Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 66 (всего у книги 97 страниц)
Когда дверь за супругами закрылась, Эльпида испустила облегченный вздох. Ее глаза казались еще синее, окруженные тенями. Она положила руку на живот.
– Тебе нехорошо? – озабоченно спросила Поликсена.
Эльпида покачала головой.
– Нет… уже прошло. Вернемся в комнату, – попросила она.
Однако Поликсена, последовав за хозяйкой, видела, что Эльпида крепится: беременность расстроила ее здоровье. “Только бы ребенок родился таким, как следует”, – подумала царица.
Конечно, пожелай Никострат, вернувшийся из Спарты, избавиться от неудачного потомка, она бы воспротивилась этому. Однако бывают ведь такие болезни и уродства, что…
Поликсена заставила себя немедленно прекратить об этом думать.
– Я рада, что осталась с тобой, – сказала она гетере. И, к своему удивлению, поняла, что так и есть.
Эльпида, которая отдыхала в кресле, улыбнулась.
– И я рада, царица. Теперь, когда Никострата нет, мои дни скрашивает только рабыня, а с ней скучновато… Я распустила своих интересных собеседников.
Остаток дня обе женщины, однако, провели за рукоделием, почти не поднимая глаз друг на друга. Поликсена то и дело возвращалась мыслями к покинутым Тураи и Исидору. Дождаться ли ей, пока муж напишет, – или сделать это первой?..
Когда они собрались ужинать, Эльпида впервые за вечер обратилась к гостье.
– Скажи мне, госпожа, если не сочтешь этот вопрос нескромным… что заставило тебя так поспешить с возвращением? Может быть, в Египте возникла новая угроза?
Эльпида зорко смотрела на свою сотрапезницу. Поликсена, помедлив, отложила на блюдо кусок тунца, запеченного в тесте.
– Это уже дело прошлое… но угроза была, ты права.
Поликсена коротко рассказала о нападении на их усадьбу – а потом высказала предположение, кто мог быть в этом виновен.
Эльпида выслушала ее не прерывая; она слегка побледнела, но осталась спокойной. А затем произнесла:
– Меня не удивит, если это и вправду Дарион. Но я не могу понять, неужели в нем столько неизжитой злобы и страха по отношению к тебе? Ведь сын Артазостры давно занял твое место!
Поликсена взяла из вазы сухую веточку магнолии и вдохнула аромат хрупких розовых цветков.
– Это не столько злоба и страх, – ответила она, помолчав. – Видишь ли, когда я сидела на троне, я была удовлетворена тем, что делаю, – как женщина… а Дарион ощущает, что сделал недостаточно, чтобы называться мужчиной. Вот он и вымещает это на нас.
Эльпида кивнула: ей подобное объяснение показалось убедительным.
Но на самом деле Поликсена даже так не думала. Ее племянник был талантлив – и, преследуя ее семью и строя козни, Дарион делал то, что у него лучше всего получалось.
========== Глава 147 ==========
Никострат вернулся даже скорее, чем его ждали, – через пятнадцать дней после приезда матери. Он явился в свой новый дом, дав знать о себе звоном доспехов, лязгом оружия и непривычно громким командным голосом.
Эльпида выбежала в портик, и Поликсена быстро последовала за невесткой. Она увидела, как молодой воин поднял Эльпиду и притиснул к груди, к своему горячему панцирю, наградив сокрушительным поцелуем; женщина радостно взвизгнула, но Поликсена услышала в этом возгласе испуг…
– Так, довольно! – крикнула она, выступая вперед. – Ты не забыл, случаем, что твоя жена беременна?..
– Мать!..
Никострат отвлекся от Эльпиды и обернулся к матери; а та ощутила, как дрогнуло сердце. В серых глазах этого незнакомого мужчины ей почудился красный волчий отблеск. Поликсена живо вспомнила, каким к ней вернулся брат, попробовавший крови, – а ведь Филомен, в отличие от ее сына, был воспитан философом…
Но перед Поликсеной уже стоял прежний Никострат; сын Ликандра стал выше и раздался в плечах, затвердевшую нижнюю челюсть окаймляла короткая густая борода, но в глазах читалось радостное смущение юноши, увидевшего мать после долгой разлуки.
– Почему меня не уведомили, что ты здесь? – спросил царевич.
