Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 97 страниц)
Там эллин остановился, прикрыв глаза и вдыхая воздух, в котором аромат лаванды и миндаля, цветущего на склоне, смешался с запахом отхожего места. Выгребная яма была уже почти полна. Здесь бывало немало людей, и работа для слуг не переводилась! Шаран, конечно, переиначила правду, если не солгала Менекрату!
Несомненно, сейчас персиянка докладывала своему господину о поведении пленника в эти дни – может быть, хвалилась, что заставила скульптора работать, умаслив заботой и лаской, как не получалось из-под палки. Может быть, Бхаяшия давал ей новые коварные распоряжения насчет Менекрата…
Менекрат мотнул пепельной головой, которую персиянка совсем недавно причесывала. Нельзя так жить, не веря никому: даже в рабстве! Конечно, Шаран многое от него скрывает: но ведь и самому Менекрату приходится ловчить, изыскивая пути к свободе!
Художник пригладил отросшую за последние дни бороду, которую персиянка подрезала особым ножиком.
Потом послышались мягкие женские шаги. Шаран носила настоящие козловые башмачки: у нее были хорошие, добротные вещи. Менекрат повернулся к своей стражнице.
Шаран посмотрела на эллина и немного покраснела. Она волновалась.
– Господин зовет тебя. Иди, – сказала персиянка.
Менекрат глубоко вздохнул. Он зачем-то пригладил волосы, одернул рубашку, которая почти достигала колен; и вернулся в дом.
Снова войдя в свою мастерскую, он некоторое время стоял, глядя на ветхий коврик у входа, – а потом поклонился, не поднимая глаз, и приблизился к персу. От евнуха густо пахло амброй и конским потом. Тошнота подступила к горлу Менекрата.
– Ты умеешь расписывать алебастр? – спросил Бхаяшия; и эллин вздрогнул. Он и забыл, что этот человек хорошо владеет греческим языком.
– Да, – сказал Менекрат.
Он не прибавил слова “господин”, и Бхаяшия пропустил это мимо ушей. Да, царедворец, обладающий такой властью, пусть и бессмысленно злобный, должен был уметь обращаться с людьми.
– Хорошо, – сказал перс своим высоковатым невыразительным голосом. – Я привез образ богини Иштар.
Эллин увидел раскрашенную глиняную статуэтку: рогатая корона, скрещенные на груди руки.
“Исида… Нейт”, – пронеслось в голове у ионийца.
Бхаяшия знал о статуэтке Нейт, которую он сделал для царицы Египта. От персидских шпионов нельзя укрыться нигде, подумал эллин.
– Ты повторишь этот образ семикратно, – продолжил евнух. – Распишешь алебастровые статуэтки золотом и красками. Тебе доставят все нужное.
Менекрат провел языком по нижней губе. Сердце больно стучало в ребра.
– Как скоро я должен сделать эту работу? – спросил он.
– У тебя есть месяц. Одна луна, – перс усмехнулся. – Если справишься, я вознагражу тебя.
Менекрат поклонился, не решаясь ничего больше спрашивать. И тогда евнух покинул комнату.
Скульптор прикрыл глаза. Запах хозяина все еще стоял в комнате – этот неистребимый запах богатого и бесстыдного кочевника, пропитывающий ковры, войлоки, волосы.
Эллин сел, привалившись спиной к холодной стене. Он бездумно взял в руку топорно, грубо сработанную глиняную фигурку Иштар. Менекрат поглядел на нее, потом отложил и уткнулся лбом в колени.
О какой награде говорил этот перс? Разве может что-нибудь скрасить ему жизнь в рабстве? Вкусная пища? Кричащая цветами, как у всех дикарей, одежда? Золото?.. Или ему снова лгут, но какой в этом смысл?..
Тут он заметил, что не один. В дверях стояла Шаран.
Когда Менекрат пошевелился, персиянка подошла к нему и присела на корточки напротив пленника. Она взяла его лицо в ладони, заставив посмотреть себе в глаза.
– Что он сказал тебе? – спросила Шаран.
Менекрат вяло усмехнулся.
– Твой господин обещал мне награду, если я закончу работу в срок, – сказал скульптор. – Но что он может дать мне?
Шаран погладила его по волосам.
