Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 97 страниц)
Разумеется, не так, как подобало фараону, но как следовало знатнейшей особе, на которую были возложены полномочия Великого Дома.
Потом, одевшись в длинную юбку и золотой передник, тончайшую рубашку, укрепив на груди пектораль с сердоликом, зеленой бирюзой и лунным камнем, покрыв голову белым кожаным шлемом, Уджагорресент позвал к себе писца. Он послал за писцом, еще не осведомившись о состоянии дел в городе, – это было первейшее дело.
Уджагорресент стал диктовать письмо Дарию. Письмо царю царей у него сочинилось за ночь: и слова сами ложились на язык. Писец, покрывая папирус иератическими строчками, время от времени бросал на наместника взгляды, полные ужаса, но ни разу не сбился. Он тоже понимал всю важность послания Уджагорресента.
Потом царский казначей немедленно отправил гонца в Сузы.
Через два часа, хладнокровно думал Уджагорресент, он отправит к Дарию еще одного: на случай, если восставшие египтяне или персы перехватят и убьют первого вестника. А помешать переговорам могли и те, и другие.
Наместник совершил преклонение перед статуей Амона, потом перед статуей Нейт; а затем вышел на обращенный к городу балкон – показаться народу, который уже столпился перед дворцом. Уджагорресент теперь знал, что сказать и простолюдинам.
* Поучение к сыну фараона Аменемхета I (Среднее царство, XX в. до н.э.), один из самых известных памятников древнеегипетской литературы.
========== Глава 68 ==========
Дарий получил оба послания из Хут-Ка-Птах – сначала одно, а потом и второе, с опозданием в два дня. Когда пришло это второе, царь царей уже успел обдумать ответ и только усмехался предусмотрительности отправителя. Новый Ахеменид, разумеется, уже знал, что Египет опять восстал, – и знал, что немало египтян желает уладить раздоры с Азией собственными силами; и потому выжидал. Теперь же эти предположения подтвердились.
– Уджагорресент, царский казначей в Египте, объявил себя наместником и прислал мне два письма, которые повторяют друг друга, – сказал Дарий вечером своей царице, Атоссе, с которой сидел за столом вдвоем. – Что бы это значило?
Атосса покраснела под взглядом великого супруга. Царь рассказал ей обо всем с таким опозданием: но все же рассказал.
– Дай мне эти письма, царь, – и персиянка протянула руку, точно думала, что царь носит папирусы Уджагорресента за пазухой.
Дарий улыбнулся.
Хлопнув в ладоши, он велел явившемуся приближенному евнуху принести жене письма; а также позвать толмача-египтянина.
Египтянин, потея от волнения и не смея утереть пот с бритого лба и лица, прочел одно из писем перед глазами обоих владык и подтвердил Атоссе, что второй свиток содержит в себе то же, что и первый. Дарий благосклонно кивнул толмачу и обратил все внимание на супругу, ожидая ее суждения.
Немного подумав, великая царица сказала:
– Этот Уджагорресент непохож на изменника, царь. Я думаю, египтянин послушался тех, кто поднял мятеж, и они подбили его занять трон: но Арианда он не убивал. А сейчас хочет сохранить свою страну в целости! Ты видишь, как Уджагорресент позаботился, чтобы его письма не перехватили враги!
– Ты права, – царь царей кивнул. – Этот египетский жрец смелее, чем я думал, и умнее, чем Гаумата!
Атосса отвернулась, подавив невольную дрожь под взором Дария. Он так и не простил ей, что она прежде него принадлежала Камбису, а потом вавилонскому обманщику; хотя никогда не делал прямых упреков. Однако теперешний царь, сильный, спокойный и благородный, был ей куда больше по сердцу, чем взбалмошный и порою бессмысленно жестокий брат, от которого царица натерпелась немало, хотя недолго жила с ним. И уж, конечно, Дарий был лучше мидийского лжеца, с которым Атосса сошлась по необходимости!
Царица, встав со своего кресла, села рядом с супругом на обитую златотканым шелком кушетку. На них обоих упала узорная тень от кедровой решетки, отделявшей египетский обеденный столик из эбенового дерева и слоновой кости от остальной части комнаты.
