваться под другие…
– Мы пришли за тобой, – сказал Тураи проводник. – Эти воины помогут тебе покинуть город.
Один из лучников сделал знак египтянину приблизиться: оружие мешало ему самому войти через низкую дверь. И только тут Тураи понял, что ему предлагают.
– Покинуть город? – воскликнул Тураи. Судьба брошенного грека в эти мгновения вырисовалась перед ним со всею ясностью. – А что же будет с моим другом?..
Перс воздел кверху обе руки – как только что делал сам Тураи. Египтянин возненавидел его за этот жест покорности и отречения.
– Один только бог знает, что будет с этим человеком, – сказал азиат. – Я уведомил великую царицу о свершившемся злодействе, и госпожа сделает все, что возможно, дабы спасти ионийца. Больше ничего сделать нельзя.
Египтянин сложил руки на груди.
– Я никуда отсюда не уйду без Менекрата, – сказал он.
Проводник смерил его взглядом. Азиат нисколько не был удивлен его ответом; как не был и нисколько впечатлен.
– Ты уйдешь, а потом уплывешь в свою страну, потому что таков приказ великой царицы, – сказал перс. Потом он усмехнулся. – Ты можешь покинуть Персию живым, а можешь умереть здесь, и достанешься шакалам!
Тураи содрогнулся. Он вспомнил вдруг, как персы обходятся с мертвецами, избегая хоронить даже собственных родственников!
Слуга Нитетис отвернулся и крепко выругался на родном языке. Он был совершенно бессилен против этих людей; и даже если бы ему позволили остаться в Сузах ради скульптора, он не добился бы для своего друга помощи ни у кого. Властительные особы – хазарапат*, царские родственники – даже не приняли бы чужеземца, не говоря о том, чтобы выслушать его и постараться ради какого-то эллинского художника!..
Тураи поджал губы и подошел к персидским воинам.
– Я согласен, идемте, – сказал он.
Проводник улыбнулся.
– Ты поступаешь разумно.
Выйдя наружу и увидев, как блестят золотые насечки на рукоятях кривых мечей персов и дорогие убранства их коней, египтянин вновь ощутил ужас: теперь за себя. Откуда ему знать, что эти люди не прикончат его, отвезя туда, где никто его не услышит?..
Он сел на коня, которого оставил привязанным к столбу. А потом он и двое воинов поскакали прочь.
Тураи слышал, как звенит у него под боком, в сумке, его доля золота. Он получил это золото в уплату за помощь экуеша – которого теперь бросил неведомо где на погибель!.. Что он скажет ее величеству, когда Нитетис потребует отчета?
По пути Тураи весь истерзался мыслями о своем друге и о себе самом; но, судя по всему, кто бы ни послал ему провожатых, этот человек хотел, чтобы египтянин добрался до своей повелительницы и дал ей знать о случившемся. Однако это мог быть как друг, так и враг.
Тураи доставили в гавань и посадили на корабль. У него хватило персидского золота, чтобы расплатиться за обратный путь; и осталось еще много.
Когда корабль, плывший в Египет, отчалил, Тураи не покинул палубу, хотя с трудом выносил море. Он еще долго всматривался в землю, где остался мучиться его друг – или где он погиб.
Менекрат очнулся на полпути неизвестно куда – он был безжалостно привязан поперек конской спины, а на голову ему натянули мешок. Эллин слабо застонал: голова его от боли, казалось, распухла до огромных размеров, а сам художник от тряски ощущал себя так, точно его долго избивали. Он где-то в горах?..
Тот, кто вез его, казалось, не обратил ни малейшего внимания на то, что пленник пришел в себя: а может, не заметил. Художник прислушался к стуку копыт: этот грохот, который десятикратно отдавался у него в ушах, говорил о том, что его везут несколько всадников.
