Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 86 (всего у книги 97 страниц)
Поликсена ни разу еще не выезжала в носилках с тех пор, как опять стала править в Милете, – только верхом или в колеснице. Но богатые позолоченные носилки, с пурпурным пологом и фаравахаром – крылатым солнечным диском, вырезанным спереди, остались. Они сперва принадлежали княжне Артазостре, а после, видимо, Дарионовой супруге.
Поликсена приказала одеть себя во все лучшее – белое снизу, пурпур и золотая бахрома сверху, и еще украшения из электрума, жемчуга и алого сардоникса. Она знала: теперь этот чужеземный убор вызовет у горожан не ненависть, а благоговение. Толпа чувствует, на что ей следует уповать, и персидская роскошь для ионийцев с некоторых пор означает силу и дальновидность…
На первый этаж она сошла своими ногами, опираясь на палку и изумляя твердостью своей воли встречавшихся по дороге придворных и караульных; однако внизу, напротив стены, расписанной безобразными мифологическими картинами, наместница вынуждена была сделать остановку. Делий был все время рядом, а не то она бы упала, несмотря на посох; Поликсена долго пережидала боль, навалившись на плечо юноши и прикусив губу. Из ее закрытых глаз стекали слезы.
Наконец она отпустила плечо Делия – он дрожал от напряжения, вызванного ее близостью и запахом ее тела.
– С тобой все хорошо, царица? – спросил юноша. Голос его срывался, как в пору созревания; хотя Делию было не меньше восемнадцати лет.
– Не все хорошо, но я потерплю, – сказала Поликсена, улыбнувшись. Неприкрытая мольба читалась в серо-голубых глазах молодого вольноотпущенника. Ах, милый, нам бы дожить до завтра, подумала она.
Оказавшись снаружи, Поликсена с облегчением села в носилки и задернула полог. Это ненадолго. Когда они окажутся за пределами сада, она должна будет явить себя людям…
Носилки плавно поднялись в воздух – черные рабы-нубийцы не растеряли своей выучки, но Поликсена опять подавила стон, когда ее тряхнуло. Торопливо она достала из складок одежд серебряное зеркальце и посмотрелась: хорошо, что краска не потекла. А вот швы могли разойтись.
Подобрав юбку, Поликсена увидела, что повязка еще не испачкалась; но рана болела сильнее и ощущалась горячей… Потом накатила дурнота, и какое-то время она сидела, борясь со слабостью, схватившись за резной столбик.
Наконец, стиснув зубы, царица выпрямилась и отдернула полог. И вовремя: они как раз приближались к воротам. Поликсена увидела, что ворота не заперты.
“Конечно, эта подлая тварь могла сбежать: наверняка она могла сделать и подкоп. Хотя, разумеется, не сама Клео, а стрелок, который у нее в сообщниках, – у лучников очень сильные руки”.
Покинув территорию дворца, они повернули налево, в сторону гавани. Там располагался персидский квартал – рядом с главным северным рынком.
На улицах было довольно спокойно, хотя ощущалась непривычная военная деловитость и людей было больше обычного. Царские носилки скоро узнали, и народ сильно взволновался.
– Царица жива! Она ранена, – раздавалось со всех сторон. Но враждебности в голосах милетцев больше не было, во взглядах тоже – они выражали мольбу, почти ту же мольбу и надежду, что и глаза Делия. Кто-то попытался притронуться к носилкам, несмотря на сердитые окрики стражи; а одна женщина бросила Поликсене букетик белых и розовых левкоев. Царица прижала нежно благоухающие цветы к сердцу и улыбнулась дарительнице, которая заплакала от счастья. С персидским владыкой такие вольности были бы невообразимы…
Но вот, наконец, они въехали в персидский квартал; черные рабы двинулись по самой широкой улице, по которой могли проследовать носилки под охраной. Совсем скоро они остановились.
Дом, в котором жили благородные братья, – принадлежавший раньше их отцу Масистру, – снаружи очень походил на дом Тизаспа в Коринфе: толстостенный, глинобитный и с маленькими окнами, полностью закрытый от мира. Но он был гораздо больше – и, как многие дома в Азии, главную красоту таил внутри, чтобы явить избранным. Поликсену неприятно удивило, что хозяин не вышел к ним сразу. Или просто такие стены глушат звуки, а окна не позволяют ничего видеть?..
