Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 97 страниц)
– Покажи спину.
Менекрат даже не успел ничего подумать. Закрыв глаза от унижения и сжав зубы, вольноотпущенник повернулся к персам спиной; и услужливый Артембар сам задрал ему на голову плащ и рубашку.
Ожидая решения своей участи, Менекрат готов был умереть: не от страха, а от стыда. Но тут начальник отряда сказал:
– Хватит. Мы видели.
Артембар одернул и расправил одежду господина. А потом забежал вперед и быстро проговорил:
– Это караванщики, и они следуют на юг, к морю! Они возьмут нас с собой и будут охранять!
– Почему?.. – вырвалось у несчастного пленника.
– Во имя света и правды бога, – ответил Артембар.
========== Глава 107 ==========
Проводник Менекрата сбежал и бросил весь свой воз. Когда это случилось, не мог сказать даже Артембар, который был часовым. Может быть, простой торговец испугался могущественных людей и поспешил спасти свой живот, бросив добро?
Это было вполне вероятно и даже неудивительно; но сомнения Менекрата насчет человека, приведенного Артембаром, многократно усилились.
Увидев такое дело и услышав разъяснения, начальник отряда, наткнувшегося на беглецов, долго смеялся. Менекрат с облегчением подумал – значит, эти караванщики и в самом деле нашли его случайно.
А потом предводитель персов вынес решение – если хозяин бросил товар, поделить его между всеми остальными. Предложил взять свою долю и Менекрату.
Иониец, никогда в жизни не бравший чужого, даже в рабстве, смутился и отказался, решительно помотав головой. Но тут вмешалась Шаран, которая стояла в стороне от мужчин.
– Конечно, это будет по справедливости! – сказала азиатка. – Разве проводник не обманул наше доверие, когда сбежал? Значит, он должен возместить нам убытки!
Предводитель персов снова засмеялся, услышав слова Шаран.
– У тебя умная жена, иониец. И грех бросать на дороге столько добра. Бери с этого воза, что тебе пригодится!
Менекрат подумал, что если сбежавший торговец и в самом деле наводчик, задерживаться им нельзя. Только эта мысль заставила скульптора подчиниться словам персов.
Он схватил с воза два тюка, какие поближе; а остальное проворно расхватали воины, привыкшие брать, что понравится, без всяких сомнений. Крашеную шерсть и хлопок персы разложили по телегам, которые охраняли; помимо своих туго набитых сумок. Телега сбежавшего проводника осталась пустой. Менекрат втайне надеялся обнаружить на дне что-нибудь особенно ценное; но не нашел ничего.
Эллин отдал добычу жене, и Шаран, убедившись, что в обоих тюках дешевая шерсть, крашенная в изжелта-бурый цвет, уселась на них, как на подушки.
После этого предводитель приказал трогать; и все подчинились. Менекрат и его семья оказались в середине: скульптор выругал себя, что не успел пристроиться в хвост, но теперь было поздно. Хотя эти люди и так не дали бы ему уйти.
Дальше дорога была однообразной и утомительной. В “городе лилий”* и его окрестностях, в долине полноводных рек Тигр и Хоасп, была не такая сушь, как на южных равнинах Персии; но погода в Сузах менялась столь же резко, и осенний холод мог неожиданно смениться изнурительной жарой. Через час после выступления солнце начало припекать, и молча пересиживавшая зной Шаран закуталась в свои покрывала, как в кокон. Теперь караванщикам уже не было дела, кто из них перс, кто эллин, раб или господин: они все превратились в людей, вынужденных держаться друг друга до конца многотрудного и опасного пути.
Эллин так и не узнал наверняка, кто взял его под свою защиту и по какой причине: вначале он побаивался лишний раз заговаривать с воинами, у которых слова, несомненно, не расходились с ударами. А потом спросить об этом стало и вовсе неловко. Менекрат знал, что дело в клейме, которым его пометил Бхаяшия: но чьи это враги, Атоссы или самого казненного царедворца, – а может, люди и вовсе сторонние, – художник так и не понял.
