Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 92 (всего у книги 97 страниц)
– А ты так уверен, что Милет покорится? Поликсена не сидит без дела, можно не сомневаться, – в отличие от нас с нашими солдатами… И нас не так много, и твои люди скоро ослабнут от недоедания!
Надир гневно закусил губу, но перебивать любовницу не стал. А Геланика продолжила, потрясая маленьким кулачком:
– Нам следует сделать вот что: как можно раньше послать на соседние острова за помощью. Пусть пришлют провизию, корабельных плотников, дерева, еще солдат!
– Но сейчас зима, половина людей утонет, пока доберется туда и обратно, – сердито возразил перс.
– Другая половина останется, – ответила Геланика. – Да и больше страху, если ничего не делать! Подумаешь, зима!..
Надир был покорен блеском ее изумрудных глаз.
– А как мы заставим другие острова дать то, что нам нужно?
Геланика засмеялась.
– А как заставили самосцев? Притворитесь, что у нас больше силы, чем есть, – и чем больше людей покорится, тем легче сдадутся другие. А еще надо сказать вот что: когда мы завоюем Ионию, придем опять с великим войском и проучим всех, кто не покорился вовремя.
Ионийка подошла к своему возлюбленному и, обняв его за шею, посмотрела в глаза. Голос понизила до вкрадчивого шепота:
– На каждом острове следует представить все так, как будто другие острова уже изъявили покорность. Понимаешь, господин мой Надир? На Хиосе скажите, что сдалась Итака… На Керкире – что сдались Итака и Хиос… Кто это проверит?
Надир в восторге поцеловал ее.
– Так мы и поступим, моя пери! Жаль, что женщин не делают полководцами!
Геланика прижалась золотоволосой головой к его плечу, провела ладонью по шитому жемчугом кафтану.
– А я что говорю? Каким полководцем я бы стала – весь мир был бы мой…
“А может, еще и будет”, – усмехаясь, подумала ионийка про себя. Дарий не вечен, и не за горами передел его империи.
Люди Надира начали копить силы еще до прихода весны. С Хиосом и Керкирой им повезло: обман удался, и греки поддержали их припасами и людьми. Другие два вождя самосского войска сперва выступали против Надира, который один решил все за всех. Но избранник Геланики спокойно ответил:
– Вы можете предложить что-нибудь лучше? Если действовать порознь, ничего не выйдет, – поглядите на греков! А если не рассоримся, каждый из нас получит богатство, честь и славу!
Перед такой логикой все смирились. И, мало-помалу, пока шла подготовка к войне, другие два военачальника ушли в тень; и Надир стал единственным истинным вождем, у которого во всех делах спрашивали совета и который принимал все главные решения.
Геланика торжествовала. Она знала, что так всегда бывает.
Однако кое-что тревожило ее – чем дальше, тем сильней. От Клео ничего не было слышно уже больше месяца. Самос получал известия из Милета даже и зимой… а теперь Надир отдал особый приказ о постоянном сообщении с ионийской столицей. Конечно, этим же путем слухи о готовящемся нападении могли достичь ушей Поликсены – и милетцы могли теперь удвоить бдительность, тщательно проверяя все корабли и задерживая подозрительные. Но все равно, это зловещее молчание лазутчицы что-то значило.
А вдруг Клео попалась? Что тогда она могла рассказать?..
На самом деле, Клео могла выдать не так много, даже под пыткой. И то, что царица от нее узнает, уже мало что изменило бы. Геланика успокаивала себя такими словами, расхаживая по своей комнатке в отсутствие господина.
Однако было еще кое-что, гораздо хуже.
В один из таких дней корабль, прорвавшийся через милетских портовых чиновников и зимнюю непогоду, принес вести, будто бы Поликсена расправилась с царевичами – велела удавить обоих мальчиков в своей подземной темнице, а тела их сбросили с крепостной стены, на съеденье псам.
Геланика, выслушав это известие, упала в обморок и долго пролежала без чувств. Она очнулась от болей в животе – и поняла, что может исторгнуть ребенка.
