Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 84 (всего у книги 97 страниц)
Но у Эльпиды тоже слова находились с трудом. Одной рукой она обняла Никострата за шею.
– Для спартанки самое главное – чтобы ее муж или возлюбленный вернулся с победой… Тех из мужей, кто проявит даже небольшую слабость, женщины Лакедемона поднимают на смех и позорят… Но ты знаешь, что важнее всего для меня и для других женщин, не обладающих таким выдающимся мужеством!
– Чтобы я вернулся к тебе, – тихо ответил Никострат. Он обнял жену, стараясь не оцарапать своими доспехами: щит и копье его держал оруженосец-периэк. – Но вернуться я могу только с победой, ты знаешь!
Несколько мгновений они стояли прижавшись друг к другу; но вокруг были люди, и не годилось давать волю чувствам у всех на виду. Особенно у спартанцев. Эльпида первой отстранилась от мужа и подняла на него мокрые глаза.
– Не хочу расплакаться… Скажи еще что-нибудь на прощание своему сыну, и довольно.
Никострат, немного удивленный ее просьбой, повернулся к мальчику, которого Эльпида пожелала взять с собой – несмотря на все трудности, которые должны были ждать увечного ребенка во время путешествия из Фив в Афины. Никострат потому только уступил жене, что знал, как она любила Питфея. Уступил, несмотря на то, что теперь все воины Никострата видели, какой сын рос у их полемарха.
“Быть может, лучше им сейчас увидеть, – меньше будут унижать его, когда он начнет гулять один, без матери… Хотя унижений такому ребенку не избежать”.
Никострат словно бы увидел сына по-настоящему впервые за долгое время – и осознал, что Питфея, с его умными голубыми глазами и каштановыми волосами, можно даже назвать красивым; он был хорош всем, кроме одного. За первые полгода левая ножка еще больше отстала в росте и даже начала сохнуть, пока Питфей не начал упражнять ее; и, увидев безобразную походку мальчика, с непривычки не получалось замечать ничто другое. Ни приятное лицо, ни пропорциональное сложение, ни живой ум. А ведь многие, очень многие судят о людях только по первому взгляду!
Некоторое время назад Питфей начал осваивать палку, которая немного сглаживала его недостаток, – если не думать о том, что малыша с палкой будут задирать все кому не лень. Сейчас подпорка осталась дома, а Питфея придерживала за плечики Корина, которая смотрела на хозяина серьезно и с грустным укором.
Конечно, давняя и верная служанка Эльпиды не забыла, как в ночь рождения первенца Никострат хотел убить своего сына по закону Спарты – убить прежде, чем ребенку нарекли имя. А посмотрев в такие же серьезные укоряющие глаза Питфея, Никострат подумал, что мальчик и сам этого не забыл… Молодой воин шагнул к нему.
– Я тебя породил… и я оставил тебе жизнь. Сейчас я не жалею об этом, – сказал спартанец сыну после долгого молчания. – Я желаю тебе всего добра, которое ты можешь получить в этом мире.
Наклонившись, он поцеловал Питфея в лоб. Никострат не стал признаваться этому ребенку в любви, которой не испытывал.
Снова обернувшись к жене, спартанец увидел в ее глазах почти такое же выражение, как в ту ужасную для нее ночь. Как жена своего мужа она любила его, а как мать Питфея – порою ненавидела. Руки ее опять оберегающим жестом обнимали живот, пока незаметный под одеждами.
И нельзя было уже ничего сказать, чтобы не сделать хуже…
– Никострат! – вдруг окликнул его сзади дружеский голос. Это был Диомед, который отправлялся с фиванцами, как рядовой гоплит: его белокурые волосы немного отросли и красиво оттеняли коринфский шлем, которым юноша очень гордился. – Твои уже уходят, – взволнованно сказал Диомед, показывая на спартанцев, организованно поднимавшихся на корабль. Конечно же, спартанских пехотинцев было в несколько раз больше, чем те силы, которыми командовал Никострат; но его воины, стоявшие в стороне, тоже нетерпеливо поглядывали на своего начальника. Царевичу почудилось, что кто-то пальцем показал на его сына и усмехнулся, и кровь бросилась молодому воину в лицо…
Он поспешно отвернулся и протянул руки к домашним.
