Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 74 (всего у книги 97 страниц)
Сон Дариона был тяжел, точно он ворочался под спудом, давившим его. Дарион разметался на узкой кровати, ощущая темную, неотвратимую угрозу… ужаснее всего было то, что он не мог распознать ее, потому что не видел ее лица. Он сбил простыни и весь покрылся потом, озябнув в теплую весеннюю ночь.
Рывком пробудившись во мраке, Дарион ощутил, что головная боль вернулась. Эти боли мучили сына Филомена с тех самых пор, как он заступил на трон, когда его раздирали сомнения в богах и приближенных… жена лечила этот недуг своими ласками, но она же и явилась его причиной: Шахназ с самого начала пыталась превратить своего мужа в перса, усечь его наполовину, лишив отца и памяти об отце. Когда Шахназ опять забеременела, сомнения одолевали Дариона с новой силой всякий раз, когда он глядел на ее живот.
Дарион убил персиянку вместе с плодом ее чрева, и мучения сразу же прекратились. Он осознал тогда, что должен найти свой собственный путь, без женских нашептываний.
А теперь он опять плыл по волнам боли, окунаясь с головой всякий раз, когда пытался шевельнуться. Дарион громко застонал, возведя слезившиеся глаза кверху и запустив пальцы в густые короткие волосы.
Сатрап уловил краем глаза тень, появившуюся на пороге кельи, и понял, что к нему приставили слугу-соглядатая. Сейчас это его только обрадовало.
– Врача, – взмолился он по-гречески.
Слуга понял, что от него требуется; он кивнул и исчез. Через некоторое время пришел бритоголовый старик египтянин в белой одежде.
– Ты жрец? – спросил его Дарион – снова на языке отца, глядя сквозь слезы боли. Ему было почти уже все равно, только бы этот человек смог ему помочь.
Старик на несколько мгновений замер, как будто не понял; а потом ответил с сильным акцентом по-гречески:
– Я жрец и лекарь.
Жестом он велел Дариону сесть прямо; затем молодой сатрап ощутил, как теплые сухие руки египтянина легли ему на лоб, а большие пальцы нащупали ямки на висках, за бровями. Дарион застонал опять, но жрец принялся легкими движениями массировать ему голову – сначала виски, а потом за ушами. Через некоторое время боль стихла, хотя и не прошла окончательно.
Дарион откинулся на жесткую подушку-валик, глядя на целителя снизу вверх.
– Благодарю, – сказал он.
Жрец-лекарь кивнул, слегка улыбаясь. Дарион осознал, что тот понимает отдельные его слова и жесты – как всякого больного; но эллинского языка египтянин не учил и считает это ниже своего достоинства. Дарион покраснел, ощущая, что его благодарность почти прошла. Впрочем, он никогда не любил испытывать признательность.
Жрец оставил его, и Дарион лег снова: ему достаточно полегчало, чтобы он опять смог размышлять. Сын Филомена решил, что, чем бы ни кончилось дело, он более не вернется под крышу этого храма. Не то чтобы он боялся – но больше не желал подобных встреч и исцелений, дарованных здешними жрецами, которые позволяли себе не признавать власти Персиды и не учить чужих языков. Это место было ему враждебно. Какую бы силу в действительности ни имела саисская богиня.
Он снова уснул; потом проснулся на рассвете, ощущая себя значительно бодрее. Слуга дремал в коридоре, как Дарион и думал. Позвав его, наследник Филомена, объясняясь наполовину жестами, приказал подать себе умыться и поесть. Он размышлял о детях, оставшихся в Мемфисе, в гостинице при храме Птаха, – теперь он был рад, что не взял их с собой…
Потом сатрап позвал Тизаспа, и они в последний раз обсудили положение – по-персидски, на всякий случай.
Во дворец сын Филомена отправился раньше полудня, чтобы не заставлять себя ждать. Его впустили сразу; однако ждать пришлось довольно долго.
Наконец за Дарионом прислали. По пути он, несмотря на волнение, с любопытством примечал роспись и мозаику коридоров, думая, что эта страна все еще богата… или же, во всяком случае, может отдавать большие богатства. А это теперь главное.