Менекрат, несмотря на весь ужас своего положения, попытался сообразить, куда они скачут и что его ждет. Едва ли его убьют… иначе уже убили бы: никто бы его не хватился. Весьма вероятно, что его вывезли за пределы города и теперь хотят доставить в поместье какого-нибудь из персидских аристократов… из тех, кто бывает при дворе и вхож к царице Атоссе…
А если это сама царица приказала так обойтись с ним?..
Больше эллин не в силах был думать; и тело его превратилось в сплошной источник мучения. Скоро ли они доедут?
Точно в ответ на его мысли, человек, везший его, вдруг остановился. Менекрат услышал, как остальные персы подъехали ближе и тоже остановились.
С головы у Менекрата сдернули мешок: так резко, что он вскрикнул и зажмурился. Милетец зашипел от нежданной боли: стаскивая мешок, у него вырвали клок волос.
Эллин проморгался – было все еще темно: он висел вниз головой и не видел ничего, кроме ног и хвоста лошади, к которой был прикручен.
Его грубо похлопали по щеке, и он мотнул головой.
– Живой?
Это спросили по-гречески: Менекрат кивнул и задергался, пытаясь добиться, чтобы его развязали или хотя бы ослабили веревки.
Через несколько мгновений он почувствовал, как всадник, который вез его, пилит веревку сзади. А потом художника стащили на землю и поставили на ноги. Если бы один из персов тут же не схватил его за шиворот, пленник бы упал: так был измучен.
– Куда вы везете меня? – хрипло спросил Менекрат, оглядевшись. Он плохо видел лица своих похитителей, хотя те были открыты: еще не рассвело. Однако месяц уже спрятался.
– В хорошее место, – ответил ему тот же человек по-гречески. Он засмеялся; и остальные, хотя, по-видимому, не понимали языка Менекрата, засмеялись тоже.
– Я теперь…
Менекрат осекся: и так было ясно, что он в плену и едва ли его скоро выпустят.
– Я хочу пить, и очень устал, – сказал эллин.
Тот азиат, который все время отвечал ему, – не тот, кто его вез, – ответил и на этот раз.
– Уже недалеко, дальше пойдешь пешком.
Перс говорил спокойно и словно бы сочувственно. Эллин стиснул зубы от унижения: он опустил голову, поклявшись себе больше ни о чем не спрашивать и не просить у этих разбойников.
Персы же, посчитав, что разговор окончен, связали его снова: руки Менекрату стянули спереди, и конец веревки схватил тот всадник, который вез его. Остальные, тоже вскочив на коней, окружили пленника, и все тронулись дальше.
Поехали не спеша – должно быть, опасаться было более нечего. Менекрат, который вначале прихрамывал, вскоре пошел бодрее: он начал присматриваться к окрестностям, видневшимся все отчетливее, и ощутил даже какую-то надежду. Всадники, которых было четверо, закрывали ему обзор: но все же Менекрат понял, что они и вправду поднимаются куда-то в горы, поросшие карликовыми соснами и кипарисами. Воздух вокруг, хотя и холодил, был целительным. Однажды они пересекли поток, который эллину пришлось перейти, замочив ноги по колено; но он почти обрадовался этому купанию.
Совсем скоро впереди и вправду показался большой дом – из кирпича, как и следовало ожидать: кладка была покрыта синей и желтой глазурью. Дом с одной стороны окружал яблоневый сад, а с другой виноградник.
Пленника подвели к высоким воротам. Один из его похитителей постучал; и ему почти тотчас открыли.
Менекрат почти не слушал, о чем персы говорят между собой: он жадно осматривался, пока была возможность. Уже почти совсем рассвело!
А потом его втолкнули в ворота, и те захлопнулись.
Менекрат увидел просторный двор, с правой стороны которого были какие-то глинобитные постройки. Там же, к своему изумлению, он увидел женщину – персиянку в платке, в некрашеном платье, которая, присев, доила белую козу!