– Пора проститься, – сказал Никострат.
Посмотрев на жену, лаконец с облегчением снова увидел перед собой Эльпиду, которая была его возлюбленной. Супруга со слезами прижалась к его груди, а свободной рукой Никострат обнял сына, которого незаметно подтолкнула к нему рабыня. Никострат ощутил, как напряглось тело мальчика под его рукой…
Не сказав больше ни слова, Никострат отошел и, взяв у оруженосца щит и копье, направился к своим воинам. Оруженосец последовал за господином, неся его вещевой мешок. За спиной сына Поликсены развевался такой же алый плащ, как у спартиатов, и, глядя им вслед, Эльпида скоро потеряла мужа среди них…
Гетера низко опустила голову, и слезы, которых она не могла больше сдерживать, заструились по щекам; она прикрылась краем гиматия, чтобы никто не увидел этого. Потом почувствовала, как мальчик-слуга дергает ее за покрывало. Ее рабу Мирону, которого Эльпида однажды продала, но потом выкупила обратно, исполнилось уже тринадцать лет, и он хорошо понимал все, что происходило между хозяевами.
– Пойдем, госпожа, тебе вредно тут стоять! Я позову возчика, он там с кем-то заболтался! А молодого господина я поднесу, если он устал, – предложил Мирон.
Эльпида улыбнулась.
– Хорошо. Только недолго неси, а то сам надорвешься.
Скоро она со своими слугами и ребенком села в повозку, которую они нанимали до Пирея. Помимо этого, их сопровождали несколько фиванских наемных воинов, которым Никострат хорошо заплатил за безопасность своей семьи. Вернее сказать, охранникам была заплачена только половина, а другую фиванцы должны были получить дома, из рук госпожи.
Когда Эльпида опять посмотрела вслед кораблям, они уже отплыли далеко – и все эти триеры, биремы, униремы, полные грозных воинов, казались игрушечными. Гетера сделала движение, будто хотела подхватить суденышки на ладонь и вынести из пучины; а потом грустно рассмеялась своему ребячеству. Она уже сильно тосковала без мужа… но когда глядела на Питфея, тоска эта становилась меньше.
– Па… па, – вдруг произнес малыш, глядя на синее море. Они ехали по дороге, которая вела вверх по склону, и море перед ними открывалось все шире. – Папа… там? Большая вода?
– Да, милый, твой отец там, – Эльпида подхватила ребенка и посадила на колени. Он хорошо лепетал, часто говорил слово “мама”, но почти никогда не упоминал отца. – Твой папа уплыл по большой воде, но скоро снова будет дома.
– Дома? – повторил мальчик так, словно ему это совсем не понравилось.
Он вдруг заерзал на коленях у Эльпиды и заплакал – не так, как ревут дети от боли или пытаясь разжалобить взрослых, а словно бы от злости и сознания своего бессилия. Что он ничего не может сделать могучему отцу, который пытался выбросить его, как мусор, – отцу, который никогда не хотел такого сына…
Эльпида поняла, что каким-то образом Питфей узнал, что хотел с ним сделать Никострат, и не простил этого. Как это дитя могло узнать? Как все невинные младенцы, с которыми говорят боги, – ведь новорожденные только вступают в мир живых и сопричастны предвечным тайнам.
На коленях у матери ребенок скоро успокоился – а у нее самой от толчков телеги разболелась поясница, несмотря на подложенную охапку соломы. Пришлось спустить Питфея с рук, чтобы устроиться поудобнее. Теперь Эльпида уже не думала о муже, только о том, чтобы побыстрее доехать. Тем более, что пока воины отплывают, – а новые отряды прибудут еще завтра и послезавтра, – на дорогах будет полно всякой шушеры, от которой даже вооруженный отряд не всегда защитит. Разбойники могут перестрелять мужчин из-за скал, как случалось неоднократно.
Разбойных нападений на них по пути не случилось – возможно, потому, что навстречу Эльпиде то и дело попадались группы воинов, направлявшиеся в Пирей. Пару раз ее отряд даже останавливали и расспрашивали о великом союзном флоте. Шутка ли, сотня кораблей!
