Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 97 страниц)
– Иди, работай! Скажи, чтобы тебе дали глины, и приступай.
Менекрат поклонился и ушел, ободренный и полный нетерпения. Хотя и страх его перед этой работой увеличился. Какого бога мог он молить о помощи – готовясь изображать Нейт? И не оскорбится ли сама Нейт таким вмешательством чужестранца?
Но потом Менекрат полностью сосредоточился на перенесении на глину облика великой царицы: эта земная богиня казалась более доступной и снисходительной.
Два дня ушло на изготовление глиняного образца. За это время Менекрат ни разу не побеспокоил госпожу – зрительная память и внимание к деталям позволяли ему с легкостью восстановить перед глазами ее облик. Кроме того, малые размеры не требовали большой точности. С самими статуями будет гораздо труднее.
К тому же, линии тела богини не только были наполовину скрадены платьем – Нитетис была сложена как обычная стройная египтянка, каких Менекрат видел много. Ее привлекательность была неуловима… художник уповал, что передаст хотя бы малую долю этого обаяния теми скупыми средствами, которыми он располагал.
Однако, увидев свежевылепленную статуэтку, Нитетис была восхищена. Как тогда, когда он сделал статуэтку Нейт: египтянка сложила руки перед грудью и коротко рассмеялась. В этом смехе прозвучало больше самодовольства, чем похвалы мастеру. “И как люди могут различать, что обозначает смех”, – впервые в жизни неожиданно подумал эллин.
Когда Нитетис подняла глаза, все посторонние мысли тут же покинули милетца. Он вдруг ощутил себя под взглядом царственной женщины пустым и звонким, как опорожненная ойнохойя.
– Превосходно, – сказала Нитетис.
Эллин улыбнулся, но еще не обрадовался.
“Ну а если ей только это и нужно было – и для изготовления статуй с этого образца у царицы найдется собственный скульптор?” – вдруг подумал Менекрат.
– Я очень довольна тобой, – сказала Нитетис снова и прошлась перед ним, сложив руки. – Но ты допустил одну ошибку. Корона Севера выглядит не так.
Царица отдала приказ рабу, который все эти дни обслуживал Менекрата. Тот, поклонившись, пятясь ушел и вскоре вернулся с чашкой воды.
К полнейшему изумлению грека, Нитетис несколько раз сама погрузила руки в воду и размочила еще мягкую глину: а потом несколькими ловкими движениями изменила форму конусообразной короны, венчавшей голову богини. Приплюснув ее сверху, египтянка загладила царский убор с боков.
– Если бы ты оставил корону Нейт как есть, это было бы преступление, – сказала Нитетис, улыбаясь. Она поднесла к лицу перепачканные руки и вдохнула запах глины. – Но надеюсь, ты понял разницу.
Менекрат поклонился: страх отпустил его. И в этот миг, при виде смеющейся царицы с руками, перемазанными в глине, как у горшечника, художнику показалось, что он постиг тайну очарования Нитетис, которого не мог передать даже самый послушный материал.
Нитетис вернула ему статуэтку.
– Готовься, через два дня мы отправимся на Пилак! – приказала великая царица.
***
Даже на царской барке помещение, где можно было укрыться от жары и от чужого внимания, оказалось только одно. Впрочем, скульптору это все равно показалось гораздо удобнее, чем путешествовать морем на битком набитом корабле.
Сидя под навесом среди молчаливых и полных сдержанной неприязни египетских матросов и слуг, Менекрат посматривал в сторону каюты – задрапированного яркими полотнищами деревянного домика, где укрылась Нитетис со своей дочерью.
“Выдержала бы она путешествие морем?” – подумал милетец неожиданно. Он усмехнулся украдкой. Конечно, Нитетис едва ли когда-нибудь придется путешествовать морем; ну а уж если выпадет случай, она не удовольствуется чем-нибудь меньше собственного корабля. А те, которые умеют требовать, и получают желаемое гораздо чаще!