Дарион взял с собой нескольких персов, дабы произвести на Ферендата благоприятное впечатление. Он решил на эти часы забыть, что он наполовину эллин.
Он вошел в зал приемов горделивой поступью – и преклонил колени перед азиатом в тиаре, отделанной золотыми пластинками, и с завитой бородой. Помедлив несколько мгновений в такой позе, Дарион поднял глаза. Ферендат взирал на него с огромным любопытством и некоторым опасением.
– Встань, – попросил наместник.
Дарион с изяществом поднялся и улыбнулся. Он знал, что улыбка его производит чарующее впечатление.
Египетский наместник кивнул ему; теперь с приязнью.
– Говори. Верно ли мне передали, что ты сатрап Ионии, незаконно изгнанный со своей земли?
– Именно так, – серьезно подтвердил сын Филомена. – Я – законный наследник моего отца, имеющий собственных сыновей. Власть над Ионией была дарована моему отцу нашим всемилостивейшим государем.
Ферендат задумался.
– Но я слышал, что прежняя царица вернула себе власть также по изволению нашего царя. Будто бы у нее есть указ с государевой печатью.
Дарион покрылся испариной под своей дорогой одеждой. А потом улыбнулся. Он понял, что перед ним за человек, – Ферендата мало заботила справедливость притязаний его тетки; но ему очень не нравилось, что она женщина и эллинка. И он с готовностью обвинит ее в чем угодно лишь на этом основании.
Дарион сказал:
– Эта женщина способна распространить любые слухи, дабы добиться своего. Я уверен, что указ поддельный. Царицу поддерживают некоторые влиятельные персы, ищущие власти и наживы.
“А может, и ее постели, чтобы добиться еще большей власти”, – сказал Дарион одними глазами. Ферендат хмыкнул, плотоядно улыбнувшись. Два наместника все лучше и лучше понимали друг друга.
– Ты хочешь моей помощи, дабы восстановить справедливость? – спросил перс.
– Да, благородный господин, – ответил Дарион.
Ферендат поднялся со своего трона; запахнув одежды, он сошел с возвышения и оказался рядом с ним.
– Но у меня мало воинов, чтобы выделить тебе в помощь.
Дарион рассмеялся своим музыкальным смехом.
– Господин, воинов предостаточно. Дай мне египетских солдат, которые прохлаждаются без дела. Я вижу, что эта страна опять богатеет, а люди ее теряют почтительность. Нужно напомнить египтянам, кто их повелитель, – таким землям нельзя давать усиляться…
Ферендат закивал, придя в восторг.
– Как раз об этом я только что подумал сам!
Дарион незаметно усмехнулся. Но когда наместник опять посмотрел на сына Филомена, вид его выражал полную почтительность.
– Это будет мудрый шаг, своевременный шаг, господин, – он принесет пользу нам обоим как правителям и всей Персии…
Ферендат рассмеялся, показав зубы, попорченные сладостями.
– Ты мне нравишься, мой юный друг! Вот что, – он склонился к Дариону. – Будь моим гостем на несколько дней и приходи ко мне снова, этим вечером. Мы поужинаем вдвоем и как следует обсудим твою просьбу.
Дарион внутренне дрогнул. Он знал, что красив, – и понятия не имел о любовных пристрастиях этого перса… Однако он молча поклонился.
– С превеликим удовольствием, господин.
Идя прочь, Дарион морщился, выше поднимая подбородок и поддергивая воротник шелкового кафтана. Смрадное дыхание Ферендата все еще преследовало его. Однако, очутившись в своей комнате и закрыв за собою дверь, сын Филомена подумал, что даже если египетский наместник начнет его домогаться, он сможет отвергнуть его без всякого ущерба. В любом случае, политический выигрыш для них обоих важнее.
Ани вновь призвал Тураи через два дня после первого разговора.
– Я принимал Дариона здесь, в храме, и я лечил его от головной боли, – начал жрец без предисловий. – По моим наблюдениям, такие боли порою мучают властолюбивых людей, склонных к жестокости. Их дух мстит сам за себя… или же это демоническое влияние.
Тураи нахмурился.
– И что же?..
Ани остался спокоен и суров.