Воины Эльпиды, поначалу державшиеся настороженно, потом охотно рассказывали о происходившем и советовали встречным грекам поспешить, если те хотели присоединиться к освободителям Ионии. Эльпида молчала; пусть даже ей никто здесь не мог воспретить сказать свое слово. Жена Никострата печально усмехалась, думая, как повели бы себя все эти воины, если бы им стало известно, кто она такая. Даже ее наемники не знали этого.
Эльпида спокойно добралась домой – и сразу же, как только омыла ноги после путешествия, принесла жертву на домашний алтарь Аполлона. Она верила, что именно этот бог спас Никострата, когда тот защитил храм… и подозревала, что грабителей, которых Никострат остановил, вероятнее всего, нанял Эхион. Он надеялся, что Никострат глупо ввяжется с ними в бой и погибнет. Или же фиванский аристократ рассчитывал сам поживиться богатствами Аполлона, пока они не будут потрачены на ведение войны.
***
В Милете опять начали появляться гости и послы, с соседних островов и из сопредельных государств. Их было еще больше, чем прошлой весной, и Поликсена не раз спрашивала себя: как эти люди оценивают положение Ионии? На что рассчитывают, пытаясь задобрить царицу лестью и богатыми подношениями, – это только на всякий случай, или они тоже уверены, что Поликсена удержится у власти?..
Гобарт так и не вернулся – впрочем, Поликсена была почти уверена, что больше не увидит своего любовника. Она однажды спросила о нем Мануша – без видимого гнева или смущения. Мануш так же спокойно ответил, что его брат остался в Персии волею царя царей, у которого не хватало людей в Бактрии, для поддержания порядка. Ну и, разумеется, Гобарт должен был присмотреть за делами их семей в Парсе, за них обоих.
– Конечно, для моего брата, как и для меня, главное – приказ моего государя, – мягко и учтиво объяснил азиат. Совсем не так, как разговаривал с Поликсеной на берегу, когда она вмешалась в военные дела.
“Он пытается утешить брошенную любовницу, – усмехнувшись, подумала Поликсена. – Посчитал, что измена Гобарта для меня затмила весь мир. А как же еще может думать мужчина?”
Она, разумеется, страдала, когда персидский любовник оставил ее; но ей давно было понятно, что эта связь не может продлиться долго. По многим причинам. А стоило ей только представить, что Никострат мог встретиться с этим человеком лицом к лицу, – и она понимала, что все кончилось далеко не худшим образом…
Поликсена успела получить письмо от сына – получить его признание в любви. Она была счастлива, пусть и недолго: Поликсена очень гордилась успехами Никострата. Она пережила страх, когда узнала, что сын был ранен; но царица понимала, что без этого не бывает настоящих воинских побед. И ей многое стало ясно из послания сына, хотя он не мог писать яснее без того, чтобы не предать своих.
“Скоро я увижу его спартанским военачальником – это вершина его мечтаний. Точнее, так было до тех пор, пока мы с сыном не расстались. К чему Никострат стремится теперь, вот что хотела бы я знать!”
Никострат, близко познакомившийся с милыми его сердцу спартанцами, должен был понять, что их жизнь не для него…
“А что, если удастся склонить его на свою сторону и объявить наследником, потому что это наилучший выход?.. Мой сын – уже умудренный опытом человек и рубить сплеча отучился…”
Но пока что Поликсене оставалось только с нетерпением дожидаться встречи.
До тех пор она приводила в порядок свои дела, повнимательнее присмотревшись к своему окружению. Вскоре после того, как пришло письмо от Никострата, Поликсена приказала критскому наварху с женой покинуть ее страну и плыть домой.
– Ты хорошо мне служил, но твоя земля нуждается в тебе более, чем Иония, – сказала царица. – Ты получишь жалованье вперед, за три месяца, и можешь быть свободен.