– Награда может быть не только в том, чтобы дать, – сказала азиатка, – но и в том, чтобы не отнять! Может быть, если ты угодишь господину, он не разлучит тебя со мной!
Менекрат приподнялся, впившись в нее взглядом.
– Что ты говоришь?..
Эллин попытался представить, что эту женщину, ставшую ему единственным другом здесь, отнимут, увезут. Еще неделю назад он не ведал о ее существовании. Но при мысли, что он может остаться в этом месте без Шаран, художнику вдруг стало так тоскливо, что захотелось умереть.
– Чтоб твой Бхаяшия сгорел в вашем аду, – прошептал Менекрат.
– Может быть, Бхаяшия и заслужил это, – серьезно сказала персиянка. – Но награда может означать и другое.
Шаран обняла пленника за шею и прошептала на ухо:
– Бхаяшия сказал, если ты хорошо прослужишь ему год… он даст тебе свободу… и мне вместе с тобой!
Менекрат некоторое время смотрел в расширившиеся черные глаза азиатки под почти сросшимися черными бровями. А потом разомкнул губы и спросил:
– А если я откажусь ему служить?
Лицо Шаран побелело как алебастр. Сейчас она нисколько не притворялась.
– Великий евнух бывает очень щедр. Это правда, – сказала персиянка. – Но он бывает и безжалостен. А я рабыня, меня никто не защитит!
Менекрат сжал кулаки, не зная, кому слать проклятия. Как быстро это существо, лишенное пола, нащупало его слабости!.. Бхаяшия отлично сознавал – даже если Менекрат считает Шаран его орудием, он не позволит этой рабыне пострадать по своей вине…
Менекрат отвернулся. На глаза ему снова попалась статуэтка Иштар.
– А почему Бхаяшия поручил мне изображать Иштар? – спросил иониец. – Разве вы поклоняетесь не Ахура-Мазде?
– Ахура-Мазда не запрещает служить и жертвовать другим богам, – ответила Шаран.
Может быть, Бхаяшия решил опереться на жрецов этой все еще могучей богини, чтобы по каким-то причинам противостоять единому богу, провозвестниками которого служат Дарий и его главная царица?..
Менекрат переплел пальцы на животе, неподвижно глядя на стену напротив. Спустя несколько мгновений он произнес:
– Я согласен.
Через две недели, когда уже четыре статуэтки из семи были готовы, однажды ночью Менекрат лежал без сна. Скульптор не то думал, не то грезил.
Перед ним вставало грубовато-равнодушное лицо глиняной Иштар, каждая черточка которого за эти дни врезалась ему в память; его сменило лицо золотой Нейт, более утонченное, но такое же отрешенное… а потом лик владычицы Саиса вдруг ожил и исказился. Перед Менекратом была Поликсена в бронзовом боевом панцире, раскрасневшаяся от ярости. Царица Ионии бросала ему в лицо гневные упреки, которых скульптор не слышал.
Менекрат приподнялся, чтобы расслышать обвинения царицы и ответить на них; но тут у порога раздался шорох.
– Шаран! – тихо воскликнул художник.
– Тише!.. – отозвалась персиянка умоляющим шепотом.
Она подошла к нему; но, не дойдя нескольких шагов, опустилась на колени и проползла эти оставшиеся шаги на коленях. Менекрат уже сидел, глядя на служанку.
От запаха этой азиатки и ее теплой близости его неожиданно охватило возбуждение и вместе с тем расслабляющее томление, с которыми становилось все труднее совладать.
– Зачем ты здесь? – шепотом спросил эллин.
Шаран стояла напротив него на коленях и страстно смотрела в глаза.
– Разве ты не знаешь? – откликнулась она.
Шаран взяла его за голову обеими руками; ощущение ее прохладных пальцев на висках, в волосах было блаженством. Она могла бы взять его голову и унести, почудилось пленнику. А потом персиянка поцеловала его.
Менекрат ответил на этот поцелуй; и вдруг ощутил, что, не достигнув обладания, уже достиг полного единения со своей стражницей. Собственные чувства испугали его.
– Я знал, что ты придешь, – хрипло сказал Менекрат.
– Ты знал!..
Он ощутил ее радость и страх. Шаран прильнула к нему всем своим плотным горячим телом.
