Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 97 страниц)
Особенно теперь, когда столько народов объединились под властью царя царей, питая друг друга так плодотворно, как раньше нельзя было и помыслить! Еще для Кира Великого Персида, в которой он вырос, была гораздо меньше.
Когда младший сын Филомена достаточно окреп для дальних прогулок, Артазостра стала сопровождать мужа и его родных в их путешествиях по Ионии – по обычаю своих соплеменников: а может, по причине неутихающей подспудной ревности к сестре мужа, своей новой подруге.
Эти родственницы неожиданно почувствовали сильную взаимную тягу… может быть, отчасти питавшуюся того рода чувствами, что нередко испытывали друг к другу обитательницы больших персидских гаремов, годами томившиеся без господина, и знатные девушки. Почти не смущаясь, в скором времени Артазостра рассказала эллинке, что в девичестве развлекалась с собой и со своими служанками так же, как сама Поликсена: не находя другого выхода своему любовному томлению. Но и иных причин для взаимного расположения у благородных молодых женщин оказалось достаточно.
Удивительным образом, чем больше стала их привязанность, тем больше сделалась и неприязнь – двойственность чувств, свойственная Азии. Но Поликсене было отрадно сознавать, что Артазостра сопровождает ее не только как жена своего мужа.
По большей части персиянку с детьми несли в закрытых носилках – но иногда дочь Аршака пересаживалась на лошадь, которой правила не хуже Поликсены, несмотря на отвычку.
По вечерам, когда маленький отряд останавливался под открытым небом, а не под крышей, Поликсена много времени проводила в шатре у персиянки, где они собирали всех детей, пока мужчины занимались своими делами. Филомена эта женская дружба и забавляла, и радовала: он все замечал, но ничему не препятствовал. Аристодем же чем дальше, тем больше сердился и ревновал… между ним и женой произошло несколько пылких ссор из-за этого, и афинянин чуть не поднял на Поликсену руку. Но он сдержался. Поликсена, возмущенно заявив, что не делала ничего предосудительного, прибавила, что персиянка никогда не смогла бы занять в ее сердце место Нитетис.
Аристодем понимал, что это правда: и в конце концов извинился за свою несдержанность. Женщинам необходимо общество друг друга, особенно если они умны. Не он ли сам когда-то мечтал об этом?
Но все чаще афинянин чувствовал отчужденность от жены, о которой никому не говорил и на которую не имело смысла жаловаться. Зов крови – самый сильный на свете!
Однако они с Поликсеной продолжали крепко любить друг друга и довольствоваться своей супружеской жизнью.
Их дети росли, и хотя больше пока в семье не ожидалось прибавления, им было вполне достаточно своих сына и дочери.
Фрина чем дальше, тем больше обещала стать красавицей; а Никострат – отважным воителем. Сын Ликандра уже пробовал свои силы на окружающих мальчишках, вырываясь из-под материнского и нянькиного присмотра и забираясь в соседские сады: и часто являлся домой весь в синяках, а то и в крови, но редко приходил неудовлетворенным. Похоже, Никострат и его маленькие приятели если не колачивали всех, с кем сходились по своему возрасту, то никогда не оставались в долгу.
Мать пробовала бороться с этим, но противостоять проказам ребенка становилось все труднее: отчим тоже терялся перед Никостратом, потому что ни сам он, ни его братья никогда не были в детстве такими забияками. Кроме того, Аристодем никогда не имел на пасынка того влияния, какое имела мать. Похоже, спартанцы учились чтить своих женщин с рождения: хотя это не мешало им рисковать собой при каждом случае.
Поликсена попросила брата найти для Никострата наставника – который учил бы мальчика кулачному бою, борьбе, плаванию и всему, что понадобится воину. Как и в Египте, много воинов в Ионии в мирные дни маялось от безделья. Филомен охотно согласился – и, более того, предложил, когда Никострату исполнится шесть лет, взять племянника в школу при дворце, недавно учрежденную им наподобие спартанской: хотя, конечно, с менее строгими правилами.