Менекрата никто не стерег, стражники только лениво посматривали в его сторону; однако сам молодой скульптор старался, чтобы его не могли разглядеть с берега. В нем, с его светлыми волосами и кожей, легко признали бы грека: и Менекрат не желал чинить своей покровительнице неприятностей.
Однако, пока была возможность, по пути на юг сам милетец старался разглядеть как можно больше на берегах. Но зрелища были довольно однообразными – бурый камыш, который сухо шелестел на ветру, метелки папируса. Иногда виднелись бедные деревни – египетские мальчишки, всю одежду которых составляли тряпочки между бедер, пасли гусей или с криками плескались в реке. При виде царской барки дети застывали с открытыми ртами, точно это сам солнечный бог плыл мимо.
На ночь, когда негде было остановиться, барка приставала к берегу, и воины стерегли госпожу, окружив ее с земли и расположившись на палубе. Менекрат тоже часто не спал в такие ночи, глядя на Нил, похожий на широкую лунную дорогу, и пытаясь различить очертания знакомых предметов, которые темнота превращала в застывших в ожидании врагов.
Несколько раз они останавливались в городах, но эллин никогда не видел их прежде и не мог оценить перемен, которые города Юга претерпели под властью персов. И если Менекрата что и поразило, так это то, что он не заметил ни перемен, ни персов! Начальники городов, которые оказывали гостеприимство великой царице и ее свите, были сами египтяне и были окружены чистопородными египтянами, с уст которых, казалось, никогда не срывалось ни одно чужеземное слово. Воины, стоявшие на стенах укреплений и храмов, также были египетскими!
“Никакой перс не согласился бы нести службу здесь”, – думал художник, глядя, как эти люди часами стоят на жаре, от которой, казалось, самый мозг готов был вскипеть под волосами и шлемом. Сам он оставался в тени все время, покуда была возможность, и на солнце заматывал голову.
Но эллин вспоминал, как Камбисовы воины, следуя за царем в землю Куш и лишившись пищи и воды, начали поедать друг друга, только бы не отступить, – и понимал, что дело в другом. Это была сознательная политика персов, в которой он по-прежнему ничего не понимал, хотя почти не отходил от царицы.
По пути на священный остров они побывали и в некогда великих Фивах – Уасете, как называли этот город египтяне, и в Танисе, соперничавшем с Фивами, но Менекрат не узнал для себя ничего нового. Даже пожелай он и в самом деле шпионить в пользу греков, он бы не преуспел. Менекрат все еще неважно говорил на языке этой страны: а в тех домах и храмах, где принимали Нитетис, все беседы велись только на языке Та-Кемет.
Эллинский художник, которого сама царица принимала у себя в доме как желанного гостя, никогда еще не чувствовал себя таким ничтожным, как в обществе этих разряженных велеречивых людей.
Однако он не сомневался, что все они замечают чужака, – и гадал: не лучше ли было бы Нитетис оставить его на ладье? Или она брала с собой грека в пику кому-то?..
Он гадал, где может быть Уджагорресент, – самый могущественный человек в Та-Кемет, советник Дария, бывший придворный и теперешний тайный возлюбленный и супруг вдовствующей царицы. Уджагорресент был тем, кто закрыл Черную Землю для греков после смерти Амасиса. Как бы царский казначей посмотрел на то, что Нитетис всюду берет с собой художника из Милета?
А может быть, это ее собственная политика, непонятная Менекрату?.. Эллин терзался догадками, но прояснить все могло только будущее.
Сама царица, если даже и желала поговорить с ним, всю дорогу оставалась в обществе своих служанок, нянча свою маленькую дочь. Жара немало утомляла и ее, и ребенка.
На острове Пилак Менекрат впервые получил возможность провести время с Нитетис без чужих глаз. Госпожа пригласила скульптора в храм, и он все досконально осмотрел, получив от царицы подробные разъяснения. Менекрат был восхищен этим святилищем, напомнившим ему древние микенские сооружения: хотя зодчий был египтянином, никогда не покидавшим своей земли.
Царица остановилась у начальника крепости, и пожелала задержаться на несколько дней, чтобы отдохнуть и завершить все дела.