Поликсена послала Делия доложить о себе. Надо было отдать Манушу должное – перс появился на пороге очень быстро. Но судя по небрежности его наряда и удовлетворенному выражению лица, которое он не успел стереть, стало ясно, как именно главнокомандующий только что проводил время, отдыхая от воинских трудов…
Мануш поклонился, сделав шаг к носилкам.
– Царица?..
В черных глазах перса появилась тревога. Он протянул руку, словно готовясь поддержать Поликсену.
– Зачем тебе понадобилось навестить меня в моем доме?
Поликсена сдержала гнев. Это было не так трудно: когда она встала, от боли у нее потемнело в глазах, и все прочее на несколько мгновений показалось неважным.
– Да ты совсем больна!
Мануш мгновенно очутился с ней рядом, а с другой стороны ее поддержал Делий. Мужчины крепко взяли ее под локти и почти внесли в дом, не давая ступать на поврежденную ногу. А в доме Мануш, забыв обо всех условностях, подхватил гостью на руки, как давеча Делий, и отнес в комнату, усадив на мягкую кушетку.
– Нужно осмотреть твою рану, – сказал перс. Но Поликсена сердито остановила его.
– Это подождет. У меня к тебе разговор, не терпящий отлагательства.
Мануш заколебался; потом кивнул.
– Я понимаю, царица. Не желаешь ли чего-нибудь выпить?
– Воды с розовым маслом, если у тебя найдется, – сказала эллинка. Когда хозяин отлучился, чтобы отдать приказ, она несколько мгновений собиралась с мыслями, блуждая взглядом по коврам, украшавшим стены комнаты. Поликсене послышался женский смех, донесшийся из коридора, и ей сразу же представилось, что за нею наблюдают невидимые наложницы; она сжала кулаками виски, заставляя себя забыть о постороннем. Все будет зависеть от того, что она скажет персу в следующие несколько мгновений. Судьба государства – и не одного, а многих!..
Слуга, по-видимому, евнух, принес им угощение; вернувшийся Мануш сам наполнил чашу царицы и подал ей. Поликсена выпила ароматной воды и поблагодарила.
Потом сразу взяла быка за рога.
– Мануш, я желаю узнать твое мнение как полководца. Когда греки перейдут в наступление? Повторят ли они нападение на море?
– О нет, едва ли, – сказал перс. Поликсена ощутила вспышку его ярости при воспоминании о постыдном разгроме. – Возможно, греки не отказались бы повторить свой успех, но мы больше не дадим им морского боя!
– Так мы можем лишиться всего флота, – согласилась царица. – А как насчет сражения на суше, под стенами?
Она посмотрела военачальнику в глаза: у азиатов это считалось большой дерзостью.
На сей раз Мануш не стал спешить с ответом. Помедлив, он произнес:
– У тебя появились какие-то собственные предложения?
– Это будет зависеть от того, как поведут себя греки. А я уверена, что они уже завтра пожелают сойтись с вами в поле, перед южными воротами, – сухо ответила царица. – Полагаю, что впереди поставят спартанцев – их гоплиты будут пробиваться сквозь ваш строй клином, полагаясь на мощь своих щитов.
Мануш выпрямился, не отрывая от нее глаз. Он поощрительно кивнул.
– А дальше, царица?..
– Остальное зависит от тебя, – сказала Поликсена. – Выставь свою конницу и пехоту, а позади – лучников, для прикрытия. Вы должны показать лучшее, на что способны.
Долгое время собеседники молчали, глядя друг на друга. “Тебе тоже выгодно, чтобы несколько тысяч твоих воинов полегло под стенами, – прочел Мануш в глазах царицы. – Тебе нужно удержаться здесь и не допустить голодных бунтов – и повальных болезней, которые начинаются во всяком плохо устроенном огромном лагере. А мне выгодно, чтобы вы как следует потрепали моих соплеменников и заставили их отступить!”
Наконец Мануш спросил:
– Впереди спартанского войска пойдет твой старший сын, не правда ли?
