Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 97 страниц)

Что ж, и этих двоих детей было достаточно. Менекрат никогда не стремился быть многодетным отцом, подобно азиатским горцам или спартанцам, рождавшим сыновей, чтобы отправлять их на бойню.

Менекрат был бы счастлив, если бы удалось хотя бы в одном из своих детей пробудить талант к ваянию. Но он знал, что одаренные художники рождаются намного реже воинов, и не роптал на неведомое будущее, уготованное Элефтераю и Ликомеду.

Однако вскоре после возвращения скульптор пережил большое разочарование. Он думал, что Поликсена захочет, чтобы теперь он изваял ее, как потрудился для Нитетис и Атоссы. А сделать статую царицы-воительницы, которой стала Поликсена, было бы для него бесценным подарком. Менекрат не раз наблюдал, как Поликсена управляется с мечом и копьем, и как скачет верхом.

Но эллинка твердо отказала художнику.

– Ты уже сделал для меня много больше, чем для Нитетис и Атоссы, – сказала царица Ионии. – А прославить себя я хочу не твоим талантом, а своим!

Кроме того, Поликсена не желала вновь соперничать с Атоссой. А если ее скульптура превзойдет изваяние персиянки красотой и величием, такого превосходства Атосса ей не простит.

И не статуя Поликсены, а статуя ее первого супруга – ее спартанца – должна была царить над Милетом, господствуя над умами и сердцами граждан города, как господствовала над умом и сердцем ее сына. Никострат рос под сенью плаща мраморного героя, окаменевшего в последнем рывке к недостижимой победе.

Поликсена понимала, что живой Ликандр был бы к Никострату добрее и сказал бы своему сыну другое, нежели то, что царевич читал в облике грозной отцовской статуи. Но что могла она изменить?..

Никострат продолжал враждовать с сыновьями Филомена. Со временем глухая, бессознательная детская вражда превратилась в сознательную, хотя такую же тайную. Никострат был достаточно умен, чтобы после первой стычки не задирать двоюродных братьев в открытую; у Дариона, подчинившего своему влиянию младшего Артаферна, тоже хватало ума оставаться в тени. А может, персидские царевичи были кем-то подучены.

Поликсена знала, что не найдет тех, кто подогревает вражду между детьми; да это и не имело смысла. Она могла сдерживать мальчишек лишь до тех пор, пока они не станут мужчинами. А потом их рассудит меч, а не матери…

Фрина, младшая и единственная единоутробная сестра Никострата, к радости матери, подружилась с маленькой египтянкой – дочерью Нитетис. Уджагорресент неоднократно пытался выкрасть дочь, как и уничтожить саму царицу Ионии, но сподвижники Поликсены предупреждали эти попытки. Одно из покушений предотвратил Тураи. Старый слуга Нитетис был убежден, что лучшей приемной матери у Ити-Тауи быть не может.

Еще до того, как окончился траур по Нитетис, царевны познакомились и начали играть вместе в свои разные куклы. Поликсену всегда восхищало, как быстро и естественно сходятся между собою девочки и девушки, – точно водяные лилии в пруду сплетаются листьями.

Ити-Тауи царица приохотила к тем же упражнениям и танцам, которыми занималась ее дочь. Поликсена не раз подсматривала из-за занавеси, как девочки самозабвенно кружатся вместе под музыку египетского флейтиста. А во время гимнастики Фрина, старшая и более сильная, поднимала за руки и раскачивала черноволосую меднокожую малышку: Ити-Тауи визжала от удовольствия. Они резвились и плавали наперегонки в выложенном мозаикой дворцовом бассейне – конечно, под охраной греческих стражников.

Артазостра помалкивала, видя эти забавы. А когда Поликсена спросила персиянку, что она думает о них, Артазостра сказала:

– Хорошо, что у меня нет дочерей.

И напомнила родственнице о том, что Никострату нужна невеста царской крови. Поликсена все сильнее сомневалась в том, что это должна быть египтянка, даже дочь ее подруги. Но все персидское ее сыну претило еще больше.

Когда Никострату исполнилось двенадцать лет, мать впервые заговорила с ним о помолвке.

