Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 97 страниц)
Нитетис улыбнулась.
– Я не хотела говорить тебе… это скульптор из Ионии, грек! Он учился своему искусству вначале у ваших мастеров, а потом приехал в Та-Кемет: чуть более года назад. Почти сразу я заказала ему эту статуэтку… я не знаю никого из наших скульпторов, в которых равновелики были бы дарование и смелость для такой работы! – рассмеялась царица.
Египтянка посмотрела на подругу.
– Этот милетец долго жил под властью твоего брата, а сейчас опять вернулся к нему!
Нитетис качнула головой.
– Я, конечно же, не просила его остаться и не приказывала… такому большому мастеру место только среди ваших!
Поликсена не вытерпела и воскликнула:
– А как зовут его? Я непременно хотела бы встретиться с ним!
– Когда будешь в Милете? – усмехнулась царица. – Этого мастера зовут Менекрат, и ему нет еще и тридцати лет… возможно, он успел прославиться и в Ионии! Спроси о нем, когда окажешься там!
Поликсена смотрела на царственную египтянку с состраданием, поняв, какие чувства сейчас обуревают ее.
– Потому ты и подарила мне эту Нейт, ей нельзя задерживаться в Египте, как и ее создателю!
К горлу эллинки подступил комок.
– Если я уеду, царица, то уже не вернусь сюда!
Нитетис печально улыбнулась: но в удлиненных глазах промелькнуло лукавство.
– Никто не знает, что будет! – повторила Априева дочь ее собственные слова. – Не зарекайся, филэ!
Перед тем, как навсегда покинуть Саис, Поликсена посетила храм великой богини вместе с мужем и маленькой дочерью. Сына Ликандра они не взяли. Смышленый мальчик теперь непременно запомнил бы богиню – и, хотя спартанский ребенок был молчалив, он был очень упорен и не отстал бы от матери, не добившись объяснений, кто такая эта бронзовая женщина в египетском платье и царской короне, которой Поликсена поклонилась. А таким маленьким детям нельзя рассказывать о чужих богах – только о своих!
Поликсена вдруг ужаснулась мысли, что брат стал зороастрийцем: хотя это была самая разумная, справедливая и всеохватная вера из всех, с которыми она и Филомен знакомились, нащупывая свой путь. Аристодем был довольно равнодушен к богам, хотя и побаивался Нейт и судьбы; но философам такое отношение было позволительно. Однако воин и могучий деятель, – творец и разрушитель, каким, несомненно, станет Никострат, – не мог быть равнодушен к богам: он должен был быть божественно страстным человеком! Так же, как и художник!
Стараясь не загадывать далеко вперед, Поликсена попросила у жреца Ани благословения матери богов для своей дочери.
Жрец не отказал эллинке. Взяв девочку на руки, он унес ее вглубь необозримого храма, куда допускались только служители Нейт и те, кто был избран ею.
Через какое-то время египтянин вернулся, неся ребенка обратно: и взволнованной, полной благоговения Поликсене показалось, что от светлых волос маленькой дочери исходит сияние. Ани не взял с Поликсены никакой платы за милость Нейт – но и не сказал, какие обряды совершались, какие слова говорились над ее ребенком; а Поликсена не посмела спросить.
Так когда-то жрецы вынесли Уджагорресенту маленькую Нитетис…
Теперь Поликсене можно было не опасаться царского казначея: она покидала страну, в которой прошла ее юность, и возлюбленную подругу, разделившую с ней годы юности. Нитетис оставалась одна.
***
Вытяжка акации и в самом деле помогла Меланиппе, к облегчению всей ее семьи: больше жена Аристона не беременела. Не было больше никаких препятствий к тому, чтобы Аристон продал свой дом и перебрался в цветущую Ионию вместе с братом, как они и условились. Но неожиданно Аристон отказался.
– Я вернусь в Афины! – заявил старший сын Пифона.
Он никогда не отличался большой любовью к родному городу, так же, как и чувством долга: и Аристодем был изумлен сверх меры.
– И что ты будешь делать в Афинах? – воскликнул молодой философ.