Критобул возмущался, терялся в догадках, сокрушался, что его гонят без всякой вины, – а под конец явился к Поликсене и чуть ли не со слезами стал умолять ее оставить его на службе. Поликсена, холодно глядя на эти излияния, думала, что не замечала за критянином подобного рвения прежде. Муж Геланики вообще был довольно ленив и беспечен, как многие его соплеменники, превыше всего ценившие увеселения.
– Ты свободен, – повторила Поликсена холодно, когда Критобул смолк, стоя на коленях и в отчаянии простирая к ней руки. – Я не нуждаюсь больше в твоей службе – тебе понятно?
Критянин покорно удалился и на другой же день оставил Милет вместе с молодой женой.
Могло оказаться и так, что ему действительно ничего не было понятно и он не прятал камней за пазухой. Но одним из великих преимуществ верховной власти была возможность ничего не объяснять.
========== Глава 188 ==========
Когда в Ионии услышали о том, что идут греки, эта новость распространилась со скоростью лесного пожара. Обычно Поликсена узнавала обо всем первая, как и следовало, – но теперь, покидая дворец, наместница со всех сторон видела обращенные к ней то молящие, то враждебные взгляды, протянутые руки; слышала кузнечные молоты, шипение металла, охлаждаемого в воде; на улицах было не протолкнуться из-за людей, спешивших уладить свои дела или яростно споривших о том, что их ждет. То и дело попадались запряженные осликами тележки, подвозившие запасы дров, груды камней, предназначенных для метания со стен, слуги с корзинами, полными стрел. В эти дни очень оживилась торговля – египтяне, критяне, финикийцы спешили распродать свой товар и, набив мошну потуже, уплыть восвояси.
Египетские наемники Поликсены, – убийцы Дариона, бежавшие от гнева Ферендата, – удивили царицу. Часть их воспользовалась сложившимся положением, и, испросив дозволения наместницы, воины уплыли домой, к нуждающимся семьям; но подавляющее большинство осталось. Дерзкий сотник Менх, теперь начальник над всеми своими воинами, собрал их в поле, где они обычно упражнялись. Египтянам приходилось делить это поле с персами, как и казармы; и после долгой зимы, проведенной в таком тесном соседстве, между разноплеменными солдатами нередко происходили драки, порою до смертоубийства.
Менх построил своих пехотинцев и обратился к ним.
– Когда мы присягали царице Ионии, Осирис видел наши сердца, – заявил египтянин. – Мы клялись закалить их против царских врагов – и что теперь увидит бог, заглянув к нам в нутро?..
Кто-то из солдат фыркнул.
– Ко мне в утробу светлый бог лучше бы не заглядывал…
– Ты говоришь как жрец, царский тысячник, – улыбаясь, сказал один из десятников.
– Молчать! – рявкнул Менх, сверкнув подведенными белым глазами. Раздавшиеся было смешки быстро смолкли, и меднокожие воины Та-Кемет вновь серьезно и тревожно устремили взгляды на своего начальника. В этой чужой холодной стране он был воплощением всех их чаяний и единственным наставником.
– Порой я жалею, что я не жрец и меня не учили говорить как жреца, – сказал Менх, когда опять настала тишина. – Но если вы сами не видите, что теперь для нас есть Маат…
Египтяне зароптали.
– Если мы умрем здесь, кто нас похоронит? Как боги отыщут нас?..
– А кто хоронил отцов наших отцов, которые гибли в битвах с черными дикарями, а кости их растаскивали звери в пустыне? – угрюмо спросил Менх. Он ударил себя кулаком в грудь, точно опять приносил присягу, и ноздри его раздулись. – Я верю, братья, что боги отыщут достойных, – а трусы даже бальзамированные и спеленутые по всем правилам никому не нужны… А еще храбрым сопутствует удача, и я очень надеюсь вернуться в Та-Кемет, когда мы исполним свой долг!
Тысяча двести человек из тех полутора тысяч египетских солдат, что прошлым летом явились к царице, согласились поддержать ее в войне. Услышав это из уст Менха, суровая повелительница была очень тронута. Разговоры с египтянами словно возвращали ее в дни юности, когда когда жизнь под палящим солнцем Африки казалась ей самой желанной – и все еще было впереди… А бескорыстная преданность воинов Черной Земли в этот миг показалась ей щитом, против которого все враги будут бессильны.