Поликсена медленно наклонила голову.
– Да. Он очень давно мечтает сразиться с персами, вот так – со всем искусством воинов Лакедемона. А для спартанцев, как ты знаешь сам, нет смерти почетней и желанней, чем пасть в строю… Но я надеюсь, что Никострат останется жив.
В глазах Мануша промелькнули изумление, одобрение, предвкушение – все сразу. Воевода засмеялся, а потом стал очень серьезен.
– Ты хороший царь, – сказал он.
Поликсене сперва показалось, что перс обмолвился. Но нет, Мануш подразумевал именно это: он назвал ее “царь”, а не “царица”. И она понимала, что означает такая похвала в устах азиата.
Поликсена холодно улыбнулась.
– Теперь я должна идти. А вы уж не подведите меня.
Когда она с помощью двоих мужчин дошла до носилок и села, то обнаружила, что на повязке выступила кровь. Обратно до дворца наместница ехала, опустив полог.
========== Глава 192 ==========
Мануш хорошо понял намеки Поликсены – и даже, возможно, простер мысль еще далее своей повелительницы. Разумеется, он быстро узнал, каков из себя Никострат, а также – с кем сын царицы водится и кому подчиняется. Шпионам персидского военачальника, вдобавок, удалось подслушать планы спартанцев, поскольку таиться Равные не привыкли.
Поликсена не ошиблась, и прозорливость коринфянки восхитила Мануша во время их разговора: греки собирались вести наступление именно так, поставив спартанцев впереди – превратив их в острие своего копья. Со своими щитами спартиаты управлялись очень умело, и закрываться от стрел, идя в атаку, натренировались в фиванском лагере. Эвримах даже специально приглашал для этого лучников.
На закате того дня, когда состоялся столь важный разговор между Поликсеной и ее главнокомандующим, Эвримах отозвал Никострата в сторону для не менее важного разговора. Хотя формально Никострат и считался начальником моры, – значительно главнее своего эномотарха, – никто из двоих никогда не сомневался, кто старший в спартанском войске.
– Ты всегда возглавлял атаку во время учений, – сказал спартиат, глядя Никострату в лицо. – Но, как ты сам убедился, настоящая война – это совсем другое.
– Я хорошо это знаю, господин, – Никострат не выдержал и непочтительно рассмеялся. – А теперь ты хочешь сказать мне, что возглавлять моих воинов я больше не гожусь? Меня отстраняют?..
Эвримах подошел к нему и приобнял за плечи; или, вернее сказать, возложил на плечи воспитанника свою тяжелую руку, так что у Никострата дрогнули колени.
– Только если ты сам скажешь мне, что более не годен и не желаешь этого. А я думаю, что годен – и желаешь, – сказал спартанец, вглядываясь в лицо сына Поликсены. – Ты ведь уже хорошо умеешь владеть своим страхом, правда?
Никострат кивнул. Завистливые невежды распространяли о воинах Лакедемона слухи, будто страх им неведом вовсе, возможно, по причине какого-то природного изъяна; а на самом деле для преодоления этой человеческой слабости у спартанцев существовала целая наука.
– Главное для тебя – не споткнуться, когда вы побежите, и не уронить щит, – Эвримах сжал плечо Никострата. – Ты знаешь, какая сила у тебя за спиной, и вместе мы будем непобедимы. Ты встанешь в третьем ряду, а я в четвертом, слева, и буду прикрывать тебя!
– В третьем? Так я пойду не первым? – Никострат изумился.
Эномотарх качнул головой.
– Нет… и не только потому, что ты недостаточно опытен. Думаю, персы давно знают о сыне Поликсены, и убить или пленить тебя для них было бы очень заманчиво. Так что не следует привлекать к тебе чрезмерное внимание.
– Понимаю, – отозвался Никострат. Хотя мысль, что ради него спартиаты будут жертвовать собой, отводя глаза врагу, была весьма неприятна… почти унизительна.
Он отступил от Эвримаха и скрестил руки на груди.