Мальчик, уже почти юноша, пристально посмотрел на шестилетнюю малышку, которая как раз играла в мяч с Фриной у них перед глазами. А потом пожал плечами и равнодушно ответил:

– Хорошо, мама.

Глядя на своего единственного сына, Поликсена ощутила раскаяние. Пока юному спартанцу безразлично, кого прочат ему в жены, – у него достаточно других забот, более серьезных. А когда он подрастет и в нем по-настоящему заиграет кровь? А если он полюбит другую девушку – эллинку, как был предан его матери его отец?.. Ведь любить Никострат будет так же серьезно!

Но пока об этом слишком рано говорить.

И Поликсена огласила помолвку своего сына и Ити-Тауи. В честь этого события во дворце был устроен праздник.

В пиршественном зале накрыли столы – царица никогда не поощряла возлежания во время пиров, которое почти всегда заканчивалось развратом; как не допускала и обильных возлияний. Во всяком случае, там, где присутствовала она, госпожа дворца. И на этот праздник могли быть приглашены все царские дети.

Артазостра привела Дариона и Артаферна, которых с вызывающей пышностью нарядила в пурпурные шаровары и рубашки, расшитые золотом и каменьями так богато, что они стали почти негнущимися. Сама персидская княжна тоже оделась в пурпур и золото. Мать и сыновья, исполненные царственного достоинства и окруженные стражниками-персами, своим видом внушали трепет всем собравшимся, как бы высоко те ни стояли.

Поликсена оделась по-эллински, хотя тоже богато: она надела украшения работы Менекрата, которые художник недавно преподнес ей. А ее сын, которому посвящалось сегодняшнее торжество, презрел какие бы то ни было украшения. Он надел белый тонкий хитон и новые сандалии: и только.

Ити-Тауи была одета в белый калазирис на тонких бретельках. Волосы у дочери Нитетис, после того, как ей перестали обривать головку, отросли до подбородка: и уже теперь в девочке угадывалась утонченная красота матери.

Маленькая царевна смущенно теребила венок из анемонов, который надели ей на шею, и на ее медно-смуглом личике проступал румянец. Она уже знала, что она невеста.

Никострат, который был выше девочки почти на две головы, держался с полным спокойствием. И когда забили в тамбурины, призывая всех ко вниманию, он даже не вздрогнул. Молча взял за руку Ити-Тауи, будто младшую сестренку; и, встретив испуганный взгляд черных глаз, улыбнулся девочке.

Поликсена встала с места, и спины всех придворных согнулись в поклонах.

Властительница Ионии обвела всех взглядом – и громко, стараясь, чтобы голос не дрогнул, объявила, что отныне ее сын и наследник, царевич Никострат, обручен с дочерью великой царицы Нитетис, царевной Ити-Тауи. После этого вперед выступили жрецы и под рукоплескания и приветственные возгласы осыпали детей зерном и финиками, как на брачной церемонии.

Поликсену приятно изумило поведение сына. Когда обряд свершился, Никострат повернул к себе свою маленькую невесту и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Потом подвел девочку за руку к своей матери и сам преклонил колени перед царицей.

Коринфянка со слезами гордости обняла мальчика. В этот миг матерью и сыном восторгались все в зале, считая и персов.

Дарион, не отрывавший глаз от Никострата и его невесты, что-то шепнул Артаферну: ноздри юного азиата дрогнули от презрения.

Но тут Артазостра шикнула на обоих, и царевичи виновато опустили головы.

Персидская княжна посмотрела поверх их макушек на Поликсену и улыбнулась радости подруги: она советовала Поликсене устроить этот брак от чистого сердца. Артазостра желала Никострату лучшего, на что этот храбрый и красивый мальчик мог притязать…

После этого гостям разрешили веселиться. Стали разносить кушанья, вина и сладости: все, чем могло порадовать желудок искусство греческих, египетских и азиатских поваров. Телятина, мясо кабана и антилопы; птица, начиненная яйцами и пряными травами; лимонные и острые соусы; горы фруктов, пироги и сыры. Выступали акробаты и танцовщики. Глотатели огня удивляли детей.

Никострат вскоре пробрался к матери, поглощенной разговором с одним из персидских военачальников, и тихо попросил разрешения уйти. Поликсена, немного разочарованная желанием сына, позволила это.