Эллин увидел, что встало солнце: и женщина с козой тоже посмотрела на солнце. Обернувшись к пленнику, эта служанка или рабыня улыбнулась, показав ровный ряд зубов: и Менекрата обдало ужасом от ее улыбки. Персиянка прекрасно поняла, кто он такой, – и улыбнулась, потому что была довольна поимкой художника!..
Ждать сочувствия и помощи здесь было не от кого.
Но тут Менекрату развязали руки: он почти забыл о них, и с наслаждением принялся разминать распухшие кисти. Как эти разбойники обращались с его руками – разве не знали, как скульптор должен беречь их?
Или, может, его искусство больше никому не понадобится? Но тогда зачем столько хлопот с ним?..
Менекрат опять почувствовал, как он устал. Эллин провел руками по бокам, почти ни на что не надеясь: как и следовало ожидать, его нож забрали.
И все его имущество, – и инструменты, и деньги, и одежду, – тоже отняли!..
Поискав, куда сесть, художник увидел груду кирпичей около амбаров; подошел и опустился на нее, чувствуя себя безмерно несчастным. Казалось, на него никто больше не обращает внимания. Но Менекрат видел, что ворота поместья уже заперты: и какие-то вооруженные люди расположились с другой стороны двора.
Он закрыл лицо руками, сквозь зубы посылая всем персам проклятия. И вдруг ощутил, как его дернули за плащ.
Эллин быстро выпрямился: он изумленно воззрился на служанку, про которую совсем забыл. Персиянка, доившая козу, склонившись к Менекрату, протягивала ему глиняную кружку с парным молоком!..
Она что-то сказала, улыбнувшись; эллин ничего не понял, но благодарно улыбнулся и кивнул в ответ. Он и вправду умирал от голода и жажды.
Ему дали еще и сухую пшеничную лепешку. Когда Менекрат принялся жевать ее, запивая горячим козьим молоком, он подумал, что в жизни не ел ничего вкуснее.
Но ему не дали долго наслаждаться этими остатками свободы. Допив свое молоко, эллин прикрыл глаза, отдыхая; и открыл их, неожиданно ощутив чье-то угрожающее присутствие.
Кто-то навис над ним, заслонив от него солнце. Менекрат поднял глаза и обмер. Кружка чуть не выскользнула у художника из рук.
Перед ним стоял вельможа из тех, которые могли служить только самому царю, – рослый и красивый перс в златотканой рубашке с вертикальной пурпурной полосой и алом плаще, сколотом огромным желтым топазом; на ногах у него были шафранные шаровары с ромбическим орнаментом, а руки украшали золотые крученые браслеты. На голове была золотая шапочка с плоским верхом, полностью скрывавшая волосы… если они оставались. Хотя Менекрат сразу подумал, что этот человек лыс.
Но не это изумило его больше всего: а то, что у неизвестного вельможи отсутствовала борода!
Но прежде, чем иониец успел все это осмыслить, перс отрывисто приказал ему по-гречески:
– Встать.
Скульптор поднялся, растерянно держа свою кружку. Почему-то Менекрату вдруг жизненно важно показалось сохранить ее: единственное, что он успел приобрести в плену.
– Больше ты никогда не будешь сидеть передо мной, – продолжил властительный перс, хорошо говоривший по-гречески. И эллин услышал, что голос этого человека высоковат для мужчины, почти женский. Перед ним был царский евнух!..
Не тот ли, от которого они с Тураи пытались бежать?
– Зачем меня сюда привезли? – спросил скульптор, как можно спокойнее.
Евнух усмехнулся.
– Тебе скоро расскажут. А теперь следуй за мной.
Менекрат пошел за своим новым хозяином, завороженно глядя, как переливается его одеяние. “Я теперь раб?” – спросил скульптор себя. Персы, видимо, посчитали, что да!
Но тут царский евнух распахнул дверь в какое-то длинное строение, откуда пахнуло глиной и ветошью. Менекрат прищурился, всматриваясь в темноту: а потом вскрикнул против воли.