– Я сильно беспокоюсь за мать, даже если она жива, – сказал Никострат. Он заговорил об этом, чтобы отвлечься от собственной невыигрышной роли; а потом понял, что говорит правду. Судьба матери и ее домочадцев его по-прежнему тревожила больше всего остального. – Мы часто обсуждали, как будем брать Милет, господин… а о том, как мы поведем себя, если прорвемся внутрь, ни разу не было речи! Ведь это не вражеский город… нельзя просто устроить там резню!..
– Конечно, нельзя, – Эвримах, казалось, удивился, что Никострату пришло такое в голову. – Мы знаем, кто в Милете враг, – и легко отличим его, разве нет?
Сын Поликсены нехорошо рассмеялся.
– Если бы так!
– Я понимаю твой страх, – муж Адметы, посуровев, кивнул. – Я не раз наблюдал, как ведут себя захватчики в покоренных полисах. Но моих воинов я уже предупредил, за мародерство и насилие над мирными жителями установлена немедленная казнь.
Никострата это несколько успокоило. Хотя как раз спартанцы наименее всех устрашились бы такой угрозы; и даже если железная дисциплина их сдержит, грабить, жечь и убивать без разбору наверняка будут другие союзники… Таков закон войны…
– Мы атакуем на рассвете? – спросил царевич.
Эвримах сдвинул брови.
– Как только персы выставят свое войско.
Никострат опустил голову и ковырнул песок сандалией.
– Ты думаешь, только они?
– Почти уверен в этом. А если и не одни персы, то с азиатскими союзниками, – ответил Эвримах. – Судя по тем донесениям, что мы получили весной, согласия между ними и ионийскими греками давно нет, и подставлять врагу спину персы не будут.
– Так значит, с Мелосом мне сражаться не придется, – облегченно пробормотал Никострат.
Он глубоко вздохнул.
– Я готов ко всему. Теперь я хотел бы поговорить с моими воинами.
– Это ты можешь делать не спрашиваясь, – сказал спартиат. Потом сжал губы, шагнув к своему ученику и цепко вглядываясь в его лицо. – Ты хотел предупредить их насчет матери?.. Напомнить, куда бить?
Никострат твердо кивнул.
– Да. Хотя я больше не командую спартанцами… именно я должен об этом сказать.
Эвримах кивнул.
– Иди. Однако советую тебе говорить только с Равными. Они лучше всего поймут тебя и передадут остальным.
Никострат направился по песку, отсвечивавшему на закате кроваво-красным, в сторону спартанского лагеря, от которого они с Эвримахом удалились. Никострат понял, что их разговор воины наблюдали… и был этому рад. Спартанцам следовало напомнить, что один из гомеев и уважаемый военачальник покровительствует сыну царицы. И теперь ему не требовалось привлекать к себе внимание.
– Спартанцы, – громко сказал царевич, окинув взглядом всех и не выделяя среди воинов никого, ни гомеев, ни низших. – Завтра нам предстоит сразиться за этот город!
Он кивнул в сторону Милета, чьи стены и бастионы зловеще окрасила вечерняя заря. Часть спартанцев оглянулась вместе с ним, но особенного воодушевления Никострат не почувствовал: наоборот, гоплиты сделались еще угрюмей.
– Сразиться за город… Да кто он такой, чтобы нам указывать? – прошелестело в задних рядах. Однако передние промолчали, слушая своего временного начальника с таким же вниманием. Никострат узнал среди них Равных и улыбнулся.
– Братья, – сказал он. – Полидор… Трипод… Олимпий… Вас завтра поведу не я, а те, кто более этого достоин. Но я хочу напомнить вам всем, что мы здесь как освободители – а не как убийцы и захватчики! Я снова напоминаю вам, чей я сын, – и требую уважения к той, ради кого мы пришли сюда! Это только мое право!..
Он выкрикнул это так, что эхо несколько раз отразилось от скал.
В задних рядах спартанцев послышался ропот, воины надвинулись на Никострата… но передние могучие бойцы стояли крепко и смотрели на сына Поликсены с пониманием и уважением. Никострат кивнул им: больше он ничего не мог сделать.
Потом царевич вернулся в свою палатку, чтобы остаться наедине со своими мыслями и приготовиться к завтрашнему дню. Эвримах все еще не возвращался.