В великой Персии не было военных школ для детей, как не было до сих пор централизации и организации власти, подобной египетской. Знатных детей обучали их отцы, как Поликсена уже знала со слов Артазостры; а простые солдаты обучались как придется. Для многих первый бой оказывался последним… хотя при такой численности азиаты могли нести много большие потери, чем греки, не теряя своей боевой мощи.
Поликсену обрадовало, что в школе Филомена не было персидских детей: благородные персы не доверяли своих сыновей чужестранцам, а простолюдинам доступ в школу был закрыт.
Когда Аристодем узнал об этом разговоре, он был так возмущен, точно Поликсена отдавала в учение его собственного сына, не спросив согласия отца. Поликсена в ответ довольно резко напомнила мужу, кем он приходится Никострату… для афинянина, имевшего только одну дочь, подобное было особенно чувствительным ударом.
После этого объяснения Аристодем и Поликсена не разговаривали несколько дней.
Впрочем, потом Аристодем заговорил с женой первым и признал ее правоту. Конечно, где еще, как не здесь, мальчик должен был стать мужчиной!
Поликсена обрадовалась примирению, но понимала, что слишком часто оказывается права и слишком часто поступает по-своему, чтобы это не уязвляло мужа. Это оказалось тем более тяжело, что вокруг них почти не было афинян: никого, чья судьба была бы неразрывно связана с городом Девы.
Поликсена чувствовала, что между нею и мужем возникла трещина, которую никак не удается залатать. Это могло кончиться плохо. Но ничего поделать было нельзя.
То, что разделяло их, было им неподвластно.
Когда наступила новая зима, Поликсена получила письмо от Нитетис. Она давно завязала переписку с другом-египтянином, который уведомлял эллинку о судьбе царицы: от него Поликсена знала, что Нитетис жива и невредима, что у нее появилась дочь, которую та растит в своем поместье. Убийцу Яхмеса искали, но до сих пор не нашли.
Но Поликсена почти не надеялась получить весточку от самой Нитетис. Слишком много времени они провели вдали друг от друга… гораздо больше теперь разделяло их, чем связывало. Со слов малознакомого человека Поликсена не могла представить себе царицу сейчас. Не могла понять, затянулись ли ее раны; и как можно успокоить ее боль!
Но Поликсена сразу же вспомнила госпожу, когда развернула папирус, исписанный по-гречески. Нитетис писала ей своей рукой.
Царица долго рассказывала о своей малышке Ити-Тауи, которая врачевала ее сердечную рану, – рассказывала так, как только одна мать может делиться с другой. Нитетис просила подругу написать о своих детях и о том, чем Поликсена занята сейчас.
Эллинка ощутила неожиданную вину, прочитав эти излияния. Ведь царицу некому было уведомлять о делах Поликсены!
Потом Нитетис перешла к описанию дел государства. Она рассказывала, какое строительство развернулось по всей ее стране – о том, что за всеми управителями Та-Кемет Дарий сохранил их должности; жрецы не терпели никаких ущемлений, какие испытывали при Камбисе, царь царей выказал почтение их богам и не тронул храмовых сокровищ.
Эллинка ожидала такой политики: но эти отношения между Персией и Египтом, больше похожие на союзничество, чем на подданство, весьма встревожили ее.
Совершенно удивительным для Поликсены оказалось то, что Уджагорресент отправился ко двору Дария, чтобы укрепить позиции Та-Кемет и завязать нужные знакомства: и лично послужить своему новому повелителю, чем сможет. Уджагорресент приглашал с собою и Нитетис, свою жену и царицу, но Нитетис твердо отказалась: заявив, что царица Та-Кемет не покинет своей страны.
Поликсена терялась в догадках, что заставило ее подругу отказаться поехать в Персию: оттого ли она не последовала за мужем, что слишком многих опасалась при персидском дворе, начиная с Атоссы, – или живой богине не позволила гордость. Или Нитетис осталась затем, чтобы позволить слухам о себе множиться. Ничто так не смущает противника, как неизвестность.