Обратный путь был во всем похож на путешествие, которое Менекрат проделал вместе с Тураи в свите Дария, – и намного тяжелее. Из-за Шаран и Элефтерая. Дария сопровождало множество женщин с детьми, к нуждам которых применялись все, – а беспокоить своих сильных спутников ради одной женщины с ребенком эллин не мог. Они двигались быстро и всего несколько раз останавливались в больших поселениях, где все получали возможность помыться и поспать в настоящей постели. Быстро пустели мешки и мехи с водой. Шаран держалась стойко, только заметно похудела; Артембар тоже не жаловался. А вот трехмесячный сын художника капризничал и, казалось, готов был заболеть. От морского ветра, который начал обдувать их после сухого воздуха севера, одежда отсыревала, а еда плесневела. Еды и воды не хватало, и у Шаран не хватало молока.
Менекрат ни за что не подверг бы своего ребенка этому путешествию, будь у него выбор. Он понимал, что должен каждый день благодарить судьбу за чудесное избавление: но слов благодарности у ионийца почти не осталось. Только усталость и тоска по родине.
Они с Шаран не только не спали вместе ни разу за всю дорогу, но даже почти не разговаривали. Оба понимали, как это может подействовать на множество мужчин, так давно терпящих лишения. На его жену воины избегали смотреть; но Менекрат не раз замечал взгляды, которые его спутники бросают на Артембара. Даже приказ старшего не всегда может удержать изголодавшихся мужчин. А у воинов соразмерно жестокости растет и похоть!
Однако бывших рабов не тронули до самого конца дороги. Когда у Менекрата вышли собственные съестные припасы, персы начали приглашать его к своему костру, от которого эллин всегда уносил половину скудного завтрака или ужина жене.
Менекрат еще раз убедился, что азиаты могут быть дисциплинированны не менее эллинов, – а власть, которая их дисциплинирует, в отличие от эллинских идей, есть власть всеобъемлющая и почти неоспоримая…
В порту эллину помогли договориться с корабельщиками, которые плыли в Ионию. Как раз снаряжались два таких корабля: должно быть, по договору с Поликсеной, которая, верно, так и не узнала, кто сделал ее царицей.
Менекрату нечем было расплатиться за места на корабле для себя и семьи. Но Масистр, сын Виштаспы, – так звали предводителя караванщиков, выручивших его, – со смехом сказал, что ионийцу будет достаточно отдать начальнику судна в уплату один из своих тюков с шерстью.
– Почему ты помог мне? – спросил Менекрат.
Теперь, перед прощанием, наконец можно было об этом заговорить.
Масистр надолго замолчал, точно сам не знал. А потом пригладил подстриженную черную бородку и раздумчиво ответил:
– Я в своей жизни слишком много грешил. Вот случай сделать доброе дело.
И азиат улыбнулся, заставив собеседника усомниться в своей серьезности, – темную, словно выдубленную, кожу лица прорезали морщинки.
А Менекрат с удивлением подумал: много грешил – что это значит? Так никогда не сказал бы ни один эллин!
Он закутался в плащ, спрятав под ним руки. Скульптора одолело смущение, как всегда, когда он чувствовал превосходство противника, которого не мог объяснить.
– А твои воины, твои товарищи? – спросил иониец. – Их ты как убедил взять меня? Они тоже много грешили?
Осанистый перс усмехнулся и сказал:
– Запомни – у простых воинов нет своей воли и желаний. То, что хорошо старшему, хорошо всем! Так и передай своей царице, когда увидишь ее.
Менекрат с удивлением осмыслил эти слова. Они прозвучали странно, но справедливо.
Он опустил голову.
– Я знаю, что ничем не смогу отблагодарить тебя за помощь, господин. Но, мне думается, ты уже получил свою награду!
Перс кивнул.
– Мы возьмем у тебя обоих коней, и заплатим за них тридцать серебряных сиклей, – неожиданно сказал он. – Нам нужны лошади – тебе деньги!
Художник благодарно поклонился. Менекрат узнал в дороге от своей жены, что три серебряных сикля, установленная законом пеня за малый телесный ущерб, были совсем небольшой платой проводнику и, скорее всего, означали обман. А взяв тридцать монет за пару лошадей, он очень продешевит. Но все равно – Масистр, сын Виштаспы, обошелся с ним очень великодушно.