Никострат ушел: казалось, его нисколько не манили удовольствия вечера. Мать, проследившая взглядом за юным царевичем, заметила, что с ним пиршественный зал покинули и несколько верных товарищей, державшихся так же замкнуто, будто настороже.

Одиннадцатилетний Дарион, увидев поведение соперника, рассмеялся. Он, его брат и их приятели остались веселиться со старшими.

Тураи, сидевший поодаль рядом с Менекратом, заметил выражение лица царицы. Она вдруг показалась ему потерянной, точно одна среди всех этих веселящихся людей не могла найти себе места. Или точно Поликсена внезапно забыла, зачем сюда пришла.

Египтянин встал, извинившись перед другом.

– Побудь со своей женой, мастер экуеша. А я побуду с царицей.

Шаран, приглашенная на пир вместе с мужем, недоуменно проводила взглядом царского советника. Персиянка увидела, как Тураи, подойдя к Поликсене, склонился к ней и заговорил. Потом взял ее за руку, и на лице Поликсены впервые появилась бледная улыбка.

– Что с ней? – спросила Шаран мужа.

Менекрат тоже наблюдал эту сцену.

– Кажется, я знаю, что с ней, – сказал художник. Но больше ничего не прибавил.

Тураи заговорил с Поликсеной по-египетски, и эллинка ответила на том же языке, благодарная ему за осмотрительность.

– Ты несчастна, царица? – спросил он.

Поликсена даже не подумала рассердиться на эту прямоту.

– Посмотри на детей, – сказала она, кивнув в сторону Ити-Тауи, которая, смеясь, заплетала Фрине золотистые косички. – Это сама юность, у них все впереди… а я вдруг почувствовала себя так, точно для меня все уже закончилось.

– Так рано? – мягко спросил египтянин.

Он взял ее за руку, и Поликсена слабо улыбнулась.

– Ты понимаешь меня, – сказала она. – Сегодня я обручила моего единственного сына… и вдруг я поняла, как давно меня саму не любил мужчина.

Она сказала это так просто, без тени смущения. Лицо Тураи осталось почтительным и невозмутимым: только, может быть, сделалось еще серьезнее обычного.

– Может быть, отойдем в сторону? – предложил советник царицы. – Я принесу твоему величеству вина.

– Да, – согласилась Поликсена. Она не глядела на египтянина, но когда встала с места, ее впалые щеки зарумянились.

И персы, и эллины примолкли, когда царица с Тураи направились в дальний угол зала. Но они оставались на виду, и никто не мог сказать о них дурного.

– Принеси мне гранатового сока. Не хочу захмелеть, – сказала эллинка, когда Тураи усадил ее в кресло.

Египтянин коротко поклонился.

Он отлучился и скоро вернулся, неся на подносе два килика, наполненных темным соком, и небольшую гроздь черного винограда. Поставил поднос на столик между креслами.

Тураи сел, и Поликсена скользнула взглядом по его фигуре. Это был все еще ладный, сильный мужчина. Едва ли ему исполнилось больше сорока лет.

Египтянин слегка улыбался, но без всякой дерзости.

– Ты хочешь мне в чем-нибудь признаться, царица? – спросил он.

Поликсена сделала глоток сока.

– Да, хочу, – сказала она с неожиданной пылкостью. Сок потек по ее губе, и она слизнула кровавую каплю. – Но не в том, что ты думаешь! Хотя ты ведь не смеешь такого думать, не правда ли?

– Нет, разумеется, – ответил Тураи.

Он не сводил с нее глаз. Отпил из своего килика.

– Артазостра ненавидит меня, – сказала эллинка дрожащим голосом. – Она любит меня, любит и понимает мою душу больше всех женщин… но она ненавидит меня и уничтожит, если выдастся случай! Ты понимаешь?..

– Превосходно понимаю, моя царица, – ответил Тураи.

Поликсена закрыла глаза, опираясь лбом на руку.

– Когда-то давно, когда мой брат был еще жив… когда мы с ним были еще молоды… Филомен сказал мне, что Та-Кемет подобна огромной усыпальнице, в которой умирает любое новое начинание. А я сейчас вспоминаю твою страну и думаю, что в ней может найти упокоение самое мятущееся сердце.