Аристон пожал плечами.
– Не знаю. Но я буду там! Может, пожертвую свои деньги навкрарии, и мы построим еще кораблей, – рассмеялся он.
– Если ты вернешься в Афины, тебя заставят это сделать, – заметил Аристодем. – У нас нельзя выделяться богатством безвозбранно!
И он вдруг почувствовал, как щеки жжет стыд под взглядом старшего брата – который всегда жил в свое удовольствие: но теперь решил поступить как должно. Аристодем же, с юности мучившийся вопросами всеобщего блага, примеру Аристона не последовал. И более того – собирался в скором времени примкнуть к самому большому изменнику из них всех!
– Я не собираюсь перед тобой оправдываться, Аристон, – сказал философ. – Мы оба мужчины! И мы оба знаем, почему поступаем каждый по-своему!
Это была не совсем правда: Аристодем все еще не до конца понимал, почему же решил примкнуть к Филомену. Но больше он ничего не прибавил: и Аристон кивнул, понимая, что слова излишни.
– Попутного ветра тебе, – пожелал старший брат, невесело усмехнувшись.
– И тебе, – сказал Аристодем.
Они расстались без объятий. И Аристодем сознавал, что теперь отрезан от всей своей семьи и от своего города больше, чем Поликсена от царицы Нитетис. Афиняне не простят ему никогда…
Вернувшись домой к жене, Аристодем с убитым видом рассказал о решении брата. Но Поликсена нашла неожиданные слова ободрения.
– Я с самого начала не верила, что твой брат уедет с нами, – сказала она. – Филомен мой единственный брат… и твой лучший друг и пифагореец, он тебе по-прежнему ближе всех, кого мы принимали в нашем доме в Навкратисе! А что Аристон стал бы делать в Ионии? Может, он и остался бы, ради тебя… но это кончилось бы плохо.
Аристодем усмехнулся.
– Ты думаешь, что для нас все кончится хорошо?..
Жена рассердилась.
– Я обязана думать так ради нас всех, ради наших детей! Перестань так вести себя, ведь дети все видят и слышат!
Аристодем с огромным трудом совладал с собой. Он улыбнулся жене.
– Ты права. И прости мне это нытье. Мы все давно решили!
Никострату мать и отчим объяснили, что они поплывут морем в другую страну, – и маленький спартанец почти все понял. Пока мальчик еще не имел возможности узнавать что-нибудь сам… но когда встанет на ноги и осмотрится…
Впрочем, до этого еще долго.
Поликсена рассчитала нескольких слуг-египтян: у них работали слуги, получавшие плату, как это было издавна заведено в Та-Кемет. Греки держали почти исключительно рабов.
Нянька Никострата была свободной женщиной, но, к удивлению и большой радости госпожи, отказалась оставить детей. Брать в семью незнакомую няньку, да еще и второпях, было едва ли не опаснее всего!
Мекет, хотя и была невольницей, успела полюбить умную и чуткую хозяйку, и тоже ехала охотно: к тому же, юность быстро забывала свои страхи, и девушка снова горела желанием посмотреть другие страны.
Они выгодно продали дом – одновременно с Аристоном, хотя, улаживая свои дела, братья не встречались. Потом Аристодем купил для себя и семьи место на одном из торговых кораблей, который направлялся в Ионию: теперь, во многом благодаря персам, корабли даже проверенными торговыми путями редко ходили поодиночке. Хотя и страх перед бурями заставлял их сбиваться вместе, и прежде персов купцы опасались финикийцев и других пиратов. Ну а торговые пути именно поэтому были самыми опасными.
Взяв своих слуг и охрану, Аристодем и Поликсена сели на корабль и вверили себя судьбе. Никто из них достаточно не верил в Посейдона.
За несколько дней они спустились по Нилу и высадились в порту, ожидая выхода в море.
Супруги молча смотрели, как у них на глазах начальник триеры бросает в воду обязательную жертву.
– Мама, что это он делает? – неожиданно спросил Никострат, показав пальцем на греческого моряка.
– Приносит дар хозяину моря Посейдону, чтобы тот не потопил нас, – сказала Поликсена.