Куда сам Масистр шлет свои товары и будет ли сопровождать их, Менекрат не узнал. Ионийский художник так и не понял, была ли его судьба цепью случайных столкновений – или кто-то вел его все время, от одной встречи к другой…
Когда они поднялись на корабль и Менекрат увидел, как пенится, расширяясь, серая полоска воды, отделяющая его от страны персов, он все еще не мог поверить в то, что с ним происходит. Недели, проведенные в дороге, уже почти не помнились.
Тут кто-то коснулся его локтя. Рядом встала Шаран: ее покрывало колыхалось поверх шапочки, под которую были убраны косы. Лицо осунулось и утратило свой здоровый цвет: и Менекрат понял, что все правда. Он наконец-то ехал домой.
– Сын уснул, кажется, он теперь здоров. Артембар сидит с ним, – сказала персиянка.
Менекрат улыбнулся и приобнял ее.
– Как мне повезло с этим мальчиком. Только не будет ли он несчастлив вдали от дома?
– Несчастлив? – удивленно повторила Шаран. – Он же с нами!
Менекрату так и вспомнились слова начальника персидского каравана – о простых людях, не имеющих своих желаний.
– В Египте у меня осталось богатство, – неожиданно сказал скульптор. – Талант золотом, зарытый на острове Пилак, где поминальный храм царицы Нитетис. Но я теперь совсем не хочу этого золота.
Он не увидел, как изменилось лицо Шаран при его словах.
– Ты мне ничего не сказал об этом, – произнесла персиянка.
Менекрат бросил на жену острый взгляд. Но сейчас ее лицо выражало только сожаление о несбыточном.
– Все равно тебе уже не получить этого золота, – сказала она.
Эллин вздохнул и кивнул. Можно ли упрекать бывшую невольницу за алчность?
Он долго смотрел на жену; его взгляд смягчился, когда стал взглядом художника.
– А ты не хотела бы сменить одежду? – вдруг спросил он. Менекрат уже представил, как Шаран выглядела бы, задрапированная в белый пеплос.
Шаран оглядела свое обтрепанное одеяние, когда-то бывшее красного цвета.
– Конечно, я хочу новую одежду, – сказала персиянка. – Разве ты можешь позволить жене ходить такой оборванкой?
Менекрат промолчал и подумал, что в Милете женится на ней по обычаю своей страны – и на свадьбу Шаран оденется по-эллински. Даже если это будет единственный раз, когда персиянка согласится облачиться в чужеземный наряд!
– Когда мы будем дома, царица Поликсена радушно примет нас, – сказал Менекрат. – У меня будет много работы, достойной моего искусства, которое еще увеличилось.
Скульптор улыбнулся: ни одна мысль не грела его так, как эта.
– Мы станем жить в довольстве, вот увидишь!
– Да, – сказала Шаран. Ее взгляд стал отсутствующим. – Если твоя царица будет благоразумна.
В море малыш Элефтерай снова захворал; но поправился. А потом и Артембар подхватил лихорадку: Менекрат и Шаран по очереди ухаживали за юным слугой. Все различия между ними перестали иметь значение… до тех пор, пока они вновь не ступят на твердую землю.
Увидев наконец белые стены, сады и рощи Милета, после трех лет разлуки с родиной, Менекрат заплакал. Он плакал и не стыдился этого. Шаран, тоже взволнованная до глубины души, стояла рядом с мужем, держа на руках дитя.
– Дай мне его, – сказал Менекрат, посмотрев на Элефтерая. Видя, что жена медлит, он протянул к сыну руки.
Шаран бережно подала мужу мальчика.
– Смотри, – эллин, подхватив сына подмышки, поднял его. – Это твоя земля!
Элефтерай вдруг заплакал и сильно брыкнулся; художник чуть не разжал руки. Еще миг, и ребенок, кувыркнувшись, полетел бы в воду! Подавив вскрик, отец отпрянул от борта и прижал мальчика к груди, укачивая его.
– Всесильный Зевс, что я творю!..