Когда Никострат собирался укладываться спать, в палатку проскользнул Диомед. Друзья еще некоторое время шептались, делясь своими мыслями и планами своих командиров. Фиванцы должны были идти в атаку сразу следом за спартанцами…
Потом пришел Эвримах и велел Диомеду вернуться на свое место. Спартиат сразу же улегся спать, прислонив щит к специальной треноге: выходя, он брал его с собой. Даже имея оруженосцев, спартиаты почти никогда не расставались со своими гоплонами. И у Эвримаха, и у Никострата было по оруженосцу; но слуги чаще спали снаружи палатки, чем внутри, и сегодня тоже.
Никострат, сидя на жесткой войлочной подстилке, некоторое время вглядывался в бронзовую поверхность щита начальника, как будто пытаясь увидеть в нем свою завтрашнюю судьбу. Лампа еще горела на складном столике – ее должны были погасить слуги. Потом, ничего не разглядев в гоплоне Эвримаха, царевич обернулся и посмотрелся в свой щит.
Тусклое отражение было жутковатым и неверным… будто еще при жизни Никострат превратился в собственную тень, в искаженный образ себя самого. Он передернул плечами и лег.
Его слегка познабливало при мысли о завтрашнем бое. Никострат не боялся – но чувство огромной важности этого события наполняло его. Он закрыл глаза и стал думать о матери и Мелосе: мысленно Никострат пожелал им удачи и бодрости. Потом к царевичу пришла жена, он ощутил благоухание магнолии, которое струили ее легкие розовые одежды и длинные ярко-каштановые волосы…
Эльпида поцеловала его.
– Спи, милый, а я помолюсь за тебя. Я принесу жертву богу за всех ваших воинов.
Никострат вспомнил, что и в самом деле – сегодня они не совершали жертвоприношений Аполлону, как обычно. Он поежился. Чья-то забывчивость, или просто у них уже кончились припасы?..
Потом усталость взяла свое, и Никострат крепко уснул.
Пробудился он так резко, будто услышал голос в своей голове, звавший его по имени. Никострат был бодр и полон сил. Он сел на своей подстилке; Эвримах сидел напротив него, по-видимому, тоже только что проснувшись. Спартиат улыбнулся и кивнул царевичу.
– У нас есть время позавтракать.
Никострат встал; он провел рукой по волосам, которые вчера забыл распустить, а потом снова присел, достав из-под сложенной стопкой одежды можжевеловый гребень. Ему хотелось сегодня выглядеть получше.
– Персов еще не видно?
– Нет. Должно быть, они сейчас тоже поднимаются и чистят перышки. Это дело небыстрое, – ответил Эвримах. – Но ждать себя они не заставят.
Они оба привели себя в порядок; Никострат тщательно стянул волосы кожаным шнурком на затылке. Каждый раз, делая это, он напоминал себе Ликандра. Потом спартанцы поели, и оруженосцы помогли им надеть доспехи.
Никострат подхватил свой огромный щит; по его спине пробежали мурашки, когда он окинул взглядом палатку. Весьма возможно, он больше не вернется сюда…
Спартанец взял подмышку шлем с черным конским гребнем и пошел к выходу, не оборачиваясь. Никострат ступил навстречу занимавшемуся новому дню.
Весь лагерь уже пробудился, наполнившись гудением голосов и лязгом оружия. Хотя все делалось вроде бы как обычно, у Никострата сильно забилось сердце: он ощутил возбуждение товарищей. Молодой воин вдохнул запах дыма – последняя жертва Аполлону перед боем…
“Аполлон хранит также и милетцев”, – подумал Никострат.
Но ему уже недосуг было размышлять. Эвримах, который стоял впереди, обернувшись, манил его рукой.
– Персы! Персы идут!
Никострат быстро надел шлем, последовав примеру остальных; и только тогда, ощутив себя защищенным, направился на зов. Ему расчистили место рядом с Эвримахом. Когда Никострат узрел персидское войско и учуял его запах, у него пересохло в горле.