Тураи помолчал.

– Да. Та-Кемет все еще такова.

Поликсена некоторое время сидела, потягивая свой напиток, потом поднялась. Тураи встал и, обойдя столик, оказался рядом. Он коснулся двумя пальцами ее талии.

Поликсена вскинула голову, и их лица оказались совсем близко.

– Твоему величеству ведомо, что я никогда не был женат и едва ли женюсь. Я ничем не связан, – тихо сказал египтянин. – Мою верность тебе ничто не поколеблет.

Поликсена улыбнулась. Как много можно сказать, умалчивая!

– Благодарю тебя, – ответила она. Обхватив египтянина за широкие плечи, она быстро поцеловала его в губы, опалив своим дыханием самое сердце. А потом торопливо ушла.

========== Глава 110 ==========

Лакония по-прежнему жила, получая мало вестей из большого мира, – хотя жила в постоянной готовности к обороне от этого большого мира. Для спартанцев, как и для афинян, главной угрозой стало возрастающее могущество персов. И у многих сынов Лаконии едва ли не больший гнев, чем сами персы, вызывали ионийцы и карийцы, сдавшиеся Ахеменидам почти без борьбы.

– Они заставили персов поверить, что все эллины подобны им! – неистовствовали геронты, члены совета, избиравшегося из старейших спартиатов.

Волна гнева перекатывалась от одной скамьи амфитеатра к другой.

Агорей, когда-то бывший тестем Ликандра, сына Архелая, молчал, поглаживая сухой мускулистой рукой пышную белую бороду.

– Дарий теперь нас всех считает такими же ничтожными трусами, как ионийцы! – воскликнул геронт, который сильнее всех негодовал.

Агорей нагнулся вперед, опираясь рукой о колено.

– Значит, нужно доказать, что мы не таковы, Адраст, – сказал он, впервые подав голос. – Ты можешь это сделать? И все мы, сейчас, – можем показать Дарию нашу силу и храбрость?..

Старейшины притихли, несколько сконфуженные. Хорошо было бранить ионийцев за много парасангов от них и от Дариева войска.

– Нужно решить, что мы будем делать, если Дарий зашлет послов и потребует у нас “земли и воды”, – сказал Адраст.

Геронты снова взволнованно и возмущенно зашумели.

– Это решится не на совете, – отозвался Агорей. Его спокойный голос легко перекрыл общий шум. – Принимать персидских послов будет царь!

– Царь только слуга своего народа, как и любой из нас! – выкрикнули с другого конца амфитеатра.

Агорей усмехнулся в бороду и промолчал. Сейчас старейшины впустую сотрясают воздух – что, впрочем, в глубине души понятно каждому из них: но старикам невыносимо ощущать свою бесполезность. А когда явятся персы с требованием “земли и воды”, что произойдет неизбежно, спартанцы будут действовать так, как подскажет им сердце и любовь к своему народу.

Но сердце часто ошибается, и любовь ошибается не реже…

Досидев до окончания совета, Агорей поднялся и пошел прочь, ни с кем не прощаясь. Спор о персах заставил его задуматься о дочери.

После недавней смерти жены геронт остался один. Трое его сыновей, разумеется, жили и ели в собрании мужчин, а внуки обучались в агеле; но Агорей вспоминал об Адмете, единственной и любимой дочери, гораздо чаще, чем о сыновьях. И, сказать по правде, Агорей и гордился ею больше. Ее колесница по-прежнему не знала себе равных в Спарте, несмотря на рождение троих детей!

Дочь геронта взяла второго мужа через два года после гибели Ликандра: в поклонниках у Адметы недостатка не было. Второй брак оказался тоже удачен. Хотя Агорей знал, что женщина всегда отдает первому мужчине больше, чем всем, кто приходит следом.

Адмета оказалась дома, а ее мужа не было. Впрочем, Агорей и не хотел его сейчас видеть.

Когда домашний раб доложил о госте, Адмета вышла к отцу с младшим сыном на руках. Спартанка была босая, в одном белом пеплосе; на лице, разумеется, никакой краски. Закон запрещал женщинам Лакедемона пользоваться такими уловками красоты, подобающими только блудным или изнеженным женам.