Шаран несколько мгновений смотрела на Менекрата, вся побелев. Только ввалившиеся глаза стали еще больше и чернее.
Потом ее рот открылся.
– Ты сейчас чуть не утопил его! – крикнула персиянка так, что на нее обернулись все, кто был на палубе.
– Да, – Менекрат тяжело дышал, на глазах опять были слезы. – Боги помутили мой разум!
Шаран, глядевшая на мужа едва ли не с ненавистью, шагнула к нему и выхватила сына из его ослабевших рук.
Азиатка отошла подальше. Менекрат, глядя на жену сквозь пелену, застлавшую глаза, увидел, как к ней подошел Артембар, и госпожа со слугой о чем-то зашептались.
Эллин отвернулся.
Но когда они сошли на берег, все раздоры были забыты: так велико было блаженство спасшихся. Менекрат не знал, куда он пойдет, узнает ли его кто-нибудь в Милете. Но скульптор не думал об этом. Он опустился на колени на мокрый песок, закрыв лицо руками. Этот песок и солнце, запах рыбы и прелых водорослей, ионийская речь, звучащая как песня моря, – в плену он помнил и любил все это любовью человека, навек утратившего родину. И вот он вернулся!..
Очнувшись, Менекрат встал и отряхнул колени. Эллин огляделся по сторонам – уже другим взглядом. Потом посмотрел на жену.
Пора было подумать о том, куда пойти и как доложить о себе властям. Как, в самом деле, примет своего друга царица Поликсена? Та, которую он оставил царевной, сестрой своего брата?..
И тут он услышал возглас:
– Экуеша!.. Неужели это ты?
Менекрат уставился на высокого, великолепного вельможу. Густо подведенные глаза, юбка-схенти и отягощенная драгоценностями обнаженная грудь выдавали в нем египтянина.
– Тураи! – воскликнул художник.
То, что последовало за этим, привело всех свидетелей в настоящее изумление. Египетский царедворец, разряженный и благоухающий как бог, бросился обнимать исхудалого грязного грека, одетого почти в лохмотья. Теперь оба плакали.
– Я думал, что увижу тебя только в царстве Осириса! – воскликнул Тураи.
Скульптор молча смотрел на него счастливыми глазами. Столь сильная радость могла убить.
– Зачем ты здесь? И кто ты здесь? – спросил Менекрат, когда смог говорить.
– Я принимаю товар по поручению ее величества… то есть царицы Поликсены. Я теперь ее советник, помимо прочего, ведающий торговлей с Персией, – объяснил бывший жрец.
Он улыбнулся.
– Я сказал моей госпоже, кого ей следует благодарить за дарованную ей власть. Будь уверен, мастер экуеша: Поликсена тебя не забыла и встретит как дорогого друга.
Менекрат кивнул, улыбаясь. Он не находил слов, которые могли бы выразить всю меру его счастья.
– Это моя жена и сын, – спохватившись, представил он царскому советнику свою семью.
Шаран низко поклонилась. Тураи учтиво наклонил голову в ответ.
– Я очень рад, что мой друг наконец обрел семью. Я всегда желал ему этого, – сказал египтянин.
Он помедлил, обведя спасенных взглядом черных, все примечающих глаз.
– А теперь вы поедете со мной во дворец, где будете гостями царицы.
* Такое название закрепилось за Сузами в древности.
========== Глава 108 ==========
Тураи распорядился, чтобы за Шаран и сыном художника прислали носилки. Положение скульптора и прежде было довольно щекотливым – и стало еще более сомнительным, когда он привез из Азии безродную жену.
Ремесленник, даже столь благородного занятия, не мог считаться приближенным царицы наравне со знатью, особенно среди стольких родовитых персов. Но было совершенно ясно, что жена Менекрата, кто бы она ни была и как бы ни была одета, не может идти пешком или въезжать в дворцовый сад в телеге.
– Ее величество умеет держать себя со всеми. Я и не думал, что эллинка обучится тонкостям дворцового обхождения, – сказал Тураи, когда они с Менекратом ехали верхом во дворец, впереди носилок Шаран.
