Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 97 страниц)
Поликсена быстро встала с кресла и обняла сидящую госпожу.
– Я бы никогда тебя не покинула, – прошептала она. – Сколько ты для меня сделала! Но только женщины могут принимать от других добро просто так, ради себя самих: мужчинам это нельзя, это их губит!
Нитетис погладила ее по руке, посмотрев на эллинку снизу вверх.
– Стало быть, подождем для спартанца случая отличиться, а ты поговори с ним, как это будет понятно эллину, – заключила она с улыбкой. – Тебя я не оставлю, ты знаешь! Ведь это его не уязвляет?
– Нет, – Поликсена быстро качнула головой. – Ликандр умен! Он понимает, что вы… что ты содержишь нас обоих, и что я всем обязана моей царице, и не могу возгордиться собой чрезмерно, – она покраснела. – Лаконец говорил мне, что у меня своя служба, а у него своя: но просто охранять меня ему скоро будет мало, особенно если он вполне почувствует себя моим мужем!
Великая царица склонила голову.
– Мне все понятно, дорогая.
Она встала с кресла.
– Мне пора. Не провожай, – она остановила подругу жестом. – Не нужно, чтобы мы лишний раз появлялись вместе на улице.
Подруги поцеловались, и Нитетис ушла. Поликсена села обратно, подперев щеки руками.
Эллинка не знала точно, но подозревала, что перед уходом великая царица побеседовала с Ликандром: и если Нитетис взяла со спартанца слово молчать, тот ничего не скажет даже ей.
Через несколько дней стало известно, что в царской семье опять воцарился мир. Теперь некому было встать между Камбисом и его египтянкой.
Спустя небольшое время двор и весь Египет ждало новое потрясение: было объявлено о беременности великой царицы! А следом за таким радостным событием царь персов объявил о намерении вернуться в Мемфис и сделаться настоящим Властителем Обеих Земель. Его воины убили много жителей столицы, и расправлялись с ними бесчеловечным образом, но в действительности причинили не так много разрушений самому городу. Хотя Мемфис и горел, обитель духа Птаха, как и другие города Черной Земли, была построена из камня и очень прочно, на веки вечные, и мало была подвержена ярости зримого божества персов.
========== Глава 43 ==========
Атосса, старшая Кирова дочь, опять целый день не покидала своих комнат в сузском дворце, сидя в полутьме, обложенная подушками: только служанки входили и выходили, нося окровавленные повязки. Льняные бинты стирали и опять употребляли в дело. Даже царице приходилось урезать себя в самом нужном: теперь, когда столько всевозможных припасов шло на нужды ее супруга и его огромного войска. Прежде, чем завоевательная война начинает приносить добро, она всегда требует огромных расходов!
У главной персидской царицы опять кровоточила опухоль на правой груди, которая появилась как раз в дни подготовки похода на Египет, и теперь причиняла ей страдания круглые сутки. Камбис не знал этого, покидая ее, – тогда еще недуг можно было легко скрыть под одеждами: и Атосса полагала, что царя и не стали беспокоить такими новостями. Всем было известно, как легко впадает он в гнев в последнее время, хотя ее муж никогда не отличался тем благородным спокойствием, которое истинные персы ценили в себе наравне с мужеством. А теперь Камбис стал особенно чувствителен к дурным знамениям.
Атосса, расположившись в своей опочивальне и раскрыв отделанный мехом халат и ворот рубашки, украдкой рассматривала свою больную грудь в серебряное зеркало с ручкой, выполненной в виде Хатхор, египетской богини любви и танца. Потом Кирова дочь со стоном уронила зеркало и закрыла лицо руками. Поистине страшное знамение!