– Нет! Не сейчас, я тебе не дам!.. – яростно простонала Геланика, сжимая руками живот и сгибаясь пополам от боли. – Если эта волчья сука убила моего сына… тебе я умереть не позволю, так и знай!
На помощь подоспела старая рабыня, которая отпоила Геланику одной ей известными отварами, и еще пошептала над ее чревом, так что судороги наконец прекратились.
Геланика немного полежала, с облегчением ощущая, как рабыня гладит ее по голове.
– Ну вот, моя добрая госпожа, теперь все будет хорошо…
Геланика выдавила улыбку.
– Да, Бану. Все будет хорошо. Слухи о моем сыне могут оказаться и ложными, – заметила она. Эта мысль ее весьма ободрила.
– Ну а если все правда… эта тварь своими глазами увидит, как наши солдаты рубят на кусочки ее внуков. Уж я позабочусь, чтобы она увидела.
По спине старой персиянки от этих слов пробежала дрожь; но она покорно и ласково кивнула хозяйке, во всем соглашаясь с нею. Такими и следует быть высоким госпожам, уж она-то знает!
Бану села в угол, на свою подстилку, и продолжила вышивать новое шелковое платье Геланики. Таких просторных нарядов с затейливым узорочьем ей понадобится много – к тому времени, как они войдут в город, госпожа окажется в самой поре, и ей нельзя будет осрамиться.
Хиос и Керкира послушали самосцев; зато другие близлежащие острова Поликсена успела предупредить и заручилась поддержкой их населения. Она разгадала маневр противника.
Поликсена понимала, что и теперь, как прошлой весной, далеко не все решится числом, – никто не мог предугадать, сколь многие из ионийских персов захотят переметнуться к самосцам. Мануша чтили и слушались, Поликсену признавали царицей и восхваляли – однако недовольство властью, как всегда, зрело там, где его никто не мог разглядеть…
Любая помощь сейчас была бы кстати, а любая помеха могла сыграть на руку врагу. Царица неоднократно задумывалась, что предпримет в этом году Эллада. Если греки соберутся и ударят снова, теперь, когда персы сцепятся между собой, ее сородичи могут одержать победу много легче. А о далеких последствиях никто уже не задумается.
***
Диомед не забыл своего друга. Эта дружба, пусть и недолгая, ярче всех озарила жизнь молодого фиванца. Он помнил спартанского царевича-изгнанника – несмотря на то, что после войны в судьбе Диомеда случились значительные перемены.
Вскоре после того, как фиванское войско вернулось ни с чем, глава его семейства Хризогон заболел и умер. Может быть, от разочарования, – ни одному из его сыновей не удалось стяжать славу, а старшего он и вовсе почитал бездельником и мотом. Не прибавляли хозяину здоровья и ссоры между подросшими сыновьями, которым стало тесно в доме.
Из троих сыновей Хризогона в Ионии сражалось двое, старший и младший, – а средний, Антиной, присматривал за домом и матерью с младшей сестрой. И к тому времени, как война окончилась, он, главный отцов помощник, успел жениться и прибрать к рукам дом и загородное имение… Оказалось, что и завещание было составлено на него.
Диомед никогда не был трусом – а побывав в нескольких сражениях, молодой фиванец ощущал себя много старше и удалее домоседа-брата. И когда отца похоронили, он, не колеблясь, приступил к Антиною с требованием о разделе на равных.
– Мало того, что я старший в семье, – я выполнял за тебя долг гражданина! Мы за тебя воевали!
Брат смотрел на Диомеда с нерушимым спокойствием хозяина.
– А ты забыл, сколько наш отец пожертвовал на эту войну, которую вы проиграли, и сколько пришлось продать? – ответил Антиной. – А теперь посуди сам – я женат, скоро пойдут дети… Со мной живут матушка и сестра… Ну и младшенькому нужно что-нибудь выделить. Какое же может быть “на равных”?
Антиной улыбнулся и развел руками.
– Кто тебе виноват, что ты не женился и не помогал отцу, как следовало? Или ты хочешь оспорить завещание? Попробуй!