– Я знаю, ты всех нас считаешь лжецами, – прошептала азиатка. – Но послушай меня сейчас, я не лгу: у меня еще не было никого, никогда…
– Я верю, – прошептал художник.
Он больше не мог сражаться с собой.
Обхватив свою подругу за плечи, Менекрат мягко уложил ее под себя. Он стал водить губами по ее телу, утыкаясь лицом в шею, в ложбинку между грудей, в сгиб локтя. Шаран лежала неподвижно и казалась бесчувственной под его ласками; но неожиданно выгнулась и издала протяжный стон, словно исторгшийся из глубин ее существа. Эллин поднял платье женщины, под которым ничего не было, и припал губами к вздрагивающему смуглому животу; он заскользил ниже, погружаясь в горячее безумие.
Когда он наконец слился с нею, то услышал, как она всхлипывает под ним от боли и счастья; Менекрат оглаживал ее ноги, согнутые в коленях, целовал запрокинутое лицо. А Шаран вдруг крепко обвила его руками и дохнула:
– Навсегда.
Потом они долго лежали молча, обнявшись. После пережитой необычайной близости любовники ощутили какое-то странное новое отчуждение.
Шаран устроила у эллина на груди тяжелую голову.
– Я рада, что это был ты, – тихо сказала она.
Менекрат поцеловал ее в темя. Взял персиянку за руку, пройдясь чутким пальцем по мозолям на ладони, недавнему ожогу. На нее позавчера брызнуло кипящим маслом, когда она жарила ему мясо. Вновь жалость и нежность сжали сердце эллина.
А потом вернулся холод. Да, персы знали, что делают, и умели обращаться с пленниками!
Еще раз поцеловав свою возлюбленную, Менекрат мягко вынудил ее сесть и выпрямился сам.
Шаран молча смотрела на него: ее глаза медленно наполнились слезами обиды. Менекрат улыбнулся.
– Лучше тебе сейчас вернуться к себе, – сказал скульптор. – Если увидят, что мы спим вдвоем… может быть плохо!
Шаран несколько мгновений не отвечала, будто не слышала; потом кивнула.
– Правда, мне лучше уйти.
Она поморщилась, поднимаясь на ноги; провела руками по юбке, на которой осталось кровавое пятно.
Эллин проводил ее до двери, обнимая за талию. На пороге еще раз поцеловал.
– Завтра увидимся, – шепотом напомнил он.
Шаран слабо улыбнулась; потом потупилась и скользнула прочь.
Менекрат вернулся на свою постель и сел. Он долго сидел и напряженно думал.
========== Глава 101 ==========
Поликсена редко получала письма из Та-Кемет, но знала, почему по-прежнему получает оттуда помощь, – Нитетис, давно отстраненная от власти, заботилась о подруге юности. Нитетис узнала о воцарении эллинки в Ионии так скоро, как было возможно.
Конечно, супруга царского казначея узнала бы об этом так или иначе; но Поликсена пожелала уведомить дочь Априя первой. Пусть надежда когда-нибудь свидеться становилась все меньше, эллинка хотела сохранить доверие и любовь старой подруги.
Нитетис присылала в Милет египетских врачей, “космет” – особых слуг, обученных тщательному уходу за телом господ, льняные ткани всех степеней прозрачности и писчий папирус. А также непревзойденных бальзамировщиков. Египтяне, переселившиеся в Ионию, не могли обойтись без таких услуг, и многие египетские греки переняли погребальные обычаи Черной Земли: как уже давно переняли их эфиопы и некоторые другие народы Африки, жившие под владычеством фараонов.
Поликсена знала, что Уджагорресент, хотя давно стал супругом и повелителем жизни своей воспитанницы, – ведающим пути ее сердца, как говорили в Та-Кемет, – по-прежнему благоговеет перед ее божественностью. Божественность Нитетис тоже была делом рук царского казначея… но лишь отчасти.
В своих кратких посланиях Нитетис рассказывала наперснице о своей жизни, о том, как растет ее дочь. В Та-Кемет по-прежнему ничего не менялось. Египтяне и персы научились сосуществовать, не нарушая очерченных ими для себя границ: в этом была большая заслуга Дария. Царь царей, – “перс, который из Персии подчинил Египет”, как говорил он сам, – заслужил едва ли не любовь к себе со стороны египтян своим невмешательством в их жизнь. И покровительство Дария, как тень великой пирамиды, охраняло обычаи этой страны.