Никострат кивнул и больше ни о чем не спросил. Ему недавно исполнилось четыре года.
Аристодем и Поликсена переглянулись, но ничего не сказали. И тут раздались резкие слова команды: свернули и подняли на борт носовой канат, и триера, с двумя своими товарками, стала разворачиваться.
Афинянин, качнувшись, когда судно накренилось, шагнул назад от борта, увлекая за собой жену и приемного сына. Нянька, в мешковатом азиатском платье и с головой, плотно обмотанной платком, попятилась с Фриной на руках: египтянка, как видно, очень боялась, но владела собой. Мекет блестящими расширившимися глазами смотрела на суету крепких греческих матросов, одетых в одни набедренные повязки.
Хлопнул в высоте парус и развернулся белым крылом. Он выгнулся под ветром, и корабль направился в открытое море.
Поликсена прижалась к мужу.
– Да пребудет с нами единый бог, как бы его ни звали, – проговорила эллинка.
========== Глава 75 ==========
По пути им несколько раз встречались и финикийские, и персидские флотилии: но эти группы кораблей, хотя и были, несомненно, оснащены для боя, мирно проходили мимо.
Заалевшее солнце едва начало клониться к западу, когда они во второй раз за первый день разминулись с персидскими кораблями, – начальник, весь в золоте, с укутанными в золотую ткань головой и лицом, горделиво стоял на носу передового судна. Увидев греков, он махнул своим плыть скорее: и две триеры и три биремы* послушались его как одна. До греков донеслись отзвуки команд, которые повторились на каждом из пяти кораблей: невидимые гребцы налегли на весла, и триеры и биремы набрали ход.
– Дурной знак, – сказал Аристодем жене.
– О чем ты говоришь? – спросила Поликсена, невольно крепче вцепившись в низкий борт и взволнованно глядя вслед персам. Она оглянулась на сына и дочь: Аристодему удалось добиться разрешения выпускать детей с нянькой на палубу, чтобы поменьше дышать гнилым воздухом трюма.
– Ты успокоилась, потому что они пропустили нас? – спросил ее афинянин.
Он откинул с лица жены черные волосы, которые выбились из узла: сегодня она собрала все волосы на затылке.
– А меня именно это и пугает! – сказал Аристодем. – Еще недавно мы превосходили персов в мореплавании так же, как и в бою… но за эти несколько лет не только флот их очень увеличился, но и боевое искусство. Может быть, азиаты не сравнятся с нами в храбрости: но только погляди, как слаженно они действуют! И как повинуются своим начальникам! Недостаток храбрости каждого отдельного солдата возмещается дисциплиной и общей пламенной верой… с огромной лихвой, Поликсена.
Аристодем обнял ее за плечи.
– Я знаю, что войско подчиняется иным законам, нежели каждый солдат в отдельности: и если зажечь искру в таком войске, как персидское, священное пламя охватит всех и азиаты будут сражаться как одержимые. Что они и делают!
Философ печально рассмеялся.
– Тебе стоит поговорить об этом с моим братом, – серьезно сказала жена. – Не сомневаюсь, что ты был бы хорошим стратегом! А Филомен и сам по себе очень храбр, и не забыл, что значит быть воином!
Филомен за годы своего правления Ионией брал в руки оружие, даже когда этого не требовалось: несмотря на благополучное в целом сосуществование греков и персов на этой земле, несколько раз в Ионии происходили волнения. Такие волнения остались бы почти незамеченными царем царей с высоты его трона, и рядовой персидский сатрап на месте Филомена просто послал бы для усмирения недовольных отряд воинов: но Филомен, как видно, решил дать своим подданным понять, чем греческий правитель отличается от азиатского. И не позволять забывать этого!
Супруги долго любовались морем и небом, которое отдавало ему свои краски: зрелище, которым греки могли бы наслаждаться бесконечно долго.
– Я очень хочу увидеть моего дорогого брата, – сказала Поликсена после длительного молчания: но не безысходно тягостного, а наполненного ожиданием. – Хочу понять его! Письма не скажут и десятой части того, что поймешь по одному взгляду на живого человека!