Диомед чуть не плюнул рассудительному брату под ноги; но сдержался. Сейчас не время расплевываться с родственниками. А как семейный человек Антиной, возможно, и прав…
– Будь по-твоему, – согласился он, скрепя сердце. – Но тогда выдели и мне долю наследства – достаточную, чтобы мы могли разъехаться. И чтобы мне хватило на обзаведение.
После долгих споров были проданы две коровы и часть виноградника; а мать, втайне от Антиноя, подарила Диомеду большую часть драгоценностей из своего приданого. Диомед возмущался и отказывался, не желая обирать ее, но мать настояла – сказала, что ей драгоценности все равно уже ни к чему.
– А тебе скоро самому жениться!
Матушка присоветовала своему любимому сыну и невесту. В одном Антиной был прав – Диомед, как и другие фиванские юноши, долгое время оставался равнодушен к девушкам, предпочитая общество веселых друзей, из которых многие были любовниками. А теперь, посмотрев на то, как хорошо, по-спартански согласно, живет Никострат со своей супругой, Диомед и сам задумался об удачной женитьбе.
Мать свела его с соседской девушкой, к которой давно приглядывалась. Они должны были снимать комнаты, пока не накопят на собственное хозяйство; и тогда Диомеду пришло в голову поселиться в том доме, где раньше жил Никострат. Вдова еще не нашла других жильцов.
На свадьбе Антиной много пил, поздравлял брата – а под конец, похлопав Диомеда по плечу, со смехом заявил:
– Ты хорошо начал, как я погляжу, – пошел по стопам своего спартанского героя… А как отправишься на следующую ионийскую войну, добудешь себе славы и денег!
Диомед вспыхнул; а гости зашептались, поражаясь такому бесстыдству. Конечно же, Антиною, как и всем здесь, было известно, чем кончил Никострат, – он перешел к персам, под руку своей матери-царицы. А позорнее этого для спартанца ничего нельзя было и представить.
Один Диомед ни в чем не винил Никострата – и верил, что снова встретится с ним.
– Вот увидишь, Антиной, все сбудется по твоему слову, – серьезно обещал молодой фиванец. – Я снова отправлюсь сражаться в Ионию и добуду славу и богатство! Я найду моего дорогого друга… и оба мы будем оправданы перед богами.
Эллада и в самом деле опять собиралась с силами. Спарта теперь отказывалась помогать Аттике и Беотии; и новый поход на восток еще не был решенным делом. Но все зависело от того, каким будет положение Ионии следующей весной.
========== Глава 206 ==========
Поликсена встретила свою третью ионийскую весну во всеоружии, насколько это было возможно. По ее приказу подразделение царских лучников было переформировано – их набрали заново в ионийском войске, а старых воинов распределили по северным гарнизонам. Делий говорил, что это неразумно, что одну, самую главную, преступницу госпожа таким образом уже упустила.
– Конечно, разумнее было бы их всех отправить под топор, – согласилась Поликсена с усмешкой. – Но я еще не настолько стала персиянкой.
Молодой человек не нашелся, что ответить. Однако когда царица вместе с ним и Мелосом проводила смотр своей гвардии, Делий вдруг попросил, чтобы его назначили начальником этих лучников-новобранцев.
Делий потребовал для себя повышения громко, не смущаясь тем, что все знали о его положении при наместнице. Наоборот, он с вызовом оглядел солдат на стрельбище, – и усмешки, появившиеся было на лицах задних, быстро увяли. В серо-голубых глазах избранника царицы читалась свирепая решимость защитить свою возлюбленную.
Мелос тоже не мог скрыть пренебрежительного удивления, когда услышал просьбу Делия. Разумеется, он ничего не сказал, чтобы не опорочить госпожу и родственницу перед чужими; однако сильно сомневался, что такая служба Делию по плечу. Тем более, что среди этих лучников больше половины были заслуженными солдатами.
Но тут заговорила Поликсена – спокойно, как будто просьба любовника ничуть ее не удивила.
– Я не сомневаюсь в твоих способностях, Делий. Но пусть эти воины тоже увидят их. Покажи нам, как ты стреляешь.