Поликсена пожала плечами.
– А куда было тебе сообщать? Эльпида мне рассказала, что ты ушел в поход со спартанцами.
– Да, – Никострат кивнул, и глаза его вновь загорелись мужским торжеством. – Мы разбили мессенийцев! Они опять противились законной власти!
Поликсена едва заметно улыбнулась, но ничего на это не сказала. Она раскрыла руки, и Никострат обнял ее, крепко и бережно.
– Я очень тебе рад!
– Да уж надеюсь, – прошептала Поликсена.
Она поцеловала его в заросшую щеку, омочив слезами жесткую вьющуюся бородку.
– Мы тебе затопим баню, правда, Эльпида? – Поликсена обернулась к невестке. Гетера согласно кивнула: было уже по-осеннему прохладно и дождило.
– В общественную не пустим, пока все нам не расскажешь.
От Никострата пахло мужским потом… чужой и собственной кровью, которая въелась в доспехи, щит и меч, как их ни отчищай; и походным дымом.
Новоявленный лаконец оглядел женщин и весело рассмеялся, подняв руки.
– Сдаюсь! Веди меня мыться, – сказал он жене. А Поликсена озабоченно подумала, что ее сын созрел и в другом отношении… в нем появилось лукавство, что-то, приберегаемое им для себя одного. Наверное, это не так и плохо…
Спустя час чистый, переодетый в нарядный белый хитон Никострат сидел в андроне* и с огромным аппетитом ужинал; мать и супруга поместились рядом, с удовольствием глядя на молодого хозяина. Обычно в андроне устраивались мужские пирушки, на которые жены не допускались, – но в доме Эльпиды, свободной женщины, таких порядков никто не заводил.
Наконец, отставив тарелку и кубок, Никострат поднялся и крепко поцеловал жену, с любовью и восхищением глядя на нее.
– Прикажи подать еще вина, – сказал он. – Тебе нельзя много, я знаю, – быстро прибавил он, опережая возражения Эльпиды. – Но ты просто посидишь с нами и пригубишь свою чашу, пока моя мать мне все о себе рассказывает.
– Эй, мы так не договаривались! – воскликнула Поликсена, смеясь и негодуя. – Ты обещал, что первым поведаешь о себе!
– Нет, – спокойно возразил Никострат, взглянув на нее своими серыми глазами, которые теперь отливали блеском стали. – Мы договорились, матушка, что я не пойду к мужчинам города, пока не расскажу все своей семье. Я и не пойду.
Он улыбнулся.
– Неужели ты думаешь, что я не сгораю от желания услышать, как жила без меня моя мать эти годы?
“Он изменился, – холодея, подумала коринфянка. – Зевс и Арес, он стал мужчиной, сильным и лукавым…”
А еще Никострат хотел выгадать время, теперь она это ясно поняла. Его застало врасплох появление матери-царицы, и он размышлял, что можно ей сказать, а что нельзя…
Когда Корина принесла еще вина с водой, Поликсена приступила к рассказу. Никострат не сводил с нее глаз, как и Эльпида: обоим не терпелось узнать все подробности жизни Поликсены и то, какой опасности она подвергала себя и своих домашних.
Конечно же, царица сообщила им лишь то, что считала уместным и нужным. Но Никострату, похоже, было достаточно узнать, что у него появился еще один счет к Дариону. Египетских жрецов он не стал винить – ведь действовать они могли только в Египте, при всем своем местном значении.
“А это ты зря, мальчик, – подумала Поликсена, когда Никострат выразил свое мнение. – Ты забыл, что мой муж и младший сын остались в Египте и, весьма вероятно, связались со жречеством!”
Но Никострат, по-видимому, и в этом отношении сделался спартанцем: его более не интересовало то, что не затрагивало судьбу эллинского мира. Или он по-прежнему ревновал свою мать к египтянам…
Смерть Кенея, однако, сильно взволновала царевича. Он заявил, что кому-нибудь следует поскорее принести эту весть Адмете.
– А ты уверен, что это понравится лакедемонянке? – спросила Поликсена, невесело улыбаясь. – Кто я такая, ты не забыл?..
Никострат выпрямился и впился в нее взглядом.
– И ты до сих пор не изменилась, мать?..