Перс засмеялся, очень довольный его испугом. И было отчего.
В хижине сидело несколько человек, без сомнения, эллинов. Все они были одеты в лохмотья, и все безобразно искалечены. У одного отсутствовал глаз – голая глазница не была ничем прикрыта; у другого вырваны ноздри, у третьего отрублена правая кисть и правая ступня…
– А этот лишился языка, потому что дерзил, – спокойно и мягко сказал перс, показывая Менекрату на последнего пленника. – Но все они отличные ремесленники, и продолжают делать свою работу! Ты можешь говорить со всеми, кроме немого!
Евнух засмеялся собственной шутке.
Менекрат несколько мгновений не мог выговорить ни слова в ответ от ужаса и негодования. А потом произнес:
– Меня тоже? Вот так?..
Он мотнул головой в сторону своих несчастных сородичей.
– Нет, – улыбаясь, ответил евнух. – Пока ты… не дашь повода. И жить ты будешь в другом месте.
Дверь в хижину снова захлопнулась. Менекрат ощутил невольное постыдное облегчение.
– Но поскольку ты теперь моя собственность, тебя нужно пометить, – сказал перс.
Этот высоковатый ровный голос, не мужской и не женский, был ужасен. И Менекрат, слушавший своего хозяина в оцепенении, понял, что с ним хотят сделать, только когда его схватили за плечи двое охранников. Кружка выпала из руки художника и разбилась.
Закричав, он стал вырываться изо всех сил; но пленника быстро одолели и уложили лицом на землю. Плащ задрали, закутав голову; со спины у скульптора сорвали хитон.
– Вы за это заплатите, паршивые собаки!.. – выкрикнул эллин; но его крик заглушила пыль, набившаяся в рот и нос. Он вычихнул грязь, смешавшуюся с его слезами; а потом завопил во всю мочь, извиваясь в руках воинов. Раскаленное железо обожгло его спину между лопаток: и жгло целую вечность.
А потом его оставили лежать на земле, всхлипывая и бормоча проклятия. Сил на борьбу уже не осталось.
Менекрат не сопротивлялся, когда его снова вздернули за шиворот и потащили куда-то – туда, где ему теперь предстояло жить.
* Начальник гвардии персидского царя, одновременно осуществлявший надзор за всеми чиновниками.
========== Глава 97 ==========
Царица Атосса, сидя в детской, покачивала на коленях своего сына – пятилетнего Хшаяршана, или Ксеркса, как его называли на эллинский манер. Мальчик был красивый – в мать, но капризный и вялый, и мать опасалась, что наследника подтачивает скрытый недуг, которого не могут распознать лекари. Даже блестящий греческий врач, вырезавший самой Атоссе опухоль на груди, кротонец Демокед, – и он разводил руками.
Царица в конце концов в гневе разогнала всех врачей и призвала придворных магов, которые наполнили комнату песнопениями и благовониями. Сама государыня скоро начала задыхаться от фимиама, но Ксеркс неожиданно ожил и повеселел, глядя на суету вокруг себя. Магия ли помогла – или мальчику просто нравилось видеть, как о нем все хлопочут?
Один из магов, видя такое чудо, подошел к Атоссе и с низким поклоном прошептал:
– Государыня, твой сын знает, что будет властелином мира. Он покорит себе и эллинов, которые будут поклоняться ему так же, как сейчас служим ему мы, верные рабы…
Атосса, прищурившись, посмотрела на мага.
А потом усмехнулась.
– Ты прав. Вот лучшее лекарство для моего сына… и для всех царей!
Как бы то ни было, нрав Ксеркса и здоровье его от колдовства не улучшились – и великая царица распустила магов, как и врачей, ничего им не заплатив. Однако слова льстеца укрепили ее в том, что она и так знала. Каким бы ни вырос Ксеркс – храбрым или робким, сильным или изнеженным – ее старшему сыну будет принадлежать весь мир.