Делий бестрепетно вытащил лук из налуча, висевшего на спине, и наложил стрелу на тетиву. Почти не целясь, он выпустил стрелу в круглый щит на другом конце площадки, служивший мишенью: он попал точно в центр. Потом, так же небрежно, молодой воин выпустил вторую и третью стрелы: вторая вонзилась совсем рядом с первой, а третья расщепила ее!
Делий повернулся к царице, раскрасневшись и торжествуя. Послышался изумленный шепот новобранцев, и Поликсена тоже была впечатлена – хотя давно знала, что у ее возлюбленного верный глаз и прирожденные способности к стрельбе…
– Хорошо, – сказала царица, сохраняя хладнокровие перед зрителями. – Я подумаю о твоем желании, Делий. А сейчас все свободны.
Когда воины и Мелос ушли, Поликсена взглянула на Делия, не скрывая раздражения.
– Почему ты заявил об этом перед всеми? Почему не наедине?
Делий сжал губы.
– Не почему, а зачем… Затем, чтобы обо мне не говорили, как о любимце, выпрашивающем подачки! Затем, чтобы все… не только ты… считали меня достойным!
У него пробивалась бородка, он прибавил в росте за последний год, и плечи раздались. Перед Поликсеной был уже не юноша – молодой мужчина. Как это напоминало ей взросление собственного сына…
– Думаю, многие и без этого считают тебя достойным, – сдержанно сказала она. Кивнула. – Я подумаю о твоем назначении, хотя еще ничего не решила.
Делий гордо улыбнулся и поклонился. А когда они возвращались обратно, Поликсену внезапно опять посетила ужасная мысль – ужаснее всех, которые ей пытались внушить недруги…
В самом ли деле ее молодой любовник не умел стрелять, когда они с ним сошлись? А вдруг он еще коварнее Клео и лжет ей с самого начала… и стал спасителем царицы, чтобы та облекла его доверием?
“Чем больше годы угнетают женщину, тем сильнее она сомневается, что ее могут любить…”
– Госпожа, о чем ты задумалась? – спросил Делий.
Поликсена вздрогнула: в его голосе прозвучала прежняя ласковая мольба юноши. Она покачала головой, не поддаваясь этому впечатлению.
– Так, ничего! Завтра я опять приду упражняться, и пришлю за тобой.
Поликсена давно, еще до поимки Клео, училась стрелять под руководством Делия – она сама попросила его быть своим наставником, и Делию очень польстила такая роль. В этом он ощущал свое мужское первенство рядом с царицей.
– Пусть новобранцы посмотрят на нас, – сказала Поликсена с улыбкой.
– Как прикажешь, – ответил ей бывший раб, а теперь – молодой воин. – Но мне не по душе, что ты стала закрываться от меня, Поликсена. Ты во мне сомневаешься… правда?
Поликсена посмотрела ему в глаза; ощутила, как его горячие ладони скользят вверх-вниз по ее плечам. Нет, подумала она, так лгать невозможно…
Она пожала Делию руки – их руки почти одинаково загрубели, несмотря на защитное кольцо из нефрита, которое царица носила на большом пальце, и ароматические масла, которые каждый день втирали ей в кожу прислужницы. Поликсена оставалась заядлой наездницей, и мозоли, неподобающие знатной женщине, защитили ее от ранения тетивой.
На другой день они с Делием опять вместе явились на площадку для стрельбы позади казарм, уже без Мелоса. Лучники дожидались их, построившись рядами; теперь они взирали на спутника царицы с таким же почтением, как на нее саму.
Опять все воины по очереди стреляли, а под конец сама Поликсена взяла в руки лук. Она уже почти не уступала в меткости Делию, и была награждена заслуженным восхищением зрителей. Потом царица представила лучникам их нового командира – и почувствовала, что солдаты безоговорочно его приняли.
Никострат за эту зиму тоже как следует обучился стрельбе – искусство степняков, презираемое в Спарте, здесь могло пригодиться ему как ничто другое. И хотя азиатские обыкновения матери вызывали в нем прежнее неприятие, Никострат понимал, что воин не должен пренебрегать никакими умениями.