– Артазостра предлагала мне убежище в Парсе. Я отказалась. Так что суди сам, изменилась ли я, – прохладно ответила Поликсена. – Однако со спартанцами нужна сугубая осторожность.
Никострат рассмеялся и встал, давая понять, что разговор окончен.
– Вот об этом, мать, ты судить не можешь никак. Я пойду спать, – он взглянул на жену, приглашая ее с собой, и Эльпида скользнула к нему, молчаливо поддерживая. По пути она бросила на Поликсену взгляд, полный упрека. Та ничего не сказала и не встала с места.
Но когда царица осталась одна, она резко поднялась, запустив руки в волосы. – Зачем я нарывалась на ссору, едва увидев его?.. – прошептала Поликсена. Она с силой сжала пальцами черные пряди. – Я сама подтолкнула сына к побегу и борьбе, но не затем же, чтобы теперь найти его таким! Я просто понимала, что бездействовать дальше нельзя!..
Поликсена обреченно вздохнула. Никострат почти наверняка совершил бы все, что совершил, и без ее участия. Но недавно возникшее чувство, – что нить сыновней судьбы ускользает из ее пальцев, – стало в эти мгновения почти непереносимым…
Коринфянка покинула андрон и, перейдя в пустой ойкос, села в кресло, к очагу, который теперь разжигали для тепла. Она вдохнула сосновый дым и, взяв кочергу, поворошила поленья. Поликсена любила огонь – любила его с давних пор с такою же страстью, как персы, для которых он был образом бога, возвышавшим дух и прояснявшим мысли…
Внезапно Поликсене вспомнилась легенда о предсказании мойр, сделанном калидонской царице Алфее о сыне ее Мелеагре, – что тот умрет, как только догорит волшебное полено в ее очаге. Вскрикнув, коринфянка чуть не выбросила пылающие угли на пол; и едва опомнилась, выпрямившись и тяжко дыша.
– Нельзя так больше, я с ума сойду, – пробормотала Поликсена.
Тут она почувствовала чье-то присутствие. Посреди ойкоса стояла Корина, сложив свои ручки на животе и испуганно глядя на высокую гостью.
– Что тебе нужно? – воскликнула царица.
Корина согнулась в поклоне.
– Прошу госпожу меня простить… Я хотела прибраться здесь и погасить огонь, – сказала рабыня. – Но если я помешала, то…
“Погаси, погаси его скорее!” – чуть не крикнула Поликсена. Но вместо этого сказала:
– Прибирайся, ты мне не помешаешь.
И она еще долго сидела, пока рабыня легко сновала по комнате, убирая со столиков, разглаживая покрывала и протирая мебель. Царица не двинулась с места и тогда, когда огонь был потушен и комната погрузилась в темноту. Поликсена думала, что теперь, когда каждый из ее взрослых детей нашел себе пару, они стремятся оторваться от нее… раня ее, отталкивая ее руки и оставляя ее неприкаянной. Зачем она вернулась в Коринф?..
Она заставила себя пойти спать, в свою единственную свободную комнату. Но еще долго лежала с открытыми глазами, думая о своих детях и о самой себе, – и ее разбирали обида и боль.
Уснула Поликсена незаметно; а когда пробудилась, рядом сидел Никострат.
Мать чуть было не испугалась с отвычки; но он улыбнулся и поднял руку.
– Я вчера был с тобою резок, мне жаль, – сказал царевич. – Мне следовало бы поблагодарить тебя за Эльпиду. Моя жена рассказала мне, как ты была к ней добра.
Поликсена улыбнулась; она натянула до плеч сползшее во сне шерстяное покрывало. А в груди ее опять разрасталась пустота, которую ничем нельзя было заполнить…
– Теперь мне следовало бы подыскать себе другой дом, чтобы не стеснять вас. Фрина давно перебралась к Мелосу, ты знаешь?
– Знаю. И что с того? – ответил молодой лаконец. Теперь он рассердился и взволновался, и Поликсене было приятно это видеть. – Я хочу, чтобы мы жили вместе, я должен о тебе заботиться! И Эльпида говорит, что ей с тобой стало легче!
– А если пойдут слухи? – спросила Поликсена.
Никострат пожал плечами.