– Этого желает бог, – прошептала мать, поцеловав мальчика. – Это даст тебе Ахура-Мазда!
Погрузившись в такие мечтания, Атосса не услышала, как вошла служанка.
Подняв голову, она аккуратно ссадила ребенка с колен и, кивнув няньке, оттолкнула царевича от себя легким шлепком. А потом обратила все внимание на Артониду.
Девушка поклонилась, но осталась на пороге, сложив руки на животе и облизывая губы.
– Царица…
Атосса сдвинула брови.
– Что ты мнешься? Иди ближе!
Артонида приблизилась, остановившись в нескольких шагах от кушетки, на которой расположилась великая царская супруга. Атосса впилась взглядом в бледное лицо прислужницы.
– Что, по-прежнему никаких следов?
Артонида покачала головой и опустилась на колени.
– Ничего, великая царица!
Атосса некоторое время смотрела на девушку: губы ее задрожали, точно от ярости. А потом она громко расхохоталась, отчего Артонида отшатнулась в испуге.
– Как ты глупа! И как я была глупа! И какой глупец Бхаяшия, – пробормотала государыня, прижав к груди красную пуховую подушку, точно обнимала друга. Она весело посмотрела поверх бахромчатого края на Артониду.
– Встань, я не прикажу тебя пороть! Не бойся.
Служанка неуверенно встала.
– Царица, но ты… – начала девушка.
Атосса засмеялась.
– Ты, как и Бхаяшия, думаешь, что мне нужно, чтобы грек нашелся. Что я сокрушаюсь о его потере, – сказала она, поправив свои густые волосы, занавесившие щеку. – А злобный евнух сделал лучше, чем сделала бы я сама! Он спрятал его или убил – теперь, когда художник больше не нужен!
Великая царица встала с лежанки и положила руку на плечо любимой прислужнице.
– Неужели ты думаешь, что я могу позволить какому-то ионийцу после меня ваять других женщин? Эллинок – простых эллинок!..
Атосса сжала плечо девушки; та непроизвольно вскрикнула от боли, которую причинили острые алые ногти царицы. Тогда госпожа разжала руку и погладила Артониду по голове.
Она отошла от служанки, сложив руки на груди, – уже погруженная в собственные царские думы.
– Все устроилось как нельзя лучше, – прошептала великая супруга Дария. – Да, сама я не могла бы устранить грека, – ты ведь понимаешь, что это бесчестно? – проговорила она уже в полный голос, обернувшись к своей наперснице.
Та серьезно кивнула.
– Понимаю, моя госпожа.
– Но теперь Бхаяшия ни за что не позволит мне найти его, страшась моего гнева, – Атосса рассмеялась. – Раскрыв такое преступление, я буду принуждена сурово покарать за него! А Бхаяшия весьма нужный и умный человек… хотя и исполнен злобы, которая порою находит сток.
Артонида сложила руки, восхищаясь словами госпожи. Государыня Хутаоса* рассуждала так, как только и следовало мыслить царице. Когда-то давно Артонида порою испытывала отвращение к притворству и холодной расчетливости повелительницы – ведь последователи Заратуштры воспитывались в ненависти ко лжи! Но теперь служанка понимала каждый шаг во благо Персии, предпринятый госпожой, – великая царица открывала ей свои помыслы. Более высокой чести трудно было удостоиться!
Царица подошла к окну и распахнула ставни. Потом внезапно обернулась к няньке, наморщив лоб, точно от головной боли.
– Возьми ребенка и ступай с ним на воздух! Как ужасно накурили тут эти маги!
После того, как нянька с царевичем покинула детскую, Атосса еще некоторое время стояла у окна, высунув в него голову и с удовольствием дыша чистым воздухом. Потом обернулась к Артониде с веселым лицом: и прислужница поняла, что няньку прогнали не просто так.