– У меня нет слов, чтобы отблагодарить тебя, Менх… Но когда все кончится, я не пожалею для тебя и твоих воинов никакой награды.
Менх улыбнулся.
– Если все кончится и я снова увижу солнце и твое величество целой и невредимой, большей награды мне не нужно.
Он удалился, и Поликсена задумчиво проводила взглядом широкую загорелую спину под драгоценным воротником. Менх, безусловно, был убежден, что она желает сохранить на этой земле тиранию; убежден, даже не зная ничего о ее переговорах с афинянами и собственных тяжких сомнениях… Как ни поступи царица сейчас, кто-нибудь из тех, кем она дорожит, окажется ею предан. Но решение уже было принято.
В эти оставшиеся недели Поликсена улучила время, чтобы поговорить наедине с Теламонием, которого афинский наварх оставил за себя. Теламоний выглядел добродушным и глуповатым здоровяком, но на деле был ничуть не проще своего начальника. Калликсен доверял триерарху во всем.
После этой беседы хиосская триера, так полюбившаяся Поликсене, отправилась на родину – и спустя несколько дней вернулась, везя на борту двоих внучатых племянников царицы. Когда судно подходило к берегу, детей из осторожности заставили спуститься в трюм; но все остальное время они наслаждались солнцем и морским воздухом, и свободы их почти никто не стеснял.
Впервые увидев Варазе и Фарнака, Поликсена нашла мальчиков здоровыми и вполне ухоженными. Правда, они были немного худы, – возможно, от быстрого роста и недавних переживаний, – и на нее смотрели угрюмо и почти враждебно.
– Кто ты такая, женщина? – нахально спросил Поликсену черноглазый смуглый Варазе: несмотря ни на какие испытания, этот почти шестилетний малыш держался с надменностью персидского царевича. Это одновременно восхитило и обозлило царицу.
– Я Поликсена, царица Ионии и ваша госпожа, – ответила она спокойно, продолжая пристально рассматривать мальчишек. – И ты должен всегда говорить мне “госпожа”. Если будешь мне грубить и не слушаться, тебя накажут кнутом.
Варазе сжал кулаки и попятился.
– Ты не моя госпожа! Ты убила нашего отца!.. – выкрикнул он. – Ни за что не буду тебя слушаться, а когда я подрасту, прикажу тебя связать и бросить в море!
Воины за спиной Варазе ахнули; но Поликсена лишь улыбнулась.
– Я не убивала вашего отца, дети, – сказала она. – Его убили другие люди. А я тетка Дариона и имею право на его трон – и я буду править Ионией, пока вы не станете взрослыми.
– И тогда ты отдашь нам трон? – спросил Фарнак, впервые обратив на себя внимание.
– Тогда отдам, – спокойно обещала Поликсена.
Она подошла к мальчишкам, смотревшим на ее пурпурно-радужное облачение открыв рот, и положила руки им на плечи – обоим. Поликсена наклонилась, словно вовлекая их в таинство, недоступное другим.
– Не надо меня бояться – я не злая, пока меня не разозлят.
Наместница улыбнулась.
– Вы опять станете жить во дворце, о вас будут заботиться как о царевичах. Вы будете играть во что захотите и учиться быть воинами…
– Мы будем учиться стрелять из лука и скакать на коне? – спросил Фарнак; но Варазе тут же перебил единокровного брата.
– Где наша мать?
Выражение царицы стало сочувственным и настороженным. Она убрала руки с плеч мальчиков.
– Твоя мать умерла, малыш, – ответила Поликсена Варазе. Она повернулась к Фарнаку. – А твоя уплыла далеко, на остров Крит. Она думала, что ты умер.
– Это неправда! – выкрикнул Фарнак; и вдруг заплакал. Он не сознавал до сих пор, как надеялся снова встретить Геланику. Варазе тоже кривился, как от боли, слыша всхлипывания брата; но себе самому заплакать не позволил.
– Прекрати, не распускай нюни! – одернул он Фарнака. А потом маленький перс опять сердито обратился к Поликсене.