“Бедная Нитетис, – думала эллинка. – Она совсем одна теперь!”
Поликсена написала царице подробное письмо о том, как обстояли дела у нее самой и во всей Ионии. Она заверила госпожу в своей любви и верности.
Им обеим оставалось только ждать.
***
Уджагорресент пробыл в Персии ни много, ни мало – полгода. Когда он вернулся, заупокойный храм Нитетис, о котором царица ни словом не обмолвилась подруге, оказался уже почти достроен. Нитетис сама руководила работами в отсутствие царского казначея.
Храм дочери Априя походил на все храмы Та-Кемет – и не походил ни на один из них. Светло-серый блестящий крапчатый гранит облицовывал стены; светло-желтые колонны с капителями-лотосами образовывали пропилеи, закрывавшие три низких квадратных входа. По сторонам центрального входа должны были стоять две женские статуи – две одинаковые богини Нейт, каждая с лицом Нитетис: но для этого требовалось призвать из Ионии Менекрата. Кроме него, никто не умел и не смел так ваять. Нитетис решила, что сделает это позже: она была теперь уверена, что скульптор не решится отказать.
Два пилона из гранита, каждый испещренный сверху донизу священными письменами, обозначали вход в храмовый двор, который еще только будет замощен и застроен.
Изнутри стены из песчаника были оштукатурены и уже частично расписаны. Войдя в храм, можно было сразу же увидеть его вечную обитательницу: Нитетис во весь рост, кое-где даже много выше натурального роста, в профиль, воскуряла фимиам и приносила жертвы зеленокожему Осирису, дарителю плодородия и царю земного и загробного миров, а также Нейт и Хатхор. Царица совершала преклонение также перед троном Амона-Ра, которого жрецы Та-Кемет записали в отцы Дарию.
Солнцеликий отец на этих фресках нисколько не походил на сына-перса, зато Нитетис на каждом портрете вышла как живая: подобный белой лилии смуглый стан, облеченный полупрозрачным льном, большой черный глаз, тонкая линия носа, сочные насмешливые губы, жесткий церемониальный парик… Яхмес, который был запечатлен у колен матери и вместе с нею простирал руки к богам Та-Кемет, тоже вышел очень похожим на себя: цветом кожи и лицом этот маленький полуперс очень напоминал египтянина. Счастье, что Камбис так и не увидел, как взрослеет его сын!
Приехав в Египет, Уджагорресент узнал, что Нитетис вместе с дочерью незадолго до его возвращения отправилась на Пилак, в недостроенный храм: царский казначей тут же поспешил следом, не дав себе нисколько отдохнуть.
Нитетис остановилась у начальника крепости острова, у которого отказалась гостить в первое посещение.
Войдя в маленькое святилище, где еще ни разу не звучали песнопения жрецов, Уджагорресент застал там жену с дочерью Ити-Тауи на руках. Нитетис обернулась на стук шагов с изумлением, испугом и радостью.
Бросившись к жене, Уджагорресент схватил девочку и расцеловал ее бритый лобик. Потом осыпал поцелуями Нитетис.
– Почему ты не поехала со мной в Персию! – воскликнул он.
– Потому, дорогой брат, что в Персии даже царица не может путешествовать так, как я, – улыбаясь сквозь слезы, ответила Нитетис.
Погрузив руки в ее мягкие волосы, Уджагорресент страстно поцеловал жену в губы.
– Ничего, скоро Персия сама приедет к нам! – сказал царский казначей, победно смеясь.
========== Глава 84 ==========
Менекрат получил письмо с печатью великой царицы спустя год и восемь египетских месяцев* после того, как свел знакомство с Поликсеной. Нитетис приглашала скульптора в Египет для более серьезной работы, чем отливка статуэтки высотой в пол-локтя.
Она знала, что грек работает с камнем, как и с металлом, и ваяет статуи в человеческий рост. Нитетис обещала художнику славу, золото… и возможность снова запечатлеть свою красоту, которую даже видеть позволялось избранным.
