Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 97 страниц)
Но Лисса не глядела на Адмету, когда надевала свой хитониск и поправляла волосы.
Адмете показалось, что Лисса ощущает печаль и стыд.
– Что мой отец скажет? – произнесла она: когда Адмета прямо спросила подругу, что с ней такое.
Адмета фыркнула.
– На что скажет? Разве мы нарушили какой-нибудь закон? – откликнулась дочь Агорея. – И разве отцам об этом рассказывают?
– Боги все видели, – сказала Лисса, хмуря прямые темные брови.
Адмета схватила подругу за плечо. Та не вырвалась, хотя и могла бы: выпрямившись и глядя на Адмету зелеными, как листва, глазами.
– Боги часто наказывают людей за любовь… ты сама знаешь! – сказала дочь Агорея. – Но трусливых и слабых они презирают! И уж лучше быть наказанной!
Лисса вздохнула, но жаловаться больше не стала.
– Я знаю, что после любви часто приходит печаль, – прибавила Адмета. – Я слышала, как мужчины говорили об этом! Так улыбнись теперь!
Лисса заставила себя улыбнуться. А когда девушки вышли из-под деревьев, скоро они вновь пустились бегом: и это состязание, любимое обеими, прогнало остатки грусти.
Вернувшуюся Адмету мать отругала за перепачканный и порванный хитониск, но ничего не спросила о том, где побывала дочь. Если Адмете боги пошлют дочь, она тоже не станет много спрашивать ее о ее молодых забавах!
Адмета догадывалась, что такой прием ждал дома и Лиссу.
Они еще встречались какое-то время наедине, и несколько раз предавались любви: но потом расстались, казалось, больше не выделяя друг друга среди остальных. Но знали, что подарили одна другой ярчайшие воспоминания, которые хранятся всю жизнь.
Пусть страсть и приносит потом печаль.
Любовь к Ликандру была первой такой любовью спартанки – к мужчине: и оказалась не только много сильней, но и гораздо продолжительней. Но почему-то Адмете представлялось, что этот союз с марафонским пленником тоже не продлится долго… и принесет печаль, еще большую.
Ликандр полюбил ее. Он вошел в дом Агорея как сын, не имея ничего своего и не желая обременять семью старшего брата собой и своим прошлым. Но он был не хуже спартанцев, всю жизнь сражавшихся за свою родину. Адмете сразу показалось, что этот пленник лучше их!
Однако она чувствовала, что ее будущий супруг совсем другой. И она с первой встречи знала, что Ликандр сделает ее своей женой и будет любить всеми силами души. И так и случилось.
Этот незнакомец взял всю ее и посвятил всего себя ей… ничего лучше, чем принадлежать ему и бороться с ним на ложе, дочь Агорея не знала.
Но он был пришлый, он принес с собой много такого, что желал бы сохранить в тайне: однако в соединении обнажались не только тела, но и души. Адмета один или два раза услышала имя “Поликсена”, вырвавшееся у ее возлюбленного.
Это было больно и оскорбительно, как незаслуженный удар плетью… но Адмета ничего не спросила, когда поняла, что имя соперницы вырывается из глубин души мужа и что он не властен над этим. Она тоже иногда, принимая его в объятия, видела и ощущала не его, а другие тела и лица… любовь объединяет всех и не имеет границ: лишь честность и преданность имеют значение. Это и есть супружеское счастье!
Но они гораздо больше думали друг о друге, чем об остальных.
Адмета понесла вскоре после свадьбы, и оба очень радовались этому. Вскоре после того, как эта новость стала очевидной для всех, – спартанский пеплос больше показывал, чем скрывал, – началось очередное волнение в Мессении: и Ликандр вызвался идти подавлять восстание в числе первых. Адмета даже не подумала сказать ничего против: как ни любила мужа. И именно потому, что любила!
Он смывал свое прошлое своею и чужой кровью, избывал его!
Воины вернулись с победой, потеряв немного человек: Мессения снова покорилась. Ликандр вернулся к жене – Адмета знала, что он вернется.