Она, Атосса, наверное, умрет, не оставив потомства, как и ее сестра Роксана, которую царь силой увлек с собою в Египет: но это ничтожно в сравнении с тем, что ждет Персию под властью их брата, если Камбис удержится на троне. То, что уже сообщали Атоссе из Черной Земли, было страшно и возмутительно. Камбис предался идолопоклонству – он не только почтил обычаи египтян и оставил им их богов и жрецов, чтобы избежать излишнего возмущения. Камбис позволил превратить себя в фараона, подойдя под благословение египетских жрецов, самым богомерзким и непристойным образом обнажившись перед всеми варварами и перед всеми ариями и надев уборы, приличествующие египетским царям! Камбис, вновь поддавшись любовной страсти и в угоду египтянам, взял в жены прославившуюся красотой и умом дочь покойного Априя… скорее всего, обманщицу, которая непрестанно лила сладкий яд в его уши: того рода отраву, которую женщины умеют готовить для мужчин.
Атоссе было уже почти безразлично, настоящая это царевна или нет, и царица Персии даже почти не ревновала, зная о красоте египтянки: главное, что Нитетис была язычница, обольстившая их царя и заставившая его возомнить себя верховным египетским богом, что до сих пор было непредставимо для любого из детей Кирова дома. Если Камбис вернется домой, ему никогда уже не быть прежним.
Атосса опять схватила с прикроватного столика зеркало и воззрилась на себя в свете единственного светильника, установленного на позолоченной бронзовой подставке, обвитой золотыми виноградными гроздьями. Молодая царица созданной Киром империи теперь и днем избегала света, и редко глядела в глаза своему отражению.
Она увидела лицо молодой и красивой женщины, которой едва исполнилось двадцать лет… лицо цвета слоновой кости, которым так гордились персиянки, избегавшие солнца, в отличие от бесстыдных египтянок. Эта лилейная красота пленила ее брата настолько, что он ради Атоссы забыл все установления закона… но тот, кто забыл закон единожды, будет делать это снова и снова, во имя чего бы то ни было.
Атосса гневно и страдальчески скривила накрашенные губы, глядя в черные глаза женщины в зеркале. Она не наложница, чтобы превыше всего в себе ценить цвет своей кожи!
Бросив египетское зеркало с египетской демоницей, Атосса с мучительным стоном упала на постель, закрыв лицо руками. Грудь казалась горячей и распухшей, в ней пульсировала кровь, как в женском лоне на пике наслаждения: но эти толчки крови разгоняли по телу боль, предвестники смерти.
Атосса вспомнила, как давно уже не говорила со своими управителями. Конечно, мудрое устройство персидского двора позволяло управителям долгое время обходиться без царя или главной царицы – государям на рассмотрение предлагались только самые важные вопросы, достойные их внимания. Подобным же разумным образом было устроено и египетское государство, несмотря на то, что львиную долю власти и богатства в Египте получали храмы и боги, которым уже давно поступало намного больше добра, чем они давали своим почитателям. Но даже при таком устройстве и при едином боге, который требует только разумного и соразмерного почитания, легко упустить власть… необычайно легко в годы смуты, которая не прекращалась в Персии после смерти Кира. Особенно женщине!
Хотя Атоссу не убьют так, как могут убить мужа и воина, но ее могут просто забыть, заперев в гареме. А ей никак этого нельзя! Если не ради себя, то ради величайшего в мире царства!
Приподнявшись на подушках, царица Персиды хлопнула в ладоши.
Из темноты бесшумно появилась молодая женщина под покрывалом, из-под которого свисали длинные черные косы: до сих пор женщина сидела в углу опочивальни, никак не привлекая к себе внимания. Она поклонилась царице и выпрямилась, с тревогой посмотрев госпоже в лицо: при этом движении блеснули золотые серьги-кольца в ушах и разноцветная вышивка рукавов и горловины платья.
Атосса заметила, куда скользнул взгляд прислужницы, и печально улыбнулась, прикрыв рукой правую грудь: ей с некоторых пор казалось, что опухоль просвечивает сквозь одежду, сколько бы повязок она ни наложила и сколькими бы одеждами ни облеклась.
– Артонида, позови ко мне грека, – сказала царица.