Они с Поликсеной и Мелосом даже несколько раз вместе выезжали на охоту в горы к северу от Милета – в те изобильные места, где хребет Грион повторял изгибы течения Меандра. В последнюю загородную прогулку мужчины убили оленя и несколько коз, а Поликсена вместе с ними стреляла птицу в зарослях. Она била влет уток и дроздов метко и с явным удовольствием.
Никострат все поглядывал на мать – как она, с горящими глазами, помогает слугам увязывать вместе окровавленные тушки, а потом моет руки в ручье. Царица заметно изменилась после того, как по ее приказу была замучена шпионка Геланики, – пусть преступная служанка десять раз заслужила это…
Спартанцу нравилась темная сторона характера матери; но, одновременно, эта сторона тревожила его. Он знал, что женская жестокость отлична от мужской и более изощренна.
Потом они ехали с добычей назад, через большие, уже зазеленевшие виноградные угодья. Никострат на своем коне поравнялся с матерью – она была задумчива и, казалось, уже не помнила о своих охотничьих успехах.
– Вот скажи мне, мать… ты столь многого добилась за время своего правления, и я столько видел сам за один этот год, что провел здесь.
Царица улыбнулась.
– Рада, что ты это признаешь.
Никострат хмуро кивнул, не отвечая на ее улыбку.
– А не тревожит тебя то, что для твоего сына этот год прошел впустую? И не только для меня, но и для многих мужчин вокруг тебя?
Поликсена гневно сжала губы.
– Впустую?.. Ты говоришь о моих придворных и солдатах? Далеко не всем удается заниматься тем, что им нравится, Никострат, и пора бы тебе это уяснить!
Она несколько мгновений размышляла.
– Или ты хочешь сказать, что единодержавие плодит много захребетников и паразитов? Согласна. Но таково следствие развития государственности… И величайшее заблуждение мужчин – называть бесполезными годы мирной жизни, когда все цветет, все развивается! Конечно, убивать куда почетнее и быстрее, чем терпеливо возделывать свой сад…
Было удивительно слышать это из уст женщины, которая едва отмыла руки от крови.
– Издавна считается, что это немужские занятия: и потому столь много бездельников среди знатных мужчин, в то время как женщины не прекращают своих трудов, – заявила Поликсена почти презрительно.
Никострат мотнул головой. Он не оскорбился, и смотрел на мать все так же ровно.
– Я не об этом говорил. Ты знаешь, что я всегда могу найти себе дело… я, как и ты, испробовал многое и научился ценить мирную жизнь, – лаконец улыбнулся. – Однако ты не хуже моего понимаешь, как непрочно твое государственное устройство. Ионийцы всегда будут видеть в персах врагов, и на спинах твоих азиатских слуг нам не удержаться! Это все скоро рухнет!
Он обвел рукой обнесенные стенами богатые усадьбы, мимо которых они проезжали, – половина этих хозяйств принадлежала персам; а потом указал на дворец впереди.
Тут Мелос, следовавший за матерью и сыном, не сдержался.
– Ты что городишь? – яростно напустился он на Никострата. Иониец нагнал родича и поравнялся с ним с другого бока. – Ты думаешь, царице без тебя легко?.. Да еще и при слугах так высказываешься!
Никострат угрюмо уставился на холку своей лошади.
– Я все отлично вижу – и наши слуги тоже, – ответил он. – Уж если я здесь, я не стану внушать матери ложную надежду, пусть будет готова ко всему!
– Она и без тебя… – начал Мелос; но не закончил и выругался.
Остаток пути до города они проделали в угрюмом молчании; однако, въехав в ворота и услышав приветствия милетцев, Поликсена и Мелос опять начали улыбаться. Мелос иногда махал рукой и кивал, видя знакомых. Нет, даже если эта налаженная прекрасная жизнь ненадолго, тем больше следует ей радоваться!
И ничего не проходит впустую, Никострат с его прямолинейностью не прав. В конце человеку ничего не остается, кроме памяти и его собственной души, – и это богатство уже не отнять.