– Эльпида никого уже давно не принимает… Если слухи появились, мы в этом не властны! Ты не думаешь, что мы только обрадуем наших врагов, если они заставят нас попрятаться по норам?..
Поликсена нахмурилась.
– Я поняла тебя, хотя я другого мнения. Мне нужно одеться, сын, так что выйди!
Никострат встал и отступил к двери, не сводя с нее глаз.
– Я останусь пока, – успокоила его Поликсена.
Про себя она подумала, что ее кучки персидских драхм должно быть достаточно, чтобы Никострат смог расширить свои земельные владения; тогда она сможет получать собственный доход, как в Египте. Кто знает, на что еще могут понадобиться эти средства.
Днем Никострат рассказал о себе и о своих могучих товарищах: он восторженно описывал воинов, которые клали под голову щиты-гоплоны, ночуя на голой земле в зной и в непогоду; рассказывал, что мессенийцы обстреливали их из-за камней и кидали копья в сомкнутую фалангу. Однако почти никто не погиб и мало было раненых – так слаженно действовали спартанцы, каждому из которых щит стоявшего рядом был крепостною стеной…
– Я горжусь тобой, – сказала Поликсена, любуясь сыном; и Никострат просиял, расправив плечи.
– А если бы ты только видела, как спартанцы упражняются, танцуют свои боевые танцы и поют пеаны – и мужи, и дети, и жены! Это правда, у них нет такой красоты статуй и храмов, как в Коринфе, а вместо домашних богов часто лишь груды камней… Но эти люди сами как ожившие герои древности.
– Я вижу, что ты доволен и показал себя хорошо, – уже сдержаннее произнесла мать.
Поликсена хотела спросить сына, говорил ли он со спартанцами о Дарии и об Ионии и чем это кончилось; но теперь видела, что спрашивать нет нужды. Ничего не было решено – и неизвестно, когда будет!
Через несколько дней после возвращения царевича Поликсена получила послание из Египта.
Подумать только, она так хотела тогда разойтись с этим жрецом, – а теперь его весточка для нее как веревка, брошенная утопающему…
Она с жадностью распечатала пакет и развернула папирус. Тураи писал ей по-египетски, на иератическом языке жрецов: муж сообщал, что перебрался в Мемфис и отныне будет писать Поликсене оттуда. Он спрашивал эллинку о том, как она устроилась в родном городе, каким нашла сына, что теперь ее беспокоит – с заботливостью врачевателя душ, которая всегда отличала этого египтянина.
Как оказалось, Тураи нашел себе место в доме Каптаха, который взял его главным писцом и помощником! Поликсене захотелось облегченно и весело рассмеяться, когда она узнала об этом. Она понимала, что Каптах своей выгоды не упустит. Или, возможно, так он заботился о своем Ка?
Исидор был здоров и скучал по матери, сообщал Тураи уже прохладнее. “Я не хотел бы, чтобы наш сын забыл тебя: я приложу все силы, чтобы ты стала его далекой богиней, – писал египтянин. – Тогда мальчик будет испытывать не боль, но благодарность…”
Поликсена всплакнула, не совладав с собой; но это послание принесло ей большое успокоение. Она долго сидела, обдумывая ответ, – и чувствовала себя так, точно воссоединилась со своей семьей на это время.
Однако она мало-помалу привыкала к новой жизни. Никострат не очень охотно, но принял деньги Поликсены: Эльпида горячо уговаривала мужа, но только мысль, что он это делает для матери, заставила лаконца послушать обеих женщин.
Они сообщили в Спарту о геройской смерти Кенея. Ответа не получили; но Никострат понимал, что должен был дать Адмете это горькое утешение.
Ребенок Эльпиды рос, все чаще напоминая о себе. Когда перевалило за середину срока, ее самочувствие улучшилось; но тревога за дитя не оставляла ни ее, ни Поликсену.
Между тем, и Фрина объявила о своей новой беременности. Казалось, они с Мелосом спешили родить наследника после девочки, – пока боги дали им время.
* Мужская комната в греческом доме.
========== Глава 148 ==========
Миновала осень, наступила зима – дождливая и ветреная. Поликсена, отвыкнув от холода, сильно простудилась: она закрылась в своей комнате, не пуская к себе даже сына, чтобы тот не заразил Эльпиду. Хотя невестка в конце концов заболела тоже.