Но предчувствие окончательной разлуки у лакедемонянки усилилось. Любовь между супругами только возросла за то время, что они не видели друг друга: но увеличилась и печаль Ликандра. И теперь чаще и дольше им владела печаль после соития.
Адмета никогда не выспрашивала того, что бывший невольник хотел утаить от жены; но в одну из ночей, когда оба сидели без сна на своей кровати в просторной спальне Адметы, она первая заговорила об этом.
– Ты вернулся другим, я знаю, и странно было бы ожидать иного. Ты видел большой мир, – тут спартанка улыбнулась.
Ликандр ответил на ее улыбку – но потом опять погрузился в невеселую задумчивость. Адмета придвинулась к возлюбленному и обняла одной рукой за мощную шею.
– И теперь Спарта не может более вместить тебя… как разорвал бы лоно матери ребенок, если бы попытался вернуться в него, когда вырастет, – тихо проговорила жена.
Ликандр быстро взглянул на нее.
– Вот как?
Вдруг его передернуло от боли.
– Так ты по-прежнему думаешь, что мне здесь не место?..
– Нет, – Адмета быстро приподнялась на коленях и обхватила ладонями лицо воина, заставив посмотреть на себя. – Нет, любимый! Но мне кажется, что ты сам, придя домой, не находишь себе места… ни в Спарте, ни где-нибудь еще.
Ликандр усмехнулся.
– Это правда.
Он обнял ее за обнаженные плечи и погладил по щеке.
– Но ты не должна страдать от этого.
А перед глазами гоплита неожиданно встала такая же ночь, такой же разговор… и жена, которая, будучи так же тяжела его ребенком, говорила с ним перед прощанием. Может быть, и теперь ему суждено навеки покинуть эту вторую супругу, не увидев своего второго ребенка, – а с ними покинуть и весь мир? Боги не предлагают одного и того же дважды!
Он лег и уложил рядом Адмету, поглаживая ее тугой живот.
– Мне очень хорошо с тобой. Надеюсь, что и тебе со мной, – тихо проговорил спартанец. – Только не спрашивай меня…
Адмета кивнула, устроившись на сгибе его могучей руки.
– Не буду.
А сама подумала о своем отце… о своих конях, любимой белой четверке, вызывавшей зависть и вопросы подружек. И о других конях и колесницах в Спарте подумала. Большой мир стучался в ворота Спарты, Азия пока только стучалась, а скоро будет ломиться. Но защитят ли свою родину такие, как Ликандр, – неизбежно изменившиеся?.. Хуже или лучше других они стали?
– Не думай ни о чем. Спи спокойно, – любимый муж поцеловал ее. – Мы делаем что можем, но наша судьба решится без нас!
Спартанцы так не говорили. Те, что не побывали за морем и не служили на чужбине.
Но Адмета знала, что Ликандр прав.
Ликандр оказался прав.
Он успел увидеть своего второго сына и взять его на руки. Адмета увидела, как лицо ее мужа озаряет счастье, незатемненное никакой памятью о прошлом.
Старейшины присудили мальчику жить – и это тоже было мгновение из тех, что помнятся до самой смерти.
А потом началась новая война с Мессенией: ахейцы мстили за свое поражение, и более яростно и упорно, чем восставали прежде. Ликандр снова вызвался идти в поход.
Провожая его, Адмета посмотрела в серые глаза, блестевшие между наносником и нащечниками шлема… и почувствовала, что спартанец не вернется. И это не погрузило ее в уныние: наоборот, приподняло над всею жизнью! Ликандр тоже ощущал возвышенность этого мига.
– Со щитом или на щите, – сказала Адмета, подавая ему щит.
Несколько мгновений еще длилось безмолвное прощание – а потом он ушел: любимый супруг, счастливый отец. Боги дают своим избранникам много: и скоро отнимают, чтобы слаще и светлее была радость.
Адмета коснулась своего уже ставшего плоским живота… и две слезинки выкатились из глаз. Потом спартанка улыбнулась.
Ликандр не желал бы ничего другого.
Он не разорвет лоно своей матери.
