Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 97 страниц)
– Я пойду. Прошу простить меня, – Поликсена стала подниматься, и хозяйка быстро встала следом.
– Ты дойдешь одна?..
– Я не буду одна. Со мной мои женщины. Где Кама?
Поликсена огляделась, как слепая. Артазостра хлопнула в ладоши, и Кама явилась. Артазостра быстро прошептала служанке что-то, кивнув на эллинку, и Кама поклонилась.
Приблизившись к сестре Филомена, персиянка осторожно, но твердо взяла ее под руку и повела к двери. Поликсена не противилась.
Когда они скрылись, Артазостра села опять. Она еще долго сидела в раздумье, кусая прядь своих волос, глядя перед собой так же невидяще, как Поликсена.
– Я должна все узнать! – прошептала она.
И только когда из детской позвал проснувшийся сын, персиянка очнулась от размышлений.
Поликсена не помнила, как вернулась в свою спальню. Она была в таком потрясении, какого не испытывала, даже услышав об участи Ликандра от брата Аристодема. Даже услышав, что брат переметнулся к персам!
Она не знала, что думать о Филомене теперь… за похищением статуи Ликандра могли скрываться такие страшные вещи, рядом с которыми даже этот поступок показался бы безобидным!
Поликсена потребовала вина. Она была намерена сегодня же встретиться с братом, чем бы это ни грозило!
Она послала своего воина в трапезную.
Филомен не отказался встретиться с сестрой: и, ввиду позднего часа, пришел к ней сам. Аристодем еще не возвращался.
– Что случилось, милая сестра? – спросил сатрап Ионии, входя в ее спальню.
Поликсена, одиноко сидевшая на супружеской кровати, подняла заплаканные глаза.
– Это ты похитил Ликандра и продал в рабство? – глухим голосом спросила она.
Филомен застыл на месте.
– Что ты сказала?..
Поликсена сжала кулаки.
– Я знаю о статуе!..
И она разразилась рыданиями.
Филомен несколько мгновений не отвечал и не двигался с места – а потом подошел к Поликсене и опустился перед нею на колени. Взял ее руки в свои. Поликсена застыла: но не попыталась вырваться.
– Я устроил похищение статуи, – тихо, убедительно сказал брат. – Ради спасения самой статуи и всех Афин от кровопролития! Я связан со многими людьми! Но Ликандра я не похищал.
Поликсена смотрела на него не дыша. Ей так хотелось поверить!
– Это правда?..
Филомен кивнул и поднес к губам ее ладони. Поцеловал ее руку, потом опять поднял глаза на сестру.
– Правда, моя дорогая.
Поликсена глубоко вздохнула.
Филомен встал.
– Тебе с Аристодемом нужно будет остаться у меня на какое-то время. Для благоустройства и покупки усадьбы нужно время! Ты согласна?
Поликсена кивнула.
Когда Аристодем вернулся, Поликсена передала мужу, что узнала этим вечером. И афинянин даже не выказал удивления.
– Я давно догадывался, – сказал он.
Но тоже согласился остаться у Филомена, пока это необходимо.
========== Глава 79 ==========
Филомен показал гостям статую – сестра требовала этого, хотя Аристодем хотел видеть ее куда меньше Поликсены. Но Поликсена чувствовала свое право получить награду за сердечные муки… хотя бы такую. Ей хотелось увериться, что ее спартанец погиб не зря!
Хозяин дворца держал последнюю и самую великую работу Гермодора в одной из кладовых, полупустой и захламленной. Только сам Филомен и немногие помощники знали дорогу туда: и могли оценить значение этого приобретения.
Коринфянин проводил сестру и ее мужа в кладовую, взяв с собой одного только светловолосого юношу-раба: которому, по-видимому, доверял более других или держал при себе для особых поручений. Этот юный иониец нес факел: даже днем в таком дворце путь приходилось освещать.
Они спустились на первый ярус, и долго шли вчетвером запутанной дорогой: у Поликсены замирало сердце, и великолепие дворца более не радовало ее. Царевна увидела в нем многое другое, помимо красоты. Факел ионийца то и дело выхватывал из полумрака уродливые фрески на стенах – сцены из мифов, сделанные каким-то бесталанным художником по приказу тирана, предшественника Филомена…. Брат до сих пор не уничтожил эти картины. А может, не желал.