В первую ночь Менекрат как следует выспался. С ним, говоря по справедливости, и в дороге обращались скорее как с гостем, чем как с малозначащим слугой: в богатых домах он мягко спал, мылся с натроном, его умащали маслом и даже делали массаж. Здесь о скульпторе тоже хорошо позаботились.
Весь следующий день он не видел великой царицы – и, заблаговременно получив от нее разрешение гулять по острову, в одиночестве посетил храм и измерил пропорции, которые ему необходимо было знать для работы. Свои вычисления Менекрат записал, и уже после этого долго бродил по пустым комнатам, любуясь настенной росписью и вдыхая запах еще свежих растительных красок и мела. Кое-что милетец срисовал на память. Когда еще греку будет позволено так свободно ходить по этому дому богини?
Вернувшись домой, Менекрат еще какое-то время поработал в уединении, а перед сном с удовольствием принял ванну.
А на следующую ночь его вдруг вызвали в спальню царицы.
Полный тревоги, Менекрат встал, оделся и поспешил за служанкой, которую звали Астноферт и которая состояла при Нитетис уже много лет.
Войдя в комнату, слабо освещенную ночником, эллин остановился.
Нитетис сидела на постели, одетая в длинное белое ночное платье. Ее волосы были распущены, на лице никакой краски. Ему показалось, что перед ним другая женщина.
– Подойди, – велела великая царица.
Менекрат приблизился. Он услышал, как за спиной со стуком закрылись двери. Ему вдруг стало трудно дышать: художник начал догадываться, чего желает египтянка.
– У тебя были женщины в Ионии? – спросила она, неотрывно глядя на широкоплечего эллина.
– Да, – скульптор потупился. Ему было двадцать семь лет, но он почувствовал, что краснеет, как мальчик. – Давно… это были рабыни, великая царица.
Нитетис изогнула одну тонкую говорящую бровь.
– Но не твои рабыни? Так значит, никто еще не говорил тебе, что ты красив?
Она улыбнулась мягкой материнской улыбкой… а потом поманила его пальцем. Менекрат шагнул к ней, как в безумном, блаженном сне: молясь всем богам, только бы сейчас не проснуться. Ему вдруг стало все равно, что будет завтра.
Нитетис неожиданно встала на ноги и обхватила его рукой за шею; другую руку погрузила в пепельные волосы грека.
– Сейчас нет никого, кроме тебя и меня, – горячо прошептала она ему на ухо. Ее ногти впились в шею художника; и его неожиданно охватило такое желание, какого он не знал в жизни.
Нитетис прихватила зубами мочку его уха; а потом, рассмеявшись грудным смехом, повалила его на постель. У царицы были сильные руки, но эллин, конечно, намного превосходил ее силой. Он мог бы вырваться и убежать! Но Менекрат сознавал, что царица убьет его, если он ее отвергнет. И уже ничто не заставило бы его оторваться от этого тела, гладкого, как вода, и жаркого, как пустыня.
Менекрат уже забыл, как ласкать женщин; но Нитетис почти все сделала сама. Он был ее властелином – и она тоже овладела им, как неукротимая стихия. Эллин не знал, сколько это длилось, он забыл самого себя: он отдал возлюбленной все, что мог.
Потом, когда он лежал в полузабытьи, ощущая голову царицы у себя на груди, а все тело его еще пело от любви, Нитетис сказала:
– Ты никому не проболтаешься об этом.
Молодой скульптор приподнялся на ложе.
– Так ты больше не позовешь меня?..
Обнаженная Нитетис быстро села и посмотрела ему в лицо. Он увидел, как дрогнули гордые губы.
– Не смей ни о чем сожалеть!
Менекрат мотнул головой.
Он поцеловал ее ладонь, а потом соскользнул с постели. Эллин нашарил свою одежду, не смея больше глядеть на царицу.
Скульптор нашел только хитон, но ушел, оставив в опочивальне набедренную повязку. Он чувствовал спиною взгляды стражников. Те все поняли и все слышали – но, разумеется, ничего не скажут!