Но Адмета и не нуждалась в этом. Несмотря на то, что она выглядела на свои тридцать шесть лет, стремительная смелость ее манер, сила и стройность фигуры влекли к ней больше, чем все женские ухищрения.

Хозяйка поцеловала отца в загорелую морщинистую щеку и с гордой улыбкой показала ему внука.

– Совсем скоро встанет на ноги и побежит следом за братьями! – сказала Адмета.

Семидесятипятилетний геронт вздохнул.

– Встанет, вот только зачем!

Улыбка Адметы погасла. Дочь поправила черные волнистые волосы, которые по-прежнему носила распущенными: только несколько тонких косичек сворачивала узлом на затылке.

– Ты был на совете? Что там говорят?

Агорей только махнул рукой.

– Мне порою кажется, что я в шестьдесят лет стал афинянином, – с мрачной усмешкой сказал старик. – Болтаю и слушаю болтунов, насиживая себе мозоль пониже спины!

Дочь фыркнула.

– Хорошо, что женщинам нечего делать в герусии. Ты голоден? – тут же, без перехода, спросила Адмета. – У меня еще теплые лепешки и фиги.

Агорей покачал головой, с любовью глядя на дочь.

– Я бы только выпил воды.

Адмета провела отца в дом и усадила на скамью, а сама ушла. Агорей остался забавлять внука, в шутку пугая его: делал вид, будто хочет сбросить в ямку между раздвинутых колен, а ребенок только заливисто смеялся. У старика стало отрадно на сердце: он очень любил возиться с малышом.

Старший Кеней, – сын Адметы от первого мужа, того пришлого Ликандра, – уже давно был в школе, среднему начать агогэ* предстоит через год.

Агорей вздохнул. Славные дети, славное будущее – но что это будет значить в надвигающейся войне?

Тут явилась хозяйка. Адмета несла на подносе гидрию, пузатую ойнохойю с вином и две чаши.

– Я решила, что негоже отцу подавать одну воду, будто мимохожему путнику, – смеясь, сказала дочь. – И подумала, что тоже хочу выпить с тобой!

Отказать ей было невозможно.

Адмета и Агорей выпили разбавленного вина, и старик начал расспрашивать дочь о том, как она живет. Но не успела она ответить, как появился ее муж Эвримах: высокий светловолосый человек очень мужественного, но вместе с тем приветливого вида. С хозяином был их с Адметой старший сын, шестилетний Гераклион.

Эвримах обрадовался тестю, и, увлекшись разговором и возней с внуками, Агорей задержался до позднего вечера.

Тогда дочь и ее муж пригласили главу семейства поужинать с ними и остаться на ночь: и геронт был только рад на эти короткие часы забыть о стариковском одиночестве и тягостных раздумьях, которые оно влекло за собой.

Утром Агорей проснулся уже после того, как муж дочери покинул дом. Адмета, заглянувшая в комнату к отцу, – единственную свободную комнату в доме, – весело приветствовала его и предложила с ней позавтракать. Агорей в этот раз отказался твердо.

– У тебя и так забот хватает! – сказал он.

А прогуляться на голодный желудок, перед завтраком, только полезно.

Обняв на прощанье Адмету и поцеловав младшего внука, Агорей надел плащ и вышел из дома. Однако далеко он не ушел.

Старик услышал шум на улице и приостановился. Несколько мужчин окружили чужеземца – юношу лет пятнадцати или даже моложе, сидевшего на гнедой лошади. Конь был едва жив от усталости, и всадник выглядел не лучше.

Гонец!.. Но почему совсем мальчик?

– Расступитесь! – крикнул Агорей. Дюжие спартанцы оглянулись на крик словно бы нехотя; но, узнав геронта, тут же подчинились и разошлись. Отец Адметы приблизился к гостю.

– Он прискакал со стороны Афин! – сообщили геронту.

– Кто ты? Афинянин? – спросил Агорей, вглядываясь в юношу.

Тот провел рукой по слипшимся темным волосам и выпрямился: казалось, под грязным хитоном можно пересчитать ребра.