Наконец они сделали последний поворот, и, пройдя немного, уперлись в дверь, почти сливавшуюся с выщербленной стеной.
– Мы пришли, – сатрап обернулся к гостям с улыбкой, в которой Поликсена почувствовала напряженность. – Я редко хожу этой дорогой, а жаль! Подобные творения рождаются раз в несколько столетий!
Помимо воли, Поликсена ощутила волнение, не имевшее ничего общего со скорбью: в ней проснулось художественное чувство настоящей эллинки, для которой скульптура была высшим выразителем и мерой прекрасного. Царевна схватила за руку мужа, хотя всю дорогу держалась от него на расстоянии.
Филомен кивнул рабу.
– Открывай, Эвмей.
Он взял у юноши факел.
Помощник примерился и толкнул дверь рукой; та не подалась. Навалился, упираясь обеими руками, но ничего не вышло.
Раб сконфуженно обернулся к хозяину.
– Не открывается, господин… Заело!
Филомен покачал головой.
– Держи факел.
Когда юноша снова взял светильник, Филомен подошел к двери: немного отступил – а потом с силой ударил ногой.
Дверь с грохотом отворилась, ударившись о какие-то полки или ящики: что-то осыпалось внутри. Поликсена вскрикнула; а брат только рассмеялся.
– Ничего страшного. Там одна рухлядь, – сказал он и сделал гостям знак. – Идемте.
Ступая между деревянными ящиками и старыми глиняными бочками-пифосами, они пробрались вглубь помещения: по этому проходу с трудом можно было продвигаться по двое. Филомен шел первым, опять взяв у раба факел: и наконец сатрап поднял свободную руку.
– Глядите!
Он отступил, наклонив факел вперед: у стены было большое свободное пространство. Поликсена ахнула, а Аристодем уставился из-за ее плеча во все глаза. Жена шла первой.
В конце кладовой, у стены, стояла статуя воина, которого оба узнали с первого взгляда.
Ликандр, навеки заключенный во мраморе, заносил копье… для удара, которого никогда не сделает! Его мраморное тело напряглось в страшном усилии, которое было тщетным.
Поликсена зажала себе рот ладонью, глуша рыдания, и шагнула вперед. Она миновала брата так быстро, что тот ощутил только ветер, поднятый ее одеждами, который взметнул пламя факела. На миг этот огонь ослепил хозяина, а когда Филомен опять увидел сестру, та уже стояла прямо перед статуей.
Гермодор мог бы гордиться собой, если бы видел в этот миг ее лицо.
Поликсена долго стояла без движения, медленно оглядывая изваяние своего первого возлюбленного; потом, переместившись, оглядела с другой стороны. Потом она отвернулась от всех, закрыв лицо локтем.
Когда полный беспокойства Филомен уже хотел окликнуть сестру, Поликсена повернулась к нему сама. Она не плакала, но была очень бледна.
– Твоя жена сказала мне, что наши статуи – ложь, потому что приукрашивают жизнь, – проговорила Поликсена, усмехаясь. – Твоя персиянка ошибалась… хотя бы насчет этой! Она не приукрасила жизнь, а воплотила в себе одну идею, многократно усилив ее! Священную для нас идею свободы!
Царевна взглянула на мужа.
– Не так ли, Аристодем?
Афинянин кивнул: не смея ни возразить супруге в такой миг, ни нарушить тишину. Впрочем, кроме нее, никто сейчас не смел говорить.
Однако Поликсена не собиралась произносить речь. Она только обернулась и еще раз посмотрела на статую первого мужа – долгим взглядом.
– По крайней мере, я вижу, что Ликандр погиб не напрасно, – прошептала царевна.
А потом вдруг подошла к Аристодему и обняла его, спрятав лицо у мужа на груди.
Афинянин прижал жену к себе, понимая, что ничего говорить нельзя. Поверх головы Поликсены он посмотрел на Филомена.