Персы умели впечатлить противника. Впереди, на расстоянии около полусотни локтей от греческого лагеря, выстроилась персидская конница. Рослые черные нисейские жеребцы, один другого краше, в сверкающей сбруе, – и такими же красивыми и грозными, как на подбор, были всадники, восседавшие на этих лошадях. Они уже взирали перед собой как победители.
Но конница образовывала лишь заслон, скрывавший основные силы. За спинами всадников широкими рядами построилась азиатская пехота: от ромбических узоров на их одеждах у греков запестрело в глазах, и им начало казаться, что персам нет числа. Однако у Эвримаха глаз был зорче, чем у других.
– За их спинами лучники, которые первыми выстрелят по нас, – крикнул эномотарх, обернувшись. – Не так широк этот заслон, товарищи! Смотри веселей!
Потом греческие начальники подали команду строиться. Никострат занял свое место в третьем ряду, Эвримах – сзади слева, за его спиной. У них обоих на шлемах топорщились черные гребни, как отличительный знак, – у рядовых воинов шлемы были гладкие; и у Эвримаха этот плюмаж был гораздо длиннее, чем у его воспитанника.
На некоторое время враги замерли в молчании, каждое войско в своем боевом порядке. А потом ряды персов расступились, и вперед выехал один из всадников – самый статный и рослый, богаче всех одетый.
– Греки! Предлагаю вам сложить оружие и уйти, пока не поздно! – крикнул он по-гречески.
Эвримах громко засмеялся в тишине.
– Если струсили, так и скажите! Сдавайтесь сами, пока не поздно! – крикнул в ответ светловолосый спартиат.
Перс зыркнул на непримиримых врагов черными глазами, поджал губы – а потом повернул коня и ускакал: ряды воинов сомкнулись за ним.
– Это, должно быть, Мануш, главнокомандующий, – сказал Эвримах Никострату. – У них самые большие начальники всегда прячутся за спинами солдат.
Никострат кивнул.
– Ясно, – коротко ответил он. Хотя при мысли о том, что его мать была любовницей брата этого перса, у Никострата кровь забурлила в жилах. Где же сам царицын любовник?.. Небось сбежал, ничтожество!
А Мануш тем временем, пока спартанцы совещались, остановился и тихо сказал своим солдатам, которым было поручено особое задание:
– Сын царицы – в третьем ряду от начала, в шлеме с коротким черным гребнем. Тот самый, который вчера орал на весь лагерь. Взять его живым, повторяю, – или те из вас, кто не погибнет сегодня, позавидуют мертвым!..
После этого Мануш занял место позади. Он знал, что конницу, которая пойдет первой, сильно проредят спартанские копья: спартанцы будут колоть лошадей и седоков под брюхо. Это лучший способ сражаться пешими против конных. А Манушу, как и Никострату, никак нельзя было погибнуть сегодня.
Перс обернулся и, подняв руку, сделал знак лучникам приготовиться. Две сотни воинов одновременно, отработанным движением, припали на колено и наложили стрелы на тетиву.
Мануш сделал отмашку, и на спартанское войско обрушилась туча стрел.
Гоплиты мгновенно пригнулись и прикрылись щитами; Никострат слышал, как стрелы часто-часто стучат о бронзу справа и слева. Кто-то крикнул, потом еще раз: попали…
Потом смертоносный град прекратился. Спартанцы распрямились и опустили щиты, ошеломленные.
– Вперед!.. – крикнул Эвримах за спиной у царевича.
И, не давая опомниться ни врагу, ни себе, спартиаты бросились в атаку.
========== Глава 193 ==========
Оказавшись в пылу сражения, Никострат сразу же перестал понимать, что делается вокруг него, – понимать умом: но мощное тело действовало в согласии с сердцем, и оружие разило без промаха. Он отбрасывал персов своим гоплоном, слыша, как ломаются их хрупкие щиты из прутьев, как ломаются кости под напором лакедемонян; поднял на копье одного всадника, и нарядный как павлин перс с воплем сверзился на копья других спартанцев. Вырвав окровавленное оружие из тела врага, Никострат поддел под брюхо лошадь второго азиата. Шалея от боли, животное поднялось на дыбы с отчаянным ржанием, и копье вырвалось из скользкой от пота ладони спартанца. Уворачиваясь от копыт, Никострат упал и перекатился по земле, на несколько мгновений выпустив щит; он почти сразу подхватил гоплон и хотел уже вскочить, выдергивая из ножен меч, но вдруг получил сильный тупой удар сзади по темени. Голова под шлемом загудела как гонг. Ощущая, как сознание гаснет, Никострат успел с размаху ударить гоплоном налево – почувствовав сопротивление живой плоти и услышав крики, он понял, что смел сразу нескольких врагов под ноги своим… Потом наступила темнота.