Его принесли на щите, вместе со многими другими. Спарта снова победила – но немалой ценой.
С Ликандром пал и его старший брат, Клеандр: они лежали рядом на своих сдвоенных щитах, товарищи подняли их над строем, – и так же, плечо к плечу и голова к голове, братьев возложили на общий погребальный костер.
Много вдов и осиротевших детей собралось у костра – но слез было мало. Угрюмая, гордая скорбь владела всеми гражданами Лакедемона: и немало воинов улыбалось, глядя на покоившихся на своих алых плащах храбрых товарищей, чью участь они готовились разделить.
Адмета была в числе тех, кто поднес факелы к поленнице. Хотя эта честь прежде всего предоставлялась мужчинам и воинам, возможно, приняты были во внимание положение и заслуги Агорея, члена герусии?
Сына спартанки держала на руках мать Адметы: потом, когда огонь охватил поленницу и мертвых и взметнулся к небесам, молодая вдова опять взяла на руки свое дитя.
Его назвали Клеандром, в честь брата Ликандра, который пал вместе с ним. Мальчик не боялся и не плакал, глядя на огромный гудящий огонь, от которого отлетали искры и рассыпались черные хлопья, скоро закоптившие лица и одежды людей.
У Адметы на глазах были слезы, но она улыбалась, высоко подняв голову. Ликандр избыл… избыл свою судьбу. Там, далеко в Египте, он любил другую эллинку – в память о которой и женился на Адмете: Ликандр любил женщину по имени Поликсена, был ей мужем и отцом ее сына. Но именно дочь Спарты сейчас хоронила его. Прах Ликандра развеется над родной землей, смешавшись с прахом других ее славных сыновей: и души спартанцев навеки останутся здесь.
Адмета повернула голову и встретилась взглядом с Лиссой, чьи каштановые волосы более не струились по ветру, а были собраны на затылке. Подруга юности обнимала руками округлившийся живот. Лисса открыто плакала, но, увидев улыбку Адметы, так же открыто улыбнулась.
Лисса не была замужем, и своего ребенка зачала в свободной любви.* Сегодня она провожала юного возлюбленного, едва успевшего познать ее ласку: как Адмета хоронила мужа.
Их любимые жили и умерли достойно спартанцев, и род их не прервется.
Но Адмета знала про своего мужа и другое. Он совершил великое дело для всей Эллады там, на чужбине: пусть даже сам не думал так и до самой смерти стыдился пережитого. Адмета давно поняла о Ликандре больше, чем другие спартанцы. Женщины часто без слов понимают то, что мужчины познают только на собственном тяжелом опыте! И сыну Ликандра тоже была уготована особая судьба – мать чувствовала это.
Назад Адмета и ее мать шли вместе с Лиссой, которая пришла на похороны возлюбленного одна – не принадлежа к его семье.
Агорей не пришел проводить павших воинов. Но и против гостьи не возразил.
Седовласый, но еще крепкий геронт усадил овдовевших подруг за стол, выставил перед ними краснофигурную ойнохойю* с трилистниковым горлышком и гидрию с серебряной чеканкой. У них в доме были такие красивые вещи, которые не выставлялись напоказ. Сам хозяин сел напротив дочери и ее подруги, улыбаясь тонко и мрачно.
– Легкого пути павшим через Реку, – сказал Агорей, наливая Адмете и Лиссе разбавленного вина. – Многие еще падут! А вы так молоды!
Адмета смотрела на отца, не притрагиваясь к своему бронзовому кубку. Она думала, почему Агорей так легко принял Ликандра в семью: когда мать противилась и разубеждала мужа. Агорей знал, что Ликандр будет искать смерти… более, чем другие воины!
И войдя в семью геронта и посмотрев на нее изнутри, Ликандр тем более будет искать смерти.
Адмета молча выпила. Она снова подумала о своих белых конях и колеснице, купленной у персидских торговцев.