Аристодем сделал хозяину знак глазами: тот молча кивнул. Не сговариваясь, мужчины двинулись обратно к выходу: Аристодем увлек за собой жену, обнимая за плечи, и Поликсена, не противясь, пошла с ним. Они быстро покинули кладовую, и Филомен захлопнул дверь.
Некоторое время четверо греков постояли, приходя в себя после увиденного. Раб-иониец был впечатлен не меньше хозяев. Наконец Филомен нарушил молчание: он неожиданно обратился к слуге, как к самому беспристрастному зрителю.
– Ну, что скажешь, Эвмей? Не правда ли, мы сейчас наблюдали величайшее творение эллинских художников?
Филомен улыбался – своей новой непонятной улыбкой.
– Правда, господин. Ничего подобного у нас еще не делали, – сказал Эвмей, осмелевший от столь лестного внимания. Но сатрап больше не смотрел на него.
– Я показывал эту статую нескольким милетским художникам, – сказал Филомен Аристодему и сестре.
Поликсена сделала нетерпеливое движение, и муж убрал руку с ее плеча.
– Ну, и что же? – спросила она брата.
Филомен рассмеялся.
– Как и следовало ожидать, никто из служителей Аполлона не спросил меня, как я получил эту статую! Им нет дела до этого – как и до мытарств собратьев: но смею думать, что ионийские скульпторы тоже наделены некоторым талантом и кое-чему научились, рассматривая нашего спартанца.
Тут Аристодем сердито подтолкнул Филомена в бок, кивнув на жену: Поликсена опять отрешилась от окружающего и погрузилась в уныние. Она еще долго будет соблюдать этот молчаливый траур, видный только близким!
Филомен распрощался с гостями в зале с фонтаном, через который они проходили. Когда Аристодем и Поликсена вернулись в спальню, коринфянка попросила мужа оставить ее одну.
Он вышел без всяких возражений. Но Поликсена не смогла долго пробыть в супружеской спальне, даже рядом с детьми. Царевна вернулась в зал и, спустившись по ступенькам, которые вели на террасу, вышла на воздух. Поликсена долго приходила в себя, блуждая взором по плотным темным кронам тисов и кедров внизу.
Наконец она смогла улыбнуться.
– Стоило ли… стоило ли? – сказала царевна вслух.
Голос ее сорвался, став чужим. Она сама не знала, что подразумевала.
***
Позже этим днем Аристодем взял с собою жену – посмотреть дом, который предлагал им Филомен. Поликсене пришлось поехать в носилках: здесь было слишком много персов… да и положение царевны обязывало.
Поликсена почти не видела города из-за розовых занавесок, за которыми все казалось розовым, как в детском сне. Но и то, что оказалось доступно ее взору, было прекрасно. Дикие цветы в Ионии уже распускались, и зелень была необыкновенно изобильна; многие глинобитные и кирпичные дома, прятавшиеся среди садов, были ярко раскрашены. И самым завлекательным оказалось, пожалуй, то, что никогда нельзя было угадать – кто прячется за этими стенами: грек или азиат, свой или чужой?.. И кого и почему называть своим?..
– Вот наш дом, – сказал афинянин жене немного погодя после того, как она покинула носилки.
Взяв Поликсену под руку, он повел ее по дорожке между жасминовых кустов.
– Ты уже согласился купить его? – спросила жена, вглядываясь в белое строение за деревьями.
Аристодем приостановился.
– Разве тебе не нравится?
Дом был крыт черепицей, спланирован по-гречески – строго и без излишеств, и оказался одноэтажным, в отличие от египетских особняков. Однако, несомненно, был просторным.
– Там есть водосток и осталась от хозяев почти вся мебель, – сказал Аристодем. – Нам немного нужно купить, и совсем ничего не придется переделывать!
Поликсена кивнула, и они пошли вперед.
Осмотр дома занял немного времени – Аристодем отвечал на короткие деловитые вопросы жены и провожал ее, куда она хотела. Поликсена казалась озабоченной и совсем не радостной. Аристодем не спрашивал, почему: и был рад, что жена согласна с его выбором.
Когда они снова вышли в сад, Поликсена остановила мужа.
– Хозяева этого дома были убиты, – сухо и серьезно сказала она. – Разве ты сам не чувствуешь?
Сын Пифона долго смотрел на нее, и наконец сказал:
– Пожалуй, чувствую. И что же?