И вот, спустя почти два года после того, как Менекрат отправился в Та-Кемет, делать статуи для заупокойного храма Нитетис, великая царица написала Поликсене, что желала бы посетить Ионию. Причин дочь Априя в письме не объяснила: но эллинка сама могла нагромоздить целую гору предположений, что толкнуло ее царственную подругу на это.
Нитетис чего-то боялась, для себя или дочери? Просто истосковалась по Поликсене – или думала о политике?
Может быть, Нитетис опять почувствовала происки Атоссы? Так действовали не только персы, но и египтяне, когда властвовали многими странами. Атоссе могло не понравиться, что Иония и Египет опять питают друг друга и могут вновь выйти из повиновения Азии. Разумеется, жена Дария знала, что Поликсена возвысилась с помощью Нитетис, и долгие годы была с нею очень близка!
Персы посадили эллинку на трон Ионии: и Атосса не могла позволить эллинке питаться из другого источника! Или женою Дария двигала застарелая женская ревность и злоба?..
Разумеется, царский казначей остался в Та-Кемет… могло ли быть, что Нитетис покидала свою страну без дозволения мужа и без дозволения персидского наместника?..
Царица Ионии тут же, не советуясь ни с кем, написала, что Нитетис может приезжать, когда ей угодно. Проводив вестников Нитетис, Поликсена осталась ждать, исполнившись сладостных и дурных предчувствий.
Ответив своей возлюбленной египтянке, она уведомила об этом Артазостру. Азиатка выразила приятное удивление: она сказала, что давно хотела познакомиться с этой властительницей. Разумеется, это было так; хотя персидская княжна, несомненно, испытала ревность. Но ревность для азиатов как острая приправа к привычным, хотя и любимым блюдам, без которой они портятся.
Нитетис прибыла во главе маленькой флотилии из четырех кораблей, команды которых составляли только египтяне. Персы научили людей Та-Кемет своей морской науке, и люди Нитетис обучались этому по прямому приказу Дария.
Когда спустили мостки, воины великой царицы выстроились на берегу коридором, ради подобающей случаю торжественности.
Царица явилась перед ионийцами в таком же виде, в каком они привыкли лицезреть свою собственную правительницу, – в бронзовом панцире, покрытом позолотой. Голову египтянки покрывал синий сложный парик, а надо лбом вздымалась кобра с черными агатовыми глазами. Следом одна из сестер-прислужниц, Астноферт, вывела маленькую царевну Ити-Тауи, голова которой была по-прежнему обрита: кроме детского локона, перевязанного синей лентой.
Ионийцы были изумлены видом египетской гостьи, но гул голосов прозвучал скорее разочарованно. Слухи о красоте Нитетис преувеличивали – она больше не походила на живую богиню. Правда, ее шея, стан и руки оставались безукоризненно стройными, походка величественной, а тонкие морщинки на лбу и в уголках рта были различимы только с близкого расстояния. Но старение – это не только морщины, искрошившиеся зубы и седина; это, прежде всего, угасание свечения жизни. Конец той поры, когда все чувства свежи, как только что сорванные фрукты, и когда хочется изведать даже боль!
Для царицы на берегу были готовы ее собственные носилки. Поликсена отправилась ей навстречу также в носилках, и подруги встретились на полпути к дворцу. Внушительная свита обеих правительниц заметила друг друга издали и остановилась.
“Точно два войска перед сражением”, – подумала Нитетис, выйдя наружу.
Поликсена явилась из своих носилок, одетая в пурпурный пеплос поверх серебристого ионического хитона с застежками из красных пиропов, скреплявшими одежду на плечах, локтях и запястьях. Получились почти рукава. Египтянка рассмотрела это прежде, чем увидела лицо дорогой подруги.
Несколько мгновений они вглядывались друг в друга, узнавали и не узнавали. А потом Поликсена с изумленной улыбкой шагнула навстречу дочери Априя и обняла.
– Почему ты надела панцирь? – воскликнула эллинка, посмотрев ей в глаза.