– Я приехал издалека! Из Ионии, – ответил посланник: словно бы даже возмущенный тем, что мог быть принят за афинянина.

Спартанцы откликнулись ворчанием, надвинувшись ближе. Теперь со всех сторон на гостя были устремлены недобрые взгляды.

– Конечно, это иониец! Лошадь нисейская, и выговор у него как у перса!

Ионийский юноша покраснел, глядя на воина, который произнес это.

– Не будь мое послание столь важно, ты бы ответил за такие слова!

Это только распалило слушавших.

Нисейского коня схватили под уздцы; рассвирепевшие спартанцы готовы были стащить мальчика с лошади, и тому бы не поздоровилось. Но тут Агорей вступился за гостя снова: с немалым риском для себя старик втерся между молодыми воинами.

– Оставьте его!.. Он наш гость и, что еще важнее, посланник!

Юноша спешился, тяжело дыша, и покачнулся.

– Ты прибыл от ионийской царицы? – спросил его геронт.

Иониец помедлил, точно сомневался, как ответить; потом кивнул.

– Мне нужно говорить с вашим царем!

– У нас два царя. Который из них тебе нужен?*

Агорей улыбнулся, видя растерянность мальчика.

– А я член совета старейшин, и живу неподалеку отсюда. Может быть, ты сперва отдохнешь в моем доме?

Посланник засомневался, поглядев на мрачных лаконцев, теснившихся рядом.

– Но я должен…

– В самом деле, – раздался звонкий женский голос: все обернулись. Адмета, с развевающимися черными волосами, спешила на помощь отцу.

– Пусть ионийский посланник сперва отдохнет и даст отдых своему коню! А потом геронт, мой отец, сам отведет его к царю! – воскликнула она.

Спартанцы хмуро переглянулись. Но, видя согласие и одобрение Агорея, дали дорогу ему и юному ионийцу. Все трое, отец с дочерью и приезжий юноша, направились прочь.

– Я держу коней вроде твоего. Меня не очень-то жалуют за это, – сказала Адмета вестнику. Она предложила мальчику свою крепкую руку, на которую тот после небольшого колебания оперся.

Разумеется, Адмета захотела отвести посланника ионийской царицы к себе и расспросить его: и Агорей нисколько не возражал. Наоборот, его восхитила смекалка дочери; и так же, как ее, геронта все сильнее разбирало тревожное любопытство.

К счастью, до дома Адметы было рукой подать. Хозяйка сразу же препоручила заморенного гнедого своему конюху, а сама повела юношу в дом. Предложила сесть.

– Сейчас принесу тебе воды, – сказала она.

Пока дочери не было, Агорей присел на лавку рядом с ионийцем.

– Ты очень молод. Почему же ваша царица назначила посланником тебя? – спросил геронт.

– Не царица, – голос юноши охрип: он наглотался дорожной пыли. Гость прокашлялся. – Меня послал сын царицы, Никострат!

Агорей был поражен.

– Сколько же ему лет? И чего царевич хочет от Спарты?

Тут явилась Адмета. Она несла большой сосуд воды и чашу.

Юноша с жадностью напился, налив себе из кувшина, а потом оплеснул лицо и шею из этого же сосуда, проливая воду на свой хитон и на глиняный пол.

– Благодарю, госпожа, – сказал он.

Адмета улыбнулась и кивнула. Но теперь она вглядывалась в юного ионийца таким же острым, беспощадным взглядом, как отец.

– Кто послал тебя к нам и зачем? – спросила спартанка.

– Никострат, сын царицы Поликсены, – ответил ей вестник то же, что и Агорею. – Ему сейчас пятнадцать лет, и он хочет возглавить ионийцев в борьбе против персов, заполонивших нашу землю! Но он не сын царя, его отцом был спартанец Ликандр!

– Ликандр? – воскликнула Адмета.

Посланник с изумлением увидел, как побледнела эта рослая сильная женщина с взглядом воительницы.

Адмета схватила отца за плечо.

– Ликандр!.. И первую жену его звали Поликсеной, – напомнила она Агорею.

– Я помню, – откликнулся старик, взволнованный ничуть не меньше.

До них доходили слухи об ионийской царице и о статуе спартанского воина, которую она выставила посреди Милета: но до сих пор спартанцы не находили этим слухам подтверждения.