Поликсена мотнула головой и подняла руку, отгораживаясь от дальнейших вопросов.
– Ничего.
Она быстро прошла вперед и села в носилки, не дожидаясь мужа.
Вечером Филомен позвал на ужин их обоих: сказав, что у него будут замечательные люди, которые мечтают познакомиться с его сестрой и ближайшим другом. Аристодем принял приглашение: а Поликсена опять отказалась. Она успела условиться на этот вечер о встрече с Артазострой.
– Такие знакомства легко расстроить, но очень трудно возобновить, – сказала коринфянка разочарованному и уязвленному супругу. – Ведь это Азия!
Аристодем кивнул и поцеловал ее.
– Только будь осторожна.
Поликсена опять пришла к хозяйке с дочерью: уже рассчитав время, когда младший сын персиянки будет спать. Сегодня Артазостра занималась с Дарионом, таким же черноволосым и темноглазым, как брат. Но мальчик им не мешал.
Артазостра встретила родственницу и более приветливо, чем в первый раз, и более настороженно.
– Сегодня все хорошо? – спросила хозяйка.
– Да, – кивнула эллинка.
В груди закололо от болезненных воспоминаний; но царевна не подала виду. Именно так живут все правители, разве она не знала этого?
Когда они сели рядом и Поликсена взяла с блюда печенье, она заговорила первой: отвечая на вопросы, которых, возможно, хозяйка никогда не задала бы. Но такое женское любопытство обязательно нужно было удовлетворить!
– Этот воин, этот спартанец… был моим первым мужем, его звали Ликандр. Он отец моего сына, и служил в Египте наемником.
Поликсена прервалась, кроша печенье на поднос.
– Уже пять лет, как Ликандр ушел на войну с Сирией и пропал без вести. А недавно я узнала, что мой муж попал в плен. По-видимому, в рабстве с него и сделали эту статую! Надеюсь, что он умер!
Женщины долго молчали. Потом Артазостра сказала:
– Теперь я понимаю.
И улыбнулась. Как и Нитетис, эта госпожа не могла допустить, чтобы что-нибудь в ее владениях оставалось для нее тайной!
– Мне очень жаль, – сказала персиянка, коснувшись руки гостьи.
Поликсена кивнула, закусив губу. На ее ресницах повисли слезы, и эллинка утерла щеку.
– Это было давно… но я никогда не забуду и не хочу забывать.
Хозяйка и гостья помолчали. А потом Поликсена произнесла:
– Я давно хотела спросить тебя… есть ли у моего брата гарем?
Сам Филомен никогда не упоминал о других женщинах, кроме супруги. Но если брат стал восточным правителем – да и просто правителем…
Персиянка подняла черные полумесяцы бровей.
– Гарем?
Она усмехнулась.
– Вы, кажется, так не говорите?
Поликсена нетерпеливо вздохнула.
– Есть ли у Филомена другие женщины, кроме тебя?
Артазостра окаменела, глядя на нее, – только глаза засверкали, как у индийского идола.
– Я не женщина Филомена, – сказала персиянка с тихой яростью. – Я его жена! В Персии в домах сатрапов и князей живет много женщин, о которых никто не спрашивает! Но никто не называет их женами!
Поликсена поспешно склонила голову.
– Прошу простить меня.
Артазостра едва заметно кивнула. Было видно, что она все еще очень оскорблена.
Поликсена помялась, помолчала – потом все-таки повторила:
– Могу ли я узнать ответ на мой вопрос?
Персиянка откинула за спину косу.
– Да, здесь есть другие женщины, десять наложниц, но они все остались от прежнего господина! Мой муж не брал себе новых!
Поликсена мысленно пожалела этих бедняжек. Но египетские гаремы содержались так же: всех женщин по смерти прежнего господина передавали новому.
– А навещает ли мой брат их… или, может быть, навещал прежде?
Артазостра немного покраснела.
– Он заходил к ним вначале, но скоро перестал. К тому же, почти все эти женщины уже немолоды.
Поликсена кивнула. Она вообще не могла бы представить брата многоженцем – или мужчиной, который с равным увлечением посвящал бы время нескольким любовницам.