Конечно, эллин был волен отвергнуть это предложение. Но слишком заманчиво оно выглядело: получить новый заказ от самой великой царицы и стать известным благодаря этому! А также посмотреть на Обе Земли под властью нового персидского царя, куда более грозного, как и более великодушного, чем прежний: как рассказывали о Дарии.
Поликсена, узнав о приглашении, полученном Менекратом, сама не зная почему, очень встревожилась за своего друга: хотя знала, что иониец окажется под покровительством Нитетис. Менекрат тоже немного испугался такой нежданной чести: но для художника мысль о боговдохновенном труде пересиливала всякий страх.
Этот молодой многообещающий скульптор стал Поликсене самым близким – и, пожалуй, единственным другом-мужчиной. Аристодем никогда не ревновал жену к Менекрату, зная, что у подобных людей страсть к своему искусству выжигает все остальные страсти. Еще у царевны были знакомые – но близкие более мужу, чем ей. Поликсене очень жаль было расстаться с этим милетцем.
Менекрат ободряюще улыбнулся коринфянке на прощание, когда в последний раз пришел ее навестить.
– Я, наверное, не смогу писать, царевна, – никто не станет беспокоить всадников и перевозчиков ради такого, как я. Но когда возвращусь, расскажу все, что видел и слышал! – сказал он.
По слухам, Дарий учредил службу почтового сообщения у себя в Персии: но для Египта слова Менекрата, конечно, были справедливы.
– Будешь моими глазами и ушами в Египте, – грустно пошутила Поликсена. Она поцеловала молодого художника в лоб, под пепельными завитками: точно младшего брата или любимого подданного.
Вдруг ей стало очень не по себе от своей шутки. Название “глаза и уши” в Та-Кемет обозначало дворцовых соглядатаев: это была очень важная должность, но шпионы карались очень жестоко, будучи пойманы.
Скульптор поцеловал руку Поликсены, присовокупив с улыбкой, что наконец-то у него появился случай изваять прекраснейшую из жен Та-Кемет по своему желанию. Менекрат понимал, что был избран царицей не только из-за своего мастерства, которым в Та-Кемет обладали многие художники, – но и, в первую очередь, из-за одному ему присущей манеры.
К тому же, хотя Менекрату давно хотелось изображать женщин, в Ионии найти подходящую модель было очень нелегко. Эллины редко позволяли своим женщинам позировать, в большинстве случаев находя это постыдным и непристойным; ну а об азиатах и говорить было нечего.
Вестник царицы, получив согласие эллина, взял его с собой, купив ему место на том же торговом корабле: как и было предусмотрено. Помимо желания вновь увидеть прекрасную Нитетис и сослужить ей почетную службу, эллину не терпелось поглядеть, чем Египет Дария отличается от Египта Камбиса.
Навкратис иониец застал таким же, как раньше. Однако ему было приказано сразу же ехать в Дельту, в поместье Нитетис, где он уже бывал несколько лет назад, делая золотую статуэтку Нейт: высокая честь и знак большого доверия. Там, где начинались владения Нитетис, милетца и его спутника должна была встретить охрана царицы.
Менекрат не сомневался, что наперсница царицы писала Нитетис о нем и его успехах на родине, в Ионии. Молодой скульптор был очень польщен и взволнован, однако помнил, как следует себя вести.
Нитетис на ее земле надлежало чтить как богиню – со всею серьезностью: к тому же, хотя и в Греции художники ставились не слишком высоко, в Египте они почитались немногим выше рабов, почти всегда вынужденные зависеть от благостынь покровителя. Ну а тем паче – чужеземцы.
Наняв лошадей, Менекрат и его проводник добрались до границы царских владений. Их уже дожидались воины.
– Я Менекрат из Милета,– сказал гость по-египетски, вдруг оробев перед этими меднозагорелыми людьми с гладкими лицами, облаченными в белые льняные доспехи. Такие доспехи были одними из самых прочных.*
– Мы знаем, кто ты, экуеша, – ответил греку один из солдат. – Идем с нами.