– Потому же, почему и ты, филэ, – ответила Нитетис по-гречески.
Обе улыбнулись. И им вдруг показалось, точно они расстались только вчера.
– Садись в мои носилки, – предложила Поликсена.
Нитетис качнула головой. Она чувствовала устремленное на них обеих со всех сторон внимание: должно быть, египтянка ощущала настроения толпы лучше новоявленной царицы Ионии.
– Нет, моя дорогая. Со мной ребенок, и, кроме того, я хочу, чтобы меня видели. Люди должны знать, кого ты принимаешь у себя!
Коринфянка кивнула.
Она вернулась в свои носилки, египтянка – в свои.
В сопровождении свиты, ионийских, персидских и египетских воинов, и множества любопытных, валивших гурьбой, обе госпожи направились ко дворцу.
Поликсена увидела, что нарядные девочки, в венках из синих и белых анемонов, рассыпают из корзин лепестки под ноги их носильщикам; эллинка выпрямилась и подняла руку. Ионийцы закричали, выкрикивая славословия. А может, кто-то кричал и оскорбления. Простой люд любит устраивать себе праздники, даже если нечему особенно радоваться: просто чтобы позволить себе то, что в другое время нельзя.
Поликсена кинула взгляд назад: Нитетис горделиво плыла над толпой, точно Исида в священном ковчежце. Она, чужая в этой стране, казалась гораздо спокойней эллинки. Может быть, потому, что для царей Та-Кемет привычное лицо – это маска, вроде посмертной?..
В дворцовом саду обе женщины вышли из носилок и пошли рядом. Разговаривать было все еще нельзя; но эллинка и египтянка переглядывались и улыбались общим воспоминаниям.
– Как хорош твой сад, – произнесла Нитетис. – Я впервые ступила на чужую землю, и эта земля оказалась столь щедра и прекрасна!
Царица Ионии несколько смутилась.
– Я не слишком много времени посвящаю саду, – сказала она. – Цветами и деревьями занимается Артазостра. В ее стране это любят, даже цари Персии садовничают сами!
Нитетис кивнула, ничего не ответив. Но эллинка сразу же почувствовала, какая вражда может разгореться между двумя женщинами, которых она любила. Даже если отставить политику, каждая из ее знатнейших подруг желала безраздельно обладать ее сердцем, быть к ней ближе всех!
Они вошли во дворец и поднялись в зал с фонтаном – Нитетис сопровождали только двое египетских воинов. И в зале подруги нашли Артазостру. Персиянка расположилась на кушетке, скинув туфли и подогнув под себя ноги.
Она улыбнулась Нитетис, не вставая с места.
– Да продлятся твои дни, великая царица, – сказала Артазостра по-гречески. – Да будет твой путь усыпан розами. Я счастлива приветствовать в моем доме такую великую госпожу.
Нитетис порозовела. Она услышала в этой речи нечаянное, а, скорее всего, умышленное и тонко рассчитанное оскорбление.
Дочь Априя слегка склонила голову и ответила:
– Я уже давно не правлю Та-Кемет, я всего лишь первая из благородных женщин моей страны.
Потом Нитетис улыбнулась.
– Я рада познакомиться с тою, кого так любит моя подруга.
Поликсене неожиданно показалось, что она видит перед собой двух змей, готовых зачаровать друг друга.
Эллинка шагнула между хозяйкой и гостьей и повернулась к Артазостре, сложив руки на груди.
– Мне кажется, наша высокая гостья сейчас нуждается в отдыхе, – сказала Поликсена.
Артазостра улыбнулась и встала, скользнув ногами в туфли.
– Что ж, тогда я удалюсь.
Персиянка поклонилась обеим; потом повернулась и ушла: широким быстрым шагом, без суетливости и угодливости. Поликсена улыбнулась, глядя вслед вдове брата.
– Артазостра понимает, что нам нужно побыть наедине.
Нитетис грустно усмехнулась; потом аккуратно сняла свой урей и парик, тряхнув освобожденными волосами.
– Только с тобой я могу быть такой.
Она взглянула на эллинку.
– Я разорвала союз с Уджагорресентом.
Поликсена изумленно глядела на старую подругу: это прозвучало очень двусмысленно.
Нитетис кивнула.