* Вопрос гомосексуализма в Древней Греции – особый; и хотя у эллинов не было понятия “греха” в христианском смысле, часто гомосексуализм считался антисоциальным и вовсе не был бесконтрольным, как это нередко пытаются представить сейчас. В отношении педерастии (связей мужчин с юношами и мальчиками) одним из наиболее распущенных полисов были Афины, ввиду закрепощенного положения женщин. Но имеются свидетельства, что в Спарте
мужского гомосексуализма было значительно меньше, тогда как женский был более распространен, хотя и те, и другие формы отношений встречались повсеместно как в Элладе, так и в Азии. Любовь женщин можно назвать отголоском матриархата – и в Спарте это может означать уравнение статуса мужчин и женщин, поскольку спартанки пользовались намного большей свободой и правами, чем женщины в остальной Греции. Заметим, что часто эротическая любовь по понятиям греков вообще исключала сексуальные отношения – как у женщин, так и у мужчин.
* Короткий хитон для занятий спортом.
* Мессения – соседняя с Лаконией область, подчиненная ей: на подавление восстаний в Мессении уходила значительная часть военных сил спартанцев. Также в этих областях отмечены постоянные конфликты дорийцев (пришлых завоевателей) и ахейцев (коренного населения).
* Это допускалось в Спарте, а дети, происходившие от таких союзов, назывались “парфении” (девой рожденные) и имели особый статус, но могли входить в число аристократов.
* Сосуд для вина.
========== Глава 82 ==========
Дарий не обманул ожиданий покорившихся египтян – занятой сверх меры своими азиатскими войнами и подчиненными областями от Вавилона до африканской Кирены, своими изменщиками, своими женами, своими приближенными и наследниками, царь царей, однако же, направил в Та-Кемет много талантов, воинов и работников, на подавление беспорядков и расширение храмового строительства: к необыкновенной радости жрецов. Следом за Камбисом Дарий позволил поименовать себя фараоном, приняв тронные имена Сетут-Ра и Мери-Амон-Ра – “Потомок Ра” и “Возлюбленный Амоном-Ра”.
Дария восхваляли во всех храмах Черной Земли “за превосходность его сердца” – он сделался в глазах египтян особой более божественной, чем когда-либо был Камбис.
Нитетис, не снимавшая синих траурных одежд, скрывалась в своем поместье так долго, что своим собственным подданным, хотя и бывшим, стала казаться мертвой или навеки опальной. Ей не было сейчас дела до остального мира. Похоронив в своем сердце сына, рожденного от завоевателя, бывшая великая царица вынашивала второе дитя – от главного советника этого завоевателя на своей земле.
Уджагорресент, занятой надзором за работами по всей стране, египетскими и персидскими чиновниками, навещал свою супругу нечасто – но достаточно для того, чтобы оставаться драгоценным для нее и не растревожить ее сердца.
Однажды, привезя Нитетис дорогие подарки, на которые дочь Априя взглянула равнодушно, царский казначей сказал:
– Я велел от имени царя царей начать строить для тебя заупокойный храм на острове Пилак*. Как делалось в древние времена богов! Этот храм будет посвящен тебе и Яхмесу, воссоединившемуся с прародителем Осирисом и плывущему сейчас вместе с прежними царями на ладье Месектет*!
При звуках этой речи Нитетис очнулась от своего мрачного безразличия.
– Заупокойный храм – для меня? Самое время! – усмехнулась царица.
Потом она села, с изумлением глядя на мужа: полностью осознав смысл сказанного.
– Ты строишь храм для богини на троне, я верно поняла? И для сына Камбиса?..
Уджагорресент сел рядом и взял ее холодную руку.
– Царица, – сказал он со всею мягкостью: хотя в глазах светилось самодовольство. – Разве можно было придумать что-нибудь лучше, чем именно сейчас напомнить людям о твоей божественности? И божественности твоего сына, наследника Месут-Ра Камбиса?
Нитетис резко встала с места. Теперь лицо ее ничего не выражало.
– Я не вернусь более в Саис. И как могла бы я сделать это с твоим ребенком в утробе?
– Ты не вернешься более на трон, – согласился царский казначей. – Но тебе он и не нужен, как не нужен земной престол матери богов! Дарий сейчас властвует сердцами наших подданных более, чем многие из сынов Амона! Пора тебе разделить с персом эту власть!