Менекрат кивнул. Он вздохнул, подумав, что не оставил на родине ни жены, ни детей… а с другой стороны, может, это и к лучшему?
Он и его спутники быстро углубились в пальмовую рощу; и шли пешком довольно долго. Потом между стволами эллин стал замечать белые промельки; и наконец деревья расступились, и Менекрат увидел озеро и белую стену господского дома.
Ему велели ждать – один из воинов отправился доложить о нем. Менекрат ждал: тощий мешок, перекинутый через плечо, вдруг показался ему очень тяжелым.
Нитетис вышла навстречу ионийцу, как когда-то приветствовала на этом самом месте любимую подругу. Царица радостно улыбалась.
– Приветствую тебя снова в моем доме, Менекрат из Милета, – сказала она на его родном языке, остановившись перед художником.
Менекрат облизнул губы, покосился на египтян, стоявших у него за спиной… а потом опустился на одно колено, как и в Элладе, и в Египте делали воины, воздавая почести своим владыкам. На губах Нитетис мелькнула усмешка.
– Этого достаточно, – сказала она по-гречески. – Поднимись.
Менекрат поцеловал край ее голубого платья. Его ухо тут же уловило возмущенный ропот: прикасаться к царице было святотатством! Но Нитетис все так же благосклонно улыбалась.
– Будь моим гостем, – сказала она. Ее акцент стал заметнее за то время, что Менекрат не видел Нитетис… и, снова посмотрев царице в лицо, он увидел тонкие морщинки у губ и складку между бровей. Но она все еще была нечеловечески прекрасна.
– Я никогда не бывала в Ионии и других греческих землях, – Нитетис снова улыбнулась, но удлиненные черным глаза влажно блеснули. – Надеюсь, ты подробно расскажешь мне о своей родине и о моей дорогой подруге.
В первый раз, когда Менекрат делал с нее золотую Нейт, царица не требовала от него рассказов… тогда милетец был для нее одним из многих художников, едва ли выше раба. А сейчас он служил Нитетис напоминанием обо всем, что она утратила, лишившись своей наперсницы и других приближенных эллинов. Менекрат был далеко не глуп.
Он пригладил свои пепельные волнистые волосы и низко поклонился.
– Буду счастлив послужить твоему величеству.
Он знал, что “его величество” в Та-Кемет служит только для обращения к богам и божественным властителям. Удовлетворенная Нитетис с улыбкой кивнула.
– Идем. Здесь нет никого, кроме меня, кто понимал бы ваш язык, так что можешь говорить свободно.
Повернувшись, египтянка направилась вперед: Менекрат успел разглядеть под ее легким платьем очертания гибкой спины, бедер и округлых ягодиц, и даже вспотел от волнения. Но Нитетис скоро оставила его позади, и между греком и царицей Египта оказались воины в белых тканевых панцирях и шлемах.
Они миновали царский сад, в котором алые цветы преискусно чередовались с синими и белыми, а круглые пруды – с круглыми клумбами. Когда они оказались в трапезной, Нитетис сразу же приказала рабу проводить гостя в ванную комнату – одну из нескольких личных купален, пристроенных к господским покоям. Ему отвели собственные покои на втором этаже!
В прошлый раз Менекрата поселили в одном из помещений для слуг.
А сейчас человек тщеславный и охочий до богатства провел бы в его спальне немало восхитительных мгновений, просто любуясь обстановкой.
Менекрат не был ни тщеславен, ни охоч до богатства, но пришел в восторг, осматривая свою спальню. Сундучок для вещей, с крышкой, инкрустированной перламутром; большая кровать с тончайшим пологом, защищавшим от мух; изящные столик и кресло, отделанные слоновой костью. А также большой письменный стол.
Вторая комната должна была послужить ему временной мастерской: как Менекрат понял, заглянув в нее.
Тут художник вспомнил, что Нитетис ждет его. Быстро оглядев себя в сияющее медное зеркало на держателях в виде двух Хатхор, – такое большое, что скорее подошло бы женщине, – Менекрат поспешил обратно в трапезную. Его проводил слуга.