Муж посмотрел на нее… и вдруг страшное предчувствие овладело им. У всех в памяти еще была жива история сестер Камбиса: и Аристодем никогда не забывал о брачном обычае зороастрийцев. Говорили, что Камбис взял Атоссу силой, как и Роксану: но кто мог в действительности знать!
– Филомен писал, что у него жена травница и колдунья. И она, должно быть, очень ревнива, – сказал афинянин совсем некстати.
Поликсена изумилась.
– При чем здесь его жена? Я сестра Филомена!
– А о Камбисе ты помнишь? – спросил без обиняков Аристодем.
Поликсена побледнела, взгляд стал отрешенным: она не только помнила, но и почти что видела собственными глазами.
– Камбис был персом, – сказала она наконец. – А Роксана персиянкой!
Но Поликсена не смогла продолжать этот разговор, как и оставаться рядом с мужем: она ушла к детям, и вскоре, немного пошептавшись с нянькой и своей юной рабыней, спустилась с ними и с детьми в трюм, где для семьи Аристодема был отгорожен закуток.
А сам афинянин еще долго оставался на палубе – вцепившись обеими руками в борт, муж коринфской царевны до боли вглядывался в морскую даль, точно мог издали распознать и отвратить от своей семьи опасность. Ветер рвал его волосы, забирался под шерстяной плащ и хитон: но философ только откидывал голову. Аристодем оставался на палубе, пока не продрог, а темное море не слилось с темным небом.
Когда он спустился по узкой деревянной лестнице к жене, Поликсена уже спала, держа в объятиях дочь и завернувшись вместе с нею в плащ. Спартанский мальчишка спал, совершенно раскрывшись и разметавшись по узкой лежанке: хотя нянька явно старалась его укрыть перед сном.
Аристодем хотел поцеловать жену, не тревожа ее покоя; но вместо этого поцеловал золотоволосую дочку. Потом устроился там, где осталось место, не занятое женщинами и детьми, – но долго еще не мог уснуть, слушая, как шумит море и как надсмотрщики на нижней палубе почти вровень с ними, за тонкой перегородкой, понукают несчастных гребцов.
– Как тонка эта грань… между господином своей судьбы и рабом, – прошептал афинянин. – Персы никогда не забывают об этом! А сможем ли мы?..
Наконец и он тоже уснул.
Плыть морем непривычным людям было нелегко, а с маленькими детьми – вдвойне трудней; но путешествие прошло удачно. Никострат вначале был счастлив, испытав за эти дни столько, сколько не переживал за месяцы неспешной, благополучной и однообразной жизни в Египте; и у малышки Фрины щечки зарумянились от морского воздуха.
Потом, конечно, все утомились, считая и мальчика: но сын Ликандра ни разу ни на что не пожаловался.
Через четыре дня после начала плавания Поликсена схватила какую-то лихорадку, и полдня пролежала, не поднимая головы от подушки, которой служил свернутый плащ, и даже отказываясь кормить дочь: чтобы не заразить ее. Она помнила, как ее мать скончалась во время морского путешествия!
Мекет вначале попыталась ухаживать за госпожой, хотя было видно, как ей страшно: и тогда Аристодем прогнал девчонку. Египтянка тут же убежала со стыдом и облегчением.
Аристодем сидел у постели жены неотлучно – Поликсена почти никогда не болела, и тем страшнее была эта непонятная немочь. Он тоже помнил о судьбе ее матери!
Когда жена попросила пить, афинянин даже побоялся оставить ее… воды было мало, и расходовали ее очень аккуратно: под рукой у них воды не было, только в бочках, которые стояли далеко, крепко связанные и охраняемые. Но тут к постели матери протиснулся молчаливый Никострат: мальчик, как оказалось, все это время сидел, спрятавшись за полотняной разгородкой.
– Я принесу тебе воды, мама, – сказал он.
И тут же убежал: его никто не успел ни задержать, ни остеречь. А ведь ребенка множество взрослых сильных незнакомцев, уже томимых общей жаждой и оттого ожесточенных, могли не только не пустить к бочкам и сосудам с водой, но и покалечить при попытке зачерпнуть ее: а то и убить!