– Что ты будешь делать с этим человеком? – спросила царица своего повелителя, засматривая ему в глаза.
Дарий взял Атоссу за подбородок и заглянул ей в лицо тем глубоким взглядом, который она помнила и у Камбиса.
Эта женщина была красива, умна и царской крови; но взирала на него с холодностью государственного мужа, а не с нежностью жены. Но ее никогда не покарают за промах так сурово, как покарали бы государственного мужа; и своих целей она может добиваться лаской и чарами.
Преодолев отчуждение, которое неожиданно ощутил к Атоссе, царь царей улыбнулся и обнял ее за плечи.
– Разумеется, я пощажу Уджагорресента и оставлю на своем месте. Он мог бы оказаться гораздо хуже – и зачем я стану менять того, кто проверен, на того, кто изменит мне завтра?
– Это очень мудро, государь, – сказала Атосса, улыбаясь и гладя царя по плечу. – Сам великий Кир, мой отец, на твоем месте не рассудил бы лучше!
Конечно, это была лесть; но это была и правда. Атосса могла бы стать таким же царем, как Дарий, родись она мужчиной.
Вдруг ощутив холодность и отвращение к жене, Дарий встал.
– Я еще не казнил твоего мужа Гаумату, – сказал он, не поворачиваясь к своей царице. – Когда этот изменник будет доставлен ко мне, он будет посажен на кол!
Дарий повернулся к Атоссе и вгляделся в ее лицо. Царица побледнела. Она не попыталась изображать равнодушие к судьбе прежнего мужа, и Дарию это понравилось.
– Гаумата это заслужил. А у меня… у меня не было выхода, великий царь, – сказала Атосса внезапно охрипшим голосом.
Дарий кивнул: он в этом был совершенно согласен с супругой.
Атосса, улыбнувшись просительно и соблазнительно, накрутила на палец смоляную прядь, выбившуюся из-под покрывала.
– Приходи ко мне сегодня ночью!
Дарий улыбнулся в ответ.
– Я приду, жена. А сейчас ты можешь быть свободна.
Склонившись к ней с величавостью, отличавшей благородных мужей Персии, он поцеловал прекрасную Атоссу в нарумяненную щеку.
Персиянка поднялась с кушетки; она низко склонилась перед мужем и хотела было уже идти. Но, сделав несколько шагов до двери, царица остановилась и обернулась: она не вытерпела.
– Так ты возвращаешь Египет язычникам? Оставляешь наместником этого жреца Нейт?..
Дарий сложил руки на животе.
– Пока египтяне признают мою власть, я не стану ссориться с ними. Не забывай, сколь многому мы научились у этих людей!
Атосса чуть было не напомнила Дарию, что египтяне со своими мерзкими зверобогами свели с ума и погубили ее брата и мужа; но сочла за лучшее промолчать. Еще раз поклонившись супругу, великая царица удалилась.
Она решила, что в одиночестве как следует обдумает, что значит для нее Уджагорресент и теперешнее положение Египта; и, может быть, нашепчет это на ухо супругу нынче ночью, когда ляжет в его объятия. А может, и предпримет что-нибудь сама. Царь царей будет отсутствовать дома подолгу, как и Камбис, – ему нужно замирять народы, которые он подчинил себе, и покорять все новые, пока не останется никого, кто не прислал бы Дарию земли и воды*!
***
Нитетис, прочитав письмо Уджагорресента, пришла в необыкновенное волнение. Она поняла, что это за возможность: возможность вернуть почти полную власть над страной, которую Псамметих когда-то попытался вырвать у персов силой! И что рядом с этой властью значит подчинение египетских богов – отныне и вовеки – Ахура-Мазде?
Камбис истово поклонился Нейт, войдя в Египет; но Дарий зороастриец и зороастрийцем пребудет, относясь к чужим поверьям и обычаям со снисходительным благодушием победителя. Можно ли с этим примириться, даже если за Дарием – правда?
Зороастрийцы называют себя людьми, вовеки верными правде и отвергающими ложь. Но каждый народ убежден, что знает высшую истину!