– Ты величаешь ее титулом египетской царицы, – заметил художник, искоса взглянув на старого друга. Изменился ли египтянин на службе у Поликсены – или всегда был таким? Кажется, всегда!
– Я зову ее так, потому что она достойна этого титула. И единственная из женщин была достойна любви ее величества Нитетис, – ответил Тураи.
Потом египтянин вдруг помрачнел, точно кровавая тень прошлого затмила солнце.
– Моя царица приезжала в Ионию к своей наперснице и была убита здесь, в дворцовом саду. На другой же день после приезда. Поликсена была в огромном горе.
– Как! – воскликнул потрясенный Менекрат.
– Как – никто не видел. Бесконечно жаль, – жестко ответил побледневший египтянин. – Но у таких убийств почти никогда не находится свидетелей!
Он взглянул на художника.
– Ты не знал?
Менекрат мотнул головой.
Он отвернулся от Тураи, понимая, какие подозрения владеют сейчас его другом. Та же мысль не давала покоя и самому ионийцу. Если Нитетис убил ревнивый муж… он, Менекрат, всегда будет в глазах египтянина виновен гораздо более его царицы.
Но сейчас не время, чтобы считаться старыми обидами и искать виновных в давних смертях. Менекрат снова взглянул на Тураи и прочел в его глазах понимание. Тураи не простит своему другу экуеша то, что он сделал, но и не будет это припоминать.
Они молча доехали до дворца. Менекрат разглядывал клумбы, цветы на которых уже убила осень, ажурные беседки, посыпанные мелким белым песком дорожки, разветвлявшиеся в бесчисленных направлениях, и думал – где же именно погибла Нитетис, и как она погибла. Эта мысль угнездилась у него под сердцем, как гадюка в холодке под камнем.
– Я виновен… быть может, виновен, – прошептал он. – Но кто мог знать?
Скульптор заставил себя отбросить воспоминания. Менекрат оглянулся на носилки Шаран, и ему опять стало тепло.
Как же он счастлив, в сравнении со многими.
Когда иониец спешился и подошел к носилкам жены, он вновь улыбался. Помог Шаран с сыном на руках выйти наружу. Заглянув в огромные встревоженные глаза своей азиатки, поцеловал ее горячую щеку.
Не ожидавшая этого Шаран улыбнулась ему с растерянной нежностью. Менекрат пропустил ее вперед, все еще ощущая это блаженство обладания и единения. Вот его настоящая земная любовь!
Во дворце их сразу же повели мыться и переодеваться. Внизу гостей ждали несколько рабов-ионийцев и персидская служанка – для Шаран. Менекрат испытал ревность, увидев, какая радость просияла на лицах обеих женщин при встрече.
Один из слуг что-то сказал Тураи.
– Царица уже знает, что ты здесь. Она желает поужинать с тобой, когда ты приведешь себя в порядок, – предупредил египтянин Менекрата.
Художник кивнул.
– Я очень признателен нашей госпоже.
Менекрату пришлось вверить себя рукам царских слуг, должно быть, давно не соприкасавшихся с такой грязью. Он позволил рабам себя раздеть и услышал, как они усмехнулись при виде его спины.
Стыд окатил его горячей волной; а потом стало страшно. Скольким людям эти рабы растреплют о клейме Бхаяшии?..
Можно ли доверять рабам?
Его долго отскребали скребком с оливковым маслом, потом отмывали с натроном и какими-то ароматными мылящимися составами, которые были ему незнакомы.
– Кто во дворце готовит эти пасты? – спросил Менекрат, не совладав с любопытством. – “Космет” из Египта?
– Нет. Сама большая персидская госпожа, – ответил один из банщиков. – Госпожа Артазостра! Она искусница по этой части!
Менекрат очень удивился. Он вспомнил о вдове Филомена впервые за долгое время и подумал, какую же власть она имеет здесь. Ведь, кажется, они с Поликсеной очень дружны… почти так же, как Поликсена была с Нитетис?
После купания ему подстригли волосы и бороду, а также ногти, и принесли новый набедренник, новый белый хитон – и гиматий, как свободному и уважаемому человеку.