Артазостра неожиданно сказала:
– О таких делах не говорят с мужчинами. У нас ими занимаются евнухи, а у вас о них просто молчат!
Поликсена рассмеялась, чувствуя облегчение.
– А твой отец, госпожа? Есть у него гарем?
– У моего отца две жены, я дочь старшей – Сириты, и старшая в семье, – с гордостью ответила персиянка. – Еще у моего отца три наложницы. Все женщины его дома живут в Сузах, и еще живы его мать и бабушка!
Персиянка улыбнулась.
– Мы долго живем!
Они заговорились; но Поликсена остановилась вовремя. Как раз, пока еще не наскучила госпоже.
Артазостра простилась с сестрой мужа весьма дружелюбно, и просила заходить еще, казалось, не возражая против более тесной дружбы… но всегда следовало помнить, кто она такая.
Вернувшись, Поликсена обнаружила, что мужа все еще нет. Она забеспокоилась: раб Аристодема сказал, что господин ушел на ужин два часа назад. Должно быть, хозяин и гости пировали!
Поликсена легла спать. Вскоре после того, как она потушила лампу, раздался шум: вернулся супруг.
Его светлые волосы отсвечивали в темноте. Афинянин покачнулся, пробираясь к постели жены, а когда она в тревоге села, прошептал:
– Я пьян… Не спрашивай меня ни о чем, я сейчас лягу и усну!
Поликсена усмехнулась. Как хорошо, когда твой муж – воспитанный человек!
Когда Аристодем наскоро умылся и лег рядом с ней, распространяя винный дух, он прошептал:
– Утром твой брат приглашает нас на завтрак… и ты пойдешь!
Поликсена улыбнулась.
– Хорошо.
Завтрак был поздний, и пришли несколько человек греков и персов, державшихся весьма учтиво. Хозяин всех представил сестре: и гости кланялись ей, как царевне, говоря любезности. Среди греков оказался тот самый молодой скульптор Менекрат, о котором Нитетис говорила подруге перед расставанием и который изобразил царицу Египта в виде Нейт. Филомен уже успел увидеть эту работу и оценить ее по достоинству.
========== Глава 80 ==========
Аристодем с семьей переехал в новый дом через десять дней. Он и Поликсена вовсе не скучали в эти дни, проведенные в гостях у ее брата, – пожалуй, их даже перенасытили впечатлениями и удовольствиями. Но афинянин не скрывал своего облегчения, снова оказавшись в семейном доме.
– Ни за что не хотел бы стать правителем, – сказал он жене. – Счастье твое, что ты не бывала у брата на ужинах, только на завтраках! Его заставляют пить, когда он воздержан… навязывают женщин, когда он целомудрен!
– Кто навязывает ему женщин? – воскликнула Поликсена.
Аристодем брезгливо пожал плечами.
– Персы, мечтающие пристроить своих дочерей. Как будто Филомену мало одной азиатки в постели!
Поликсена печально улыбнулась. Он вспомнила, как прощалась с Артазострой, и как та уговорила ее взять с собою Каму, в помощь Мекет. Эллинке уже вовсе не казалось, что за этим стоит какой-то злой умысел: только знак большого расположения.
И Кама могла бы продолжать учить госпожу персидскому языку и обычаям. Уроков, полученных в Египте, было совсем недостаточно.
– Артазостра очень умна, – задумчиво сказала Поликсена. – Брат действительно любит ее, и я рада, что это так!
Философ улыбнулся.
– Ну, если ты рада, я спокоен.
Сидящая Поликсена с удовольствием потянулась и ощутила приятную боль в мышцах бедер. Она вспомнила о немногих уроках верховой езды, которые успел дать ей брат в дворцовом саду: это были очень счастливые мгновения. Филомен сажал сестру на собственного коня, и вороной красавец смирно шел под ней, хотя прежде не подпускал к себе никого, кроме хозяина. Филомен водил Фотиноса по дорожке, огибавшей беседку, которая затем вела прямо к этому увитому плющом домику.
Для таких уроков Поликсена впервые облачилась в персидскую одежду: она надела шаровары, которые в Азии иногда носили и женщины. Хотя от едкого конского пота ее кожу предохраняла алая попона, брат и сестра не рисковали явить персам непристойное зрелище.