Люди Та-Кемет могли бы отвернуться от Нейт, и даже легко: потому что простолюдины бездумны, как верно говорил Уджагорресент. Когда-то, совсем юной девочкой, Нитетис верила, что можно без труда переписать судьбу всей Та-Кемет, обратившись к единому божеству персов.
Сейчас же, пережив так много, Нитетис поняла, что люди могут пренебречь древними богами – но сами боги этого не простят.
За теми, кого сыны и дочери Та-Кемет именовали Амоном, Хором, Исидой, Хатхор, стояли могущественные силы, пусть даже совершенно иные, нежели представлялось наивным почитателям. Нитетис мыслила сейчас как египтянка и как жрица, воспитанная жрецами. Пусть даже эти силы были вызваны к жизни слепым поклонением людей – они требуют того, чтобы с ними считались!
И не ей ли, Нитетис, следует восстановить Маат? Может быть, это последняя возможность стать царицей, подобной Хатшепсут, Нефертити, Тейе*? Может быть, ей следует отвернуться от экуеша, туруша и кефтиу*, как того желает ее супруг, – и предоставить персам расправиться с греками, подчинив их разрозненные полисы поодиночке?..
Нитетис сидела с такими мыслями одна, прогнав от себя даже слуг-египтян. И, уж конечно, не могла выдать своих мыслей Поликсене.
Бедная Поликсена! Она Нитетис не враг, даже если бы пожелала изменить их столь давнему и любовному союзу: Поликсена сама изгнана со своей земли и, волей или неволей, отреклась от богов своих предков. Никому из эллинских божеств эта коринфянка уже не сможет молиться с чистым сердцем; и никто из них уже не даст ей покровительства. Но даже если Поликсена не угрожает великой царице, никак нельзя ранить и мучить ее своими сомнениями насчет эллинов. Всего вероятнее, если ее филэ выберется живой из этой ловушки, муж-афинянин увезет ее в Ионию: и оба будут потеряны для той Эллады, которая для всех греков служит образцом, – для Аттики, Элиды и Лаконии.
И уехать ее подруга должна со спокойной душой. Пусть родит и воспитает здоровое дитя: все равно ее дети ничего не изменят.
Поликсена, конечно, перетревожилась в дни восстания Мемфиса: но близость царицы и письмо Уджагорресента значительно успокоили эллинку. К тому же, заповедное место, где жила ее любимая госпожа, само по себе очень успокаивало. Вот где стоило возвести храм – среди этих пальм, у озера! Но какому божеству здесь можно посвятить храм?..
Поликсене казалось, что такое божество еще не родилось.
Эллинка написала мужу, как только пришли вести от Уджагорресента. Может, это было и не слишком красиво по отношению к египтянам со стороны царского казначея, опять лизать руку Дарию, – но грекам от спокойствия в Та-Кемет было только лучше.
Поликсена попросила Аристодема, который, конечно, с ума сходил от тревоги за нее, ничего не предпринимать – все, казалось, оборачивалось благополучно: и если Уджагоресенту удастся погасить пожар, скоро она вернется к Аристодему в Навкратис. Разумеется, госпожа даст ей охрану!
Через четыре дня пришел ответ от афинянина. Его посланцы беспрепятственно добрались до великой царицы. Аристодем писал жене много слов любви, за которыми слышалось властное беспокойство греческого супруга: и прибавлял, что если только Поликсена вернется к нему, он больше никогда и никуда не отпустит ее одну. Может быть, им стоит поскорее перебраться в Ионию!
“Думает ли он в самом деле, что в Ионии безопасней?” – спрашивала себя Поликсена.
Нет: скорее всего, самым сильным желанием Аристодема было оградить жену от власти царицы Египта.
Вскоре пришли утешительные и даже превосходные вести от Уджагорресента – Дарий прощал ему волнения в подвластной стране и оставлял его наместником! Царский казначей писал, что вскоре приедет сам.
***
Поликсена очень долго не видела этого человека – она не видела, каким он стал, получив в жены Нитетис; и теперь, когда царский казначей сосредоточил в своих руках и высшую власть, ей очень не понравились перемены в этом египтянине.