Нитетис прошлась по комнате, взявшись за поясницу. Потом повернулась к Уджагорресенту.
– А что будет, когда Дарий приедет к нам? Разобравшись со своими вавилонянами, мидянами и эламитами, он двинется сюда, я это чувствую! Ему нужно наложить руку!..
Царский казначей промолчал. Только глаза его так многозначительно блестели, что Нитетис не понадобилось более слов.
– Ты хочешь напомнить царю о смерти Яхмеса, – тихо проговорила царица. – Напомнить о том, что это убийство требует расследования и отмщения! Что ж, возможно, он и послушает тебя.
Нитетис сделала паузу.
– Но неужели ты и вправду веришь, что Дарий обвинит в этом свою главную царицу, даже поссорится с Атоссой? – воскликнула она. – Та уже родила персу наследника!
– Мне докладывали, что Дарий чаще посещает Артистону, другую дочь Кира, – сказал Уджагорресент. – Артистона его любимая жена!
Нитетис махнула рукой.
– Это ничего не значит. Такие, как Дарий, прекрасно умеют отделять страсть от политики. Он не Камбис! И где найдет он замену Атоссе?
Уджагорресент, быстро встав с места, пересек комнату и, приблизившись к своей жене, взял Нитетис за плечи. Он осторожно повернул ее лицом к себе.
– Пока не думай об этом.
Обняв Нитетис за начавшую полнеть талию, Уджагорресент настойчиво проговорил:
– Тебе нужно поехать взглянуть на строительство. Народ… да и персы тоже… слишком долго не видели тебя.
Царица поморщилась.
– В разгар шему? Я там умру от жары.
– Нет. Ты не умрешь… это не твоя судьба, – сказал царский казначей.
Нитетис едва заметно улыбнулась.
– Хорошо. Я поеду.
Уже мягче она прибавила:
– Это прекрасный подарок и мудрый ход. Во всяком случае, своевременный!
Уджагорресент поцеловал ее в лоб, увенчанный тонким золотым обручем вместо урея.
– Надеюсь на это, великая царица.
Путь на юг по реке, несмотря на донимавшую жару и мух, был полон огромного и даже приятного предвкушения. Угроза, теперь таившаяся за прибрежным камышом, за каждым кустом, не столько пугала Нитетис, сколько возбуждала ее силы. Она часто подолгу сидела на палубе своей раззолоченной барки под красно-белым полосатым навесом: вдова Камбиса приказала поднять и царские флаги. Воины охраны, отборные египтяне, не раз пытались заслонить Нитетис от любопытных взглядов, которые она чувствовала во множестве: люди на обоих берегах и проплывавших мимо лодках и плотах глазели на нее так же жадно, как тогда, когда ее везли в Хут-Ка-Птах пленницей Яхмеса Хнумибра!
Но сейчас люди Та-Кемет вставали в покорную позу, склоняя головы, стоило царице только посмотреть в их сторону. Маат все еще жила в сердце каждого. А Нитетис запрещала своим стражникам закрывать собой госпожу.
– Все должны видеть меня! И Север, и Юг должны вспомнить меня! Когда же, как не сейчас? – сказала она.
Когда солнце поднялось высоко, Уджагорресент, также все это время остававшийся на виду, заставил Нитетис уйти в единственную каюту. Там он сам принялся смачивать ей лоб и виски, предложил воды с лимонным соком и вином – этот напиток готовить египтян научили персы.
Нитетис долго обмахивалась веером из желтых страусиных перьев, а потом сказала одышливо:
– В этой стране жара расслабляет ум и сгущает кровь. Я поняла, почему война прекратилась и прекращается всякий раз, когда какой-нибудь азиат ее начинает. Для персов у нас даже жить тяжело… а попробуй-ка заставить их раздеться!
Уджагорресент рассмеялся.
– Ну, кое-кого мы заставили, дорогая сестра.