Некоторое время Менекрат любовался этой одеждой, предоставив банщикам переглядываться и думать что угодно. Потом он знаком велел себя одеть. На ногах у него завязали новые сандалии из мягкой кожи. Что скажет Шаран, когда впервые увидит его таким?..
Но прежде, чем с женой, он встретится с Поликсеной. Или царица пожелает пригласить Шаран к столу? А как же Элефтерай? И сколько человек увидит его за ужином во дворце?
Когда он вышел из купальни и направился туда, где должен был состояться ужин, почувствовал, как проголодался. Потом испытал недоумение.
Менекрату помнилось, что трапезные во дворце на первом этаже: и малая, и большой пиршественный зал. А его вели совсем в другом направлении!
Он очутился в зале с выходом на террасу, с полом в белую и черную клетку, посреди которого был устроен фонтан. Кажется, это место было ему также знакомо…
Но почему здесь никого нет? Где царица и остальные?
– Садись, господин. Сейчас подадут еду, – пригласил его раб, который сопровождал Менекрата. Светловолосый красивый раб, который был слугой Филомена, как вспомнил художник.
Менекрат поднял недоуменные глаза.
– Где… госпожа царица?
– Царица пожелала, чтобы ты сперва насытился, господин, – невозмутимо ответил прислужник. – Она хочет поговорить с тобой, когда тебя не будет отвлекать голод.
Менекрат кивнул.
– Понимаю… и благодарю.
Ему стало отчего-то неуютно под взглядом этого человека.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Эвмей, господин, – ответил светловолосый раб.
Менекрат кивнул и неловким жестом велел ему уйти. Эвмей повернулся и бесшумно скрылся.
Почти сразу другой слуга принес поднос с белыми лепешками, кусками холодной жареной гусятины в лимонном соусе, солеными оливками и листьями шпината. Была и вода в кувшине, подслащенная розовым маслом, но никакого вина.
Менекрат съел все, что было на подносе. Он готов был сыто вздохнуть и отодвинуться от стола… но почувствовал, что еще голоден. Как долго он не ел вволю!
И как там Шаран с сыном? А Артембар?
Он все же отодвинулся от стола и откинулся в кресле, на подушки. Но только попытался задуматься, как услышал, что кто-то идет.
Четкие легкие, но уверенные шаги могли принадлежать только царице. Менекрат встал так быстро, что уронил подушку.
Поликсена появилась в сопровождении другой женщины, столь же блистательно разодетой, как и она сама. На царице был серебристый ионический хитон, схваченный изумрудными застежками на локтях и плечах, и белый гиматий с каймой из круглых золотистых цветов. Менекрат приоткрыл рот, поняв, что эти цветки очень напоминают его клеймо-розетку!
Руки Поликсены украшали золотые браслеты странной формы, резко изогнутые, будто две молнии Зевса. Черные жесткие волосы царицы были заплетены в толстую косу, без всяких украшений, и перекинуты через плечо. Гость увидел седину, блестевшую будто серебряные нити в ее прическе.
Художник посмотрел в густо подведенные темные глаза коринфянки. Поликсена улыбалась, но ее глаза – нет.
– Хайре, дорогой, – сказала царица.
И Менекрат устремился к ней и обнял, раньше, чем понял, что делает. Поликсена крепко прижала к себе художника, и он изумился, как сильны ее руки. И все ее благоухающее тело было твердым как бронза, только груди полные и упругие!
Царица поцеловала гостя в зардевшуюся щеку.
– Я очень тебе рада, – сказала коринфянка. – И Артазостра тоже.
Менекрат отвлекся от царицы, вспомнив о ее спутнице. При живом муже скульптор видел эту персиянку всего один или два раза; но ошибиться не мог.
Теперь ее черные как ночь волосы были прикрыты шелком лишь частично, а у висков покачивались золотые подвески. Так же густо накрашенные, как у Поликсены, глаза пристально следили за гостем. Тот во второй раз едва сдержал изумление, увидев, что и на щеках Артазостры тоже голубые узоры.
Опомнившись, он низко поклонился обеим женщинам.
– Какая честь для меня!
Поликсена сделала гостю знак сесть. Сама села следом, и Артазостра тоже.