Поликсена, объятая тревогой, приподнялась на постели, но Аристодем заставил ее лечь обратно.
– Он придет, не бойся! – сказал афинянин.
И в самом деле: спартанский мальчик скоро вернулся, таща тяжелый медный кувшин с водой и умудрившись при этом почти ничего не расплескать. Этого кувшина у них не было.
Поликсена с благодарностью и запоздалым страхом за свое дитя приняла драгоценный дар. Она сделала несколько больших глотков, а остальное вернула мальчику.
– Благодарю тебя, милый… Теперь дай воды своей сестре и служанкам, – сказала она. – А ты сам не хочешь пить?
Никострат мотнул головой.
– Я не хочу, – сказал он: и тут же убежал выполнять распоряжение матери.
Аристодем схватил жену за руку.
– Где он взял кувшин, и как пробился к воде? – воскликнул афинянин. Видя такую находчивость ребенка, выросшего на попечении нянек, Аристодем забыл даже о собственной жажде.
– В Спарте мальчиков сызмальства приучают воровать еду, кормя их впроголодь, – сказала Поликсена. Она смотрела вслед сыну с такой же тревогой – и, вместе с тем, с восхищением, точно в ребенке проявился дар богов. – Но ведь моего сына никто этому не учил!
– Я бы сказал, что в детях порою просыпается душа предков независимо от воспитания и образа жизни, – заметил Аристодем. – И это случается чаще, чем мы думаем!
Он думал в этот миг о собственном брате, который сейчас плыл в Афины, – они удалялись друг от друга, чтобы никогда больше не сойтись.
Когда Никострат, сопя от испытанного напряжения, но втайне очень гордый собой, вернулся назад к матери, Поликсена уже сидела. Необычайное поведение сына, казалось, вернуло ей силы быстрее, чем она ждала.
Никострат попытался спрятаться снова, но она улыбнулась мальчику и позвала его:
– Поди сюда!
Маленький спартанец приблизился. Казалось, он был теперь немного смущен своим поступком: но охотно прижался лицом к коленям матери, обняв их своими сильными маленькими руками.
Поликсена погладила его встрепанные темные кудри.
– Благодарю тебя… Ты очень смелый, и очень помог мне, – прошептала она.
Тронув сына за подбородок, заставила его поднять голову.
– Но если ты украл этот кувшин, больше так не делай, – серьезно сказала царевна.
Никострат кивнул. Он улыбнулся в ответ на улыбку матери, но потом все-таки ушел и спрятался. Или убежал обследовать трюм. Поликсена теперь не сомневалась, что ее сын уже делал это, убегая из-под присмотра египтянки: и что он не пропадет в пути.
Вечером Поликсена велела няньке принести ей Фрину для кормления. Болезнь прошла, хотя некоторая слабость осталась: и перевязанные груди уже зудели от молока.
Больше Никострату не пришлось так помогать матери; но он так и не признался, где стащил кувшин, и вернуть его не удалось. Поликсена знала, что поступок сына ей запомнится на всю жизнь: как и Аристодему. И, несомненно, это маленькое геройство навсегда отложится в памяти у самого Никострата.
Именно такие поступки, кажущиеся незначительными великим мужам и просто взрослым людям, и созидают великих мужей. Зимняя непогода за стеною хижины, сотрясающая колыбель, может запомниться ребенку больше, чем буря, качающая корабль опытного моряка!
Сколько еще таких маленьких бурь будет в его детстве?
***
Милет был морской гаванью, и корабли, направлявшиеся в Ионию, вошли прямо туда. Когда Аристодем и его семья услышали об остановке, они поняли, что на этом все опасности кончились. Пока!
Но сейчас всех усталых путешественников примет дворец правителя.
Аристодем прямо в порту нанял повозку у местных греков. Он даже сказал им, кого везет и кто он сам такой. Услышав, что приехала царевна и сестра самого правителя вместе с мужем, ионийцы сразу поверили этим словам и исполнились почтительности. Несомненно, Филомен успел внушить к себе уважение – и удерживал захваченные позиции!