Уже в потемках, с факелами, они вернулись во дворец, и тогда пришлось перейти от отвлеченных мечтаний к каждодневным делам. Поликсену, как всегда, с порога осадили ее слуги и придворные; а царевичи, еще раз со значением посмотрев друг на друга, отправились каждый к своей жене и детям.
Никострат не нашел Эльпиды в ее покоях – оказалось, что жена опять отправилась в гости к Никтее и еще не возвращалась. У малышки Гармонии была кормилица, и отсутствие матери не беспокоило ее.
Когда Никострат склонился над девочкой, спавшей в ивовой колыбельке, Гармония захныкала и протянула ручки к отцу. Спартанец взял из колыбельки дочь и стал прохаживаться, глядя через полуоткрытые ставни на освещенный огнями сад.
Ему не нравилось, конечно, что жена так подружилась с местной гетерой и зачастила к ней; но Никострат понимал Эльпиду в ее стремлении вырваться из этого дворца и завязать знакомства в городе.
Потом явился стражник с сообщением, что госпожа не вернется до утра – Эльпида вынуждена была задержаться в гостях допоздна и не хотела ехать во дворец на ночь глядя. Никострат только кивнул; а сам, помимо досады на Эльпиду, ощутил беспокойство… Его жена, хотя и была подругой мужчин, никогда не была легкомысленной. Неужели что-то случилось?
Он плохо спал ночь; а утром крепко заснул и не заметил, когда вернулась Эльпида.
Жена разбудила Никострата поцелуем. Он вздрогнул и сел, глядя на нее. Эльпида успела с утра принять ванну и надушиться своей любимой магнолией, но прежде всего супруг заметил ее нетерпение и тревогу. Он даже не стал упрекать ее за столь долгое отсутствие.
– Что случилось?
Эльпида села рядом на постель и, пахнув на Никострата духами, провела по его волосам украшенной драгоценностями рукой.
– Скоро весь дворец об этом услышит. Захватили корабль с персидскими шпионами, с Самоса, – и по чистой случайности, хотя берег без конца прочесывают! Никтея посылала своего слугу в Гераклейскую бухту, разузнать, а я дожидалась вместе с ней.
Никострат кивнул; он невольно воодушевился.
– Мать будет рада! Надеюсь, мы выясним что-нибудь полезное!
Поликсена вызвала к себе Никострата и Мелоса в тот же день, ближе к вечеру. Этих новых лазутчиков допрашивали без всякой пощады; и когда самосским персам после пыток посулили жизнь, они рассказали все, что им было известно. Царица лично разговаривала с каждым…
– Персы выступят ближе к лету. Они получили военную помощь, припасы и корабли с Хиоса и Керкиры. У самосцев один предводитель, по имени Надир, любовник Геланики… но есть еще двое вождей, которых Надир ущемил! Хорошо бы поссорить их между собой.
Царица мечтательно улыбнулась.
– Эти шпионы укажут на своих начальников, если я попрошу, – похоже, они были не слишком-то преданы общему делу, и таких колеблющихся там много…
Поликсена задумалась; но тут же спохватилась и закончила.
– Ах, да! Геланика опять носит ребенка, и вокруг нее там все пляшут! Наверное, она будет отсиживаться в каюте начальника на головном корабле, – но, может, и высунется.
Поликсена сделала движение большим пальцем, как будто натягивала тетиву. Царице и обоим мужчинам явственно представилось, как ее стрела пробьет белую шею Дарионовой наложницы. Хотя живой Геланика могла бы пригодиться им гораздо больше.
А немного погодя пришел корабль из Фив, с весточкой для Никострата: письмо было от Диомеда. Никострат не ждал послания от друга – и очень обрадовался тому, что Диомед все еще помнил его, и думал о нем хорошо. Отрадно было узнать и то, что фиванец сообщил; однако мать и Мелос могли взглянуть на это совсем иначе.