– А ты догадалась, Артонида, что этот Менекрат из Милета – любовник царицы Египта… и хорошо, если только ее? Не удивлюсь, если он пробрался под юбку и своей царевне из Ионии!
Артонида заморгала, глядя на царицу приоткрыв рот. Как ни умна была эта девушка, проницательность госпожи в некоторых вещах казалась ей колдовством.
– Как ты узнала это, великая царица?..
Атосса засмеялась. На лице ее было написано полное торжество.
– Я видела лицо Нитетис, когда отнимала у нее этого мастера, – сказала она. – Женщину не обманешь… да, я даже уверена, что несчастная Нитетис, богиня Та-Кемет, сама легла перед ним. До чего можно дойти от отчаяния!
Великая супруга Дария покачала головой, успокаиваясь.
А потом вдруг обе женщины услышали чей-то торопливый топоток. Атосса узнала эти шаги.
– Артонида, впусти.
Служанка открыла позолоченные двери, покрытые резьбой со сложным лиственным узором: он окаймлял крылатый солнечный диск, изображенный в самом центре. Когда створы разошлись, солнечный диск разделился на две половины.
Вошел запыхавшийся темнокожий мальчик-слуга. Он сходу повергся на колени.
– Говори, – приказала Атосса, глядя на него с жадным вниманием.
– Великая царица… явились воины, которые просят впустить их, – ответил мальчик.
Атосса посмотрела на служанку. Потом поправила свои непокрытые волосы.
– Достаточно, если войдет один. Позови одного, – приказала она маленькому негру.
Тот распростерся перед Атоссой ниц, как перед самим царем; а потом встал и выбежал из комнаты.
Спустя несколько мгновений вошел воин в желтых шароварах с узором из серых ромбов и в желтой же рубашке; сплошная повязка скрывала его волосы и лицо. Он низко поклонился.
Атосса скользнула взглядом по его фигуре. Меч и лук этот воин оставил у стражников при входе… но все же великая царица нахмурилась.
– Открой лицо, – приказала она.
Воин, после небольшой заминки, открыл лицо, окаймленное черной бородой.
Атосса улыбнулась. Ей всегда нравились мужчины – хотя их, к несчастью, нельзя было использовать так, как евнухов.
– Вы проводили египтянина?
Воин поклонился.
– Да, царица. Ему дали надежную охрану.
Атосса задумчиво кивнула.
– Хорошо. Вы все получите хорошую награду, – пообещала она. – Иди!
Когда воин с поклоном вышел, пятясь, Атосса повернулась к служанке.
– Будем надеяться, что Тураи ничто не помешает возвратиться к госпоже… с радостной вестью.
Артонида ответила на улыбку госпожи: хотя выражение лица прекрасной царицы в этот миг было больше похоже на злобный оскал.
– Ты желаешь, чтобы и царица Ионии узнала об этом художнике? – спросила служанка.
Подумав, Атосса медленно покачала головой.
– Нет, моя милая.
Она медленно опустилась в кресло и поставила подбородок на руку. Царица пошевелила ногой в шитом мелким розовым жемчугом башмачке.
– Нитетис я просто хочу заставить мучиться, – медленно сказала она. – Я ненавижу ее, она убила мою сестру и моего брата и мужа! А с Ионией нам пока следует сохранять мир.
Атосса посмотрела на служанку.
– Видишь ли, мы пока еще не знаем, на что способны греки. Египтяне для нас уже давно не опасны… наши воины перебили всех храбрецов, которые водились в этой стране, и остались только благоразумные, вроде жреца Тураи… и Уджагорресента.
Атосса засмеялась, вспоминая этого бесконечно угодливого царедворца.
– А вот эллинов следует опасаться. Они бывают настоящими безумцами… стоит только вспомнить, как жил и погиб брат этой царевны Поликсены! И что бы я ни думала раньше, теперь никак нельзя допустить, чтобы Менекрат вернулся домой: даже если он найдется.