Женщины встретились взглядами, и Атосса в который раз возрадовалась, что царице можно смотреть в лицо, в отличие от царя, поднимать на которого глаза – святотатство. Артонида подошла к ней, мягко ступая войлочными туфлями, и прикоснулась к волосам молодой царицы, которые сейчас были непокрыты и мягкой вороной волной укрывали плечи и грудь.
– Сильно болит, госпожа?
– А как ты думаешь, – Атосса усмехнулась с неожиданной злобой, и любимая служанка невольно вздрогнула; однако рук не отняла, и царица скоро расслабилась и улыбнулась под ее ласковыми прикосновениями.
– Позвать врача сей же час, великая царица? – спросила Артонида, когда Атосса закрыла глаза.
Царица, которая, казалось, задремала, резко приподнялась на ложе и сверкнула на служанку большими подведенными очами.
– Сказано тебе – позови!
Она прекрасно понимала, как смущена этой мыслью Артонида, сама благородная девица и дочь древнего рода. Пригласить в опочивальню царицы чужого мужчину, и не днем – почти ночью; и, к тому же, варвара! Но теперь Атоссу мало стесняли такие соображения. Если не позвать этого мужчину нынче ночью, завтра днем может быть уже поздно – для всех ариев!
Грек, известный своим искусством кротонец по имени Демокед, скоро явился: как и Артонида, обутый в войлочные туфли, чтобы не нарушать покоя госпожи, но одетый по своему варварскому обычаю, за который эти люди так держались. Из-под белой хламиды торчали голые тонкие ноги. К счастью, этого было почти не видно из тех положений, в которых Атосса позволяла врачу осматривать себя; и сейчас, когда царица взирала на него с кровати.
Грек выпрямился после низкого поклона и остался несколько поодаль, не размыкая губ и сложив руки на животе. Эти дикари плохо учились манерам и почтительности, но с некоторыми, кто долгое время прожил при дворе, вполне можно было иметь дело.
– Ты знаешь, почему я позвала тебя, – Атосса заговорила, дав тем самым позволение заговорить и врачу. Тот снова поклонился.
– Мою царицу беспокоит болезнь? – мягко спросил Демокед.
Атосса кивнула и, не тратя больше слов, опять раскрыла халат. Немного помедлив, развязала тесемки ворота и спустила с плеч белую сорочку.
Она невольно покраснела, хотя Демокед осматривал ее и прежде. Атосса знала, что эллины не смущаются наготой друг друга, а мужчины так даже выхваляются своими обнаженными телами; однако даже эллинские женщины вели себя гораздо скромнее мужчин.
Но врач осматривал ее совершенно бесстрастно и, казалось, с неподдельной озабоченностью. Неужели этому чужеземцу небезразлично, что случится с Атоссой и со всем их царством, Ираншахр?..
Позволив больной запахнуть одежду и ополоснув окровавившиеся пальцы в чаше с ароматной водой, которую поднесла Артонида, лекарь посмотрел Атоссе в лицо и произнес:
– Это очень серьезно… я опасаюсь, что…
Атосса усмехнулась.
– Что я умру? Я сама знаю. Ты видел такие случаи?
Эллин поклонился с печальной серьезностью.
– Да, моя царица. Я наблюдал несколько таких случаев, и две женщины умерли на моих глазах, несмотря на все старания.
– Почему они умерли? Ты не мог помочь или не пытался? – воскликнула Атосса. Кровь прилила к ее лицу, кровь стыда и надежды; и кровь опять застучала в опухоли. Атосса стиснула зубы.
Врач поднес руку к темной с проседью бороде.
– Госпожа, к великому несчастью, меня не допустили лечить этих женщин… это было в Персии, в Ираншахр! Я видел их мучения только со стороны, и сделал заключение об их болезни, бессильный помочь! Но одну женщину я вылечил.
Атосса стиснула подушку так, что из нее чуть не полетел гусиный пух. Она вперилась во врача, и грек понял безмолвный приказ продолжать.
– Я вырезал опухоль ножом, и страдалица исцелилась.*
Атосса долгое время не произносила ни слова, и Демокед молчал, подобно воспитанному персу. Наконец царица спросила:
– Но как женщина вытерпела это? Ведь это должно быть… очень больно?