– Да, да… Ты правильно поняла. Царский казначей более не мой муж, и я более не могу выносить, как он стелется перед персами!
“Уж не от него ли Нитетис бежала со своей дочерью?” – подумала царица Ионии.
Подойдя к египтянке, она утерла ладонью ее холодный влажный лоб, а потом принялась расстегивать крепления доспеха.
– Зачем ты приехала? Ты чего-то боишься? – спросила она, вытаскивая железные штыри, соединявшие грудную и спинную пластины на плечах.
Нитетис стояла неподвижно и безмолвно, пока обе половины панциря не оказались в руках эллинки. И тогда царица Та-Кемет покачала головой.
– Нет, я не боюсь.
Египтянка рассмеялась. Зубы у нее все еще были ослепительные.
– Я знаю, что если меня пожелают убить, меня убьют, и бояться нет смысла. Я приехала, чтобы повидать твою страну… и отдохнуть от моей собственной. И я очень соскучилась по тебе.
Поликсена крепко обняла подругу, усталую и пропотевшую после долгой дороги. Потом расцеловала.
– Оставайся сколько угодно!
Нитетис растроганно и понимающе улыбалась.
– Я не стану обременять тебя, филэ, и будить ревность в твоей персиянке, которая уже смотрит на меня зверем. Я поживу у тебя месяц, если ты позволишь, а потом уеду.
Поликсена покусала губы, поняв, что уехать для Нитетис совсем не обязательно значит вернуться на родину. Но все это она узнает позже.
– Иди сейчас мыться, потом мы поужинаем, – сказала эллинка. – Или ты предпочитаешь поспать?
– Я с радостью поем с тобой, моя дорогая, – ответила дочь Априя. – Только пусть сначала позаботятся о моей дочери. Она уже не нуждается в моем молоке, служанки скажут, что нужно…
Поликсена прервала ее, подняв руку.
– Я все знаю. Иди, Нитетис, ты устала.
Вечером они ужинали вдвоем – Артазостра так и не присоединилась к подругам. Поликсена посылала за ней слугу, но была уверена, что персиянка не придет.
Эллинка хотела расспросить Нитетис обо всем; но у них получилось говорить только о своих потерях. Обе плакали и пили вино, вспоминая Филомена и Аристодема, и маленького Яхмеса – единственного сына Нитетис и несчастливого завоевателя Та-Кемет. А потом, обнявшись и поцеловавшись, женщины расстались: Нитетис и вправду утомилась и хотела спать.
На другой день разговора о государственных делах тоже не получилось. Когда Нитетис и Поликсена показали друг другу своих детей и вдосталь поговорили о них, царица Ионии захотела похвастать своими племянниками, сыновьями Филомена. Для этого пришлось пойти в покои Артазостры, которая все еще оставалась у себя.
Азиатка поздоровалась с Нитетис учтиво, хотя и с холодностью; но своих мальчиков показала охотно. Нитетис все трое напомнили Филомена, и Поликсене было больно и странно услышать об этом. Ей самой дети Артазостры куда больше напоминали их мать.
Потом Поликсена вынуждена была оставить гостью, ей нужно было разобрать папирусы в кабинете.
– Я приду к тебе вечером, и мы еще наговоримся. Надеюсь, ты не успеешь соскучиться!
– Ты же знаешь, я умею себя занимать где угодно, – ответила египтянка с вежливым смехом. – А в твоем дворце так много чудес!
– Эвмей тебя проводит, куда пожелаешь. Он обучен сопровождать наших знатных гостей, – сказала Поликсена.
Эллинка ушла. И когда царица Ионии привычно села за стол в своем кабинете, даже мысли о Нитетис покинули ее.
Поликсена не знала, как долго была занята; но ее работу вдруг прервал Эвмей. Молодой раб вбежал в кабинет и остановился так резко, точно запнулся обо что-то на гладком полу.
Вид у раба был такой же, как в тот день, когда он принес Поликсене вести о гибели ее мужа и брата.
– Что случилось? – крикнула Поликсена. Она вскочила и бросилась к Эвмею. Он не в силах был даже говорить и вытянул руку в сторону двери.
– Там… там…
Царица бросилась в коридор. За дверью уже столпились люди: ее воины и слуги и египтяне Нитетис. Все были потрясены, возбужденно говорили; а при виде правительницы закричали, перебивая друг друга.