– Больше никого не будет, – сказала царица. – Только мы. С Тураи ты свидишься позже.
Она взглянула на свою подругу. Твердо, ласково и значительно; но Менекрату показалось, что во взгляде, которым обменялись эти женщины, промелькнуло какое-то безумие. Что же они пережили вместе, и что их связывает?..
Он скрыл свое смущение, опустив глаза; но затем взгляд его задержался на цветочном узоре, окаймлявшем гиматий царицы. Поликсена тут же заметила.
– Тебе знаком этот орнамент?
Теперь она больше не улыбалась. Менекрат вдруг понял, как себя чувствовали люди, которых приводили на суд этой женщины.
– Да, знаком, царица.
Поликсена едва заметно кивнула; потом хлопнула в ладоши.
– Рассказывай! И пусть нам наконец принесут сладости и вино.
Она снова улыбнулась, всего лишь на мгновение.
– Твоя жена и сын поели, вымылись и сейчас спят, твой слуга тоже. Потом я расспрошу и их.
Менекрат с облегчением улыбнулся и поблагодарил.
Принесли вино, и к нему изюм, сушеные абрикосы и финики; а еще медовые лепешки с миндалем и кунжутом. С наслаждением откусив лепешку и запив вином, Менекрат принялся рассказывать. Начал не с описания Атоссы и ее двора – об этом Поликсене, должно быть, давно в подробностях поведал Тураи. Менекрат перешел сразу к истории своего пленения.
Поликсена слушала очень внимательно, не упуская ни единого слова. А художник неожиданно почувствовал стеснение. Он рассказал, как провел больше полутора лет в плену, гораздо быстрее, чем думал. Что нового могла узнать царица Ионии из его рассказа? Историю каждой статуэтки, каждой пряжки, которые он сделал для великого евнуха?..
Поликсена неожиданно прервала Менекрата, подняв руку.
– Достаточно. Я вижу, что ты бедствовал меньше, чем можно было ожидать.
Менекрат покраснел, спеша досказать главное.
– Бхаяшию казнили, и мы с Шаран и Артембаром смогли бежать. Нам помогли случайные караванщики.
– Случайные?
Это Поликсену заинтересовало гораздо больше, чем другое. И Менекрат был вынужден в подробностях описать своих освободителей. Царица была разочарована, не разгадав в этом никакого заговора.
– Что ж, ты счастливец, Менекрат из Милета. Ты все-таки вернулся домой.
Менекрат впервые обратил пристальное внимание на свою собеседницу и задумался о ней. Да, он просил жену Дария за эту женщину; но его самого натолкнул на подобную мысль Тураи! Он бедствовал, терпел унижения – но куда меньшие, чем многие азиатские пленники. А Поликсена за эти несколько лет лишилась и обожаемого брата, и супруга, потеряв их одновременно! Менекрату не хотелось даже представлять, каково это – одной женщине нести на своих плечах заботы всех ионийцев…
Ему захотелось сказать коринфянке что-нибудь ободряющее, сочувственное. Но он вовремя понял, как неуместно это будет: по прошествии стольких лет соболезновать царственной женщине в столь великом горе.
Если не упоминать еще и о смерти Нитетис. Менекрат очень надеялся, что Поликсена не заподозрила об их короткой любви.
Трапеза окончилась в молчании. Поликсена ела мало, больше для приличия; Артазостра тоже. Хотя обычно персиянка, должно быть, любила поесть. Но сейчас ее гораздо сильнее занимал гость. Менекрату показалось, что дочь сатрапа Аршака его повесть заинтересовала больше, чем Поликсену.
Уж не знала ли ее семья бесславно погибшего евнуха Бхаяшию?.. Ведь Артазостра родом из большого и благородного сузского семейства!
Но, закончив есть, художник был больше не в силах думать. У него закрывались глаза от усталости.
Хозяйка заметила это раньше, чем Менекрат вынужден был нарушить приличия.
– Да ты совсем спишь! Идем-ка, я тебя провожу в постель.
Менекрат услышал отзвук шагов и ощутил теплое благоуханное дуновение; а потом неожиданно крепкая рука ухватила его под локоть. Он понял, что сама царица поднимает его из кресла.