Над сооружением нескольких новых храмов Та-Кемет трудились персидские зодчие, некоторые из них переняли веру египтян. Ну а египетскую манеру в рельефах на стенах дворцов Суз и Пасаргад теперь узнавали все приезжие: та же неподвижность богоподобного владыки, строгие сидячие и коленопреклоненные позы, поворот в профиль – при этом глаза изображенных смотрели прямо на зрителя.
Уджагорресент еще не видел этого, но надеялся увидеть своими глазами, отправившись ко двору Дария в числе его свиты.
Нитетис легла и немного подремала, а Уджагорресент, укрыв супругу легкой простыней, велел смотреть за ней рабыне и сам прилег отдохнуть на циновке.
Когда смерклось и стало прохладней, они вышли на палубу, и Уджагорресент приказал сделать остановку и причалить к берегу. Но ужинать они остались на царской лодке – в темноте было плохо видно красно-белые флаги и полосатый навес… а может, царские символы было видно слишком хорошо.
Уджагорресент приказал продолжить путь, невзирая на темноту.
Вскоре за стенкой каюты послышался отчаянный крик и плеск. Уджагорресент выбежал на переполох и узнал, что зазевавшегося гребца стащил в воду крокодил.
Царский казначей рассмеялся.
– Хорошая жертва Себеку! – сказал он.
Жрецы крокодилообразного бога продолжали приносить в жертву людей, как в глубокой древности: хотя теперь боги редко требовали этого. Уджагорресент велел продолжить путь.
Вернувшись к жене, Уджагорресент увидел, что царица так и не проснулась. Благоговейно поцеловав ее прохладную щеку, он лег рядом и заснул, приобняв Нитетис.
Причалив к острову, Уджагорресент возвестил о прибытии своей супруги и бывшей супруги Месут-Ра Камбиса. Начальник крепости, защищавшей Пилак, в испуганной и благоговейной радости предложил царице для проживания свой собственный дом в стенах крепости, многократно извинившись за его непригодность для обитания божественной особы.
Уджагорресент остался доволен. О, он знал, как воздействовать на умы! Только потому он и царица все еще были живы и правили.
Храм в южной оконечности острова из желтоватого песчаника уже начал подниматься, окруженный пальмами. Почти голые работники, перекинув через плечо кожаные лямки, привязанные к деревянным салазкам, тащили на место каменные блоки. Там, у подножия лесов, стоя на которых, чертежники расчерчивали и размечали уже готовые куски стен, командовали египетские надсмотрщики в полосатых платках и длинных полотняных рубахах.
Увидев царские носилки, окруженные воинами, начальники над работами и многие рабы попадали ниц, выронив из рук все, что держали.
Нитетис, выйдя из носилок наружу, недоуменно нахмурилась: те, кто пал ниц, так и остались в этой позе, но группа тянульщиков – рабов, таскавших камни, – просто бросила свой груз. Эти люди мрачно смотрели на царицу, и даже надсмотрщики, оробев и перед их скученностью, и перед великой госпожой, не решались прикрикнуть на них или ударить кого-нибудь в такое мгновение.
– Да это же греки! Все они эллины! – потрясенно и негодующе воскликнула Нитетис, наконец узнав это племя.
– Верно, госпожа, это экуеша, – усмехнулся Уджагорресент. – Царь царей недавно прислал нам много “живых убитых”. Это и киренеяне, и азиатские греки. Они хороши для тяжелых работ.
Нитетис схватилась за лоб, хотела сказать еще какую-то резкость… но промолчала.
– Показывай мне мой храм, – велела она мужу.
Уджагорресент поклонился.
– Как пожелает великая царица. Эй, вы! – тут же свирепо обернулся он к надсмотрщикам. – Заставьте работать эту падаль, или вы сами хотите на их место?..
Надсмотрщики сразу очнулись при этой угрозе. Засвистели над голыми потными спинами тянульщиков бичи, и послышались крики боли: кто-то из греческих рабов упал, но остальные тут же снова взялись за дело. Они только казались сплоченными и сильными: египетское искусство разъединения и подавления пленников скоро отбивало охоту бунтовать у самых отчаянных.