Он все-таки уснул: и эллину опять приснилась царица, которой он опять дерзновенно обладал.
На другой день Нитетис приветствовала его и держалась с ним как ни в чем не бывало. Менекрат вдруг ощутил себя оскорбленным… но понял, что пал жертвой царской причуды. Сама царица едва ли даже считала случившееся изменой своему мужу. Кто он такой, жалкий ремесленник, рядом с Уджагорресентом?
Однако позже, поразмыслив, чуткий и умный эллин начал понимать, что Нитетис провела с ним ночь, повинуясь не капризу и даже не сладострастию, которое, несомненно, было ей присуще. Она отдалась ему из отчаяния, которое не могла высказать никакими словами – только языком своего тела!
Менекрат знал, что Нитетис постарается вычеркнуть случившееся из памяти; но сам он остался глубоко благодарен своей божественной возлюбленной. Даже если подобное больше никогда не повторится; даже если Нитетис более не удостоит его и взгляда.
Художник твердо вознамерился сохранить эту ночь в тайне. Не из страха за себя – ради Нитетис.
Через несколько дней, когда великая царица завершила свои дела на Пилаке, они покинули остров. Нитетис направилась домой, а Менекрат, которому дали собственную лодку и сопровождение, был послан в каменоломни Сиене* – выбирать камень для статуй.
* Современный Асуан.
========== Глава 86 ==========
В свите Нитетис, кроме нее самой, оказался еще один человек, хорошо говоривший по-гречески: это был вестник, которого она посылала в Ионию, служивший Менекрату проводником. Менекрат заметил его еще в первый день пути на Пилак – но особого дружелюбия ему этот египтянин не выказывал. Однако теперь этот человек был оставлен Менекрату как переводчик и помощник, чему милетец был немало рад.
Менекрат и его проводник с небольшим отрядом воинов спустились по реке – Сиене, город вместе с островом Абу, расположенным прямо посреди города*, был немного севернее Пилака. Но это не делало его приятнее для жизни. Раскаленная и сухая летом, зимой эта земля могла остывать так, что спасала только плотная шерстяная одежда: пустыня плохо держала тепло, как рассказал эллину проводник.
По дороге этот египтянин, которого звали Тураи, неожиданно разговорился со скульптором… должно быть, сыну Та-Кемет было приятно ощутить себя знающим и значительным рядом с чужестранцем, который был знаменит у себя на родине. И Менекрату казалось, что египтянин догадался, какой слабости поддалась великая царица. Хотя это ничуть не умалило его преданности ей.
Между прочим, Тураи рассказал, что в древности, во времена славнейших царей, колоссальные статуи изготовлялись прямо в каменоломнях – перевозить их лишний раз было слишком тяжело. Эллин вдруг ужаснулся, что от него потребуется то же.
– Но ведь меня не заставят жить и работать на этой сковороде! – воскликнул он. – Ведь царица не требует себе колоссов!
Тураи пристально смотрел на художника. Он заправил черные волосы под головную повязку, и губы этого сына пустынь растянулись в улыбке.
– Посмотрим, мастер экуеша, – сказал он.
Впрочем, Менекрат еще прежде договорился с великой царицей, что работать будет на острове, где условия были гораздо благотворнее, – камень перевезут, как только он его выберет. Египтянин просто пугал чужеземца… или предупреждал.
Высадившись на левом берегу Нила, они направились в каменоломню, где добывали песчаник: всего в Сиене было три каменоломни, две из которых прославились месторождениями серого и розового гранита, славы древних фараонов. Эта штольня была меньше и не так известна, в ней добывали прочий камень. Менекрат вдруг порадовался, что увидит меньше человеческих страданий… он знал, каким трудом достается гранит, увековечивший за многие египетские хенти стольких тиранов.
Вскоре они увидели небольшой палаточный городок – и множество глинобитных хижин, окруживших палатки и лепившихся друг к другу: здесь обитали рабы, свободные рабочие, которых было немало среди самих египтян, но чья жизнь мало отличалась от жизни рабов, и надсмотрщики.