– Прошу твое величество простить меня, – выговорил он.
Поликсена засмеялась: ее смех доносился точно сквозь воду.
– Давай, шагай! Отсюда недалеко!
Пока они шли по коридору, Менекрат стряхнул с себя сон и перестал опираться на руку царицы. Беспокойство за семью взбодрило его.
Поликсена остановилась у двойных дверей, которые вели, несомненно, в господскую спальню. Царица сама открыла дверь и показала внутрь.
– Видишь? Вот на кровати спит твоя жена с ребенком. А ваш мальчик лег рядом на полу. Я оставила им жаровни, сегодня прохладно.
При красноватом неровном свете, который давали угли, Менекрат разглядел черную голову жены на высоко взбитой вышитой подушке. Шаран, должно быть, никогда в жизни так не спала. К ее плечу прильнула пепельная головенка Элефтерая.
Артембар лежал у кровати на тюфяке, укрывшись до подбородка белым шерстяным одеялом. Чтобы лечь к жене, придется переступить через него, подумал Менекрат.
Он облегченно посмотрел на Поликсену.
– Ты так добра, госпожа!
Царица пожала ему локоть.
– Всех, кого я люблю, настигает внезапная смерть. Надеюсь, ты переживешь завтрашний день, – неожиданно сказала она.
Менекрата мороз подрал по коже от этих слов и от выражения ее глаз. Но он молча поклонился.
Войдя в спальню, эллин снял гиматий и разулся, стараясь не шуметь. Гиматий бросил на спинку кресла.
Взбираясь на кровать к жене, он чуть не споткнулся об Артембара; но тот не почувствовал. Шаран что-то жалобно пробормотала, когда муж погладил ее по волосам.
Менекрат устроился рядом с персиянкой и, укрывшись общим покрывалом, поцеловал сына.
– Все будет хорошо, – прошептал он своему малышу.
А потом заснул крепко и безмятежно. Угли в жаровнях тлели еще долго.
========== Глава 109 ==========
Скульптор пережил завтрашний день, и много последующих дней под небом его покоренной Ионии протекло для него мирно и радостно. Менекрат прогостил во дворце недолго, а когда набрался сил после путешествия и почувствовал в себе смелость, попросил у царицы дозволения вернуться в свой покинутый дом при мастерской, который остался нетронутым. Поликсена не препятствовала – и, зная, что художнику с семьей совсем не на что жить, дала ему ссуду на первое время.
Менекрат обязался вернуть долг своими изделиями, и быстро покрыл его. Он был дорогим мастером, и скоро все нелицеприятные слухи, которые поползли о вернувшемся пленнике, сменились возросшим восхищением перед его искусством. Теперь он был не только скульптором, но и ювелиром-камнерезом. Скоро Менекрат принес жене то самое довольство, которого она жаждала.
Нрав Шаран смягчился от этой заботы, и эллин по-настоящему радовался на свою жену. Шаран согласилась обвенчаться с ним по обычаю Ионии, но потребовала, чтобы он объявил всем приглашенным, что по персидскому обычаю уже на ней женат.
– Не желаю, чтобы нашего сына позорили слухи, что он незаконный! – заявила персиянка.
И Менекрат с готовностью согласился на эту ложь. Он прекрасно понимал теперь, чего стоит доброе имя и как легко потерять его.
Шаран надела на свадьбу эллинский белый хитон, показав восхищенным и удивленным гостям округлость своих рук и плеч и полную, статную фигуру; но никогда больше не соглашалась на такую нескромность, вернувшись к своей азиатской одежде. И скульптор был совершенно этим удовлетворен.
Его жене нравилась жизнь затворницы – и он постарался подсластить эту жизнь, не скупясь на приятные мелочи, с афинской или персидской расточительностью. Шаран принимала эту заботу как должное: но Менекрат знал, что жена по-своему любит его больше всех.
Через полтора года после возвращения Шаран родила мужу второго сына, получившего имя Ликомед. Шаран взяла слово с мужа, что если следующей будет дочь, она назовет ее персидским именем. Иониец охотно согласился; но боги не спешили наградить их следующим ребенком.