Женщины могут любить властных мужчин и влечься к ним – но не тогда, когда эти мужчины враждебны во всем и никакими чарами нельзя склонить их на свою сторону. И дело было не в том, что Уджагорресента причаровала Нитетис, а к эллинкам он всегда испытывал отвращение. Он просто был враг! Когда ему нужно было гнуться перед персами – он еще не так проявлял себя. Теперь же…
Поликсена, чьи чувства от беременности очень обострились, ощущала почти дурноту от близости этого умного, беспощадного вельможи, который сейчас за стеной ел и пил с ее любимой подругой, обнимал ее и смеялся с нею: а ночью будет ею обладать. Он мог бы легко окрутить и подчинить себе женщину более слабую, чем Нитетис: но такой женщины Поликсена не испугалась бы. Однако Нитетис сама была умна и беспощадна.
И Нитетис любила ее. Поликсена очень надеялась, что Нитетис окажется способной на верность, какой подруга ждала от нее самой.
Той ночью Нитетис и вправду оказалась в объятиях Уджагорресента, который непритворно скучал по ней. Он очень любил их ласки – не как жадный мужчина, а иначе. Соединяясь с возлюбленной Нитетис, царский казначей испытывал то, что не могла дать ему никакая другая женщина: он словно бы становился двоими, слившимися в одно, и словно бы сам обладал собою и отдавался себе. Он наслаждался, познавая тело жены руками и устами, не меньше, чем когда она познавала его.
Нитетис как-то в шутку заметила, что Уджагорресент любит ее как жрец: и что скоро такой любви будет вполне достаточно себя самой. Уджагорресент даже не улыбнулся словам царицы: именно так и было, его страсть походила на самоотождествление жреца со своим божеством.
Когда они этой ночью, нагие и сладостно опустошенные, лежали рядом, Уджагорресент подумал, что Нитетис всегда закрывает глаза, когда он ложится на нее: и догадывался, что его жена хочет отвлечься от мысли, что именно он берет ее и подчиняет себе. А когда она садилась сверху, всегда жадно смотрела на любовника. И Уджагорресент все это понимал – и ему доставляли наслаждение все любовные привычки своей царицы!
Нитетис, склонив растрепанную черноволосую голову, задумчиво чертила ладонью круги на его гладкой обнаженной груди, когда Уджагорресент вдруг сказал:
– Мне очень не нравится твоя эллинка. Она опасна.
Нитетис подняла голову.
– Что?..
Он действительно так думал: и сейчас напомнить об этом было самое время.
– Мне кажется, тебе не следует отпускать ее, – сказал царский казначей.
Нитетис резко отодвинулась от него. И Уджагорресент вздрогнул, ощутив ее холодную ярость: он все еще был полностью открыт для ее страстей.
– Не отпускать? Как это понимать?.. – тихо воскликнула его жена.
Уджагорресент быстро наклонился к ней:
– Экуеша могут привести нас всех к гибели! И тебя – наверняка!
Некоторое время они впивались друг в друга взглядами.
А потом Нитетис спрыгнула с ложа. Схватив простыню, она закуталась в нее и отступила от мужа, не спуская с него глаз.
– Я говорила тебе когда-то, что Поликсена – мой возлюбленный двойник, моя сестра, которая мне дорога как я сама! С тех пор ничего не изменилось для меня, царский казначей!
Нитетис понизила голос.
– Если ты посмеешь… Она моя, и уедет отсюда свободно, потому что я так хочу! И даже если она действительно захочет моей смерти и смерти Египта, во что я никогда не поверю… я никому не позволю причинить ей вред!..
Уджагорресент тихо рассмеялся.
– Ты всегда была царицей и другом больше, чем женщиной, – сказал он. – За это я и любил тебя всегда столь сильно, дорогая сестра.
Он протянул к жене руки.
– Ну же, иди ко мне. Твою Поликсену никто не тронет, пока она здесь.
Нитетис некоторое время не двигалась, глядя на него со сложенными на груди руками. Потом отбросила свою простыню и вернулась к мужу. Она устроилась у него под боком.