– Мы с моим братом желаем поесть и помыться. И сменить одежду.
– Называй меня “госпожа”, – напомнила царица.
– Госпожа, – согласился Варазе с неохотой. Мальчишка держал себя так, точно решил заключить с ней перемирие. Каким государем он мог бы однажды стать, с тоской подумала Поликсена.
– Вас накормят, выкупают и дадут все, что вам будет нужно. Ступайте со слугами, – сказала она царевичам.
Когда их уводили, Фарнак тихонько сказал брату:
– Я думаю, она врет.
– Молчи, а то она прикажет нас казнить! – оборвал его Варазе, испугавшись недомыслия брата.
Поликсена расслышала эти слова, и сердце ее на миг сжалось от жалости к детям, которые столько перенесли. Впрочем, теперь было не до жалости. И кто, как не она, сумеет позаботиться об этих маленьких наследниках? Только бы ее трон устоял…
Поликсена не стала навязывать мальчикам дружбу – это было бы унизительно для нее, а с такими, как они, почти бесполезно; и царица видела, что братьям достаточно общества друг друга. Окружающее богатство было Варазе и Фарнаку почти безразлично, пока им позволяли оставаться вместе. Хотя во дворце они в конце концов нашли немало приятного – бегать по мягким узорчатым коврам, устилавшим коридоры, виснуть на статуях и играть в прятки в саду здесь позволялось гораздо свободнее, чем в Египте.
Однажды Варазе сам, своей волей, подошел к царице во время ее недолгого отдыха, когда она сидела в одиночестве на террасе. Сын Дариона поклонился, как его научили, и произнес:
– Скоро война, да? Я слышал, что говорят стражники, и сам спрашивал их!
– Да, скоро, – Поликсена, немного удивившись, кивнула. – Так что будь готов. Слушайся меня во всем, а я защищу тебя и твоего брата.
Но Варазе это не удовлетворило.
– А с кем мы воюем? – требовательно спросил он.
Поликсена улыбнулась. Мальчишка впервые сказал – “мы”!
Она как могла объяснила ребенку, кто нападет на них и почему. Варазе оказался даже более понятлив, чем царица ожидала; и когда он ушел, Поликсена ощутила, что отношение мальчика к ней улучшилось.
“Бедные дети… Останься они в хиосской деревне, возможностей спастись у них было бы гораздо больше. Как хорошо, что мальчишки так мало понимают”, – подумала коринфянка.
Когда стало ясно, что греки на подходе, Поликсена собрала большой военный совет, созвав азиатских и ионийских советников и высших персидских военачальников, – царица восседала во главе стола, но Мануш, занявший место по правую руку, взял слово с самого начала. Перс веско и со знанием дела говорил, как расположит свои силы, как Милет будет защищен с моря и с суши, как будет вестись оборона города и как долго они смогут выдерживать осаду….
“Осаду! Одна ли я здесь чувствую себя так глупо?” – подумала Поликсена. Ведь Манушу, разумеется, ясно, сколь многие из местных готовы открыть ворота грекам, чтобы всем вместе обрушить удар на персов… Она взглянула на Мелоса, который сидел через два пустых места от персидского главнокомандующего. Щеки молодого ионийца пылали. Несмотря ни на что, он себя ощущал предателем, как и Поликсена.
Хотя Мануш, разумеется, говорил одно, а сделает другое. Нет, все, что было сказано на этом совете, предназначалось для ушей тех, кто совсем ничего не подозревал! Ну и для видимости, конечно.
В тот же день, ближе к ночи, Мелос явился к царице, когда она сидела на террасе, погруженная в раздумья. Поликсена встрепенулась, а потом слабо улыбнулась ему, делая знак сесть.
– Я ждала тебя, – сказала она.
Зять плюхнулся на плетеный стул рядом с ней и налил себе вина из ойнохойи, стоявшей на столике. Он выпил залпом, ответив не сразу.
– Я знаю, что ты ждала меня, – произнес Мелос, утерев губы тыльной стороной руки.