– Мне равно претит причинение зла больному, которому я помог, и гостю, которого я принимал в моем доме. Это глубоко противно Маат. Но теперь я соглашусь с тобою в том, что меньшее зло должно предотвратить большее.
Тураи кивнул, глубоко взволнованный.
– Что я должен сделать?
– Ты? – удивился жрец. – Ничего. Ты сделал уже достаточно… теперь положись на нас и жди.
Ани подумал.
– И как следует присматривай за своим сыном.
========== Глава 165 ==========
Фрина прибыла к мужу и матери с Хиоса уже очень тяжелая – она была слишком углублена в свое состояние, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. Поликсену это порадовало. Выспавшись после путешествия, Фрина пожелала искупаться в бассейне: это детское удовольствие было для нее одним из самых памятных.
– Меня и Хризаора просит, – с улыбкой сказала она царице.
Поликсена не возражала: кроме того, она и сама полюбила купание в выложенном мозаикой бассейне, где с самого возвращения училась плавать под руководством Алфея. Дворец, конечно, был полон персами, но на страже своей наготы царица всегда выставляла ионийцев.
Во время занятий Поликсена надевала легкие полотняные повязки на бедра и грудь; конечно, после намокания они облепляли ее как вторая кожа, но царица знала, что Алфей не имеет пристрастия к женскому полу. Он сделался для нее только хорошим и заботливым учителем: уроки плавания были наслаждением для обоих.
Теперь к царице присоединилась дочь с маленькой внучкой. И в этот первый раз, увидев мать раздетой, Фрина с изумлением сказала:
– Кто бы мог подумать, что у тебя уже есть внуки!
Поликсена искоса взглянула на афинянку.
– Благодарю, моя царевна. Я, как видишь, стараюсь себя не запускать. Еще я езжу верхом – очень укрепляет ноги, особенно бедра и ягодицы.
Она похлопала себя по выпуклому сильному бедру.
– Ты одна ездишь? – удивилась Фрина.
Поликсена слегка пожала плечами.
– Когда как.
Под взглядом дочери она ощутила, что покраснела, и отвернулась. Фрина понимающе хмыкнула: конечно, близость Гобарта к царице была известна всем.
Пришли Алфей с Нестором, и Поликсена была избавлена от неловкости. Нестора она пригласила, чтобы подстраховать детей. Сама Поликсена уже почти не нуждалась в этом.
Спустившись в бассейн, она с наслаждением скользнула грудью на прохладную воду, вытянув руки; открыв глаза, эллинка увидела на дне зеленовато-лазурное изображение лика Посейдона с бородой и волосами-волнами, такое же, как на доспехах Мелоса. Она перевернулась и вытянулась на спине, раскинув руки и ноги.
Потом, взглянув на неуклюже плескавшуюся дочь и повизгивавшую от восторга внучку, Поликсена проплыла от одного конца бассейна до другого: Алфей, который следовал за нею вдоль бортика, издавал ободряющие возгласы. Энергично взмахивая руками и ногами и поворачивая голову из стороны в сторону, Поликсена вплавь вернулась обратно; потом, встав из воды, тряхнула волосами и отжала их.
– Ну, как сегодня? – спросила она своего наставника.
– Все лучше и лучше, – улыбаясь, ответил Алфей. Потом иониец нахмурился, видя, что царица поднимается по ступенькам. – Ты не будешь больше заниматься?
– Сегодня – нет, – сказала Поликсена. Она оглядела зал, украшенный серебряными зеркалами и колоннами красного сандалового дерева с капителями-лотосами; в этом пустом помещении гулко отдавались их голоса. Царица не увидела никого, кроме стражников-греков в дверях, но у нее усилилось ощущение, что на нее смотрят… смотрят на нее одну из всех женщин ее семьи, с жадностью узнавая тайны ее тела.
– Я ухожу. Следи за ними, – велела она Нестору, кивнув на Фрину и внучку.
– Да, госпожа, – сказал тот. Алфей тоже кивнул, продолжая встревоженно смотреть на Поликсену; но госпожа, поправив отяжелевшую от воды набедренную повязку, молча направилась в купальню. Из зала с бассейном в ванную комнату вел короткий коридор. Там уже ждала Меланто, с платьем и косметикой наготове.