Агорей снова обратился к ионийцу.

– Так это ваш царевич просит помощи от Спарты, а не его мать? А что же сама царица?

– Она не знает, что Никострат посылал меня. Она не позволила бы ему, – ответил юноша. – Я отправился тайно, на одном из кораблей, который плыл в Египет!

Рассказчик перевел дыхание.

– А если бы персы узнали, что мы ведем переговоры с лакедемонянами… что царица отправила посланника… ее бы тотчас убили вместе с сыном!

Иониец посмотрел на Адмету.

– Поликсену называют нашей царицей, но персы не дают ей и шагу ступить! Она женщина, и ничего не может сделать!

Адмета хмыкнула. Уже то, что эта женщина, которую любил ее Ликандр, удержалась на троне Ионии, значит, что она способна на многое, подумала лакедемонянка.

– Теперь я вижу, что тебя, как и Ликандра, направила к нам судьба, – сказала хозяйка дома.

Тут изумился уже иониец.

– Ликандр возвращался сюда?

– Возвращался, и погиб, сражаясь бок о бок с нашими воинами, – ответила Адмета. – Он был моим мужем.

Юный посланник некоторое время смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Ты и вправду напоминаешь нашу царицу, – сказал он.

Адмета рассмеялась, тряхнув распущенными волосами.

– Лестное сравнение!

Она склонилась к нему.

– И я рада буду оказаться полезной Поликсене и ее сыну. Если, конечно, царица и царевич желают одного, – очень серьезно закончила спартанка.

Гость кивнул.

– Скоро нашу царицу отстранят от власти и уничтожат, что бы она ни решила, – неожиданно сказал юный посланник: в голосе его прозвучало почти отчаяние. – В Милете осталась вдова ее брата, персиянка, у которой трое сыновей! Эта персиянка родственница Дария, и ее старшему сыну уже тринадцать лет!

На некоторое время повисло молчание.

– Как же ты добрался до Спарты из Египта? – спросил Агорей. – Иония сообщается с Египтом, это мы знаем… но до нас их корабли доходят редко.

– Я купил место на корабле работорговца Мидия, который живет в Марафоне, – ответил юноша. – Царевич дал мне денег! А из Эвбейского залива я поскакал прямо к вам!

– Ты плыл на корабле Мидия? – воскликнула Адмета.

Она бросила взгляд на отца.

– Это тот лидийский мерзавец, который держал в рабстве Ликандра! Теперь он знает о том, что иониец направился в Лакедемон!

– С Мидием вел дела еще Филомен, брат царицы, который правил до нее, – возразил посланник. – И мы не нашли другого способа добраться до вас!

Спартанцы посмотрели друг на друга. И само явление юного ионийского посланника, и его рассказ – это было что-то неслыханное.

– Что ж, пока отдыхай. Моя дочь Адмета принесет тебе поесть, – наконец сказал Агорей. – А потом нам нужно решить, как передать твое послание нашему совету и эфорам*.

* Агогэ (“увод”, “унесение”) – система воспитания спартанских мальчиков.

* У Спарты традиционно были одновременно два царя из разных династий, один из которых отправлялся в поход, а другой оставался править.

* Эфоры – выборные должностные лица в Спарте, обладавшие широким кругом полномочий. В их власти было заключать под стражу даже царей за плохое военное руководство.

========== Глава 111 ==========

Оставшись одни в портике дома, в тени, отец и дочь некоторое время не говорили ни слова.

Адмета не выдержала первой.

– И как – ты собираешься передать слова ионийца совету так, как есть? – спросила спартанка.

Геронт смотрел на нее со странным прищуром.

– Я сомневаюсь, дочь моя, стоит ли вообще что-нибудь передавать совету, – ответил Агорей. – Этот гонец мальчишка, присланный таким же мальчишкой! Если, конечно, иониец не лжет!

Адмета прошлась перед ним, перекинув через руку конец своего белого пеплоса. Потом круто повернулась к геронту.

– Герусия узнает так или иначе! Свидетели расскажут о гонце всем, кто не видел… и с тебя спросят вдвойне, потому что ты увел ионийца к себе…

– Да, верно, – тихо сказал старик. – С самого начала было поздно.