Поликсена, которая пролежала два дня в сильном жару, быстро встала на ноги и сама ухаживала за Эльпидой, давая ей пить и кормя медом с ложки. Никострат, конечно, был благодарен… но теперь втайне чуть ли не ревновал Эльпиду. Коринфянка знала, что мужчины всегда подозрительно относятся к женской дружбе; к тому же, Никострат слишком хорошо помнил об увлечениях молодости Поликсены. Он никогда не упрекнул бы мать в чем-нибудь порочном, подразумевая свою жену; но все же…
Эльпида поправлялась дольше Поликсены, и еще какое-то время была слаба. Никострат не заболел – это принесло ему удовлетворение; и молодой воин, возможно, ощущая некоторую вину перед женой, стал особенно внимателен к ней.
А Поликсена, поправившись, высказала неожиданную для сына просьбу.
– Я тоже хочу побывать в Спарте, – заявила коринфянка.
Никострат был потрясен.
– Ты? Одна?..
– Нет, не одна, – ответила мать. – Я попрошу проводить меня спартанцев, живущих здесь, которых ты зовешь друзьями.
Никострат взял ее за руку, потом отпустил. Изумление не сходило с его лица.
– Ты все еще считаешь себя царицей? И, думаешь, тебе в Лакедемоне обрадуются?..
– Вероятнее всего, не обрадуются. Но эллины редко позволяют себе обидеть благородную женщину, а спартанцы тем более, – сказала Поликсена. – А на первый твой вопрос отвечу – да, считаю. Привыкнув отвечать за тысячи судеб, об этом никогда не забудешь… и не сложишь с себя, поверь мне.
Сын опустил голову и некоторое время молчал.
– Ты хочешь говорить с ними о Дарии? Сделать то, что не удалось мне? – наконец глухо спросил он. – Ты думаешь, что…
– Я полагаю, что пора мне показаться в том краю, где родился мой первый муж и где служил первый сын, и поблагодарить спартанцев за спасение моей жизни, – ответила Поликсена, пристально глядя на него снизу вверх. – И я сама давно хотела познакомиться с Адметой. Помнится, она просила за меня афинян!
– Женщины… сколько женщин в действительности правит нами, – Никострат усмехнулся, покачав головой. – Но я не возражаю, матушка: ты хорошо сказала.
Он прибавил:
– Я отвез бы тебя сам, но мне сейчас нельзя отлучаться.
Поликсена коснулась его щеки.
– Ты все делаешь правильно… надеюсь, как и я.
А потом сказала:
– Одолжи-ка мне своего фессалийского коня. Не на телеге же я въеду в Лакедемон.
Никострат медленно кивнул; в его глазах появилось восхищение.
– Одолжу.
У Поликсены сохранился единственный персидский наряд для верховой езды; она надела только азиатские шерстяные штаны и сапоги, плащ и длинный хитон оставив греческие. Хитон – ионический, с рукавами на застежках, – разрезала по бокам, для удобства посадки.
Никострат убедил спартанских воинов сопровождать свою мать: те из них, кто бывал в Коринфе и других греческих областях, отличались большей любознательностью и терпимостью к чужим обычаям.
Царица успела отвыкнуть от лошадей – и несколько дней в защищенном от чужих глаз перистиле Эльпиды вспоминала, как ездить верхом; поначалу все тело жаловалось и спалось ей плохо, но вернуть былую крепость и гибкость мышцам оказалось не так трудно. И Никострат, и Эльпида, которая выходила и садилась во дворе на поленницу, подолгу наблюдали за этими упражнениями.
Однако, пока она не покинула Коринфа, Поликсене пришлось сесть на телегу, прикрыв свою персидскую одежду.
В тот день, на который был назначен отъезд, пошел снег, повалив мокрыми хлопьями. Мерзнувшие у ворот стражники выпустили царицу и ее спутников из города, может быть, присмотревшись к ним чуть внимательнее, чем к другим… но женщина в телеге не удивила их, и спартанцев никто не задержал.
Потом коринфянка пересела на коня. Они двигались гораздо быстрее, чем полгода с лишним назад Никострат и его невеста; без устали рысившие рядом с Поликсеной пешие спартанцы, на которых поверх льняных хитонов были только алые плащи, в конце концов начали одобрительно поглядывать на свою спутницу, хотя с ней не разговаривали. Когда остановились на привал, она обратилась к ним первая:
– И почему вы не садитесь верхом? Бежите вы отлично!