– Тише, все вы!.. – вдруг властно перебил их один египтянин. Он подступил к Поликсене, и вид у него, как у других, был горестный и гневный.
Эллинка уже начала понимать, что случилось, но отказывалась поверить.
– Царица, произошло страшное несчастье, – сказал слуга Нитетис. Это был высокий, сильный и собранный человек; несмотря на то, что у него были собственные длинные волосы, он напомнил Поликсене жреца.
“Он приезжал за Менекратом. Его имя Тураи”, – вспомнила эллинка.
Она все не желала вникать в то, что он готовился сказать…
– Погуляв по дворцу, моя божественная повелительница спустилась в сад, – произнес слуга по имени Тураи. – Там она присела отдохнуть и уснула. И к ней подобралась змея.
Поликсена молчала, глядя на египтянина в беспредельном ужасе. Нет, нет, этого не может быть!..
А жрец Тураи вдруг рассмеялся сухо и горько. Он оказался самым смелым из тех людей, кто сопровождал Нитетис, – остальные не решались сообщить царице Ионии такую новость.
– В моей стране змеи почитаются священными, и мы приваживаем и приручаем их, – сказал Тураи, глядя на коринфянку в упор. – Может быть, ты разводишь их у себя в саду, госпожа? Моей царице укус змеи позволил вознестись прямо к богам.
Поликсена закрыла лицо руками и стиснула зубы, застыв в бесчувствии. Горе ослепило и оглушило ее.
========== Глава 102 ==========
Нитетис перенесли во дворец, в опочивальню, где она успела провести только одну ночь.
Ей закрыли глаза прежде, чем она остыла: кажется, это сделал Тураи… Нитетис успела проснуться и испугаться, когда змея бросилась на нее.
Поликсена молча стояла над телом подруги и глядела на след от змеиных зубов на обнаженной правой руке, чуть выше локтя: из этой ранки вытекло совсем немного крови. Эллинка мыслила сейчас очень четко… ее сердце будто заморозили. Как в тот день, когда она хоронила своих возлюбленных мужчин.
Поликсена рыдала, узнав о гибели подруги, убедившись, что надежды нет, – рыдала так, что, казалось, у нее сердце выйдет горлом. Но сейчас, в окружении своих придворных и людей Нитетис, царица Ионии держалась с полным спокойствием. И она понимала, что теперь главное, главнее всего: найти подлого убийцу… Эллинка ни на мгновение не поверила в несчастный случай.
Еще раз оглядев тело великой царицы, в белом широком платье, в лазуритовом ожерелье, Поликсена задержала взгляд на лице, которое смерть разгладила, придав ему безмятежность… а потом вдруг выпрямилась. Коринфянка обратилась к стоявшему в головах у госпожи Тураи: Поликсена заговорила по-египетски, чтобы никто из ионийцев не понял.
– А она не могла сама?..
Тураи мотнул головой, не раздумывая.
– У нас самоубийство почитается преступлением против самого себя, которое не под силу простить даже богам. Мы верим, что человек приговаривает себя к посмертной участи сам, – и тот, кто себя убивает, обрекается этим на вечные скитания между этим миром и царством Осириса!
Эллинка хотела недоверчиво усмехнуться… но Тураи смотрел на нее с полной убежденностью в том, что говорит истину. Потом Поликсена вспомнила, что и Нитетис была прежде всего жрицей.
“Но этот укус, – подумала эллинка, коснувшись точеной руки Нитетис, уже потерявшей теплоту. – Так высоко! Если моя Нитетис уснула сидя, спиной к абрикосовому дереву, как мне рассказывали те, кто ее обнаружил… змея должна была взобраться по ее ногам и платью и разбудить! Если только гадина не упала сверху!” Но как бы ни обстояло дело, будь это случайность, Нитетис успела бы вскочить и лежала бы далеко от скамьи…
Царица Ионии подняла глаза на Тураи: и прочитала во мрачном взгляде жреца Хнума такую же убежденность и выражение сообщничества. Тураи тоже думал, что смерть его царицы была подстроена. И преступник даже не пытался замести следы.