– А если ты боишься, что посланник лжет, то это едва ли, – неожиданно прибавила Адмета. – Я бы больше тревожилась, будь он старше! А такие мальчишки лгать не умеют!

– На лжеца он непохож, – усмехнулся Агорей. – Однако его могли обмануть другие – те, кто хочет запутать нас… Если в Ионии и вправду заправляют персы, использовать такого юнца им труда не составит.

Адмета рассмеялась.

– Зачем, отец? Разве персам нужна новая война на покоренной земле?

Агорей склонился к ней, почти коснувшись лбом ее лба.

– Новая война может быть выгодна очень многим, и персам, и тем, кто связан с ними, – тихо и сурово сказал геронт. – Об этом не думают воины, которых мы отправляем сражаться!

Опечалившись, Адмета кивнула.

– Так как же быть?

Агорей помолчал.

– Нам ничего не остается, кроме как представить мальчика герусии. И пусть говорит, насколько у него хватит таланта.

Старик усмехнулся, не то печально, не то удовлетворенно.

– Правда, я не думаю, что это к чему-нибудь приведет. Иония далековато от нас, а наши седобородые мужи хотят войны не больше ионийцев, что бы они ни кричали со своих скамей! Даже если царь решит иначе, его вместе с войском никто не отпустит!

Адмета вздохнула.

– Я тоже не хочу такой войны, хотя я лакедемонянка, – сказала она. – Но, может быть, послушать этого юношу будет единственным способом отсрочить падение Спарты!

Агорей ничего не сказал на это. Он молча покинул портик, оставив Адмету одну.

Как всегда мужчины покидают женщин, решив поступить так, как им представляется верным!

Как этот ионийский мальчишка сбежал из-под надзора своей царицы…

Адмета покачала головой, схватившись за шею. Если бы ей вдруг позволили выступить перед герусией, что бы она сказала? Посылать подмогу ионийцам или нет?

И как быть с тем, что об этом посольстве знает Мидий? Не воспользуется ли он положением ионийцев и лаконцев в собственных целях?..

Разозлившись на себя и свои сомнения, спартанка быстро направилась в дом. Отец расскажет ей, что решили старейшины. А больше ему все равно ничего не сделать – даже если бы Агорей вдруг пожелал дать своей дочери слово в совете!

Когда Агорей опять пришел к Адмете, он мрачно и значительно улыбался. Спартанка разгадала это выражение без труда.

– Мальчик сказал, что хотел, и ничего этим не добился?

– Он остался цел, а это уже немало, – заметил геронт. – Эфоры всерьез решали, не сбросить ли его со скалы! Чтобы не смущал ионийцев рассказами о нашем гостепримстве – и чтобы персы не двинули нас войско прежде времени!

Адмета резко рассмеялась.

– Могу вообразить, – сказала она. – И ведь царица не знает, что ее сын отправлял к нам посланника! Избавиться от него было бы легко!

Потом она нахмурилась.

– Как же юноша вернется домой?

– Пусть возвращается к Мидию, и плывет назад тем же путем, – ответил геронт. – Так решили и герусия, и эфоры!

Адмета даже отступила.

– Так не годится! – воскликнула она. – Разве можно верить этому лидийцу? Или, может, совет надеется, что Мидий расправится с царским посланником за нас?..

– Герусия пожелала выдворить ионийца из Спарты и забыть о нем, как лакедемоняне поступали всегда, – прохладно ответил старик. – Но это продлится недолго.

Адмета некоторое время смотрела на отца. А потом вдруг спросила:

– Иониец еще не уехал?

– Он сейчас спит. Пришлось положить его у меня в доме, под охраной моего раба, – усмехнулся Агорей. – Когда отдохнет, отправится в путь.

Адмета вспрянула, на ее щеках расцвел румянец.

– Он еще здесь! Тогда я знаю, что сделаю!

Спартанка хлопнула в ладоши.

– Я прикажу приготовить мою колесницу и сама довезу его до Афин! Пусть афиняне дадут корабль, чтобы отвезти ионийского посланника домой, – и услышат его рассказ! Если потребуется, я сама выступлю на агоре!..