Царица была одна, если не считать безмолвных воинов и прислужников. Она сидела за столом – небольшим обеденным столиком, накрытым на двоих.
– У вас цари часто разделяют трапезу с простыми людьми. Я тоже иногда поступаю так, – сказала египтянка. – Ешь и пей, пока будешь отвечать на мои вопросы.
На столике был кувшин вина и большое блюдо фруктов; а также блюдо, полное ароматного румяного хлеба, который египтяне выпекали с кислым молоком и пряностями. Когда Менекрат неловко сел, перед ним поставили еще большую миску горячего чечевичного супа.
Царица время от времени отщипывала виноград и прикладывалась к своему кубку – но более затем, чтобы сотрапезник чувствовал себя спокойней в ее обществе.
Утолив первый голод, милетец принялся рассказывать. Он завел речь о Поликсене, понимая, что великая царица желает узнать прежде всего… но, упомянув Артазостру, прикусил язык. Скульптора внезапно прошиб холодный пот. Нитетис вовсе ни к чему было знать, что Поликсена так близко сошлась с другой женщиной: что бы ни стояло за этой дружбой!
Менекрат рассказал о персиянке лишь столько, сколько требовалось, чтобы не возбудить подозрений. По крайней мере, он надеялся на это! Нитетис слушала очень внимательно, лишь иногда задавая короткие вопросы.
Когда гость опустошил свою миску, то почувствовал, что сыт по горло… и просто слишком волновался, чтобы есть. Тогда Нитетис с улыбкой сказала:
– Довольно пока. Я вижу, что ты устал! И я счастлива была услышать от тебя, что моя Поликсена здорова.
Она встала, и эллин тут же вскочил, чуть не уронив свой стул. Он почувствовал, что волосы намокли от пота и хитон прилип к спине, хотя это была вся его одежда.
– Ступай отдохни, – распорядилась хозяйка. Она окинула его заботливым взглядом. – Это самые жаркие часы, все будут спать! Потом я снова призову тебя, и расскажу, что от тебя требуется.
Нитетис удалилась, а Менекрат вернулся в свою спальню в сопровождении раба, приставленного к нему для услуг.
Художник лег на кровать – не столько потому, что устал, сколько потому, что ему нравились ее мягкость и роскошь. И только когда раб задернул полог, Менекрат вспомнил, что царица совсем недавно лишилась единственного сына.
Во время беседы она никак не выказывала своих чувств: но, конечно, это следовало помнить постоянно! Как и то, что у царицы на руках маленькая дочь: с которой Нитетис, видимо, и проводила время, расставшись с гостем.
Скоро Менекрата и вправду сморил сон.
Его разбудил раб-египтянин, потряся за плечо. Поднявшись, все еще ощущая сонливость, Менекрат умылся с помощью прислужника; тот причесал его и расправил на нем одежду. Эллин попросил воды: после дневного сна всегда хотелось пить.
Потом раб проводил его в кабинет, располагавшийся на том же верхнем этаже. Менекрат уже бывал здесь.
Нитетис сидела за столом спиной к нему, склонившись над какими-то папирусами; когда эллин переступил порог, царица обернулась.
– Поди сюда! Рассмотри это как следует.
Менекрат приблизился и поклонился. И сразу же всмотрелся в чертеж, лежавший перед госпожой.
– Это план уединенного храма на острове Пилак, который уже почти готов. Тебе следует познакомиться с ним, – сказала Нитетис. – А вот это рисунки, изображающие храм.
Менекрат внимательно рассмотрел и чертеж, и рисунки, выполненные на папирусе черной краской с безукоризненной четкостью и точностью.
Он обратил внимание на новшества в конструкции спланированного по-египетски здания. Нитетис обрадовалась, что эллин это заметил.
– Пропилеи, обращенные на три стороны света, здесь к месту, не так ли? Богиня этого храма не замкнута сама на себя и не застыла в своем величии, как многие… а открыта всем, кто явится почтить ее.