Однако жена не сказала ему ни слова и дернулась, когда Уджагорресент попытался погладить ее по голове.
– Я тебе не верю, – сказала Нитетис.
Уджагорресент поцеловал ее в голову.
– Прошу тебя, поверь мне, Нитетис. Я не трону твою подругу.
Нитетис наконец вздохнула и расслабилась: она почувствовала, что муж говорит правду.
* Знак покорности, который персидские цари требовали от народов, подпадавших под их власть. Известно, что в Афинах и Спарте послы Дария, присланные с таким требованием, были казнены: Геродот утверждает, что афиняне сбросили послов в пропасть, а спартанцы – в колодец, предложив взять “земли и воды” оттуда.
* Тейе (Тия) – царица Египта, супруга Аменхотепа III и мать Аменхотепа IV (Эхнатона), обладавшая большим могуществом и оказавшая большое влияние на политику сына.
* Туруша – этруски, кефтиу – критяне.
========== Глава 69 ==========
Та-Имхотеп выговорила себе дозволение остаться при царице, хотя хозяйка очень сожалела о ней: но взамен Нитетис подарила эллинке другую египетскую служанку по имени Мекет, молоденькую и не такую умелую, но и не столь приверженную вере предков, как ее предшественница. Этой девушке было совсем не так страшно покинуть родину, и даже интересно посмотреть другие земли и чужестранцев.
Та-Имхотеп всегда относилась к госпоже с долей высокомерия истинной египтянки, хотя Поликсена никогда не жаловалась на нее: но опасалась, что если увезет рабыню с собой, та возненавидит ее, хотя может никогда этого не показать. Держать рядом с собой ненавидящую тебя прислугу, которая подает тебе еду и ухаживает за твоим телом, – это как есть и спать рядом с разверстой могилой, каждый час боясь заражения трупным ядом!
Но молоденькая Мекет, казалось, только радовалась ждавшим ее переменам.
Поликсена, однако, обещала девушке, что если та умрет вдали от Египта, она найдет для нее бальзамировщиков: наверняка такие мастера уже есть в азиатской Греции! И о других слугах-египтянах, которых она с мужем вывезет с родины, тоже следует подумать.
Поликсена прогостила у Нитетис на месяц дольше, чем рассчитывала. Уджагорресент дважды уезжал, оставляя подруг вдвоем, и снова возвращался: теперь он исполнял все обязанности фараона, да еще и в военное время, хотя и в мирное время эти обязанности были тяжелы и многочисленны. Царский казначей иногда встречался с Поликсеной, за трапезой и за вином, хотя у эллинки в его присутствии кусок не лез в горло. Но она внимательно слушала, что этот вельможа рассказывал Нитетис о положении Обеих Земель: видимо, смирившись с тем, что царица все равно передаст слова мужа подруге.
Дела Та-Кемет были в плохом состоянии – Арианда ненавидели не просто так: этот вавилонский царек оказался жесток, как многие маленькие люди, неожиданно возвышенные до такого положения. Камбис неудачно выбрал наместника: а может, вообще плохо разбирался в людях.
Уджагорресент сказал, при Поликсене, и, видимо, нарочно для нее, что надеется получить денежную помощь от Дария. Новый Ахеменид обещал стать великим правителем, вторым Киром и отцом для подвластных народов: и если переговоры не сорвутся, то скоро Та-Кемет, в которую потечет персидское золото, обретет прежнее могущество.*
“Нет, царский казначей, – подумала Поликсена. – Ты сам понимаешь, что твоя страна уже никогда не будет прежней, как одомашненному псу уже не стать дикой собакой! Скоро вы только и сможете, что есть с рук у персов, а ваши боги будут на посылках даже не у Дария, а у его сатрапов!”
Конечно же, это не может быть так: богов, если они существуют, нельзя принизить. Но Та-Кемет перестала быть обиталищем богов, вот и все.
Только Нейт еще живет здесь, и уши ее отверсты для молитв. Только бы почитатели матери богов не ошиблись в своем поклонении и в своих мольбах!