Диомед писал, что фиванцы и афиняне весной опять собираются выступать в поход на Ионию, поскольку в Элладе стало известно о расколе между ионийскими персами и об угрозе Милету со стороны Самоса. Диомед должен был отправиться с другими фиванцами – и теперь они, все вместе, и вправду могли бы одержать победу над азиатами и поделить сокровища, неправедно нажитые теми на греческой земле…
– Вот только когда? – прошептал Никострат, комкая папирус. Сроки были еще неизвестны, даже приблизительно.
Потом царевич решительно поднялся из-за стола, за которым читал письмо. Поликсену следовало поставить в известность, в любом случае.
========== Глава 207 ==========
Весна вошла в силу – пришли обычные весенние заботы, но только радости в них было мало: Милет опять жил ожиданием войны. Когда возобновилось судоходство и оживилась морская торговля, одними из первых в Гераклейской бухте бросили якорь два корабля с Крита.
Начальника этих кораблей тут же опознали и схватили, чтобы с торжеством отвести к царице: насчет него наместница дала особые указания. Однако этот критянин повел себя удивительно – сам протянул воинам руки, чтобы их связали, и сказал:
– Воля ваша. Пусть царица бросит меня в тюрьму и казнит, если пожелает, но живым я могу ей пригодиться гораздо больше!
Подивившись такому сумасшествию, стражники все же связали бывшему мужу Геланики руки и отвели его во дворец. Поликсена, узнав о возвращении Критобула, пожелала тут же его видеть.
Критянина провели в зал приемов, как был – в путах. Взглянув на пленника, Поликсена повелела освободить его – и всем выйти, кроме стражников-персов.
Она приблизилась к Критобулу и остановилась напротив. Этот чернявый миноец был ниже ее ростом… и статью тоже ей уступал, но в запавших зеленовато-карих глазах наварха появился новый странный блеск. Казалось, он и вправду немного помешался после измены жены – и, даже глядя на царицу, видит не ее, а какую-то свою цель…
Наконец Поликсена кивнула ему на кресло красного дерева.
– Можешь сесть.
Критобул посмотрел на это кресло – а потом подошел к тронному возвышению и сел на ступеньку. Он поднял глаза на пустующий трон.
Поликсена хмыкнула и, последовав безмолвному призыву, поднялась на возвышение, заняв свое законное место. И уже затем, с высоты, опять обратилась к маленькому человеку у своих ног.
– Так что же привело тебя обратно в Милет? Это месть бывшей жене и ты хочешь вернуться ко мне на службу… я угадала?
Критобул улыбнулся.
– Не совсем, царица. Однако я и вправду пришел снова предложить тебе себя – со всеми моими умениями. Если тебе будет нужно…
От волнения он не усидел на ступеньках и, вскочив, принялся расхаживать по залу. Беломраморные напольные плиты со вставками из розового и желтого мрамора красиво оттеняли синие стены, украшенные позолоченными барельефами шеду – крылатых быков. Но критянин не видел ничего этого.
Он опять посмотрел на царицу.
– Если однажды тебе понадобится человек, чтобы выполнить очень опасное задание… человек небольшого роста, но жилистый, ловкий и проворный… я к твоим услугам. Я готов пойти на то, на что никто другой не отважится!
Поликсена сжала подлокотники и подалась вперед: волнение этого безумца невольно передалось ей.
– Так хочешь умереть?
Критобул мотнул головой.
– Нет, моя царица. Хотя умереть было бы… любопытно, – опять зеленовато-карие глаза его сверкнули тем же блеском. – Но только сейчас, когда из-за моей жены вот-вот разразится война нескольких царств, я увидел смысл в моей жизни! До сих пор я существовал, сам не понимая, зачем!
Поликсена кивнула, внимательно глядя на критянина.
– Так живут очень многие – хотя я стараюсь придать более великое значение жизни всех моих подданных. И тому, что ты обрел такой смысл самостоятельно, можно даже позавидовать…
Она усмехнулась.
– Что ж, я принимаю тебя обратно на службу, Критобул, – и хвалю твое безумие. Если мне однажды понадобится смертник, я о тебе не забуду.
Критянин поклонился, сумрачно-горделивый.