Врач позволил себе слегка улыбнуться.
– Как роды, моя царица. Обычные роды, как тебе известно, женщина переносит хорошо, без чрезмерных мучений, – и это боль, которая терпится во имя большего блага! Я давал моей больной маковое питье, и это сильно притупило ее чувства, – прибавил грек.
Атосса долго рассматривала его.
– Я не верю тебе… что это так легко, – наконец сказала персиянка. – Но поверю, что ты помог той простой женщине. Ты ведь понимаешь, что ждет тебя, если ты ошибешься, когда будешь резать царицу?..
Демокед явственно побледнел, поняв, что ему приказывают и что ему предстоит. Он сам хотел уговорить Атоссу позволить ему удалить опухоль; но теперь…
– Все будет так, как угодно богу, – сказал эллин.
Жена Камбиса улыбнулась, но ничего не ответила на это. Однако врач видел, как она мучается, как ей страшно… и как мужественно царица скрывает свои телесные и душевные муки. Он знал, что на это способны многие женщины, но к Атоссе неожиданно испытал особенное уважение.
– Я сделаю все, что в силах человека, – пообещал Демокед, взяв руку старшей Кировой дочери и поцеловав ее. Это было вопиющим нарушением персидских приличий, особенно – приличий в отношениях со знатными персидскими женами; но сейчас никто из них двоих не обращал на это внимания. Грек и персиянка понимали, чего в действительности хотят и ждут друг от друга.
– Когда лучше будет сделать это? – спросила Атосса.
– Как можно скорее, – прямо ответил лекарь.
Царица кивнула, кусая губы. Ее лечили и заклинаниями, и молитвами, и целебными отварами, и, по совету этого самого грека, – повязками, вымоченными в травяных настоях. Последнее действительно помогло, но ненадолго. И ей делалось все хуже с каждым днем.
– Тогда… завтра, днем, когда будет хорошо видно. Если ты успеешь приготовиться, – проговорила Атосса.
Врач поклонился.
– Слушаю, великая царица. Успокойся, – он вдруг улыбнулся. – Думаю, у тебя все пройдет прекрасно!
Когда врач уже хотел уйти, Атосса неожиданно остановила его.
– А скажи, – произнесла она, теребя локон непокрытых волос, которые, будучи распущены, достигали бедер. – Ты очень изуродовал ту женщину? Она не осталась без груди?..
Только сейчас персиянка осознала такую возможность и похолодела.
– Конечно, остался шрам, – после колебания ответил эллин. – Но он невелик и виден…
– Виден только мужу, – закончила Атосса. – А что сказал муж?..
Видя, с каким напряжением царица смотрит на него, грек коснулся ее руки. От него Атоссе передалась теплая уверенность.
– Не бойся, супруг по-прежнему восхищается грудью своей супруги в темноте опочивальни. Он по-прежнему любит ее, – прибавил грек.
Атосса нахмурилась, но ничего не сказала: тем более, что опытному врачу и придворному и так были понятны все ее сомнения. Она отпустила Демокеда взмахом руки, а потом опять позвала Артониду, чтобы та помогла ей раздеться и совершить омовение перед сном. С тех пор, как ее стала мучить эта болезнь, персиянка даже не могла как следует мыть верхнюю половину тела, чтобы не разбередить кровоточащую опухоль, – моясь в ванне только до пояса, а сверху предоставляя себя обмывать служанкам.
Вот и теперь Артонида с любовью и терпением обмыла ее теплой водой, ароматизированной шалфеем и розмарином, обмакивая в таз тряпицу. Потом заново перевязала госпожу. Надев рубашку, та попросила вина.
Истинные персы были умеренны в винопитии, особенно женщины; но Артонида не сказала ни слова. Ее царице требовалось успокоиться.
Выпив принесенное вино, Атосса легла и накрылась шерстяным покрывалом. Ее знобило, хотя было тепло.