И он, без сомнений, часто показывался народу: Аристодем понял, что местные ионийцы узнали Поликсену в лицо. Она так напоминала своего брата!
Опять тревога стеснила афинянину грудь.
Для себя и ионийцев Поликсены он нанял лошадей. Предложил поехать на лошади и Никострату: мальчишку уже сажали на коня в Навкратисе, и хотя он не научился ездить верхом, предложение отчима принял с восторгом. Но это только потому, что любил опасности!
Удастся ли воспитать конника из спартанского мальчишки?..
Аристодем знал, что Филомен, хотя и начинал воинскую службу в египетской пехоте, давно стал настоящим конником. Его Фотинос, черный Поликратов конь, был все еще жив, и хозяин очень любил его. Но что нашепчут голоса предков сыну Поликсены?
Аристодем позаботился о том, чтобы одного из воинов отправить вестником к Филомену: и во дворец сатрапа, точнее – в огромный дворцовый сад, их препроводили с почетом.
И едва только тяжелые ворота закрылись за ними, как афинянина ожидало новое потрясение. Филомен скакал им навстречу, во главе отряда греков и персов!
Помня, каким предстал ему друг в прошлый раз, когда Аристодем приезжал на свадьбу, философ был тем более изумлен: сегодня Филомен оделся по-эллински. Черные волосы, достигавшие середины шеи, развевались при скачке; за плечами вился багряный плащ, расшитый золотыми узорами сверху донизу. Простой белый хитон позволял видеть всю великолепную фигуру: хотя на ногах, крепко сжимавших конские бока, были алые персидские сапоги со шнуровкой вместо сандалий.
Аристодем всегда следил за собой, и жене нравилось его тело: но тут афинянин ощутил стыд за себя.
Соскочив с Фотиноса, сатрап Ионии бросился к сестре, которая уже вышла из повозки: точно, кроме нее, тут больше никого не было.
– Неужели это моя Поликсена! – воскликнул он.
Бросившись к сестре, Филомен оторвал ее от земли и, высоко подняв, закружил у всех на глазах, как бывало. Сопровождавшие правителя персы, хотя давно привыкли к манерам греков и к манерам своего господина, приросли к своим коням от изумления.
– Неужели я снова вижу тебя! – воскликнула Поликсена.
Брат мог быть десять раз изменником… но сейчас, обнимая его, она плакала от счастья. У него тоже по щекам бежали слезы радости.
– А кто этот маленький герой? Неужели твой сын? – воскликнул Филомен, наконец заметив Никострата, сидевшего на лошади впереди Аристодема. Самого Аристодема коринфянин словно бы все еще не увидел.
– Это Никострат, и он и вправду маленький герой! Я тебе потом все расскажу! – с гордостью ответила мать.
– Непременно расскажешь, только потом, – сказал Филомен.
Аристодем наконец спешился, и старые товарищи серьезно посмотрели друг другу в глаза. При виде выражения мужа Поликсены восторг ее брата словно бы несколько улегся.
– Я рад тебя видеть, – сказал афинянин.
Филомен немного словно бы замешкался… потом крепко обнял друга.
– И я тебя, Аристодем. Вы все для меня как подарок бога.
Аристодему опять стало очень не по себе, но он не подал виду.
А Поликсена вдруг поняла, в чем разница между Аристодемом и Филоменом: хотя оба были очень умными и незаурядными людьми, ее брат обладал намного большей жизненной силой, чем ее муж-мыслитель. И царевна уже ощутила, как эта сила передается ей.
Сатрап Ионии обнял одной рукой друга, а другой – сестру.
– Идемте домой, – сказал он, лучась счастьем.
* Греческий боевой корабль, предшественник триеры (триремы).
========== Глава 76 ==========
Как и ожидал хозяин, Поликсена была поражена и восхищена его дворцом: и Аристодем тоже, воспоминания успели притупиться. Кроме того, с тех пор, как афинянин был здесь, многое оказалось перестроено, украшено по-новому и переставлено.