Артазостра немало изумила родственницу тем, что, как выяснилось из разговоров, умела ездить верхом, – это было довольно редкое умение для персиянки; впрочем, как и для эллинки. Но семья Артазостры была родом с гор, где жилось гораздо привольнее, чем в городе. И Аршак посадил старшую дочь на коня тогда же, когда начал давать мужские уроки своим сыновьям. При кочевой жизни это могло потребоваться когда угодно, случись им спасаться от врага!
У Артазостры была собственная лошадка, и иногда она каталась на ней, когда ее могли видеть только собственные слуги и служанки. Чем больше Поликсена узнавала об этой азиатке, тем больше находила причин для восхищения – как и поводов опасаться дочери сатрапа.
Аристодем вскоре приступил к воинским упражнениям: каждый день с утра он отправлялся во дворец, где проводил время до обеда, и возвращался измученным. В учителя себе, как и следовало ожидать, афинянин выбрал греков, и продолжал одеваться только по-гречески.
В первые дни жене очень бросались в глаза кровоподтеки на его бледном теле, которые уродовали Аристодема, как следы побоев: в отличие от боевых шрамов, украшавших мужчин. Но и в глазах ее супруга теперь появился новый блеск, свидетельствовавший о верности себе: это был, в своем роде, весьма упорный и смелый человек.
Поликсена, которая теперь опять надолго оставалась одна, во время, свободное от занятия хозяйством и детьми, читала, писала и гуляла по саду – или, взяв охрану, выходила в город. Иногда царевна принимала гостей без мужа, который был слишком занят.
Ее искренним другом стал скульптор Менекрат, оказавшийся столь же умным, сколь и одаренным богами: он приглашал коринфянку в свою мастерскую, увлекательно рассказывая историю каждой работы. Почти во всех его скульптурах Поликсена увидела сходство с египетскими.
– Твои статуи пытаются сдвинуться с места, но между этими попытками и осуществленным усилием – огромный шаг, – сказала она художнику однажды. – Творение Гермодора возвышается над всеми остальными, как боги над людьми!
– Ты права, царевна, – согласился милетец. – Но я добьюсь не меньшего, чем великий Гермодор, клянусь тебе!
Поликсена покачала головой.
Чтобы сделать то, что Гермодор, нужно было какое-то сильнейшее потрясение… неожиданное и едва ли желанное для самого художника.
Однажды вечером, когда Поликсена вернулась с прогулки, ее неразговорчивый сын подошел к матери и сказал:
– Мама, где мой отец? Я знаю, что Аристодем не отец мне!
Поликсена давно ждала этого вопроса; давно готовилась… но так и не придумала, как ответить лучше. И она сказала, что само получилось.
– Твой отец был воином.
Никострат серьезно смотрел на нее.
– Он умер?
Поликсена кивнула.
– Да. Он был великим воином, и ты должен вырасти таким же!
– Я вырасту, – не моргнув глазом пообещал маленький спартанец.
А Поликсена уже горько пожалела о своих словах. Каждое такое материнское слово оставляет неизгладимый след в душе ребенка!
Как же быстро растет ее мальчик!
Поликсена крепко обняла сына Ликандра.
– Я всегда буду любить тебя, кем бы ты ни стал, – прошептала она.
Никострат кивнул, прижимаясь к матери. Но Поликсена уже знала, что сколько-нибудь мирная и созерцательная жизнь не для него: спартанский мальчик сам презреет такую жизнь, когда подрастет, без всякой школы. Единственное, что он сможет выбирать, – за кого сражаться.
***
Несколько недель протекли мирно. Если и были волнения, то большею частью счастливые.
А потом Милета достигли страшные вести из Египта.
Первой их узнала Поликсена, а не ее муж: коринфянке написал старый полузабытый друг из Навкратиса, египтянин, преданный Нитетис.