Поликсена с помощью прислужницы закончила туалет, осушившись полотенцем, скрутив волосы низким греческим узлом и надев просторный хитон с рукавами, из голубого льна. Царица, конечно, знала, кто преследует ее в коридорах, чей взгляд она постоянно ощущает на себе, даже когда одна. Теперь Гобарт был начальником ее охраны, так же, как ближайшим советником; и с его помощью она уже добилась успехов в эти первые дни.
Перед Поликсеной предстали несколько милетских управителей Дариона, полуазиатов, которые превратились в хапуг и воров, едва только сатрап ослабил за ними надзор. Главного казначея и нескольких его помощников царица казнила, в назидание выставив их головы на кольях перед воротами дворца. Так делалось не только ради устрашения – а прежде всего затем, чтобы народ видел, над кем совершен справедливый суд.
Поликсена приказала также устроить раздачи хлеба и денег из казны. А Мануш во главе большого отряда отправился на север – разбираться со злоупотреблениями, которые позволяли себе сильные люди при Дарионе, и творить суд от имени государыни.
Поликсена знала, что недовольные все равно останутся, и их будет много; но хороший правитель должен подняться над этим и приложить все силы к тому, чтобы единый закон в конечном счете восторжествовал над бесчисленными несправедливостями, чинимыми знатью. Пусть даже этот закон вначале многим покажется деспотичным. И таков он и будет – иначе здешних князьков не усмирить…
Царица встретилась с архонтом – градоправителем Милета, и с другими милетскими начальниками, расспросив их о положении дел в городе и о причинах народного недовольства. Она проводила много времени в своем рабочем кабинете, корпела над архивами и счетными книгами своего племянника, и сама разбирала поступавшие к ней жалобы. Она выбрала себе советников – некоторые из этих людей выделились из окружения царицы сами, своей храбростью и умом, а других Поликсена назначила по совету архонта, из числа видных граждан. Она пока не заглядывала в будущее, но чувствовала все большую уверенность в настоящем.
В редкие свободные часы Поликсена каталась верхом в саду, как и сказала своей дочери. Гобарт сопровождал ее во время этих прогулок, и они беседовали, рассказывая друг другу о себе. Персидский военачальник явил себя умным и незаурядным человеком… а главное, Поликсена все сильнее ощущала, что он неравнодушен к ней как к женщине; и если даже ищет почестей и власти, его увлечение искренне. Это невозможно было сыграть… только не перед ней, которая столько в жизни видела.
Конечно, они оба не забывали и о большом мире. Поликсена задалась вопросом, куда мог бежать Дарион, главный ее противник, – Гобарт предположил, что, подобно отцу, он мог найти убежище в Египте. Они отправили разведчиков в Навкратис, а потом в Саис; но Поликсена сомневалась, что тем удастся многое выяснить. Превратившись в персидскую сатрапию, Египет принимал и пропускал слишком много азиатов; Поликсена предполагала, что жрецы должны быть хорошо осведомлены о делах страны, однако храмы надежно хранили свои тайны.
Поликсена также отправила человека к дому Каптаха, чтобы тот разузнал о ее муже и младшем сыне. Ответа было ждать слишком долго… эллинка, однако, предполагала, что в доме Каптаха все без изменений и Тураи с Исидором живут спокойно.
Она нередко размышляла об этом перед сном, оставшись наедине с собой, – как и о судьбе Никострата и Эльпиды. Кто виноват, что ее детей раскидало по свету?.. Детей маленького мира, какая неизбежность вознесла их на новый Олимп, с вершины которого видно слишком много?
Спустя неделю после приезда Фрины она стояла вечером одна перед зеркалом в спальне, и размышляла о Тураи и своем младшем мальчике. Удержится ли ионийская царица у власти так надолго, чтобы это сказалось на них обоих?..
Поликсена задумчиво проводила гребнем по волосам, глядя на свое смутное отражение. Вдвойне смутное при свете лампады. Человек почти всегда не таков, каким видится себе сам…
Она услышала за спиной скрип дверей и замерла с гребнем в руке. Приближающиеся шаги, смягченные домашними туфлями, царица узнала еще до того, как рядом в зеркале возникла рослая мужская фигура.