А уж для Никострата это был просто праздник – столько закоулков, столько тайников и приключений! Только бы не сверзился ниоткуда, в тревоге думала Поликсена, и не заблудился!
– Кто построил этот дворец? Я тебя так и не спросила! – сказала царевна брату, когда они втроем сели отдохнуть и побеседовать в большом зале с фонтаном.
Поликсена обвела взглядом огромный сводчатый зал и поежилась от стеснения и прохлады.
– Мне почему-то кажется, что его возвел ты, хотя я знаю, что дворец старше! – рассмеялась она, видя улыбку брата. – Этот дворец так подходит тебе!
– Он во многом мое творение, – согласился Филомен. – К нашему дому приложила руку и моя жена. Азиатские дворцы легче перестраивать и расширять, нежели греческие: их планировка и слияние с местностью позволяют это.
Сатрап, сидевший напротив гостей в кресле, поставил подбородок на руку, так что рукав шитого серебряными птицами халата упал до локтя. Он задумчиво прибавил:
– У эллинов почему-то считается, что только мы умеем достигать гармонии в архитектуре. Но разве видела ты когда-нибудь здание, исполненное большей гармонии, чем это? А бактрийские крепости подобны гнездам орлов, свитым в скалах!
– Откуда ты знаешь? Артазостра рассказала? – спросила сестра. При упоминании персиянки она ощутила неожиданную сильную ревность, хотя все еще не видела ни этой госпожи, ни обоих сыновей сатрапа, Дариона и Артаферна.
– Да, Артазостра рассказала мне, – кивнул Филомен, слегка улыбнувшись. – Девочкой она часто путешествовала с семьей отца, Аршака, персы сохранили многие привычки кочевников… родилась моя жена в Сузах, но видела и Вавилон, и Бактрию.
Тут хозяин увидел, что Поликсена не слушает его: сестра беспокойно оглянулась в сторону террасы, откуда уже наползал сумрак, а потом посмотрела в коридор.
– Не бойся за детей, – брат угадал ее мысли. – Фрина еще не проснулась, а твой сын уже набегался и тоже спит. Я приказал стражникам по всему дворцу следить, чтобы мальчик не свалился с высоты и не уронил на себя ничего! – прибавил Филомен.
Господин Ионии улыбнулся.
– Мои воины ответят головой, если Никострат пострадает!
Поликсена бросила быстрый взгляд на мужа: и увидела, как напряженно блестят его голубые глаза.
– Вот как? Но ведь среди твоей стражи есть и персы? – спросила она.
– Уверяю тебя, что персидские охранники ничуть не хуже эллинов: я бы даже сказал, что варвары еще надежнее, – ответил Филомен. – Азиаты никогда не станут своевольничать и исполняют свой долг до конца!
Поликсена глубоко вздохнула и сделала глоток лимонной воды из кубка, стоявшего перед нею на столике. Пошевелила ногами в мягких войлочных туфлях, которые надела после ванны. Они так нежили сбитые ноги.
– Ты так и не сказал мне, кто основал дворец, – напомнила она.
– Мой предшественник. Тиран и трус, который сбежал, услышав, что идут персы, – улыбнувшись при этом воспоминании, ответил Филомен. – В первоначальном виде мой дворец был гораздо проще и в нем было гораздо больше греческого!
Поликсена опять взглянула на мужа, сидевшего рядом на кушетке. Она помнила из писем брата, что Милет, оставшийся без правителя, упорно противился Камбису, не желая отдавать своей свободы: но славный город не получил поддержки ионийских соседей и вынужден был сдаться. А вскоре власть сына Антипатра распространилась на всю Ионию.
Поликсена встала и прошлась по залу, рассматривая его: сколько было видно в свете стенных факелов. Аристодем остался сидеть: он все еще никак не вмешивался в разговор брата и сестры, но выпрямился, прищурив глаза и потирая подбородок. Филомен казался гораздо более расслабленным: он наклонился с кресла, уперев локти в колени и наблюдая за передвижениями сестры, но тоже не вставал с места.