За пленными эллинами присматривали еще и воины, но сейчас в военной силе не было нужды. Царица же старалась более не замечать рабов. Скоро ей удалось отвлечься от них: в ее будущем поминальном храме уже было на что посмотреть!
Осмотрев уже готовую часть храма, Нитетис сверилась с чертежом, с которым Уджагорресент познакомил ее еще дома, в Дельте. На строительство должно было пойти два вида камня – твердый песчаник и гранит для облицовки. Толстостенное и приземистое, как почти все святилища Та-Кемет, это здание имело три ряда колонн – три скрытых колоннадой парадных входа, обращенных на север, к дороге, и на запад и на восток, к реке, которая омывала остров. Колонны и близость к реке зрительно приподнимали храм и придавали ему легкость, которой, по словам Поликсены, отличались все храмы ее земель…
– Такие входы с колоннами называются пропилеи, так их зовут мастера экуеша, – сказал Уджагорресент над ухом у жены. – Они будут видны далеко всем проплывающим!
– Если тебе удастся это… это будет изумительно, – сказала Нитетис, стараясь не думать об экуеша. – Но много ли людей узнает о нашем с сыном храме, когда он в таком потаенном месте?
– Уже много знает, – ответил ее супруг. – Люди уже поклоняются этому месту, как будущему вместилищу твоего духа! Среди твоих почитателей немало персов!
Он улыбнулся.
– Могу вообразить, в какой ярости Атосса!
Нитетис быстро обернулась к мужу.
– Не думаешь ли ты, что Атосса убедит мужа в неправомочности возведения этого храма?.. Ведь я более не божественная супруга!
– Атосса, насколько я могу судить, брезгует нашими священными обычаями и до сих пор не поняла, в чем состояли обязанности ее и твоего мужа здесь, – усмехнулся царский казначей. – Не бойся, возлюбленная сестра: даже если Дарий возьмет царицу с собой, в Та-Кемет Атосса будет бессильна. Женщины подобны деревьям, которые нельзя вырывать из своей земли!
Когда Нитетис утомилась обходом и обсуждением храма, да еще и невыносимой жарой, Уджагорресент предложил раскинуть навес и поесть: но царица отказалась, пожелав вернуться на лодку. Казалось, она не могла есть, глядя на греческих рабов.
“Она еще не видела, сколько пленников экуеша согнано в каменоломни! – мысленно усмехнулся царский казначей. – И тех, которым персы отрубают уши и носы, а то и руки, дабы они не сбежали: персы превосходно знают, насколько люди этого народа страшатся оказаться увечными и обезображенными и предстать в таком виде перед соплеменниками”.
Особенно много таких калек было среди работников мастерских и художников в самой Персии: но и с Египтом царь-победитель, объявленный фараоном, делился своей военной добычей.
После еды и отдыха в каюте Нитетис снова вернулась на остров: и теперь уже вносила собственные предложения в план строительства храма. У нее был верный глаз и прекрасное художественное чутье, и Уджагорресент с удовольствием принимал поправки жены. Она уже прониклась значительностью этого сооружения.
Но когда спустились сумерки, царица покинула остров и приказала сейчас же плыть домой, отказываясь воспользоваться гостеприимством начальника крепости. Уджагорресент понимал, почему его супруга не желает задерживаться здесь, и не спорил с нею в такое время… что ж, когда настанет пора отделки храма, нанесения священных рельефов и картин, а потом церемония освящения, экуеша здесь уже не будет. Половина греков просто не доживет, а остальные будут отданы обратно в рабочие дома, для распределения на другие строительные работы и работы по поливу садов: а может, и в южные золотые рудники, в сердце раскаленной горы. Рудники постоянно требовали пополнения.
Нитетис опять укрылась в своем поместье: и по истечении четырех месяцев родила дочь. Уджагорресент не был настолько тщеславен и глуп, чтобы огорчиться тому, что стал отцом царевны. Царица была избавлена от всех затруднений, которые вызывает рождение мальчика: а их дочь – от участи, постигшей маленького Яхмеса.