– Уходи, – произнесла Поликсена, не поворачиваясь.
Гобарт тихо рассмеялся.
– Госпожа ждала меня, не так ли?
Поликсена резко повернулась к нему, ощутив, как горло перехватывает гнев.
– Кто впустил тебя в мою опочивальню?.. Я прикажу их казнить!..
– Я начальник твоей охраны, и сегодня я встревожился за тебя, – произнес перс: черные глаза его были совсем близко. Поликсена рассмеялась, в растерянности и негодовании. Она знала, что от этого азиата можно было ожидать чего угодно!
– Убирайся, – бросила она и отвернулась. Гобарт отступил на несколько шагов, не спуская с нее глаз… эллинка ощущала, точно воздух между ними обратился в жидкий огонь. А потом перс молча атаковал ее сзади; Поликсена не успела опомниться, как оказалась в полной его власти.
Он схватил ее на руки, как ребенка, и, пронеся несколько шагов, кинул на постель. Поликсена удержалась от крика; но когда Гобарт навалился сверху, зажав ей рот ладонью, замычала в бессильной ярости и рванулась.
– Молчи, – задыхаясь, проговорил он над ее ухом. – Никто не придет… Не унижай себя, царица!
Эти слова насильника заставили ее замереть в изумлении. Неужели перс и вправду заботился о ее достоинстве, вот так ворвавшись в ее спальню?.. Потом она опять попыталась вывернуться, с удвоенной силой; рука сама потянулась под подушку, за кинжалом. Военачальник перехватил руку женщины и, стиснув, прижал к постели.
От него пахло мускусом и страстным желанием.
– Я давно жажду тебя, и ты тоже, я знаю, – прошептал он. – Это должно было случиться!
Он впился губами в ее шею; колол ее своей бородой, ласкал горячим языком. Руки перса скользили по ее телу поверх платья, сжимая ее грудь, бедра. Поликсена застонала, осознав, что вырываться поздно и постыдно; когда Гобарт стащил с себя рубашку, она больно укусила его в плечо, пустила в ход ногти, оцарапав ему спину. Но это только раззадорило его. Он разорвал на ней прочную льняную сорочку и набросился на ее нагое тело.
Поликсена ощутила, что он не только знал многих женщин, как победительный воин, но и страстно любил их. И ей самой уже передалась его страсть, которая вот-вот должна была восторжествовать над телом, над рассудком; смирившись, Поликсена перестала быть покорной жертвой и ответила на ласки азиата с пылом, которому сама изумлялась. Они перекатывались по ложу, изнемогая в сладостной борьбе. Потом Гобарт опять опрокинул ее на спину, и его жесткая рука ворвалась между ее бедер.
Он оказался знающим, умелым любовником; а может, это она так истосковалась по мужчине. Ее готовность привела его в восторг. Когда он наконец овладел ею, Поликсена уткнулась лбом ему в плечо, ощущая не унижение, а облегчение и благодарность…
Потом они оба сразу же уснули, прижавшись друг к другу.
Поликсена пробудилась первой, в темноте, слыша рядом ровное дыхание любовника… полежав немного, она нахмурилась и села, подобрав ноги. Ощупью поискала сорочку; стараясь не потревожить Гобарта, царица облеклась в нее, несмотря на то, что рубашка была разорвана спереди.
Все ее крепкое тело ныло после объятий, сладостно и тревожно. Поликсена быстро оглянулась на двери, вспомнив о возможных свидетелях и страже; двери были закрыты на засов. Коринфянка перевела дыхание.
Поликсена попыталась осторожно выбраться из постели; она медленно спустила ноги на пол, не отводя взгляда от любовника, но тут перс открыл глаза.
– Куда ты идешь?
Поликсена ощутила мгновенный страх. Но потом она выпрямилась и отступила на несколько шагов, стягивая сорочку на груди.
– Тебе пора уходить, военачальник.
– Подожди.
Голос перса прозвучал тихо, почти умоляюще. Поликсена ощутила удивление.