– Завтра, может быть, я умру, Артонида… но надеюсь, что нет.
– Ахура-Мазда не допустит этого, великая царица, – сказала любимая служанка с глубокой убежденностью.
Атосса уже не ответила. Артонида некоторое время смотрела в лицо госпожи: может быть, она уснула, а может, только делала вид, чтобы не уронить себя перед нею, служанкой. Потом Артонида тоже ушла спать. Но еще некоторое время, лежа на своем мягком тюфячке под тонко выделанным синим шерстяным покрывалом, персиянка шепотом молилась за свою царицу.
На другой день, как и было условлено, пришел кротонец со своими страшными ножами: у него был не один нож на такой случай, и он долго присматривался к больной, выбирая, каким орудовать. В горло Атоссе влили маковое питье, и она на самом деле впала в сонное отупение, как и обещал грек. Но все равно ее пришлось крепко держать за руки двоим помощникам эллина – тоже эллинам и, конечно, мужчинам. Женщины просто не удержали бы ее так, чтобы не дать ей биться под ножом этого палача!
Атосса сознавала только бесконечную боль и еще – твердое дерево во рту, ей вставили в рот деревяшку, чтобы помочь сдержать недостойные крики и не позволить прикусить язык. Несмотря на действие сонного зелья, Атосса чуть не перегрызла эту деревяшку.
Потом, когда все закончилось, ей сразу же влили в рот еще сонного напитка: хотя такое количество мака могло убить больного. Но Демокед уже пошел на такой же страшный риск, и теперь уверился, что греческие боги и Ахура-Мазда помогут ему счастливо довершить дело!
Проспав до вечера, Атосса благополучно проснулась. Боль в правой груди, с которой она давно сжилась, теперь стала еще больше: но теперь царица чувствовала неизъяснимое облегчение. Это уже была боль во имя будущего блага, как роды. Как сказал лекарь.
Атосса щедро наградила кротонца золотом, а когда почувствовала в себе силы, призвала спасителя пред свои очи и поблагодарила сама. Грек был очень рад – и как врач, и как слуга Персиды!
Она начала быстро поправляться, несмотря на новости из Египта. Через два дня после удаления опухоли Атосса впервые приняла главного управителя, который уже давно дожидался, когда царица позовет его.
* Эта история подтверждается исследованиями. По другой версии, Атосса страдала маститом, а не опухолью (неизвестно, доброкачественной или раковой). Но произведенная знаменитым греческим врачом Демокедом операция считается одним из первых в истории случаев мастэктомии.
Однако автор допустил сознательную историческую неточность: Геродот утверждает, что кротонец Демокед был приглашен ко двору и у Атоссы появился “нарыв на груди” уже после того, как Камбис погиб и его сестра и главная жена стала женой Дария I, от которого родила Ксеркса I, старшего сына, и еще троих сыновей. Но наиболее существенно то, что Демокед долгое время был в милости у персидских владык, как служа им своим искусством, так и знакомя с греческими обычаями.
========== Глава 44 ==========
Нитетис порою удивлялась, как цари могут вообще на что-нибудь или на кого-нибудь полагаться, – великая царица спрашивала себя: кому мог верить его величество Яхмес Хнумибра, и что решал в действительности этот сын Амона, сияя всем людям Та-Кемет со своего престола.
Фараон решал все – и почти ничего не решал. Сознание божественности царя господствовало над умами и телами всех египтян, даже тех, кто ходил за ним в болезни и каждодневно заботился о самых низменных потребностях фараона; но как человек правитель Та-Кемет мог не больше любого другого. И положение царя было несравненно хуже положения любого из подданных: не воля бога на троне определяла судьбу Египта, но слияние и противоборство множества человеческих сил, которые именно его воля приводила в движение, никогда не ведая, чем это обернется.
Но на загробном суде все добро и все зло, что были сотворены царем при жизни, будут беспристрастно и безжалостно взвешены.