Царь царей устранил Уджагорресента от управления страной и опять сделал наместником перса! Нитетис в одночасье лишилась положения царицы и вынуждена была укрыться в своем поместье. А самое ужасное – был убит ее единственный сын, царевич Яхмес: египетский наследник Ахеменидов!*
“Может быть, боги не отвернулись еще от моей страны, позволив ей уцелеть, но они отвернулись от моей царицы, – писал Поликсене египтянин. – Моя повелительница бежала из Саиса после смерти своего сына, и чуть не умерла от потрясения и горя. Что будет с нами?
Уджагорресент добился для нас милости царя персов, но все мы, сыны Та-Кемет, знаем, что это значит: Дарий будет поступать с побежденными так, как ему заблагорассудится. Маат повержена. Не допусти, госпожа, чтобы подобное случилось с твоей страной!”
– Моей страной! Где она? – рассмеялась Поликсена. – У нас есть только разрозненные города, которых ничему не учит чужой опыт!
Она хотела написать письмо Нитетис, хотя знала, каким жалким утешением это будет, даже если свергнутая царица получит его.
Но тут неожиданно пришло послание от самой Нитетис.
“Я снова ношу дитя, – так начиналось это письмо, без предисловий. – И ради этого ребенка я улыбаюсь, а не оплакиваю моего мертвого сына!
Я не стану даже пытаться описать, что я испытала. Ты сама мать!
Ты знаешь, должно быть, что Яхмеса закололи во сне: он совсем не страдал… Перед тем, как мы с моим мужем вынуждены были бежать из Саиса, Уджагорресент успел допросить и казнить нескольких стражников, он пытал слуг, добиваясь признания… но все это было напрасно. Мы знаем только, что моего сына убил один из воинов охраны, которых вокруг него всегда было множество. Но это теперь не имеет значения: важно лишь то, чья воля направляла убийцу! Думаю, что за этим стоит Атосса или кто-нибудь из ее приближенных. Уничтожить такое чудовище можно, лишь отрубив ему голову!
Теперь мое сердце обливается кровью от страха за тебя и твою семью. Не приближай к себе персов и не приближайся к ним! Это змеи, которые всегда жалят, стоит их пригреть!
Но мне нельзя сейчас тревожиться: мой врач запрещает мне. И я напишу, что еще радует меня.
Дарий оставил царского казначея своим советником в Египте, и для нас еще не все потеряно. Возможно, в скором времени великий царь все же навестит мою страну и примет участие в священных обрядах. Хотя мне это напоминает только забаву победителя. Старые боги становятся сказкой для новых народов, которой победители тешат своих детей, – не правда ли, филэ?
Сохранила ли ты мою статуэтку? Я знаю, что сохранила! Пусть богиня бережет тебя, как более не способна царица.
Я тоскую по тебе более, чем способна выразить: но меньше всего хотела бы, чтобы ты вернулась в эту страну. Теперь, когда я утратила власть, мой торжествующий враг не успокоится, пока не уничтожит всех, кого я люблю.
Мы заплатили за власть полную цену.
Я всегда знала, что заплачу эту цену.
Удивительно: излив тебе мою печаль, я способна даже радоваться тому, что мой царевич умер – и умер так легко. Что ждало бы его, сына великого царя, в нынешнем мире? А его злосчастная божественность, к которой Яхмес был приговорен самим рождением? Я, жрица, не могу вообразить удела ужасней, чем всю жизнь изображать из себя воплощение бога, в которого не веришь!
Но ныне я жду ребенка от смертного, который будет избавлен от такой участи.
Может быть, я еще приеду к тебе – и мы с тобой опять обнимем друг друга и станем вспоминать то, что более никогда не повторится”.
– Моя бедная Нитетис, – прошептала Поликсена, дочитав письмо. – Почему я не могу сейчас быть с тобой!
Но не только это терзало ее. Кто виновен в смерти Яхмеса? Кто бы это ни был – он так же страшен, как ее брат, действующий в Афинах чужими руками! И куда будет нанесен следующий удар?..
Когда вернулся из дворца муж, Поликсена одиноко сидела на ступенях портика. Соскочив с коня, Аристодем сразу устремился ей навстречу. Он крепко обнял жену, ни о чем не спрашивая.
– Нитетис написала мне сама, – прошептала Поликсена. – У нее снова будет ребенок, и, похоже, Дарий не намерен причинять вред Египту!
– Только править им по своему усмотрению, – кивнул афинянин.