– Смотри, экуеша! – Тураи вытянул руку, указывая пальцем. – Вон там!
Они остановились, и сопровождавшие их воины вместе с ними.
Менекрат приложил руку к глазам. Впереди, на некотором удалении от городка, желтая каменистая земля была вся изрыта огромными расселинами и ямами: точно какие-нибудь боги в гневе топтали это место. Вокруг копошились человеческие фигурки. Крошечные люди спускались в ямы и поднимались; некоторые, собравшись кучей, тянули за веревки и перетаскивали предметы, казавшиеся гораздо больше их самих.
– Ты уже бывал здесь? – спросил скульптор своего проводника.
Египтянин только улыбнулся и сделал знак Менекрату продолжать путь.
Сперва они направились к палаткам и хижинам: доложить о себе начальнику работ, устроиться во времянке и отдохнуть. Тураи сказал, что поселится вместе с греком: и, несмотря на его обычное для египтянина высокомерие, такое соседство обрадовало Менекрата. Насколько лучше среди множества враждебных людей, не знающих даже твоего языка, встретить хотя бы одного, кто немного близок! Такое товарищество еще отраднее, чем иметь друга среди друзей у себя дома!
Именно Тураи представил грека начальнику работ – намного более надменному, чем он сам; а Менекрат предъявил письмо Нитетис с ее печатью. Это царское разрешение сильно подействовало на начальника. Вначале удивившись появлению свободного эллина во вверенных ему каменоломнях, египтянин теперь даже исполнился к нему некоторого почтения: он дал Менекрату и его помощнику дозволение поселиться вместе и отвел им для житья одну из лучших палаток. Кажется, перед тем из нее выгнали прежних обитателей. Во всяком случае, зайдя внутрь, художник застал палатку уже обжитой.
И, в любом случае, палатки ставят только перед тем, как заселиться!
– Здесь нам будет хорошо, – сказал Тураи, оглядев домик из сурового белого полотна, не пропускавшего жар. Он застелил волосяной тюфяк чистой льняной простыней: бельем их снабдил начальник. Потом египтянин сел на свою постель, поджал ноги и улыбнулся.
– Ты похож на жреца, – заметил Менекрат. Он наконец снял свой хитон – и хотел выжать, но постеснялся. – Ты всегда так спокоен, будто все идет как должно!
– Я был жрецом в юные годы. Жрецом Хнума здесь, в Сиене, – невозмутимо ответил его проводник на своем нарочно ломаном греческом. – Но мы, дети Та-Кемет, все служим нашим богам по мере сил и помним о своем месте.
Менекрат раздраженно выкрутил хитон и повесил сушиться на колышек. Потом выпил воды из своей фляги; тело уже чесалось, но ополоснуться было нечем. Воду следовало беречь, хотя они не рассчитывали задержаться здесь дольше, чем на несколько дней.
После недолгого отдыха Менекрат решил отправиться в карьер – за камнем. Ему хотелось поскорее покончить с этим делом. Эллин взял свои измерительные веревки и колышки, а также резец; молоток, чтобы проверить песчаник на прочность и ломкость сразу, ему дадут на месте.
– Смотри, может, понадобится долго выбирать! – предостерег его египтянин. – Здесь далеко не всегда попадаются такие куски! А если ты найдешь камень и он треснет, как гранитный обелиск ее величества Хатшепсут…
Менекрат покосился на проводника.
– Камень и потом может треснуть, – проворчал эллин. – Не разговаривай много!
Несколько ям и колодцев-шурфов, в которых мог уместиться только один человек и которые прорубались, чтобы найти новые залежи камня, они миновали не задерживаясь. Около одной глубокой и длинной ямы Тураи неожиданно остановился.
– Здесь может быть то, что нужно! – воскликнул египтянин. Он как-то незаметно опять стал проводником.
Не дожидаясь ответа, Тураи начал быстро и ловко спускаться в яму; остановившись на полпути, махнул рукой греку.
– Иди сюда, экуеша!