Может быть, негодяй хотел очернить кого-нибудь невиновного – хотел, чтобы Поликсена подумала на кого-нибудь из приехавших с Нитетис египтян, усердных в вере?.. Священное животное… Смерть, подобающая царице…
Уджагорресент вполне мог отомстить беглой супруге таким образом. Он был, несмотря на все свое пресмыкательство перед персами, великий ревнивец и ревнитель обычаев Обеих Земель: и Уджагорресент посчитал бы изощренной, но справедливой местью такое убийство!
И вдруг Поликсена побелела как мел, вцепившись в простыни, на которых лежала ее дорогая подруга.
– Протей, – низким дрожащим голосом выговорила эллинка, обращаясь к старому дворцовому управителю, который был здесь же. – Проследи, чтобы египтяне отнесли тело великой царицы нашим бальзамировщикам, пусть не жалеют ни кедрового масла, ни тонкого полотна, ни мирры! А я сейчас…
Эллинка замолчала, прикусив свою руку почти до крови.
– Тураи, ты жрец, позаботишься о госпоже! Проследи, чтобы над ней исполнили все положенные обряды! – бросила она доверенному слуге Нитетис и стремительно вышла из спальни.
Анаксарх и его ионийцы, которые молча дожидались позади царицы, тотчас последовали за ней. Поликсена услышала, что воины догнали ее, но не обернулась, только ускорила шаг: она направлялась в покои Артазостры. Персиянка все это утро просидела у себя, со своими детьми… но это ничего не значило!..
Анаксарх по пути не задал госпоже ни единого вопроса: старый наемник знал, куда и зачем идет госпожа, и всецело ее одобрял.
Поликсена ворвалась в комнату, занавешенную темно-алым шелком, пахнущую амброй. Она провела в комнатах жены брата столько счастливых часов!
Сейчас этот ласкающий сумрак наполнял эллинку ненавистью. Ненависть поднималась в ней с каждым вдохом.
– Приведите… – наконец с усилием сказала царица, повернувшись к Анаксарху.
Тут она вздрогнула: в глубине комнаты послышался детский плач. Они разбудили ребенка, маленького Кратера!
Поликсена отвернулась, прикрыв глаза ладонью.
– Приведите ее, – приказала она севшим голосом своим ионийцам. – Выволоките в коридор, чтобы дети не видели!.. Я с ней поговорю!..
Анаксарх и трое его воинов тут же направились в спальню Артазостры, соседнюю с этой детской.
Оставшись одна, Поликсена повернула голову в ту сторону, откуда все еще доносился младенческий плач. Там сидела над колыбелькой младшего сына Филомена его несчастная нянька, сжавшись в ожидании расправы.
Царица Ионии криво усмехнулась. Впервые она не испытывала ни капли сочувствия к этому ребенку.
И тут послышался шум, но не шум борьбы: Артазостру вывели наружу, однако она не сопротивлялась эллинским воинам. Персидская княжна сама спешила на суд Поликсены. Артазостра всхлипывала, путаясь в своих одеждах, ее волосы были растерзаны. Она упала на колени перед эллинкой.
– Поликсена…
Вторая любимая подруга Поликсены вцепилась в ее хитон, рыдая и подняв к ней лицо, которое успела расцарапать в знак скорби. Выпуклые черные глаза казались слепыми от слез.
– Царица, я ни в чем не виновата!..
Эллинка оттолкнула Артазостру.
– А, так ты уже знаешь, в чем тебя могут обвинить!
Губы Поликсены задрожали, боль и ненависть не давали ей дышать.
– Тащите ее за мной! – сквозь зубы приказала она воинам. И вышла в коридор, подобная мстительной Артемиде. Анаксарх и другой воин следом вытащили жертву, держа ее под руки. Они толкнули персиянку к ногам Поликсены.
Артазостра рыдала, забыв всю свою спесь.
– Моя Поликсена, царица моего сердца, я не убивала ее!
– Неужели?..
Эллинка схватила вдову брата за длинные волосы и запрокинула ей голову, вглядываясь в залитое слезами и перепачканное краской лицо. И увидела в выпуклых черных глазах, вместе с мольбой и страхом, какое-то удовлетворение. Все азиаты любили, когда с ними так обращались, – персы любили и причинять другим, и сами испытывать от властителей муки и унижение!..