– Сядь со мной, – обнаженный Гобарт, приподнявшись, поманил ее рукою.
Поликсена, все еще хмурясь и негодуя про себя, медленно села обратно на кровать. Гобарт тут же схватил ее за запястье и потянул на себя, так что эллинка, вскрикнув, упала на живот; она хотела вырваться, пылая гневом, но военачальник прижал палец к губам. Он разжал руку.
– Послушай меня, пока мы одни. Я приказал твоей страже уйти.
Поликсена кивнула.
Гобарт, однако же, опять замолчал, как будто не мог подобрать слова. А царица глядела на своего победителя – красивого, знатного мужа на несколько лет моложе ее самой; и ощущала, как ее наполняет горечь. Поликсена приподнялась, опираясь на руки.
– Ты это сделал ради победы надо мной?.. Ради власти?
Гобарт молча покачал головой.
– Послушай, – повторил он пылко. – Ты знаешь… и я никогда не скрывал, что в Парсе меня ждут женщины моего гарема и мои дети.
Поликсена кивнула, слабо усмехнувшись.
– Но когда я встретил тебя… Ты знаешь, что мы, арии, всю нашу жизнь служим Истине! Но Истину я узрел только сейчас. Тогда, когда ты взглянула на меня, стоя на носу корабля… в твоих глазах я увидел бога.
Гобарт смотрел на нее взглядом, который был выразительнее тысячи слов. Он, который так уверенно взял ее ночью, теперь только протянул к царице руки, как будто не смея более приблизиться.
– И с тех пор я захотел владеть тобой, чтобы любить и защищать тебя. Позволь же мне это.
Поликсена, в смятении чувств, скрестила руки на груди.
– А что скажут люди?
– Люди уже говорят… Тебя будут судить, что бы ты ни сделала, – тут же ответил перс. – Ты это давно понимаешь!
Поликсена кивнула. Она не стала напоминать, что она замужем: Гобарт и сам не забывал об этом ни на миг.
– Мне нужно побыть одной… уйди, – тихо сказала она. – Уходи, пока не рассвело!
Она не глядя услышала, как военачальник одевается. Потом он встал и, обойдя кровать, приблизился к царице. Помедлив пару мгновений, перс обнял ее и поцеловал в лоб.
Потом он ушел: Поликсена, не поднимая глаз, услышала, как заскрежетал засов, двери спальни открылись и закрылись снова. Посмотрев наконец на эти двери, вслед любовнику, царица услышала его голос: Гобарт сказал что-то стражникам.
Слабо улыбнувшись, Поликсена опять легла и, натянув простыню до подбородка, стала смотреть, как за ставнями разгорается рассвет. Она незаметно крепко уснула; и проснулась только тогда, когда ее позвала Меланто, склонившаяся над царской постелью.
========== Глава 166 ==========
Мать четверых братьев Пифонидов, старая Каллироя, была еще жива, когда ионийская царица покинула Коринф. Гречанка с Коса жила там же, где и ее сыновья, – в Керамике*; на отшибе, в ветхом мужнином доме.
Младший сын как раз гостил у нее, вернувшись в родной город из очередного плавания. Калликсен всегда останавливался у матери, бросая якорь у родных берегов, потому что старшие братья с некоторых пор невзлюбили его.
Потрепанный многими бурями афинский флотоводец сидел за столом в общей комнате, и уплетал горячую наваристую рыбную похлебку, поглядывая на мать. Каллироя устроилась на лавке со своей прялкой, как много лет назад, когда сын возвращался к ней юношей. Но только она не была уже прежней. Из-за боли в спине Каллироя с трудом двигалась; и никакие заморские мази, что привозил ей сын, не помогали.
Отодвинув свою пустую миску, Калликсен с благодарностью посмотрел на мать.
– Как будто и не уплывал никуда, – сказал он.
Каллироя улыбнулась: пальцы ее продолжали протягивать шерсть через шкурку ежа, так же ловко, как раньше, хотя и не так проворно. Теперь ее донимали и боли в суставах.
Движимый сочувствием, Калликсен встал из-за стола и пересел на лавку к матери – как делал мальчиком.