Он усмехнулся.
– Что ж, я рад хотя бы за царицу.
– Еще ничего не известно. Кто может знать, чьи руки действуют здесь! – сказала жена.
Аристодем молча смотрел на нее. Поликсена знала, что он хочет посоветовать ей не приближаться более к Артазостре. Но даже если Поликсена будет избегать жены брата, эта азиатка останется женою брата и матерью его наследников.
– Помолимся богу, Аристодем, – сказала эллинка. – Только он видит все.
Аристодем молча поцеловал ей руку. Он уже двигался почти без боли, и синяки наполовину сошли.
* Яхмес на самом деле персонаж полностью вымышленный, хотя Камбис и мог иметь сына от египетской жены.
========== Глава 81 ==========
В жизни Адметы, дочери Агорея из Спарты, было немного радостей: и все ее радости были сопряжены с борьбой. Она не привыкла жить иначе: хотя отец, член совета старейшин, выделялся среди других спартанцев богатством и влиянием, Агорей не изнеживал своих детей.
Одной из радостей девичества у Адметы были гонки на колеснице и состязания с девушками в силе и ловкости. Вместе с подругами она впервые испытала и наслаждение любви: свободная любовь девушек, как ровесниц, так и старших и младших, встречалась в Спарте гораздо чаще, чем в других греческих полисах.* Адмета еще помнила, как однажды забежала с подругой Лиссой в дубовую рощу, посвященную Зевсу, – девушки бежали группой, после танца, который по обычаю исполняли обнаженными вместе с юношами прямо на улице. И теперь Адмета и Лисса вырвались далеко вперед: на них были только короткие некрашеные хитониски*, и сильные босые ноги взбивали пыль, неутомимые и твердые. Когда их накрыла древесная тень, другие юные спартанки, поотстав, закричали и замахали подругам, прося вернуться: испугались гнева богов.
Но Адмета и Лисса только смеялись, обняв друг друга за талию. Адмета послала побежденным соперницам поцелуй.
– Неужто боги, давшие нам достичь священной рощи, нас за это и накажут? – крикнула дочь Агорея; и тогда остальные девушки ушли. Скоро спартанки опять перешли на бег.
А Адмета и Лисса, держась за руки, углубились в чащу: они сами еще не знали, зачем. Их распущенные волосы, у каждой достигавшие бедер, смешались: черные и ярко-каштановые. Запахло листвой и водой. А потом Лисса вдруг опрокинула Адмету на спину.
Была уже осень, и росная трава под деревьями холодила тело: пахучую землю устилали подмокшие дубовые листья. Но лакедемонянкам было не холодно, как не холодно было бежать почти нагими!
Вначале они тискались – ни о чем не думая, перекатываясь по траве и только издавая стоны сквозь зубы, как в борьбе. Потом Адмета прижала Лиссу к земле, обеими лопатками, и уселась сверху, сжав коленями еще сопротивляющиеся бедра подруги.
– Побеждена! – вокликнула дочь Агорея. Но Лисса только смеялась, ее щеки пылали, а каштановые волосы золотились, рассыпавшись по траве.
– Это кто побежден? – звонко откликнулась она: и вдруг притянула Адмету к себе, поцеловав ее прямо в изумленно раскрытые губы.
Поцелуй вовлек подруг в мир, о существовании которого дочери Спарты до сих пор только догадывались. Горячие губы и языки, ищущие пальцы, тесные объятия, сердце к сердцу, в которых ощущалась дрожь каждой мышцы соперницы; щекотание жестких волос, которые лаконские поэты сравнивали с лошадиными гривами, превознося их густоту и упругость. А потом – нежданная победа Эроса над обеими девушками. Вершина любви остра, как копье врага, на котором сосредотачивается перед смертью вся жизнь!
Они нескоро очнулись, лежа рядом на траве.
В волосах Лиссы застряли красные дубовые листья, и Адмета, засмеявшись, сбила их ладонью. Это, казалось, уничтожило неловкость, возникшую было между подругами. Лисса улыбнулась в ответ, потом первая встала, сверкнув своим молочно-белым телом. На круглой крепкой ягодице была царапина от сучка, на ногах несколько синяков.