Менекрат попробовал ногой сыпучую землю с краю; а потом, выругавшись и наплевав на осторожность, стал спускаться, хватаясь руками и упираясь ногами. Он один раз чуть не сорвался и ободрал себе руку. Но вот наконец оказался подле Тураи.
– Ну, что дальше? – раздраженно спросил эллин.
Он начал понимать, что ему без этого человека никуда.
Тураи улыбнулся.
– Будем спрашивать, что тут нашли!
Менекрат впервые близко увидел рабочих. Эти люди, с сожженными солнцем спинами, грязные и исцарапанные, даже не обернулись, когда к ним спустились чужаки: видно, работа отнимала все силы и отупляла настолько, что убивалось всякое любопытство.
Рабочие – по всей видимости, рабы или пленники, захваченные на войне, – занимались тем, что загоняли клинья в скальную породу и поливали водой, чтобы скала треснула и можно было приступить к вырубке камня. Как, должно быть, им хотелось глотнуть этой воды вместо того, чтобы отдавать жизнь ненавистному царю – или царице! Но здесь же, прямо посреди раскопа, стояли двое надсмотрщиков с бичами из бегемотовой кожи, которые бдительно надзирали за вырубкой. Еще несколько надсмотрщиков, а также воины с луками прохаживались наверху – снаружи, между раскопами.
Трое рабов с другой стороны ямы как раз, похоже, вырубали большую глыбу.
– Спроси их, экуеша! – Тураи кивнул в сторону рабочих.
Скульптор, потрясенный всем, что увидел, и задыхающийся от вони множества скученных немытых тел, только мотнул головой. Тогда египтянин сам направился к каменщикам. Он хлопнул по плечу одного из них – с молотком в руке. На широкой спине этого человека багровел свежий шрам, из-под головной повязки выбивались грязно-рыжие волосы.
Сердце Менекрата часто забилось от волнения. Он пытался расслышать, о чем Тураи говорит с этим рабом, но стук молотков и непрекращающийся камнепад заглушали их голоса.
Вскоре египтянин вернулся к скульптору. Он покачал головой, поймав взгляд своего подопечного.
– Не подойдет? – воскликнул милетец.
– Может, и подошел бы, но весь этот камень предназначен для нового храма Амона в Уасете, – ответил Тураи.
– Нужно спрашивать сперва надсмотрщиков! – сказал эллин. Разговаривать с надсмотрщиками ему казалось гораздо легче, чем с этими вонючими и озлобленными пленниками.
Тураи молча кивнул.
– Пойдем.
Он первым взобрался наверх, как первым спустился; и даже подал греку руку, сильную и твердую.
– А кто был этот раб? – спросил Менекрат, когда выбрался со своим товарищем из рва. Его вдруг не на шутку взволновала судьба неведомого пленника.
Египтянин пожал плечами.
– Какая разница? Похоже, что финикиец. Нам присылают много пленников из Азии.
Менекрат покусал губы и промолчал. Тураи коротко взглянул на своего спутника и отвернулся.
Они еще довольно долго обходили карьер – теперь, когда решили расспрашивать в первую очередь надсмотрщиков, это облегчило скульптору задачу; однако выяснилось, что значительная часть камня была уже распределена. И преимущественно на храмовое строительство.
Потом стемнело, и ходить по каменоломне стало опасно; да и рабы уже сворачивали работу. Менекрат чувствовал себя так, точно сам полдня ломал спину вместе с этими невольниками.
“Царица решила заблаговременно вознаградить меня”, – мелькнула в его голове кощунственная мысль. Но эллин тут же отогнал мысли о Нитетис. Думать о ней в таком месте… нет, это было невозможно.
Вернувшись в палатку, они поели при свете глиняного светильника, а потом легли спать. На душе у Менекрата было скверно.
Но во сне он опять увидел Нитетис – и улыбался, и стонал, поворачиваясь и сгорая на своей постели: так трудно было гнаться за ускользающим и запретным блаженством!
Когда взошло солнце, Менекрат обнаружил, что испачканная простыня прилипла к бедрам. Он скомкал ее, скрывая белые пятна, не зная, как объяснить случившееся египтянину… и тут увидел, что бывший жрец сидит на своей постели, как вчера, поджав ноги, и пристально на него смотрит.