– Потому и не садимся, – откликнулся один из лаконцев. – Лошади для тех, кто слабее нас!
“К тому же, Спарта не может прокормить столько лошадей, чтобы выставлять много всадников, а в битве с азиатскими ордами посреди своих гор кони преимущества им не дадут”, – подумала Поликсена.
Спарта встретила ее заснеженной – удивительное зрелище; и вдвойне удивителен был вид могучих мужчин, разгуливавших в такую погоду полуголыми. Мокрый снег тут же таял на их плечах и груди.
Они въехали в город сероватым утром. Поликсена сидела на своем коне выпрямившись и старалась осматриваться не спеша; но сердце у нее билось так, как тогда, когда она приняла свой первый бой в Милете. Спартанцы провожали гостью взглядами, и она слышала перешептывания за спиной…
За ее спиной шептались и в Коринфе – да, да, слухи об ионийской царице скоро разошлись; и не могло быть иначе. Поликсена покидала дом Эльпиды нечасто: хотя открытого насилия, как в Египте, она не боялась. Однако теперь ей требовалось упрочить свою защиту. И не только свою.
Адмета, встречая ее, уже стояла в своем портике, сложив руки на груди и прислонившись плечом к колонне; легко одетая, как и мужи. Она улыбалась гостье, хотя глаза ее – нет.
– Слухи о тебе тебя опережают, – сказала спартанка.
Поликсена спешилась – и две женщины некоторое время смотрели друг другу в глаза. Потом коринфянка склонила голову.
– Я приехала поблагодарить тебя, госпожа, за моего сына… и за твоего.
Адмета кивнула; ее губы дрогнули, но больше не улыбнулись.
– Войди и обогрейся. Мой муж тоже дома.
Поликсена вошла, с облегчением сбросив промокший плащ на руки служанке. В ойкосе пылал очаг, и она шагнула в комнату, протягивая руки к огню… но тут увидела Эвримаха, хозяина дома. Поликсена воззрилась на светловолосого спартанца, ощущая себя очень неловко… потом кивнула ему, и Эвримах поклонился.
– Тебе к лицу эти штаны, – заметил он ровным голосом.
Поликсена вспомнила о своей одежде и покраснела.
– Я надела их, чтобы сесть верхом.
Потом она присела к очагу, ощущая, что ее приняли в этом доме. Адмета распорядилась принести гостье вина. Сама спартанка и ее супруг сели немного поодаль: они не спускали с бывшей царицы глаз, но разговора ни один из двоих не начинал.
Глотнув вина, Поликсена сама поняла, что говорить. Она взглянула на Адмету.
– А еще я пришла рассказать тебе, как твой сын жил и погиб на чужбине.
Снова на лице Адметы мелькнула улыбка, которая тут же исчезла.
– Ну так рассказывай, царица Ионии.
Поликсена поведала – историю Кенея, и многое другое, кроме этого; заслушавшиеся спартанцы ни разу не перебили ее. Потом в ойкосе наступила долгая тишина, в которой слышалось лишь потрескивание пламени.
Коринфянка некоторое время смотрела в огонь: это молитвенное созерцание всегда обновляло ее силы. Затем она вновь посмотрела на Адмету.
– Никострат мне сказал, что ты продала свою колесницу. Очень жаль.
– Жаль, – спартанка кивнула. Теперь на ее лице отразились чувства, роднившие ее с Поликсеной. – Но больше я не могла на ней кататься.
Почему, Адмета не сказала.
Поликсена улыбнулась; потом поднялась.
– Я привезла вам маленькие подарки.
Собственно говоря, подарки были для Адметы. Все же украшения лакедемонянка носила, хотя и редко. А еще Поликсена привезла вкусной снеди, какой здесь не пробовали.
Адмета надела серебряные серьги и такое же ожерелье с бирюзой, и улыбнулась с настоящим удовольствием – лучшим зеркалом ей стало лицо мужа.
А копчености и сладости, привезенные гостьей, сразу выставили на стол для нее же. Однако Поликсена была рада, что хозяева разделили с ней эту трапезу, хотя бы из вежливости.