В его поведении в последние дни появилась какая-то резкость, скрытность, – и, пожалуй, Поликсена знала, как это объяснить…
– Ты ведь опять сговорилась с персами, верно? И с афинянином, который хочет помочь тебе сохранить власть?.. Для этого сюда привезли мальчишек Дариона!
– Да… ты совершенно прав, – ответила царица. В темноте она могла выдержать взгляд ионийца. – И если ты поразмыслишь, ты поймешь, что другого выхода у меня не было. Ни у кого из нас нет!
– Весьма сомневаюсь, госпожа, – Мелос откинулся на спинку стула, забросив ногу на ногу: он до сих пор не снял поножей, и Поликсена поморщилась от запаха его пота после дневных упражнений. – Но даже если нет, бесчестно с твоей стороны было принимать решение за всех!
– Возможно. Но иначе афинянин не стал бы со мной говорить, – Поликсена нагнулась к Мелосу и притронулась к его колену. – В любом случае, вначале ход битвы будет таким, как мы и рассчитывали. Вначале персы дадут бой грекам за городскими стенами и на море… Потом твои люди откроют ворота грекам и бой перейдет на улицы Милета!
Мелос снова плеснул себе неразбавленного вина и выпил.
– Ход битвы никогда не бывает таким, как намечали заранее! А что с твоим ионийским флотом? Будут ли они биться с греками, впустую теряя жизни с обеих сторон, или сразу объединятся?..
– Я не знаю… Надеюсь, что потери будут наименьшие, хотя их не избежать, – ответила Поликсена, сцепив руки на коленях.
Она опять взглянула на зятя.
– Но персы будут ослаблены в этой битве, понимаешь? Так я могу получить преимущество, которое сейчас почти сошло на нет… Так верховенство ионийцев будет закреплено! – Она с силой опустила кулак на колено.
Мелос некоторое время молчал.
– Прав был я, сравнивая тебя с египетскими фараонами… И правы твои клеветники, называющие тебя восточной тиранкой, – наконец выговорил иониец. – Для тебя все твои подданные, даже твои приближенные и родичи, – фишки в игре, которые ты можешь смахнуть с доски, когда тебе будет угодно!..
– Это неправда, ты знаешь, – страстно перебила его Поликсена. – И я рассуждаю именно так, как должно в моем положении!
Мелос кивнул, не глядя на нее.
– Я рад хотя бы тому, что догадался обо всем не в последний миг… моя царица.
– Я все равно сказала бы тебе. Возможно, уже сегодня, – возразила Поликсена.
Мелос качнул головой и, поднявшись со стула, молча и быстро ушел, оставив ее одну; кисейная занавесь за ним упала.
Просидев несколько мгновений, Поликсена тоже встала и, подойдя к балюстраде, долго вглядывалась в сад, освещенный огнями по периметру, где была усилена стража; вдоль дорожек, лучеобразно расходившихся от центральной площадки, также горели огни. Дорога пламенных чаш вела от площадки к воротам – теперь план огромного сада вырисовывался совершенно отчетливо…
Но только если смотреть сверху и ночью. Поликсена горько улыбнулась и, кивнув себе, ушла.
========== Глава 189 ==========
Манушу принадлежала высшая военная власть, и он ею воспользовался. Никто не мог бы теперь сказать, что персидский военачальник превысил свои полномочия, – во всяком случае, сказать это ему в лицо…
Пока западный горизонт был еще чист, Мануш произвел смотр царского флота и заменил почти всех ионийских воинов на боевых кораблях персидскими. Им не требовалось особенных умений, в отличие от экипажей, и опыта в морских сражениях у них было побольше, чем у ионийцев.
Поликсене не требовалось объяснять, что это значит. Мануш намеревался предотвратить объединение греков на море: сразу же нанести удар эллинским союзникам, от которого им будет тяжело оправиться… возможно, если персы в этом столкновении одержат верх, грекам не хватит сил для осады. А с внутренним врагом азиаты расправятся позднее, когда лишат ионийцев надежды на помощь…
Поликсена отважилась поговорить с Манушем начистоту. Когда Мелос пришел обвинять ее в двурушничестве, на самом деле она еще не заключала с персами никаких новых соглашений. А теперь время для этого пришло, только так можно было спасти положение.