Менекрат отвернулся, краснея. Но ведь этот Тураи тоже мужчина, должен понять!
Египтянин, однако, и не подумал сделать ему никакого замечания.
– Вставай, уже светло, – сказал он.
Менекрат пригладил волосы, которым еще вчера требовался костяной гребень. И вдруг подумал: а не звал ли он Нитетис во сне?..
Как все же хорошо, что его помощником оказался именно этот человек! Будь на месте его другой правоверный египтянин…
Менекрат не решился додумать эту мысль.
Они поели сушеных фруктов, выпили воды – часть ее скульптор все же потратил на умывание. Потом отправились в другую часть каменоломни. Сколько времени потребуется, чтобы обойти ее всю?..
В этот раз Менекрату повезло. Еще до того, как наступило время обеда, он нашел цельную глыбу подходящего размера: скульптор несколько раз сам говорил с работниками, с которыми пришлось объясняться на языке Та-Кемет. Они тоже оказались пленниками-азиатами – но успели выучить достаточно египетских слов, чтобы понимать своих надсмотрщиков.
Менекрат попытал камень молотком, поддел резцом… песчаник казался достаточно прочным и, вместе с тем, податливым. Глыба уже наполовину выдавалась наружу. Если удастся извлечь ее, не повредив…
Еще нужен второй такой же камень!
Они ушли в палатку, поесть и передохнуть. Тураи советовал поспать днем: но Менекрат и сам, как только проглотил свой кусок лепешки, упал и заснул. Он знал, что и рабочие в такое время отдыхают: потому что надсмотрщикам тоже нужны силы.
В этот раз милетец спал без сновидений. Будто снова провалился в ров, где провел все утро.
Во второй половине дня они с Тураи ушли искать еще один подходящий камень. Если не найдется пара первой глыбе, все труды будут напрасны.
Когда Менекрат спустился в новый ров, первый из каменщиков, которого он уже привычно окликнул, ответил эллину на родном языке.
Менекрат с ужасом воззрился на сородича, оказавшегося в подобном положении. Как будто он не предвидел, что рано или поздно такое случится! Греческий пленник тоже смотрел на скульптора с ужасом… и, признав соплеменника, едва ли не с отвращением.
– Как ты попал сюда? – спросил скульптора этот египетский раб.
– А ты? – воскликнул Менекрат в ответ.
Спохватившись, он обернулся к Тураи.
– Скажи начальникам, что я хочу поговорить с этим человеком! Если надо, я заплачу!
Египтянин невозмутимо кивнул.
– Я родом из Кирены, сражался против персов, – сказал черноволосый, чернобородый и темный от солнца пленник, когда скульптор вновь повернулся к нему. Менекрат уже и сам заметил, что выговор у этого грека непохож на ионийский: и ему стало легче.
– Слышал про бунт в Кирене? – спросил каменщик. Менекрат кивнул.
– Когда мы восстали против наместника Аркесилая и убили, его мать Феретима пожаловалась Дарию… и тот приказал выдать царице всех зачинщиков,* – продолжил киренеянин. Он говорил уже почти беззлобно – на злость не хватало сил: как старые воины берегли ярость только для боя. – Царица приказала посадить мятежников на кол, женам их отрезать груди… а тех воинов, кого не убили в сражении и не казнили, сослали сюда. Или на другие работы.
Менекрат молчал, не в силах ничего ответить.
Раб долго разглядывал его, а потом спросил:
– Ну а ты кому здесь служишь?
Иониец отвернулся.
– Царице Нитетис… Я скульптор Менекрат из Милета.
И в голове его вдруг мелькнула тщеславная, низкая надежда, что этот пленный греческий воин слышал о нем. Но киренеянин остался совершенно равнодушным. Он только сказал:
– Я еще не видел здесь наших свободных людей. Но наверное, скоро появится больше.