– Как хорошо придумано, сделать фонтан посреди зала, – наконец сказала коринфянка, повернувшись к хозяину. – Как будто сад перенесли под крышу… или твоему саду стало тесно под крышей, и он разбежался по холму! – рассмеялась Поликсена.
– Это не редкость в Азии, – ответил Филомен. – Моя жена пожелала сделать так! А о висячих садах царицы Шамирам ты слышала?
– Это та, которую мы называем Семирамидой? Вавилонская царица, которая приказала страже убить своего мужа и стала править единолично? – спросил Аристодем. Афинянин впервые подал голос.
Филомен посмотрел на друга.
– Так рассказывают, – ответил хозяин дворца после долгого непонятного молчания. – И если и так, это единственный случай за всю историю!
– Этого мы утверждать не можем, – заметил афинянин. – И одному человеку вполне хватит единственного случая!
Темные подведенные глаза сатрапа блеснули. Филомен склонился к гостю, оперевшись рукой о сильное обнаженное колено, показавшееся между полами халата:
– Если это предупреждение, мой друг, я понял тебя. А если намек, намеков мне достаточно!
Аристодем почтительно склонил голову и промолчал.
Поликсена тем временем кончила гулять по залу и вернулась к мужчинам. Она села на низкую скамеечку, в некотором удалении от обоих.
– Здесь у тебя очень хорошо, только пустовато, – сказала коринфянка брату.
Филомен ласково улыбнулся.
– Ты права. Это место отдыха моей жены. Мы договорились с Артазострой, что я ничего не буду менять в этом зале без ее согласия! Может быть, Артазостра согласится, чтобы я поставил статуи по углам. Но у персов и зороастрийцев особое отношение к изображениям людей и богов!
Тут Аристодем, не говоривший ни слова, неожиданно вздрогнул и уставился на Филомена словно бы в каком-то подозрении. Но Поликсена ничего не заметила.
Опять поднявшись и выйдя на середину зала, гостья окунула руку в фонтан и пошевелила пальцами в воде: коринфянка улыбнулась. Филомен смотрел на нее с таким наслаждением, с каким мужчина смотрит на забавы любимого ребенка или любимой женщины. Он знал, что в этот миг сестра готовит возражение ему, и с нетерпением ждал ее ответа.
– Нет, статуи сюда не подойдут, – наконец задумчиво сказала Поликсена. – Статуи лучше устанавливать в коридорах или стенных нишах – там, где тесно… Или в конце молитвенного зала, перед жертвенником!
– Ты подразумеваешь египетские и вавилонские статуи, – кивнул Филомен. – Ты права! Эти восточные статуи должны быть ограничены каноном и пространством! А как насчет статуй, которые изображали бы человека в движении?
– Я таких не видела, – сказала Поликсена.
И вдруг она вспомнила о Ликандре. Брат как будто хотел навести ее на эту мысль, но зачем… так жестоко? Неужели Филомен настолько ревновал?..
Она знала, что в ревности самые справедливые и благородные люди делаются на себя не похожи. И может ли любить тот, кто не ревнует!
Царевна справилась с собой, ощущая на себе взгляды обоих мужчин, которые жгли ее. Оба, казалось, одновременно пытались проникнуть в ее мысли: и это было мучительно и страшно.
– Прошу простить меня… мне нужно к детям, а потом я пойду спать, – сказала Поликсена.
Филомен, расслышав в голосе сестры скрываемую дрожь, мягко улыбнулся.
– Конечно, иди, милая сестра. Это теперь твой дом. Ты найдешь сама дорогу?
Тут Аристодем резко поднялся. Он кусал нижнюю губу, словно что-то обдумал или на что-то внезапно решился.
– Я провожу ее, – сказал светловолосый афинянин.
Филомен рассмеялся.
– Так вы оба заплутаете. Останься, – велел сатрап Ионии. Он лишь немного возвысил голос: но Аристодем замер на месте, а потом сел снова. Как только Филомен вернулся в свою персидскую крепость, у него словно бы вся манера сменилась на азиатскую. Коринфянин и говорил, и, казалось, мыслил теперь совершенно по-другому, чем при встрече с сестрой и ее мужем!