Она провела в Спарте весь этот день – Адмета и Эвримах немного показали ей город; больше гостья ни с кем не поговорила. Однако она знала, что сделала уже много.
Поликсена переночевала в доме Адметы, а утром собралась в обратный путь.
Ее сопровождали те же спартанцы – трудно было бы найти лучшую охрану. Поликсена скоро устала от скачки по ухабистой слякотной дороге – все же она недавно болела, и еще не привыкла к зиме. Когда они въезжали в Коринф и пришлось спешиться, царица вздохнула с большим облегчением.
– Пройдусь пешком до дома.
Она шла, почти не замечая улиц и людей, наслаждаясь сознанием сделанного. И тут внезапно услышала свист, а потом крик мальчишки:
– Персидская шлюха!
Вздрогнув, коринфянка с расширенными от ярости глазами обернулась на этот голос; один из ее воинов бросился за малолетним оскорбителем, но тот уже юркнул в проулок.
– Дариева подстилка! – раздалось из-за другого угла; а потом невидимые дети хором засмеялись. – Радуйся, великая царица! – глумливо выкрикнул тот же мальчишка. В следующий миг в лоб Поликсене попал брошенный булыжник, и боль расколола мир напополам.
Падая, Поликсена вскинула руки к лицу; горячая кровь заливала ей глаза, текла на шею, и ее охватил ужас смерти. Царица успела ощутить, как один из спартанцев подхватил ее; а остальные сгрудились вокруг нее, заслонив своими телами. Потом мир померк.
Коринфянка очнулась, лежа в своей постели в доме Эльпиды; голову ее охватывала тугая повязка. Она попыталась приподняться и тут же упала обратно, простонав от чудовищной боли. Ее затошнило, и она закрыла глаза, стараясь не шевелиться.
– У нас есть маковая настойка, – произнес рядом голос Никострата.
Поликсена с трудом повернула голову: в глазах мутилось, но она разглядела сына.
– Ты поистине знаменита, мать, – угрюмо усмехнулся он. – А еще ты счастлива – врач сказал, что тебе едва не раскроили череп.
Потом Никострат взял ее руку и прижал к своей колючей щеке.
– Что же нам делать, – прошептал он.
Поликсена опустила веки.
– С Эльпидой… все хорошо?
Каждое слово отдавалось в голове новым булыжником.
– Да, – ответил Никострат дрогнувшим голосом. – Но она так испугалась за тебя… мы оба!
Поликсена некоторое время молчала, дожидаясь, пока боль немного отступит. А потом произнесла шепотом:
– Я уеду в деревню, на нашу землю. Никого… уже не наказать, – коринфянка попыталась снова повернуть голову к сыну, но шея одеревенела.
Больше она не могла думать, только попросила:
– Дай мне твоей сонной настойки.
– Вот, выпей, – Никострат приподнял ее затылок, очень осторожно; но боль охватила голову обручем. К губам царицы прижался кубок.
Стараясь не застонать, Поликсена сделала несколько больших глотков и простерлась на ложе. Скоро она ощутила, как наплывает благословенное забытье.
На другой день, когда Поликсена смогла вставать с постели, она приказала начинать сборы: Никострат не оспорил ее решения, сочтя его лучшим. Мелос, который навестил царицу в большом беспокойстве, вызвался отвезти ее.
– Еще двое из наших спартанцев тебя проводят. Я договорился, – сказал он.
Поликсена улыбнулась, ощущая, как огненный венец опять сжимает лоб и виски.
– Я вовремя съездила в Лакедемон… правда?
Ее взгляд остановился на Эльпиде, которая уже некоторое время стояла рядом, неслышно утирая слезы.
– Я вернусь до твоих родов, обещаю.
Никострат выступил вперед. Он ободряюще посмотрел на супругу, потом на Поликсену.
– Думаю, к этому времени все утихнет.
Никострат проводил мать верхом – она сидела в повозке с перевязанной головой; и понимала, что теперь едва ли не все встречные горожане узнают в ней ту, кто она есть. Однако враждебности царица не ощущала – лишь настороженность и любопытство, сгустившееся в воздухе. А стражники у ворот, к изумлению Поликсены, приветствовали ее поклонами.