Менекрат открыл рот… то ли хотел в чем-то повиниться перед этим африканским греком, то ли обещать помочь. Но, конечно, художник промолчал. Что он мог сделать?
Он быстро вернулся к Тураи и поторопил его, чтобы поскорее выбраться из раскопа. Все понимающий египтянин промолчал; и неожиданно эллин ощутил ненависть к своему помощнику. Хотя оснований ненавидеть Тураи у него было не больше, чем себя.
Остаток дня прошел бесплодно – только то радовало, что больше Менекрат не сталкивался с сородичами. Хотя ему теперь все мерещилось, что киренские пленники видят его из своих ям и рассматривают с ненавистью. Хотя это, разумеется, был вздор: рабочие почти не поднимали голов.
Вторую глыбу он отыскал к вечеру третьего дня.
Еще четыре дня потребовалось на вырубку обеих. И только на восьмой день драгоценные камни наконец подняли наверх.
Менекрат старался не смотреть рабочим в лицо. Но его участие и не требовалось: египетские надсмотрщики прекрасно справлялись со всем сами.
На двух больших плотах камни сплавили по реке на остров, где уже давно были открыты мастерские и трудились египетские скульпторы. Менекрат написал письмо царице, что потребовало от него немалого усилия. Эллин сообщил госпоже, что остается в Сиене работать вместе с Тураи, который стал ему незаменимым помощником; и поблагодарил Нитетис за все.
Теперь, когда Менекрат больше не видел, как добывается камень, а долгожданная работа опять встала перед скульптором во весь рост, благодарность и любовь вновь начали возвращаться в его сердце. Разве повинна Нитетис в том, что происходит?.. И кто повинен? Таков закон войны!
Тураи подыскал для своего подопечного в Сиене подмастерьев-египтян – такие статуи невозможно было изваять в одиночку; но руководство, разумеется, принадлежало Менекрату. Он ушел в работу с головой – время от времени посылая царице отчеты.
Через два месяца первая статуя была готова. Менекрат принялся за вторую: изготовление копии было гораздо труднее, и теперь скульптор продвигался намного медленнее.
До Сиене доходило мало новостей извне. И Менекрат почти не прислушивался к ним. Но кое-что он не мог не услышать.
Когда голова и плечи второй Нитетис выступили из камня, милетец узнал, что в Та-Кемет направляется Дарий.
* Остров Элефантина.
* Исторический факт.
========== Глава 87 ==========
Менекрат не знал, бросить ли ему работу, написать ли великой царице о том, что сделано… или уехать из Та-Кемет, пока не поздно?
Но как он сможет сбежать? Это и просто позорно!
Пока художник мучился сомнениями, ему пришел приказ от царицы оставаться на месте и заканчивать работу как можно скорее. Чего боялась Нитетис, ожидая царя царей?..
Милетцу было очень трудно об этом судить: но изменить своему делу и своей покровительнице было недостойно мужчины и эллина. Менекрат вернулся ко второй статуе.
Тураи помогал ему словом и делом, как раньше: хотя Менекрат уже не нуждался в египтянине так, как вначале, он особенно нуждался в дружеской поддержке. Через две египетские недели Та-Кемет потрясла поступь Дария – великий перс ступил на землю Египта.
Почти сразу вслед за этим пришел приказ Тураи вернуться в поместье великой царицы.
Менекрат очень взволновался. Он и сам не ожидал от себя, что так привяжется к варвару.
– Ты надолго уезжаешь? – спросил молодой скульптор.
– Как пожелает ее величество, – ответил бывший жрец и доверенный слуга Нитетис.
Он улыбнулся.
– Не бойся, мастер экуеша. Думаю, я скоро вернусь к тебе.
Менекрат порывисто обнял товарища: тот охотно ответил на объятие, хотя был гораздо сдержаннее и не одобрял пылкости, с какой эллинские мужчины выражали свои чувства друг к другу. Но Тураи лучше кого-либо другого успел узнать, что Менекрат не склонен к греху, считавшемуся у египтян одним из самых мерзких. Бывший жрец уже не скрывал, что ему известно произошедшее между эллином и великой царицей.