Опустив руки на колени, чтобы передохнуть, Каллироя посмотрела на него и печально сказала:
– Плохо, что у тебя уже нет здесь дома.
Калликсен придвинулся к матери и обнял за плечи. Юношей он стыдился этих проявлений нежности, а теперь жалел об упущенных годах.
– Как же нет? А твой дом, мама?
Каллироя улыбнулась и поцеловала загорелый лоб сына, уже изборожденный морщинами.
– Этот дом навсегда твой. Но ты почти утратил гражданство, потому что бываешь здесь не чаще, чем в других эллинских землях, и не принимаешь участия в жизни Афин. Ты не слышал, что говорила о тебе экклесия – именитые мужи, твои собственные братья…
Калликсен невесело усмехнулся.
– Могу вообразить.
Он опустил льняную голову.
– Тебе не одиноко здесь, мама? Добры ли к тебе Аристон и Хилон, твои невестки?
Каллироя опять принялась чесать шерсть. Собственная рабыня ее умерла лет пять тому назад, и теперь ей помогала девушка, присланная из дома Хилона.
– Бывает одиноко… Ты знаешь, что сама я никогда не жаловала афинянок, и у меня не появилось подруг среди афинских жен. Дети принимают меня, когда я навещаю их, и принимают мои бедные подарки. Но и Аристон, и Хилон почти никогда не навещают свою мать.
Калликсен поморщился, ощутив давнее отвращение. “Разбогатели… вознеслись и стыдятся ее, – подумал флотоводец. – А может, жены наговаривают им на нашу мать…”
– Хочешь, поедем со мной? – вдруг предложил он. Афинянин взял Каллирою за руку с распухшими суставами, вынудив оставить работу.
– Поселишься у моей жены на Хиосе, у нее тебе будет хорошо!
В глазах старой женщины блеснули слезы, лицо ее осветилось… Но потом она решительно покачала головой.
– Нет, милый. Ты еще не раз вернешься в Аттику, и у тебя должен остаться здесь дом – в нашем великом городе.
Каллироя пожала сыну руку.
– Прежде я чуралась афинян – беспрестанно вспоминала родной остров, откуда твой отец увез меня совсем юной, не спросив о моем желании. А теперь из-за тебя я виню себя, что не стала здесь своей. Грядут такие времена, что ты должен быть с Афинами и выступать с ними вместе!
Калликсен слегка побледнел под своим красным загаром.
– Я понимаю, какие времена ты подразумеваешь, мать, – ответил он охрипшим голосом. – Ты знаешь, сколько раз я жалел, что у нас нет большого флота и средства на него так и не удается собрать, – с живостью продолжил моряк. – Но теперь… не знаю, смогу ли я поднять голос на агоре, с тем именем, которое создал себе! Несмотря на все свидетельства персидской мощи, о которых я могу сообщить!
Мать и сын некоторое время молчали; Каллироя разбирала шерсть, не поднимая глаз. А потом, все так же не поднимая глаз, хозяйка дома сказала:
– Мне думается, сын, что тебе следует остаться в Афинах и возобновить свои знакомства. Ведь твоя жена и дочери еще какое-то время проживут без тебя?
– Да, конечно, – ответил моряк с некоторым удивлением. – Они уже привыкли, что я пропадаю надолго, – прибавил он, смутившись.
Каллироя улыбнулась с жалостью к судьбам всех женщин.
– Придется им еще потерпеть. Сейчас, вполне возможно, от тебя и твоих товарищей здесь зависит слишком многое, – эллинка подняла на сына свои яркие, как в юности, голубые глаза.
Калликсен насторожился, глядя на нее.
– Ты знаешь что-нибудь, чего не знаю я?
Каллироя сложила руки на коленях. Некоторое время она молча смотрела на сына, а потом произнесла:
– Ты и впрямь слишком долго не был дома. Ты ведь слышал, что царица Ионии после изгнания возвратилась в Коринф, на родину?
– Разумеется, – Калликсен кивнул. А потом воскликнул, видя выражение матери:
– Ты хочешь сказать, что она сейчас в Афинах?..
Каллироя рассмеялась.