– Какая богиня, моя госпожа? – спросил молодой скульптор.
Но он уже знал.
– Вот эта, – Нитетис спокойно указала себе в грудь. – Это мой заупокойный храм, посвященный также моему сыну Яхмесу.
Менекрат быстро потупился. Его пробрала дрожь при мысли о Яхмесе; и о том, что владыки Та-Кемет с молодости строят свои гробницы и ездят любоваться ими.
– И от меня требуется… – начал эллин.
– От тебя требуется сделать две одинаковые статуи из песчаника, в полтора моих роста. Статуи будут довольно велики для тебя – но мне известно, что ты работал с мрамором, а песчаник более мягкий камень.
Нитетис сделала паузу.
– Две статуи Нейт с моим лицом и телом! Это священнодействие – ты будешь ваять вместилища моего духа, тебе понятно, экуеша?
Менекрат низко поклонился. Он облизнул внезапно пересохшие губы.
– Да, великая царица.
Набравшись смелости, скульптор прибавил:
– Но мне нужно прежде всего увидеть сам храм.
– Не прежде всего, – египтянка качнула головой, и качнулись перекинутые на грудь тонкие косы, концы которых были схвачены хитрыми плоскими золотыми зажимами. – Прежде всего, Менекрат, ты поработаешь с глиной. Сделай статуэтку высотой в пол-локтя… такую же, как золотая Нейт. Как ты сам представляешь себе мои священные статуи. Если мне придется по вкусу твоя работа, мы вместе отправимся в храм, и ты и рассмотришь, и зарисуешь все, что тебе хочется.
Великая царица улыбнулась гостю и провела пальцем по губам. Потом слизнула оставшуюся на кончике пальца хну.
– Ну а потом ты отправишься в мои каменоломни, знаменитый мастер экуеша, и сам подберешь нужный камень! Скульптору лучше всего самому выбирать материал по себе, не так ли?
Менекрат поклонился. Сердце его вдруг сжалось от смутного, но скверного предчувствия.
– Как пожелает ее величество.
Нитетис склонила голову. Она опять коснулась пальцем губ.
– Хорошо. Тогда начинай сейчас же. За глиной сам не бегай, – царица вдруг весело рассмеялась. – Ее тебе принесут столько, сколько нужно, и все остальное, что тебе потребуется! Проси сей же час все, в чем почувствуешь нужду!
Когда Менекрат отправился спать после нескольких часов упорного труда, он, хотя и лег поздно, даже не брал в руки глины. Взамен того скульптор извел целый ворох прекрасного папируса на рисунки, которыми по большей части остался недоволен. Прежде, чем приступить к лепке, ему требовалось вообразить богиню Обеих Земель во всех подробностях и запечатлеть ее со всеми атрибутами: и притом так, чтобы она имела черты живой Нитетис. Это было затруднительно при всех ограничениях, налагаемых священными правилами, – статуи должны были быть стоячими, с опущенными вдоль тела руками и лишь немного вынесенной вперед левой ногой; узкий длинный калазирис закрывал фигуру до щиколоток, а ожерелье-ускх скрывало грудь и плечи. Но все же, тронув изгибы тела египтянки то там, то здесь, придав бровям легкий излом и коснувшись кистью краешков губ, мастер добился того, чего желал. Менекрат отобрал два рисунка – будущая статуя в фас и в профиль.
Устало вздохнув, художник встал из-за стола и потряс натруженной рукой. Он взглянул на остатки своего ужина, состоявшего из хлеба с вкусным египетским пивом, и позвал раба, чтобы тот убрался в комнате и помог ему умыться.
Завтра он вынесет на суд царицы эти рисунки. Только бы госпожа не разгневалась!
Когда эллин лег в постель и раб оставил его одного, художник вдруг почувствовал свое одиночество среди всех этих людей. Он с юности был один, избрав стезю скульптора, – но всегда ощущал свою сопричастность судьбе родной Ионии и всех ее детей. А для египтян он был существом более чуждым, чем их священные животные!