Уджагорресент прибавлял, что скоро Дарий, возможно, сам явится в Та-Кемет… но едва ли это будет сейчас, и едва ли он задержится так надолго, как Камбис. И это тоже предназначалось для ушей Поликсены. Чтобы греки уже трепетали – “сердца отсутствовали в них”, как выражались египтяне. Пусть эллинка передаст слова первого из благородных мужей Та-Кемет своим афинянам, спартанцам и ионийцам!
Однако пока эти скрытые угрозы только успокаивали Поликсену: она догадывалась, что Уджагорресент, когда обратил внимание на приближенную эллинку своей царицы, не раз обдумывал возможность избавиться от нее. Как из множества политических соображений, так и из обыкновенной мужской ревности. Теперь же эти общие трапезы и разговоры означали, что царский казначей намерен позволить и даже помочь жене Аристодема живой добраться до Навкратиса.
Скорее всего, она уедет из Черной Земли и назад уже не вернется. Женщины намного больше привязаны к местам, где они живут, и зависимы от мужчин, которые опекают их. А великую царицу и ее эллинку теперь разделит слишком многое.
Поликсена понимала, что, должно быть, расстается с подругой навеки… но пока не осознала этого, а только считала, сколько времени ей еще осталось до родов. Если она правильно рассчитала, осталось чуть более месяца. И Никострата она не видела уже больше двух месяцев!
Нитетис, чувствуя, что гложет подругу, несколько раз ласково просила ее задержаться в усадьбе до родов. Но этого Поликсена боялась больше всего. Остаться беспомощной, с беспомощным младенцем, во власти злейшего врага! Пусть сейчас Уджагорресент благосклонен к ней, царский казначей каждый миг может передумать!
Когда разведчики царицы, которых Нитетис послала обследовать окрестности, доложили, что все спокойно и можно отправляться в путь, Поликсена стала собираться.
Сборы заняли немного времени: Поликсена отправлялась к царице налегке. И сейчас ее повозку отяготил только окованный железом сундучок с подарками: Нитетис тоже понимала, что они расстаются надолго, быть может, навеки. Царица опять дарила Поликсене драгоценности, египетской и ливийской работы, – как память и, возможно, на случай нужды. Египет, получив поддержку и покровительство Персии, уже не будет расставаться со своими сокровищами так легко, как раньше: и ценность их в других странах снова возрастет.
– Я не останусь в такой нужде, как ты, филэ, – улыбаясь, говорила Нитетис. Слезы в ее глазах блестели как жемчужинки, украшавшие ее сандалии. – Мне принадлежат все богатства моей земли!
Поликсена опустила глаза, в который раз подумав, что дружбу нельзя отделить от политики.
– Ты вернешься в Саис и опять займешь дворец? – спросила эллинка.
– Да, – ответила Нитетис.
Поликсена посмотрела в глаза подруге и ощутила почти непреодолимое желание благословить ее на долгие годы царствования. Но не сделала этого.
– Говорят, Сафо Лесбосская бросала своих подруг из любви к мужчинам, – сказала она, коснувшись унизанной браслетами тонкой руки египтянки и невольно покраснев. – Но поэтесса, несомненно, не могла забыть ни одной женщины, которую любила. А твоего места, великая царица, в моем сердце никто никогда не займет!
Нитетис долго смотрела на нее без улыбки – и, казалось, в ее черных глазах, в безукоризненно накрашенном лице совсем не осталось жизни.
– Не сомневаюсь, моя дорогая.
Потом, кивнув, царица пригласила подругу сесть на траву под гранатовым деревом – поговорить, пока слуги укладывали последние пожитки Поликсены. Все необходимое она уже проверила сама.
Когда обе госпожи устроились рядом, царица со вздохом сказала:
– Знаешь, что сейчас больше всего печалит меня… как ни странно? Что мне ни с кем больше не доведется поговорить на языке эллинов – так, как с тобой. Лишь по делу, но не языком ума и сердца!
Нитетис усмехнулась.
– Ты, должно быть, совсем не так огорчена, что забудешь мой язык?
Поликсена промолчала: в такие мгновения притворяться было невозможно.