Эвримах, тоже оставивший копье и схватившийся за меч, рубился с неистовой яростью: Равные без большого труда прорвали заслон из всадников, и Эвримах чувствовал, что враг подается. К нему и нескольким другим героям Лакедемона, сеявшим смерть, уже не осмеливались подступиться: спартиат снес одному из персов пол-черепа ударом гоплона, потом проткнул мечом другого, пропоров кольчугу как гнилую ветошь и выпустив врагу кишки: упав на колени, смертельно раненный азиат тщетно пытался руками удержать свои внутренности. При этом краем глаза, краем сознания эномотарх примечал черный гребень на шлеме Никострата, который сражался впереди; и, прорубая путь к воротам, Эвримах не отставал от царевича, которого обязан был сберечь. Строй спартанцев рассыпался – теперь они бились поодиночке, но захваченное ими пространство все ширилось. А потом Эвримах, отразив натиск двоих врагов сразу, упустил из виду Никострата… и больше его не увидел в кровавой мешанине.
Увлекшись, спартанцы не заметили, что персидские конники заходят с тыла. Там, где сражался Никострат, заслон подался легко – слишком легко для таких опытных воинов, какими были эти всадники; и когда Равные утратили единство, рассредоточившись по равнине, трое из порученцев Мануша высмотрели среди сражающихся сына Поликсены. Один, конный, отвлек на себя бывших рядом греков, а двое других персов подобрались к Никострату сзади, и один из них оглушил его, ударив плашмя мечом по голове.
Упавший без чувств спартанец был тяжел, и чтобы поднять его на коня, потребовалось усилие двоих. Всадник, знатный воин по имени Бастур, подхватил Никострата и, взвалив пленного на лошадь перед собой, ударил животное плеткой. Пехотинцы перед ним прянули в стороны, видя драгоценную добычу, и перс во весь дух помчался к воротам…
И увидел, что ворота заперты!..
Солдаты по знаку Бастура громко постучали рукоятями мечей, потом крикнули: окованные железом створы даже не дрогнули.
Тому, кто захватит Никострата, по особому сигналу должны были открыть свои люди – персы, поставленные на страже по приказу царицы и предупрежденные Манушем. Но тут Бастур услышал изнутри шум, как будто наводнение грозило прорвать плотину. Он понял, что, вероятно, ионийцы подняли мятеж и караульные убиты.
Боевой откормленный нисейский конь под двойной ношей и двойной тяжестью доспехов, хотя и был силен, долго бы не выдержал; а тут еще Бастур увидел, что пленник зашевелился и застонал. Недолго думая, перс вторично ударил его мечом плашмя; и Никострат снова обмяк. Шлема на Никострате больше не было, и удар пришелся по незащищенной голове.
Персидский конник с испугом подумал, что не рассчитал силы и мог убить пленника; но сейчас было не до этого. Он ощущал, как напирают сзади греки: спартанцы опять сплотились, и воины Мануша с великим трудом сдерживали их.
Перс оглянулся на ужасное побоище у себя за спиной. Конь под ним ржал и приседал от страха, не желая стоять на месте.
– Подкрепление! Давайте сюда подкрепление! – заорал Бастур, осененный спасительной мыслью. – Греки никого не пощадят, дурачье!.. Бейте изменников, кол вам в глотку!..
Увидев, как дрогнули ворота, перс заставил коня попятиться в сторону. И вовремя: створы наконец подались, как прорванная плотина, и оттуда хлынула новая волна солдат. Помимо персов, Бастур успел увидеть вавилонян и египтян, нанятых на службу царицей. Вероятно, они одолели бунтовщиков, – если под стенами вправду началась свалка…
Переждав, пока солдаты пройдут, Бастур хлестнул коня и подскакал к воротам, прежде чем те захлопнулись. – У меня важный пленник! Пропустите! – рявкнул он.
На сей раз ему удалось проскочить. Перс помчался ко дворцу, нещадно погоняя бедного коня; и как ни был он сосредоточен на дороге и на том, чтобы довезти пленника в целости и сохранности, он видел, что город уже охвачен пожаром войны. Некоторые дома пылали – из окон кубических глинобитных построек валил дым: должно быть, ионийцы громили персидские хозяйства.
Стиснув зубы, Бастур прибавил ходу. Вот уже показались шипастые ворота дворцового сада… но тут сбоку из кустов на него с криком набросился какой-то грек с обнаженным мечом. Он бы повалил лошадь, изнемогшую под таким весом, но Бастур успел полоснуть врага акинаком, и иониец, обливаясь кровью, отлетел обратно в кусты.
Вот и конец пути. Дворцовые ворота были заперты… и это значило, что внутри все в порядке. Стража, персы в черных доспехах, была на месте.
Бастур осадил взмыленного коня.
– Отворяйте!.. Везу пленника!
– Слезай, мы посмотрим, кто там у тебя!
Бастур ругнулся. Караульные, очевидно, наблюдали его схватку с греком, и переволновались за сегодняшнее утро; хотя на дворец еще никто не пытался напасть.
– Вы же его все равно не узнаете, бестолочь! Это сын царицы… вас казнят, если не пропустите меня сей же час! – пригрозил благородный воин.
– Нам так и так скоро умирать, – проворчал один из стражников. При виде горящего города у них, похоже, поубавилось почтительности перед начальством. Потом этот стражник постучал в ворота, и Бастуру наконец отперли.
– Проезжай, господин!
Бастур проехал; и, услышав, как ворота, громыхая, закрылись, наконец позволил себе перевести дух. Теперь… у него и у царицы есть время, если только она сумеет им воспользоваться.
Тут Никострат опять застонал и дернулся. Но снова бить его Бастур не решился; и, к тому же, персу было хорошо известно, что раненые и оглушенные нередко шумят и мечутся, не приходя в сознание. Он тронул коня и дальше поехал без большой спешки. Голова Никострата безжизненно болталась, руки свесились почти до земли. Если останется жив, то долго пролежит пластом…
Стражники вдоль главной аллеи провожали Бастура тревожными взглядами, но не осмеливались окликнуть. Но немного не доезжая центральной площадки, Бастура остановил конный отряд: это были ионийцы.
Перс с облегчением узнал среди них Алфея и Нестора, приближенных царицы. Ионийцы, очевидно, были потрясены таким скорым успехом. Хотя должны были знать, что Никострата могли захватить только в бою!
– Это царевич? – спросил Алфей по-персидски, показывая на спартанца копьем. Разглядев бесчувственного пленника получше, иониец беспокойно подался вперед. – Он жив?..
– Жив, – мрачно откликнулся Бастур. – Но поспешите, он плох!
Алфей, не тратя времени, кивнул.
– Ты сделал большое дело, царица отблагодарит тебя! А теперь – позволь, мы переймем у тебя царевича. Ты совсем загнал лошадь.
– Ну уж нет, – откликнулся Бастур с нескрываемым удовольствием. Решили выслужиться перед повелительницей! – Можете переложить его на свежего коня, но я поеду с вами.
Бастур сознавал, что рискует… если Никострат умрет, царица, конечно, отправит незадачливого порученца следом; но уступать честь и награду другим он нипочем не был намерен.
Никострата осторожно переложили на коня Алфея: спартанец опять задвигался, глаза приоткрылись, но тут же закатились под веки опять. “Здоров, однако”, – удивился Бастур. Алфей устроил Никострата перед собой: Бастур с ненавистью и удовлетворением увидел, как алый спартанский плащ заполоскался над землей грязной тряпкой. Щит свой, как и шлем, Никострат потерял еще на поле брани… теперь, как бы ни обернулось дело, назад к лакедемонянам ему дороги нет.