Но Менекрат знал, что найдет успокоение в работе, – как было всегда. Молодой скульптор улыбнулся, вспомнив о необычайной заботе царицы.
Еще немного помечтав, что принесет ему завтрашнее утро, он крепко заснул.
* Все 12 египетских месяцев имели по 30 дней: остальные пять дней года добавлялись в конце последнего месяца.
* Позже льняные доспехи использовались в армии Александра Македонского. Это была уже широко распространенная технология.
========== Глава 85 ==========
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
А.С.Пушкин, “Клеопатра”
Когда милетец проснулся, молодой раб-египтянин уже стоял у его постели. Менекрат, пожалуй, обошелся бы без этого соглядатая; но делать было нечего.
Эллин совершил омовение с помощью слуги, стоя нагим на камне в купальне, и позволил умастить себя шафранным маслом. Потом надел чистый хитон, взяв из своего сундука: смен одежды у него было не так уж много.
Он поел у себя в комнате, а потом, захватив два последних рисунка, пошел в сопровождении египтянина туда, где в этот раз царица дожидалась его. Это оказалась крыша особняка, превращенная в сад, – едва эллин поднялся по лестнице, как оказался среди цветов и даже деревьев, которые росли в больших емкостях с мягкой пахучей черной землей.
Менекрат оглянулся на своего прислужника в длинной белой юбке и с гладко выбритой головой, с руками, украшенными браслетами; и вдруг ощутил себя неловко даже в обществе этого прислужника. На самом Менекрате не было ни краски, ни украшений, а хитон его из грубоватого льна впору было бы носить любому домашнему рабу в Элладе.
Дома это милетца нисколько не смущало. В Египте же простота в обыкновениях, столь высоко ценившаяся эллинами, служила только еще одним и несомненным поводом для презрения!
Он еще раз быстро взглянул на свои папирусы. Верно ли он угадал, какие статуи хочет царица?..
Нитетис сидела в кресле, без навеса – в тени тутового дерева: и на коленях египтянка держала ребенка. Менекрат остановился, будто налетев на стену.
Великая царица с улыбкой взглянула на гостя и посадила лежащую девочку прямо: словно затем, чтобы дать экуеша полюбоваться ею. Конечно, все матери в этом одинаковы!
Царевна Ити-Тауи была голенькая… и бритоголовая. Только один черный локон был оставлен на темени и падал на плечико, слегка завиваясь. Когда царевна подрастет и станет девушкой, ей будет позволено отпустить волосы.
– Красавица, правда? – спросила Нитетис. – Я люблю выходить с ней на солнце по утрам, когда еще не наступили часы ярости Ра.
Потом взгляд царицы упал на свитки под мышкой у эллина, и материнская гордость и умиленность на ее лице тут же сменились холодностью властителя и оценщика. Она кивнула на папирусы.
– Докладывай.
Менекрат поклонился. И, словно очнувшись, протянул царице оба рисунка.
– Я должен был вначале нарисовать статую, прежде чем приступить к работе с глиной. Пусть твое величество не сердится!
Нитетис, сведя брови, взяла свободной рукой первый рисунок – изображавший статую в фас. Долго изучала его; потом не глядя протянула руку за вторым папирусом.
Наконец Нитетис подняла глаза.
– То, что нужно. Я не ошиблась в тебе, экуеша! Теперь ты можешь начать работать с глиной.
Она посмотрела на дочь, аккуратно промокнула своим тонким вышитым платьем ее мокрый ротик и подбородок. Потом опять взглянула на грека. Ее губы снова тронула улыбка: и египтянка вдруг стала неотразимо чарующей.
– Если я буду нужна тебе, чтобы стоять или сидеть перед тобой, – или ты усомнишься в том, верно ли помнишь, как следует изображать матерь богов, смело обращайся ко мне. Пока я не вижу ошибок, но позже они могут появиться, а это недопустимо.
Потом она кивнула в сторону лестницы.