– Я буду писать тебе, – вдруг прочувствовав разлуку, она ощутила, как сдавило горло. – Писать о том, чего твои подданные не поймут, а значит, угрозы в этом не увидят!
Царица кивнула – и они крепко обнялись, в последний раз ощутив силу гибких гладких рук, упругость грудей, теплое дыхание друг друга.
– Ну, все, – Нитетис, вспомнив об осторожности, отстранилась первая. Ее голос тоже дрожал от слез, но только несколько слезинок прочертили обводку глаз. – Так мы никогда не простимся!
Она подняла подругу под руку. Поликсена пошатнулась, выпрямляясь: ноги у нее теперь чаще затекали, чем раньше, хотя она не позволяла себе забыть об упражнениях.
Держась за руки, царица и ее подруга дошли до повозки. Когда они остановились, Нитетис вдруг сказала:
– Я тебе положила статуэтку матери богов, на дно сундучка. Я ведь знаю, ты еще не успела посмотреть мои подарки! Эта Нейт золотая, но ее ты не продавай и никому не передаривай!
– Нет, конечно! – воскликнула эллинка.
И ей вдруг очень захотелось, еще не видев статуэтки Нейт, избавиться от этого египетского идола, который отныне будет надзирать за ее жизнью вдали от Черной Земли: как египтяне верили, что мумии видят свои погребальные камеры глазами, нарисованными на саркофагах. Но Поликсена уже знала, что не сможет и не посмеет этого сделать.
Поликсена посмотрела на воинов, которых госпожа давала ей в сопровождение: пятеро египтян, с кожей темной, как земля, с мускулистыми телами и хмурыми лицами честных служак. Это были воины царицы. Но не получил ли кто-нибудь из них тайного приказа от Уджагорресента, выполнить который для них первейший долг?..
Потом эллинка посмотрела на Та-Имхотеп, стоявшую в стороне рядом с сестрой: женщины держались за руки. Они были и оставались рабынями, но такое рабство для них было дороже любой свободы и называлось – Маат.
Та-Имхотеп вышла проводить бывшую госпожу, и когда Поликсена улыбнулась ей, египтянка широко улыбнулась в ответ, что было несвойственно прислужнице, всегда серьезной и углубленной в себя, как жрица. Выпустив руку сестры, Та-Имхотеп поклонилась эллинке, как египтяне почитали господ: простерев перед собой руки с обращенными к небу ладонями.
– Я буду молить Осириса перед его престолом за тебя, госпожа. Я буду тысячи и тысячи раз молить пресветлого бога даровать тебе тысячи и тысячи лет! – воскликнула Та-Имхотеп на языке Черной Земли. Никакого другого она не употребляла.
Поликсена изумилась, хотела ответить рабыне – но не нашлась. После такого напутствия все слова казались неуместными.
Она только кивнула и тут же отвернулась. Потом хотела еще что-то сказать царице, но тут подошла ее новая служанка, Мекет, с совсем коротко подстриженными волосами, которые всегда придерживал венчик из синих эмалевых васильков. Эта юная девица поклонилась, радостно улыбаясь и, как видно, еще не понимая до конца, что может ждать их всех впереди.
– Все собрано, госпожа.
Поликсена ласково погладила девушку по щеке, и ее волосы пощекотали руку коринфянки, неприкрытую гиматием. В Элладе волосы остригали только рабыням, но в Та-Кемет такие прически носили женщины всех сословий. Случалось, египтянки и совсем обривали голову, чтобы легче было надевать сложный парик.
– Ну так едем, – Поликсена вздохнула и обняла обеими руками свой живот. Вот о чем следовало помнить превыше всего.
Она в последний раз посмотрела на царицу – долгим взглядом, словно могла запечатлеть в памяти ее облик. Словно эти черты, – черные сложно переплетенные косы, приподнятые к затылку, тяжелые серьги с подвесками, похожими на золотую бахрому, которые почти касались плеч, глаза, полные нежной тревоги, алые губы, – не выветрятся из сердца, не успеет Поликсена доехать до Навкратиса.
Нитетис, улыбнувшись напоследок, обняла ее и поцеловала.