– Это все, о чем я прошу.
Он пошел было к дверям, но на полпути вдруг обернулся.
– Если возможно, царица, и если я останусь жив… жену мою я хотел бы пощадить. И вернуть.
Поликсена почти не удивилась.
– Если Геланика не будет более опасна, конечно, можешь забрать ее, – царица усмехнулась. – Не думаю, что ее захочет кто-нибудь еще.
Хотя Поликсена почти не верила в такой исход.
***
Выступление эллинских союзников опять откладывалось – беотархи*, архонты, жрецы без конца советовались и отодвигали поход, выводя фиванцев и афинян из терпения. На одном из заседаний афинского ареопага было внесено предложение, подхваченное многими голосами: дождаться, пока самосские персы не нападут на Ионию, и тогда уже прийти и пожать плоды чужой алчности…
Когда в Фивах услышали об этом, многие рвали и метали, проклиная афинскую трусость и краснобайство. Однако, когда Диомед в сердцах пожаловался на союзников своей молодой жене, Гликерии, она вдруг сказала:
– А мне кажется, супруг мой, что это решение разумнее того, какое было принято в прошлом году. Вы тогда выступили слишком рано, не рассчитав своих сил! Мужчины слишком часто не умеют выждать!
Диомед удивился рассудительности Гликерии. Совсем недавно его жена смотрела таким ребенком!
– Может быть, – согласился он немного снисходительно. – А когда же, по-твоему, нам следует напасть?
Супруга ответила без колебаний:
– Как только нападут самосские персы и в Ионии начнется междоусобица… но не медлите слишком долго! Чтобы застать их всех врасплох!
Диомед умилился ее решительному виду, растрепанным вокруг круглого лица кудряшкам. Потом взгляд фиванца упал на живот жены, и он ощутил жалость к этой разумнице – такую же, как к матери, ко всем женщинам.
– Я тоже думаю, что это будет самое подходящее время, и так и заявлю в собрании, – Диомед серьезно кивнул. – Меня многие поддержат!
Гликерия просияла, но тут же снова опечалилась, положив руку на живот.
– И тогда ты уйдешь… Как не вовремя…
Диомед поцеловал ее в лоб, опушенный легкой светлой челкой.
– Я уже подарил тебе драгоценности матери. А еще… я напишу завещание на твое имя, чтобы ты могла унаследовать мое имущество!
Глаза жены округлились.
– Я знаю, так почти никто не делает, но… Ты ведь сможешь им воспользоваться, правда?
– Я умею читать, ты же помнишь, – тихо ответила Гликерия, не сводя с мужа глаз.
Она покраснела, как будто признавалась в чем-то постыдном. А Диомед вдруг осознал, что жена не стала убеждать его, будто он непременно вернется с войны: даже из чувства приличия. Неужели он такой неумелый ратник?.. Нет – должно быть, он преждевременно напустил на себя обреченный вид.
В самом деле, что за настрой! Выше нос, приказал себе Диомед. Молодой фиванец улыбнулся жене, снова рисуясь перед нею.
– Что тебе привезти из Ионии? Там найдется много всего для такой красавицы, как ты.
Лоб Гликерии пересекла глубокая морщина, сразу сделавшая ее намного старше. Она бросилась мужу на шею и, цепляясь за него, прошептала:
– Себя привези, глупый!..
Диомед прижал ее к себе, чувствуя, как очищается от всего наносного, фальшивого… и как пробуждаются в нем доселе неведомые силы. Ощущая тепло юной женщины, биение жизни в ее чреве, Диомед впервые наполнился уверенностью, что вернется.
***
Когда персы решились выступать, Надир заявил Геланике, что она должна остаться дома. Перс сказал, что не может рисковать своим наследником.
Геланика открыла рот от возмущения. Еще вчера Надир шептал ей, что она прелестнейшая из женщин, не мог на нее налюбоваться и наслушаться… а сегодня для него нерожденный ребенок, как для многих вероломных мужчин, стал дороже матери! Хуже греков, которые берут жен только ради законного потомства, а потом тешатся друг с другом!..