Как удивительна мирская слава, и не знаешь, когда она обласкает, а когда вызверится!
Поликсена прожила в усадьбе, с несколькими работниками, целый месяц; сын часто навещал ее, но в остальное время она радовалась уединению. А когда запахло весной, за нею приехал Мелос.
– Мы зовем тебя домой, царица, – сказал иониец.
– Эльпида еще не… – начала Поликсена.
– Нет, но уже совсем недолго, – ответил Мелос.
========== Глава 149 ==========
Мелос привел коринфянке в поводу коня – уже другого, не коня Никострата. “Теперь это имеет мало значения для всех… но не для меня”, – подумала Поликсена.
Она поблагодарила Мелоса от души.
Иониец поклонился: он выглядел торжественно и несколько сумрачно. Помявшись, Мелос спросил:
– Можно взглянуть?
Они стояли у открытого окна спальни, и Мелос показывал на ее лоб, с левой стороны прикрытый волосами. Поликсена улыбнулась и отбросила их назад – и иониец прикусил губу: уродливый шрам багровел почти так же ярко, как неделю назад, когда повязку только сняли.
– Это не пройдет совсем!
– Нет, – Поликсена, все с такой же улыбкой, покачала головой. – Но я уже не в тех летах, чтобы рыдать из-за каждой отметины. Эта мне даже нравится.
Мелос вдруг взял ее под руку и, отведя от окна, усадил на стул.
– Госпожа, ты должна знать, что в городе из-за тебя были беспорядки.
– Из-за меня? Не из-за персов? – быстро спросила Поликсена, выпрямившись.
– Это… теперь без разницы, надо думать, – Мелос тонко и мрачно улыбнулся. – Опять дошло до крови, хотя убийств не случилось. По крайней мере, насколько нам известно.
Он помолчал, глядя в окно и пощипывая гладкий подбородок.
– Ионийцы Коринфа просили архонта за тебя. Я защищал тебя перед всеми, перед кем мог.
Темные глаза коринфянки засияли.
– Ты мне тоже стал сыном! Как ты меня радуешь!
Мелос быстро повернулся к ней.
– Это не ради тебя одной! Может быть, эта грязная история всем нам послужила на пользу, – он опустил глаза. – Мне удалось многих привлечь на нашу сторону, используя твое имя…
Иониец покраснел.
– Надеюсь, ты не сердишься, царица!
– Сержусь, – Поликсена, перестав улыбаться, постучала пальцами по колену. – Но останавливать то, что начинается в таких случаях, бесполезно… можно лишь оседлать волну. Впрочем, мы с тобой еще поговорим об этом.
Она встала, вновь движением головы откинув назад волосы.
– Хотела бы я знать, как все это нравится Фрине!
– Фрине страшно, но она храбро держится, – ответил Мелос.
Потом он заспешил, явно желая закруглить этот разговор.
– Я подожду тебя со служанкой снаружи.
Поликсена рассеянно помогала служанке со сборами – ее мысли были в Коринфе. Как ее встретят там?.. Она ведь правду сказала Эльпиде, что форму подданным придают правители, и своих настроений у толпы нет… Это знал и Филомен…
Коринфянка остановилась посреди комнаты и поморщилась, пощупав бугристый шрам под самой линией волос. Искусный врач, которого Никострат привез из города и который снимал ей швы, был тот же самый, который зашивал ей рану, пока Поликсена лежала без сознания… Конечно, он лечит и олигархов… как далеко все зашло!
Мелоса она обнаружила сидящим у колодца – молодой воин покусывал сухую травинку, глядя на свои высоко зашнурованные сандалии; пегий жеребчик, приведенный для Поликсены, был привязан к оливе неподалеку. При появлении царицы иониец тотчас поднялся.
– Готова, госпожа?
Поликсена кивнула с рассеянной улыбкой и протянула руку.
– Подсади меня. Я побаиваюсь чужих лошадей.
И рана все еще временами напоминала о себе – врач, которого Поликсена спросила об этом, сказал, что последствия таких тяжких ранений могут проявляться спустя годы, особенно при повреждениях головы. Царице понравилась честность лекаря; но, конечно, спокойствия ей это не добавило. А если она однажды возьмет и сойдет с ума, как Камбис или Дарион, которому тоже после воцарения приписывали припадки безумия?..