Мануш явился в пустой зал приемов, куда царица пригласила его. Оставив церемонии, она в нетерпении прохаживалась перед тронным возвышением… как будто сомневалась, может ли отныне смотреть на своего военачальника сверху вниз.
Перс взглянул на пустующий трон, потом на Поликсену. Улыбнувшись, он сдержанно поклонился.
– Зачем госпожа хотела меня видеть?
Поликсена оглядела зал. Ради такого разговора она даже отпустила стражников; но все равно сразу же обратилась к собеседнику на персидском языке.
– Ты знаешь… во всяком случае, ты достаточно умен, чтобы догадываться. Я хочу сказать тебе, что намерена остаться царицей Ионии.
Мануш некоторое время неподвижно смотрел на нее – только в глазах появились удивление и удовольствие. Или, лучше сказать, наслаждение мигом: этот человек, в своем роде, был таким же сладострастником, как и его брат, который лег к царице в постель, не спросив о ее желании.
– А ты рассчитывала на что-то иное? Может быть, на то, что греки простят тебя и отнесутся с таким же почтением, как и мы? Или тебе кто-то из соплеменников обещал убежище, если ты предашь тех, на кого сейчас опираешься?..
От стыда у Поликсены свело затылок. Но она заставила себя посмотреть азиату в глаза.
– Да. Я надеялась на убежище, если помогу ионийцам добиться свободы, – сказала царица. – Но теперь вижу, что мы, вероятнее всего, проиграем, подняв бунт против Персиды… а если и победим, торжество будет недолгим.
Теперь Мануш удивился по-настоящему. И взволновался.
– В тебе больше здравомыслия, чем я думал, – резко сказал перс. Он помолчал, коснувшись своей бороды, а потом спросил:
– У тебя есть какие-то новые предложения?
– Пока нет, – ответила Поликсена. Прокашлялась, поняв, что слишком торопится. – Мне не нравятся преобразования флота, которые ты провел.
Мануш сдвинул брови, как будто не понимал, о чем речь; а потом улыбнулся.
– Если ты в самом деле желаешь удержать власть – что же тебя не устраивает?
– Я желаю… но не любой ценой! – воскликнула Поликсена, взбешенная его спокойствием. – Я не желаю, чтобы из-за меня тысячами гибли мои соотечественники, которых я же призвала на помощь!..
Она прикусила губу, поняв, что ужасно проговорилась; и при виде ее лица Мануш утратил всякую сдержанность. Он расхохотался – перс смеялся так, что стены сотрясались.
– Осмелюсь сказать, государыня, что ты сама на все это напросилась, – ответил Мануш, когда к нему вернулась способность говорить.
Поликсена стояла бледная, кусая губы. А потом, выйдя из оцепенения, затопала ногами и закричала, показывая персу на дверь:
– Убирайся! Или, клянусь, твоя голова еще до заката окажется на колу, что бы ни ждало назавтра меня саму!..
При виде ее лица усмешка Мануша исчезла, сменившись серьезностью, даже преувеличенной. Поклонившись, азиат отступил к дверям и скрылся. Такой язык они понимали.
Этот разговор с Манушем так и не был возобновлен. Однако Мелос немного погодя подошел к Поликсене и сказал, что поставил в известность о ее планах всех, кого мог. Зять больше ни в чем не винил ее – но, глядя в его лицо, Поликсена догадывалась, что ему пришлось выслушать от своих сторонников.
– Я также подослал людей на корабли, – сказал иониец. – Среди твоих матросов персов мало, с этим Мануш ничего поделать не сможет. Возможно, им удастся поднять бунт во время сражения и перехватить управление судами…
Поликсена зажмурилась, представив себе это: оглушительный треск, крик, неразбериха, стрелы и копья, несущиеся отовсюду, тараны – железные головы вепря, пропарывающие суда насквозь вместе с телами гребцов; кровавые буруны, вздымающиеся до небес… Ни она, ни Мелос ни разу в жизни не видели морского боя. Но Мелос будет командовать своими солдатами в городе. А она, царица?.. Спрячется за стенами, пока военачальники решают ее судьбу?