– Да будет тверда твоя поступь, – произнесла великая царица на языке Та-Кемет.
Поликсена поклонилась, насколько позволял живот, и молча забралась в повозку. Тут подошедший Анаксарх заглянул к ней, придержав дверцу.
– Все хорошо, госпожа? Можно ехать?
Поликсена кивнула, сморгнув слезы. Эти верные воины любили ее, и оберегали уже столько лет, за несоразмерное опасностям своей службы жалованье: хотя Поликсена и старалась награждать ионийцев при случае. И теперь ее греки, должно быть, сомневались в воинах-египтянах, которым предстоит охранять госпожу в пути вместе с ними!
Пусть даже Уджагорресента в поместье сейчас нет…
– Все хорошо. Едем, – приказала она, придав своему голосу твердость.
Мекет уже сидела в повозке среди мешков, обхватив руками колени.
Анаксарх сам захлопнул дверцу: и Поликсена услышала, что именно начальник ее ионийцев подал команду трогать. Почему-то эллинку успокоило это сознание.
Оставшись наедине со служанкой, Поликсена некоторое время прислушивалась к стуку копыт. Она подумала об остальных слугах, ехавших следом, а потом поерзала на скамье, на которой уселась неудобно. И тут впервые обратила внимание, на чем сидит ее новая рабыня.
Поликсена ахнула.
– Мекет! Ты села на мой сундучок!
Ее ларец с драгоценностями был достаточно велик, чтобы тоненькая девушка могла усесться на нем. Мекет поспешно вскочила, оглаживая платье; она чуть не ударилась головой о низкий потолок и, потеряв равновесие от тряски, припала боком к скамье рядом с хозяйкой, схватившись за сиденье. От Мекет пахло дешевым лотосовым маслом и приторным девичьим потом.
– Прошу простить меня, госпожа…
Девушка так была испугана своей неловкостью, что Поликсена пожалела ее. Она показала в угол, самый дальний от своего места.
– Сядь вон туда, на сундук с одеждой. Он гораздо больше и удобнее.
Эллинка улыбнулась, и египтянка робко ответила на улыбку; кивнув, Мекет поспешно пробралась в угол и устроилась среди вещей госпожи. Поджав ноги, рабыня затихла, как зверек.
Поликсена подумала о драгоценностях, которые она так и не посмотрела. Нет, сейчас, при этой девушке, она доставать их не будет: хотя Мекет и кажется честной и усердной. А вот статуэтка саисской богини… даже вороватая египетская служанка десять раз подумает, прежде чем притронуться к ней.
Поликсене очень захотелось взглянуть на прощальный дар великой царицы, который та, видимо, считала самым ценным.
Соскользнув со скамьи, коринфская царевна присела над окованным сундучком, как египтянки усаживались на родильный стул. Крышка была туговата, но не запиралась. Еще раз бросив взгляд на Мекет, Поликсена открыла ларец.
Несколько мгновений она, затаив дыхание, рассматривала сокровища, которые выглядели так, точно были похищены из богатой гробницы времени какого-нибудь из славных Аменхотепов, Рамсесов или Тутмосов. А может, это и вправду было так: Нитетис, не таясь, рассказывала, что расхищение древних усыпальниц – одно из самых доходных дел среди египетских грабителей, хотя и каралось оно жесточайше. Но риск стоил того. Вельможи Египта, – все, кто мог себе это позволить, – начинали обустраивать свои гробницы с молодости: и под землей в Египте скопилось едва ли не больше сокровищ, чем над землей.
Вздрогнув, эллинка подумала о том, что будет носить драгоценности, возможно, сорванные с мумий; и что сама Нитетис, живая богиня, украшает себя ожерельями и кольцами, которые могли быть совсем недавно спрятаны под погребальными пеленами и пропитаны бальзамическими солями…
Подавляя дрожь, Поликсена запустила руку в сундучок. И на самом дне, среди холодных металлических цепочек, камней и обручей, она нащупала статуэтку. Сердце эллинки стукнуло от волнения: она поспешно захватила и вытащила фигурку, которая оттянула руку, как настоящая золотая.