Нитетис уже мало верила своим по-гречески воспитанным разумом, что после смерти боги достанут из спеленутого тела ее иссохшее сердце, чтобы положить его на весы против пера истины*; но в последние месяцы царицу несколько раз посещал тревожный сон: как она переступает порог зала последнего суда… и предстает перед теми страшными звероголовыми судьями, над которыми теперь часто насмехались сами жрецы, им служившие и кормившиеся от щедрот искренне верующих. Простым людям можно быть невеждами – и для них это благо. Но во что верить людям ученым? И что предвещают такие сны для нее, дочери Нейт и дочери Априя, обманувшей многотысячные толпы своих почитателей во имя будущего Египта?..
– Такое бывает со всеми беременными женщинами, великая царица. В эти месяцы женщины приближаются к богам более, чем когда-либо, – говорил ей Минмес. Он улыбнулся: как все врачи Та-Кемет, этот египтянин был немного и жрецом. – А ты столько испытала в последнее время. Молись и сохраняй спокойствие, и это пройдет…
Минмес давал ей успокоительные снадобья, но все равно царица завидовала его безмятежности: женщине никогда не обрести такой способности, слишком много тревог несет женам одна только семейная жизнь, даже когда в семье все благополучно. А Нитетис жить с персидским завоевателем помогало только умение отрешаться от происходящего и вверять себя богине: одно из важнейших умений жрецов.
Нитетис благодарила богиню, что Камбис не только охладел к ней после первых месяцев страсти, но и после происшествия с Роксаной очень боялся повредить ребенку, которого великая царица носила под сердцем. Когда у таких мужчин, как этот царственный перс, страсть переходит в привычку, нежность и желание постоянства, это лучшее, что может быть. Главное было обеспечить свое положение и положение страны до того, как завоеватель сделается равнодушен к Нитетис, – или до того, как ему опять что-нибудь ударит в голову!
Камбис был недостаточно силен духом, чтобы после всего, что он претерпел, опять вступить в открытую борьбу с египтянами: Маат брала над этим азиатом верх, как над всеми чужестранцами, которые приходили в Египет до него. И если Нитетис родит от Ахеменида жизнеспособного сына, ничего лучше нельзя и придумать: хотя еще лучше будет, если Киров сын оставит эту страну, одолеваемый военными или другими нуждами, которых у Камбиса предостаточно, или же умрет, что тоже очень возможно… тогда Нитетис останется правящей царицей при сыне-наследнике, как уже неоднократно случалось в истории Египта.
Люди Та-Кемет устали от войны. Египет не привык долго жить в состоянии войны и не мог так жить, в отличие от греческих городов, которые, наоборот, не могли существовать в мире. И если персы жаждут войн, подобно неуемным грекам, они в конце концов уйдут отсюда!
– Эта страна – как одна огромная гробница, – сказал Филомен своей сестре, когда они вновь увидели Мемфис. Столица Та-Кемет уже успела отстроиться после того, как азиаты разгромили ее, но следы разрушений сразу же бросились в глаза тем, кто помнил Мемфис нетронутым. Однако не это побудило коринфянина сравнить Та-Кемет с гробницей: и Поликсена понимала, что чувствует брат. Филомен приехал сюда как пленник… но не были ли все они пленниками Черной Земли, тысячелетний нерушимый покой которой порою казался страшнее войны?
“Мы все умрем здесь”, – сказал когда-то отец ей и брату.
– Эта страна будет хороша для нас, только если она станет греческой, – сказала Поликсена брату в ответ. – Тогда Египет станет хорош для людей, которые умудрены жизнью и устали от жизни…
– Я еще не настолько стар, – рассмеялся военачальник. Он посмотрел на сестру с улыбкой. Порою понимать, что тебя могут убить когда угодно, бывает очень хорошо.
Теперь Поликсена поселилась во дворце с царицей и братом: потому что старый их кирпичный дом был разрушен. Эллинка долго плакала, увидев руины, – а потом на нее снизошло то же спокойствие, что и на Нитетис: она полностью предала себя в руки богов.