– Нет, милый. Будь эта женщина в Афинах, верно, не о чем было бы говорить, – у себя дома она жила скромно. Но не далее как декаду назад царица Поликсена бежала обратно в Милет. Персы опять предложили ей власть над всей Ионией.
Флотоводец откинулся на стену, пораженный. Некоторое время он не отвечал. А потом произнес:
– Неужели?.. Но ведь это могла быть хитрость, ее могли захватить в плен или убить! Нет сомнения, что Поликсена нажила себе множество врагов!
– Должно быть, нажила, – согласилась Каллироя. – Но что, если это не хитрость, а правдивые посулы? Мне кажется, что Дарий вполне способен на такой шаг, – судя по тому, что ты рассказывал о царе Персии.
Калликсен встал с лавки, неподвижно глядя на стену напротив, на которой висели связки сухих трав.
– Да, он вполне способен!.. Но что это значит, – пробормотал флотоводец, точно в лихорадке. – Теперь в Ионии опять разразится война, которая кончится поражением греков, или же…
– Или же этот бунт лишит Персию преимущества, – сказала Каллироя. – Если только ионийцы получат помощь извне.
Калликсен некоторое время напряженно размышлял.
– Поликсена умная и опытная правительница, она сможет сохранять в Ионии порядок, пока мы не соберемся с силами…
– Если только царица не пожелает и далее оставаться царицей. Власть очень меняет людей, – заметила Каллироя.
Калликсен покачал головой, все еще сосредоточенный на своем.
– Не будем пока обсуждать это, мама.
Конечно, Каллироя помнила, что Аристодем, ее сын-философ, был мужем этой женщины и погиб в Ионии: от Аристодема у Поликсены осталась дочь. Калликсен и его мать были выше мелкой мстительности – но кровная связь требовала от них большего, чем от других, имевших отношение к судьбе ионийской наместницы.
Моряк взглянул на мать.
– Мне нужно подумать в одиночестве. Не сердись.
Наклонившись к Каллирое, он поцеловал ее. Потом быстрыми шагами удалился в комнату, в детстве принадлежавшую ему и брату Хилону.
Калликсен послушал совета матери и задержался в городе дольше, чем рассчитывал. Он ходил на агору каждый день, слушая новости; его быстро заметили и однажды подняли крик, ставя флотоводцу на вид поведение, порочившее честь города. Как всегда в таком мужском собрании, граждане разгорячились быстро: замелькали кулаки, Калликсена хотели было прогнать, но закаленный моряк и его товарищи дали достойный отпор. Расквасив несколько носов и наставив самым ярым противникам синяков, они вынудили себя слушать.
Калликсен, речистый как настоящий афинянин, первым воздвиг против себя обвинение, напомнив экклесии, что действительно служил ионийской царице и защищал ее интересы семь лет назад. Все оторопели от такого заявления: напротив себя полемарх увидел обоих своих сухопутных старших братьев, упитанные лица которых дышали злорадством и негодованием.
– Но служа этой царице, я служил нашему городу, – продолжил Калликсен открыто и бесстрашно, обводя своими голубыми глазами булевтов* и простых граждан. – Кто из вас, мужи, ныне станет отрицать, что Иония служит пограничьем между Элладой и Азией? Силы Дария не беспредельны, он всего лишь человек… а покорность ионийцев усыпит его бдительность и позволит нам накопить силы для ответного удара.
– Какого удара? – крикнули из рядов слушателей.
Калликсен с некоторым изумлением увидел, что против него выступил собственный брат, Хилон.
– Никакого удара не будет, мужи, – продолжил старший светловолосый Пифонид. Он усмехнулся брату в лицо. – Это нашу бдительность он пытается усыпить, – Хилон ткнул в морехода пальцем. – Он давно продался персам, как эта коринфская блудница, и теперь перепевает нам их песни, чтобы Дарий взял нас тепленькими!..
Поднялся шквал возмущения. Афиняне закричали все разом. Калликсен вынужден был отступить, чтобы его не начали бить; а Хилон в своем белом гиматии стоял с видом оскорбленной и торжествующей добродетели. И тут Калликсена осенила внезапная догадка: брат не его хотел обличить, а себя обелить, ведь некогда Хилон сам поддерживал тиранов!