У Уджагорресента до сих пор не появилось сыновей – и это его только радовало. Слишком много как недругов, так и друзей постоянно искали у него слабые места!
Девочку назвали Ити-Тауи – “Объединяющая Обе Земли”: одним из имен Мемфиса. Имя, в эти дни приобретшее особенное значение.
Вскоре Нитетис с маленькой дочерью уже по собственному почину отправилась навестить остров Пилак и посмотреть на свой храм.
* Современный остров Филэ у первого порога Нила.
* Ладья, в которой, согласно поверьям египтян, “Великий бог” (Ра) совершал свое путешествие вместе с умершими царями Та-Кемет, которые становились покровителями своей страны наравне с богами. Месектет – ночная ладья Ра: днем Ра плыл в барке Манджет.
========== Глава 83 ==========
Поликсена с мужем и детьми прожила у Филомена целый год без всяких потрясений. Это было похоже на жизнь в Навкратисе: островок, процветание которого даруется многими жертвами, остающимися невидимыми для его обитателей. Но, конечно, правитель Ионии, а вместе с ним и Аристодем и Поликсена были хорошо осведомлены о том, какими усилиями поддерживается мир на их земле.
Как бы то ни было, Милет нравился гостям гораздо больше Навкратиса. Тот город был слишком египетским – и слишком большой отпечаток на его умственную и общественную жизнь наложили обычаи Та-Кемет. Здесь же, несмотря на сильное азиатское влияние, развивались философские школы: школа греческой мысли зародилась именно в Милете, отцом ее был Фалес, навеки прославивший Ионию, – Фалесу наследовал Пифагор, теперь перебравшийся в Италию. Слава Пифагора как математика, мистика и космополита прогремела на закате его лет – много позже того, как самосский мыслитель выпустил в мир первых учеников. Сейчас величайший из живущих мыслителей собрал вокруг себя целое братство посвященных.
Но и Милету было много чем гордиться. Здесь выступали софисты и мудрецы, дошедшие до того, что отрицали всяких богов, пытаясь найти объяснение всему в природе и вычислить закономерности всех явлений. Такой натурфилософии сочувствовал и Филомен – хотя правитель Ионии был далек от того, чтобы объявить природу законодателем всего, и твердо верил в стоящую за естественными законами божественную силу.
Помимо философии, развивались здесь и искусства – живопись и скульптура, выделившаяся в особый ионийский тип. Тот самый, который Поликсена назвала “переходным”. Атлеты и герои ионийцев еще не вознеслись в могучем усилии, но приготовились к нему.
Сама царевна в обществе мужа и брата успела посетить, помимо Милета, несколько процветающих ионийских городов: правитель брал с собой, как это было у него давно заведено, смешанный отряд из греков и азиатов, и в таком окружении ионийцев почти не удивляла женщина, схожая с сатрапом лицом, статью и одеждой. Поликсена, освоив верховую езду и получив в подарок от брата собственного коня, постоянно надевала персидское платье на верховые прогулки. Правда, поверх шаровар сестра правителя носила длинную шелковую распашную одежду, полностью скрывавшую штаны, когда она шла пешком. Она нашла, что это не только удобно, но и красиво.
Памятуя об обществе персов, даже ее муж не мог возразить против таких пристрастий Поликсены: хотя сам Аристодем сохранял верность греческой одежде, как и греческому вооружению. Афинянин продолжал упорно учиться оружному бою у воинов Филомена, и через несколько месяцев уже смог похвалиться перед супругой своими успехами.
Поликсена радовалась достижениям мужа, хлопала им – хотя оба отлично понимали, что настоящую проверку воинские умения проходят вдали от женских глаз. И Аристодем не знал, молить ли ему высшие силы о такой возможности.
Поликсена довольно часто навещала во дворце Артазостру, и каждый раз им находилось о чем поговорить. Жизнь и история персов, которые со стороны могли показаться довольно однообразными, были намного богаче и занимательней, чем до сих пор представлялось эллинам. И чем лучше Поликсена успевала в персидском языке, тем лучше могла оценить наследие этого народа.