Вскоре после того, как началась ее придворная жизнь и Камбис привык к положению фараона, Поликсена тоже почувствовала себя в тягости. Наверное, женщины беременеют тогда, когда перестают бояться и препоручают себя высшим силам…
Ликандр, который узнал о том, что подруга ждет ребенка, сразу после Нитетис, теперь настаивал на том, чтобы заключить с Поликсеной брак по всем египетским законам.
– Это не свяжет нас против воли! Если мы с тобой не захотим, этот папирус не будет значить для нас ничего! – сказал лаконец. – Но мысль, что ты и наш ребенок, если я погибну…
Он отвел глаза и закончил:
– Я тогда не буду знать покоя в царстве мертвых.
Поликсена внимательно посмотрела на любовника. Греки мало думали о том, что ждет их в обиталище теней, как его ни называть; но для всех эллинов это было мрачное место, о котором ее народ старался не вспоминать лишний раз, – тогда как египтяне заботились о посмертии постоянно. Хотя отважные греки гораздо сильнее египтян стремились туда, откуда никто не возвращался.
И в Аиде не радовался никто, какую бы жизнь ни прожил…
“В чем же божественная правда?” – подумала ученица Пифагора, учившаяся также у египетских жрецов и у персидских мобедов.
– В чем правда и счастье, Ликандр? – спросила коринфская царевна: скорее саму себя, чем своего друга. Но он неожиданно ответил.
– И правда, и счастье в том, чтобы радоваться каждому дню и не бояться смерти.
Поликсена взглянула спартанцу в лицо. Он улыбался. Теперь он выглядел совершенно зрелым мужем, отрастив бороду и немного отпустив вьющиеся темные волосы, которые собирал на затылке шнурком.
Ликандр привлек ее к себе, и она сразу же забыла, о чем думала.
– Ты, твоя любовь… величайшее счастье в моей жизни, – проговорил спартанец со всей серьезностью аоротанатос, коснувшись ее щеки. – Прежде я и не ждал, даже не молил, чтобы ты стала моей! Может быть, и дальше боги предназначили для нас то, чего мы не чаем?
Поликсена улыбнулась с восхищением.
– Ты порою кажешься мне мудрее Пифагора!
– Должно быть, философ никогда не жил так, как привыкли жить спартанские воины, – усмехнулся Ликандр.
Потом он сжал ее руки в своих и опять спросил с волнением, заглядывая возлюбленной в глаза:
– Так ты согласна на письменный договор со мной? Если уж мы не можем найти здесь наших жрецов!
Поликсена кивнула.
– Согласна, милый.
Счастливый любовник прижал ее к груди, целуя и зарываясь лицом в ее волосы; а коринфянка вдруг поняла, почему так долго тянула с этим договором и отказывалась. Это была подлая мысль: а может, и спасительная… Поликсена не желала окончательно связывать себя со Спартой и с этим спартанским воином, хотя не знала мужчины лучше него!
Но теперь ее судьба росла в ее чреве, как судьба Нитетис. Так боги решают за женщин, которые не могут сделать этого сами.
***
Брачное соглашение они заключили в Доме жизни – в том самом, где когда-то проводил уроки Пифагор. Этот храм египетской науки и величайшее древнее хранилище записей о людях Та-Кемет, их рождений, смертей и завещаний, Камбисовы персы оставили нетронутым. Может, потому, что боги Дома жизни не имели лица, которое могло бы вызвать ярость азиатов?..
Поликсена смотрела на то, как невозмутимый писец превращает ее имя и имя Ликандра в ровный ряд иероглифов. Было так странно видеть это: и, вместе с тем, умиротворяюще. Хотя Поликсена знала, что их имена посредством “божественной речи” невозможно записать точно: египетский язык не содержал звука “л”. Поликсене долго было так удивительно слышать, как Нитетис произносит ее имя. А письмо египтян по большей части не передавало гласных.
Закончив работу, писец поднял глаза. Вежливо кашлянув, чиновник привлек внимание людей, которых только что сделал мужем и женой.
– Все готово, госпожа. Да хранят вас Амон, Исида и Хатхор.
Египтянин протягивал папирус Поликсене, а не ее мужу: и это удивило эллинку только на мгновение. Она знала, как много значит в Египте положение жены, госпожи дома мужа и распорядительницы всех дел этого дома.
Улыбнувшись бритоголовому чиновнику, Поликсена внимательно прочитала договор, ведя пальцем по строчкам и шевеля губами. Потом, удовлетворенно кивнув, эллинка достала из своего пояса серебряный дебен, который бросила на стол перед писцом. Египтянин изумился, хотел отказаться от такой высокой платы… потом понял, что за свое соединение эти эллины желают заплатить достойно.
Он поклонился ученой чужеземке, и супруги, взявшись за руки, покинули Дом жизни. Еще прежде, чем эллины вышли на улицу, Поликсена передала брачный договор своему мужу.
Поликсена знала, что скоро этот папирус опять окажется у нее: желает того она или нет. Ведь Ликандру скоро предстоит идти сражаться в Азию с греческим войском и египтянами. Спартанец все знал и был со всем согласен, радуясь каждому дню и не боясь смерти.
Еще в Саисе греческие наемники египтян, подчинявшиеся как царице – Нитетис, а как верховному военачальнику – Уджагорресенту, возобновили свои учения: и Ликандр присоединился к ним. В Мемфисе учения продолжились. Греки Камбиса и греки Уджагорресента теперь делили плац между собой. Как же бессмысленна жестокость человеческих битв, и как неизбежна! Если насмерть сражаются даже боги, которые не могут умереть!
Когда Поликсена и Ликандр вернулись во дворец, их ждала удивительная встреча. У дверей спальни Поликсену поджидал один из пифагорейцев, Агафокл, вернувшийся к учителю из Навкратиса уже после того, как пришел Камбис. Философ поклонился новобрачным, сияя улыбкой.
– Госпожа, идем с нами. Мы все ждем вас и хотим отпраздновать вашу свадьбу!
Поликсена завела за ухо прядь волос.
– А мой брат?..
– Он и устроил это, – улыбаясь, сказал Агафокл: и поманил обоих рукой. – Идемте, все заждались!
Коринфянка до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, какой свободой пользовался ее пленный брат: хотя знала – и Камбис знал, что держит здесь Филомена крепче любых цепей. Она, Поликсена! А ее саму держала Нитетис – и невозможность куда-нибудь уехать!
Пиршество устроили в одном из покоев, предназначавшихся для гостей: комнаты были так велики, что могли бы сойти за залы.
Молодых супругов встретили с шумом и смехом: скрипучая музыка авлосов ударила Поликсене в уши, но теперь вовсе не оскорбила ее слуха. Им обоим налили вина, надели венки, как полагалось свадебным обычаем в Греции. Философы и просто развеселые друзья окружили их пляшущим кольцом, схватившись за руки; и Поликсена хохотала и танцевала вместе со всеми, напрочь забыв об осторожности. Пели хором комосы*, славили Грецию и Ликандра с его женой; и спартанец смеялся так много и беззаботно, как Поликсена никогда еще не видела.
Брата с ними не было – коринфянке сказали, что он придет поздно, если вообще сможет прийти; и, конечно, Поликсена понимала, почему. Хорошо было уже то, что Филомен вообще принял Ликандра и смирился с тем, кому отдает сестру!
Но, однажды вынырнув из толпы поздравителей, Поликсена заметила Филомена у порога: в белом хитоне с нарядной каймой и таком же гиматии, он стоял, сложив руки на груди, и без улыбки глядел на свадьбу. Поликсена растерянно и смущенно улыбнулась брату, и он улыбнулся и кивнул в ответ. Однако ей стало ясно, что к веселью военачальник Псамметиха не присоединится. И даже пьяные товарищи-философы не посмеют тащить его в круг.
Тут Филомена заметили другие, и возникла какая-то общая неловкость – будто нашкодившие дети увидели старшего, перед которым предстояло отвечать.
Поликсена спасла положение. Она громко сказала:
