Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 75 (всего у книги 97 страниц)
От этой мысли моряк почувствовал такую ярость, что бросился вперед и растолкал мужчин, без труда отбрасывая с дороги самых сильных.
– Эй, граждане! – крикнул он.
Эта сила и дерзость опять укротили бесновавшуюся толпу. Крикуны не сразу, но притихли. Калликсен воздел руки умиротворяющим жестом.
– Граждане, – повторил он звучно и убедительно. – Ответный удар персам будет нанесен, я ручаюсь за это! Дарий, как вы все знаете, силен своим флотом, а у нас не хватает денег на закупку леса и постройку кораблей… я готов пожертвовать на наши общие нужды десять талантов золотом!
Теперь наступила полная тишина. Даже Хилон был смущен, не решаясь парировать.
– Я долго пренебрегал своими гражданскими обязанностями, признаю, – продолжил Калликсен. – Но все богатство, которое было мною нажито вдали от дома, я теперь отдаю Афинам во имя процветания славнейшего из городов!
Несколько мгновений еще стояла тишина – а потом раздались восторженные крики. Калликсена в городе помнили и уважали, и ненависть сородичей он вмиг опять превратил в любовь своим великодушием.
Но шагая домой к матери, моряк был не весел, а озабочен – он знал, что хотя у него в Афинах есть друзья, на которых он может положиться, толпа может снова возненавидеть его с тою же легкостью, с какой теперь чествовала.
Вечером, ужиная в ойкосе вместе с матерью, полемарх был молчаливее обычного. Каллироя ни о чем не спрашивала сына, зная, что он в конце концов расскажет сам, когда будет готов поделиться.
И когда оловянные тарелки опустели, а глиняные чаши наполнились, Калликсен сказал:
– Я подумал о взрослом сыне царицы, Никострате, и его семье… Помнишь, на агоре говорили, что Никострат с женой, известной гетерой Эльпидой, бежали из Коринфа после измены матери?
– Конечно, помню, – ответила Каллироя.
Она смотрела на сына с каким-то странным выражением. Но моряк не обратил внимания и продолжил:
– Это был славный юноша, жаль, что ты не видела его… Настоящий, – тут Калликсен усмехнулся, – настоящий спартанец. Как боги смеются над нами, не правда ли, матушка?
Каллироя поставила свою чашу и поморщилась от боли, прострелившей пальцы.
– Может статься, это не насмешка, а воля олимпийцев? Куда мог бежать этот царевич, как ты думаешь?
Калликсен неподвижно смотрел на мать несколько мгновений – а потом мотнул головой.
– Нет, этого не может быть. Все это стряслось почти месяц назад, в городе толковали, что царица опять села в Милете… Если бы Никострат объявился у нас, то гораздо ранее!
Каллироя посмотрела на сына с сожалением – и с нетерпением.
– А ты успел уже забыть с полудня, как афиняне приветили тебя? Ты думаешь, сыну персидской тиранки твои сограждане раскроют объятия? Если Никострат намерен искать убежища и помощи в Афинах, самое благоразумное будет выждать какое-то время, даже скрыться под чужим именем… Ведь его никто здесь не видел…
– Но ведь Эльпиду знают здесь, – сказал сын, изумленный этими доводами.
– Ее знают как гетеру, однако жена никому лица не откроет, – ответила Каллироя.
Если бы Никострат с супругой решились показаться в Афинах, Эльпида могла бы теперь благословить афинские обычаи, ограждавшие жен от нескромных взглядов.
С этого разговора прошло несколько дней. Калликсен сдержал слово, данное сородичам; полемарх сделал немалые пожертвования навкрариям, на новые корабли, и храму богини. Он отдался забытым обязанностям, и мать почти не видела его.
Как-то вечером Каллироя сидела, по своему обыкновению, за прялкой, и пела грустные песни. Молодая служанка помогала хозяйке сматывать шерсть. И вдруг послышался стук в дверь.
Калликсен обычно стучал не так – это были частые, словно бы испуганные удары. Они резко прекратились, как будто гость боялся, что его услышат снаружи, или не решался проявить настойчивость…
Каллироя быстро встала, невзирая на мучительную боль, которая скогтила спину.
– Сиди, Левка, я сама отворю! – хозяйка остановила молодую рабыню и, схватив прислоненный к стене буковый посох, который ей подарил Калликсен, направилась открывать. Пока она дошла до двери, стук повторился.
Глубоко вздохнув, Каллироя отодвинула засов и откинула крючок, на которые была заперта дверь.
– Войди, гость, кто бы ты ни был, – сказала она.
Руки ее дрожали, опираясь на посох, но голос не дрогнул.
Дверь резко открылась: в сумерках обозначились фигуры мужчины и женщины под темными плащами. И, присмотревшись, Каллироя узнала тех, кого давно ждала, – узнала, хотя никогда их не видела.
Стучала, по-видимому, Эльпида, которая стояла впереди: ее рыжие волосы, скрытые под капюшоном, растрепались, прекрасное лицо осунулось. Никострат, мрачный и обросший темной бородой, стоял немного позади жены, держа на руках маленького сына.
Увидев лицо Каллирои, гетера умоляюще сложила руки.
– Госпожа, я жена Никострата, сына царицы Ионии! – воскликнула она. – Наш город изгнал нас, и мы скитаемся, нигде не находя приюта… Заклинаю, впусти меня и моего мужа хотя бы на эту ночь!
Каллироя перевела взгляд на Никострата. Спартанец не стал молить – он только выше поднял ребенка, и мольба выразилась в его лице.
Хозяйка тяжко вздохнула.
– Узы крови священны, и я не прогоню вас на ночь глядя, – промолвила она. – Но знайте, что еще до завтра вам придется говорить с моим сыном.
Никострат благодарно поклонился.
– Как раз за этим мы и явились, добрая госпожа.
Дорийский акцент в его речи прозвучал особенно явственно. Каллироя печально улыбнулась – она молча посторонилась, впуская измученных странников.
* Керамик – один из богатых районов древних Афин, известный производством аттической керамики.
* Члены греческого городского совета (буле).
========== Глава 167 ==========
Эльпида, оплеснув водой лицо, руки и запыленные ноги, а после умыв и перепеленав ребенка, почти сразу же заснула, смертельно усталая: Левка проводила гостью в гинекей. Теперь уже не имело смысла пытаться скрыть появление стольких чужаков – даже рискуя тем, что служанка Каллирои побежит с новостями к Хилону, прежнему и нынешнему ее настоящему господину. Всего пришлось дать приют четверым, не считая младенца: Никострата с женой сопровождали еще двое рабов – женщина и мальчик.
Сам царевич, подкрепив себя вином, остался бодрствовать в ожидании Калликсена. Плащ его, как и одежда Эльпиды, был заляпан грязью и изорван колючками. Никострат вымыл руки и ноги, подобно жене, однако очень нуждался в бане и лечении многочисленных ссадин; он похудел, а в лице появились жесткость и угрюмость скитальца – отличные от жесткости воина, всегда чувствующего рядом плечо товарища.
По крайней мере, в этом он придерживался правды, думала Каллироя, посматривая на опасного гостя. С нею Никострат повел себя почтительно, однако наотрез отказывался что-либо поведать о себе до прихода молодого хозяина.
Калликсен в этот вечер задержался несколько дольше обычного – однако явился домой он в большой компании, с факелами: Каллироя и ее поздний гость, расположившиеся в андроне, в тревоге услышали много мужских голосов и смех.
Выглянув в окошко мужской комнаты, выходившее на улицу, хозяйка увидела, что у калитки белая светлоголовая фигура Калликсена отделилась от остальных; после короткого прощания с друзьями моряк направился по дорожке к дому. Каллироя отпрянула от окна.
– Иди в ойкос, – велела она Никострату, который поднялся с места и напряженно ждал. – Сиди там и не высовывайся, пока я не поговорю с сыном!
Спартанец коротко поклонился и вышел. Каллироя направилась в прихожую, встречать сына.
Левка уже открыла флотоводцу дверь. Заслышав шаркающие шаги матери, Калликсен перевел на нее взгляд; тогда девушка, проскользнув мимо него, торопливо убежала.
– Что у нас случилось? Она сама не своя, – афинянин кивнул вслед служанке.
Каллироя приблизилась к сыну и крепко взяла за руку сухой старческой рукой.
– У нас гости, – тихо сказала она, заглянув ему в глаза.
Калликсен замер на мгновение. – Правда?..
Каллироя кивнула и показала в сторону общей комнаты. Больше слов не понадобилось.
Моряк двинулся было в сторону ойкоса, но приостановился.
– Вся его семья здесь?
– Да, Никострат с женой и маленьким сыном, а еще двое рабов, – ответила Каллироя. Моряк кивнул и, не тратя больше времени, проследовал в комнату.
Никострат, сидевший у тлеющего очага посередине, быстро встал при появлении афинянина. Царевич улыбнулся было, но при виде настороженного выражения Калликсена улыбка его погасла. Лаконец поклонился и остался стоять.
– Садись, – пригласил флотоводец, не меняя выражения. Когда Никострат подчинился, Калликсен обернулся к матери. – Ты дала им ужинать?
– Нет, Никострат хотел дождаться тебя и разделить трапезу с тобой, если ты согласишься, – ответила Каллироя.
Калликсен впервые улыбнулся.
– Тогда прикажи подавать.
Он не стал уточнять – останется ли старая мать с ними; об этом и вопроса быть не могло.
Левка и рабыня Эльпиды, взявшаяся помогать, принесли нераспечатанный кувшин вина, хлеб, сыр, оливки и копченое мясо с чесноком, нарезанное ломтями. Гость и молодой хозяин сели за стол; Калликсен занял место у стены, подле матери, а Никострат сел на скамью напротив обоих.
Некоторое время мужчины молча ужинали; Никострат явно изголодался, но ел без жадности, сдерживая себя. Он съел немного мяса и сыра на лепешке и, запив простой водой, поблагодарил, сказав, что ему довольно. Калликсен качнул головой, но промолчал.
– Если ты сыт, расскажи, что с вами случилось, – моряк сурово посмотрел в глаза спартанцу. – До меня уже давно доходят самые противоречивые слухи о вашей семье.
Никострат кивнул.
– Ты желал бы услышать все из моих собственных уст. Я рад, что могу рассказать, – царевич замер на несколько мгновений, словно бы сомневаясь и в этом человеке, на чью помощь так надеялся. Но потом Никострат справился с собою и глухим голосом принялся излагать свою историю.
После того, как он и Эльпида оставили Коринф, они некоторое время жили в горах Лаконии, к северу от долины Эврота. Там располагалось немало поселений периэков – тех, кто не мог получить спартанское гражданство, и просто изгнанников, отвергнутых лакедемонянами по разным причинам.
– Таких, как я, – едва заметно улыбаясь, продолжал Никострат. – Мы сошлись с некоторыми из них, охотились вместе и помогали друг другу…
Им не раз случалось ночевать в хижинах и даже в пещерах, слушая вой волков и лай диких собак и лис; чтобы путешествовать по горным тропам, супруги избавились от всего лишнего имущества. Коня своего Никострат продал в первом же селении, в котором они остановились на пути из Коринфа.
– Но почему вы сразу не направились в другой город? – спросил афинянин, впервые перебив рассказ.
– Я сперва хотел, но жена отсоветовала, – ответил Никострат. – Она сочла, что лучше нам какое-то время пожить в удалении от городов, чтобы о нас забыли. Моя Эльпида всегда боялась диких зверей и людей, как женщина… но она очень отважна и разумна, – улыбнулся лаконец.
– Верю, – отозвался Калликсен. – Когда же вы спустились с гор?
– Не помню… Дней семь назад, – подсчитал Никострат, нахмурившись. – У Эльпиды стало не хватать молока, она ведь кормит, – признался он немного стыдливо. – Ребенок заболел, и тогда мы решили идти в город.
– Понятно, – сказал афинянин.
Он некоторое время размышлял.
– У вас совсем не осталось денег?
– Отчего же? Осталось, и немало, – Никострат блеснул серыми глазами. – В горах мы пробавлялись охотой на коз, оленей, ставили силки на птиц… а в селениях за постой с нас брали недорого. Мать ведь дала нам золота, прежде чем бежать, – усмехнулся он.
Калликсен склонился к гостю через стол.
– Ты осуждаешь ее?..
Никострат некоторое время смотрел афинянину в лицо, с суровым и непроницаемым видом, – потом опустил глаза.
– Позволь мне не отвечать на такой вопрос.
– Хорошо, – тихо сказал Калликсен, щадя сыновние чувства. Некоторое время они перемолчали, а потом флотоводец спросил:
– Зачем же ты хотел увидеть меня? У тебя был какой-нибудь план?
Никострат рассмеялся.
– План?.. Нет, никакого, господин. Я остался совсем один, а что может изгнанник? Я даже пользовался в дороге чужим именем… я называл себя Аркадом.
Он поднял глаза и пояснил:
– Аркад и Терон – такие собачьи имена придумали для себя мы с Мелосом. Теперь Мелос тоже покинул меня!
– Где же он? – спросил Калликсен, вспомнив темноглазого ионийца, с которым был так дружен Никострат. Афинянин тут же пожалел о своих словах.
– Там, где ему и следует быть. Со своей царицей, – ответил гость.
Протекло еще несколько мгновений томительного молчания. Потом Калликсен поднялся, взглянув на Каллирою: старая госпожа, усиленно прислушивавшаяся к беседе, чуть улыбнулась.
– Уже совсем ночь, а ты устал. Иди ложись, завтра вы отдохнете у матери в доме… а вечером продолжим разговор, – сказал Калликсен.
При первых словах афинянина Никострат тоже поднялся.
– Я очень вам благодарен, – сказал он, глядя на хозяев. – Но ведь ты, конечно, понимаешь, что нам нужно договориться побыстрее, – я отлично знаю, в какое положение поставлю вас, проведя одну только ночь под вашим кровом!
– Постараемся побыстрее, – серьезно ответил моряк. – Но теперь пора спать. Завтра я что-нибудь придумаю, – обещал он, провожая Никострата до дверей.
Потом он вернулся к матери, и они еще некоторое время, прежде чем потушить лампаду, говорили вполголоса.
Утром Калликсен рано ушел; гости выспались, а Каллироя с помощью слуг затопила им баню. Это была маленькая пристройка, сделанная Пифоном, покойным мужем хозяйки, к старому дому, – бывало, что этому афинянину после своих странствий приходилось избегать общественных бань, опасаясь осуждения. Потом Никострат сел чистить оружие, меч и широкий спартанский кинжал; о своих ссадинах он никому не дал позаботиться.
– Само еще лучше заживет, – сказал лаконец.
Эльпида, покормив и устроив поспать днем своего ребенка, наконец тоже вышла, и Каллироя не замедлила приступить к гетере с расспросами. Эльпида утолила ее любопытство, рассказав многие подробности их жизни; однако о Поликсене жена Никострата всегда отзывалась сдержанно и почтительно. Ионийская царица быстро завоевала любовь невестки… она покоряла и мужчин, и женщин.
Калликсен явился вскоре после полудня, когда садились обедать. Его не ждали так рано; он явно спешил и принял какое-то решение.
– Вам не следует задерживаться надолго, по всей видимости, – мрачно сказал он Никострату. – Может, в другое время… сейчас слишком опасно для тебя.
Об опасности для себя и матери он не упомянул; но Никострат кивнул с полным пониманием.
– Ты можешь предложить нам что-нибудь другое? – спросил царевич.
Калликсен покраснел.
– А ты думал, что я собрался просто от вас отделаться?.. Нет, я не имею на это права, – серьезно сказал афинянин.
Никострат понял, что это не только родственные и дружеские чувства, но и политические соображения. Он был очень ценен для противников ионийской царицы, чтобы оказать на нее влияние…
– Так что же ты предлагаешь? – спокойно спросил царевич.
– Отправляйтесь в Фивы, – сказал Калликсен. – У меня есть там знакомые, и, к несчастью… или к счастью для вас, многие фиванские аристократы готовы покориться персам.
Никострат быстро повернулся к жене.
– Ты слышишь?..
Эльпида вспомнила, что сама придумала такой выход еще давно. Она улыбнулась и кивнула, смахнув слезу.
– Да, дорогой.
– Вначале будет разумно не открывать своего истинного имени, а потом, думаю, нужда в этом отпадет, – продолжил афинянин. – Я еще какое-то время пробуду в Афинах – но когда соберусь отплывать, дам вам знать.
– И что? – нетерпеливо и неучтиво воскликнул Никострат. – Что же мы будем делать?.. Я искал тебя как союзника, тебе это известно!
Он выругался.
– Нельзя же бездействовать и далее! И Аттика, и Лакония до сих пор живут так, словно Дария не существует, – я бы не поверил, если бы не обошел всю Элладу сам…
– Похоже, это пошло тебе на пользу, – заметил флотоводец, глядя на Никострата.
Он сделал к нему шаг.
– Но для начала ответь мне: ты намерен воевать с царицей Ионии? Всерьез?
– Да, – ответил Никострат, не поколебавшись ни на мгновение.
Он сделал паузу и прибавил:
– Я хочу победить царицу… но не мою мать.
Калликсен кивнул. Он подошел к спартанцу и крепко обнял его; спустя мгновение Никострат ответил на объятие.
– Я всегда помнил о тебе, – пробормотал царевич, уткнувшись носом ему в плечо. – И тогда, когда я и Мелос бежали из Египта, мы искали тебя и уповали на твои корабли…
– В самом деле?
Калликсен прочувствованно посмотрел молодому воину в глаза. Он об этом ничего не знал – Филлида не говорила мужу, что принимала у себя беглецов.
– Как раз сейчас Афины строят много новых кораблей. Правда, до флота Дария нам по-прежнему далеко, но…
– Но с ионийским флотом вы сможете потягаться, – закончил Никострат, безжалостно улыбнувшись. – Благодарю тебя, дядюшка!
Калликсен усмехнулся такому поименованию, но спорить не стал.
– Пока что действовать подожду и я, – предостерег он. – В таком деле нужно согласие многих… но без тебя мы не обойдемся, будь покоен.
Никострат кивнул.
– Это лучшее, на что я мог рассчитывать.
– Я нашел вам лошадей и проводников. И ссужу деньгами, на первое время, – сказал Калликсен. – Если вы готовы, поезжайте завтра же, как соберетесь.
Никострат вздохнул, борясь со своей гордостью; однако от денег не отказался. Он только подумал, что Эльпиде и Питфею маловато будет двух ночей отдыха.
– Благодарю. Надеюсь все возместить тебе сполна, – ответил лаконец.
Калликсен понял, что речь много больше, чем о золоте. Он улыбнулся.
– Так и будет, мальчик. Мы вместе выступим против персидской наместницы… и этим спасем Элладу и твою мать.
========== Глава 168 ==========
После первой ночи Гобарт не появлялся перед царицей целых четыре дня – как ей сказали, он проводил военные учения за городом со своими персами: азиаты еще больше, чем греки, требовали постоянного надзора и дисциплины. Поликсена украдкой следила за выражениями лиц всех, кто ее окружал и был к ней близок. Придворные и слуги старались не подавать виду, что случилось нечто из ряда вон выходящее; и эта старательность не укрылась от взора коринфянки. Но, по крайней мере, ее почитали и боялись достаточно, чтобы не позволять себе оскорбительных намеков.
Лишь однажды она столкнулась с Мелосом, который также был занят учениями с греческими воинами – на территории дворца. Иониец взглянул на правительницу своими карими глазами, полными упрека, как будто Поликсена изменила всему их делу… можно было подумать, что все зависело от нее одной! Или будто бы Мелос не благодаря Поликсене получил такое назначение – и не сам подстрекал ее к бегству из Коринфа с армией персов!
“Мужчины думают, что они всегда вправе судить нас и наше поведение, даже подчиненные”, – возмущенно подумала царица.
– У тебя есть что сказать мне? Тогда будь краток, – произнесла Поликсена после нескольких мгновений холодного молчания. – У меня много дел.
Мелос открыл рот, встрепенулся, точно хотел указать ей на всю тяжесть ее проступка; но залился краской и промолчал, сжав губы.
– Фрина хотела видеть тебя, ей с утра было дурно. Ты навестишь ее? – наконец произнес иониец.
Поликсена кивнула.
– Навещу, мой дорогой. А ты, – продолжила она, уже не сдерживаясь, – не спеши осуждать то, чего не понимаешь. И вообще, не смей…
– Я не смею, – оборвал ее Мелос. – И я тебя понимаю, – прибавил он с усилием.
Молодой воин бросил на царицу взгляд, полный горечи и жалости, и, поклонившись, поспешно ушел. Поликсена прикрыла глаза, ощущая, что горит от стыда. Она поднесла руку ко рту.
“Конечно, Гобарт в своем праве победителя… и то, что он сделал надо мной, позор для всех греков, которых представляю я как царица; но это позор не больший, чем покорность целой Ионии. И никто не смеет валить на меня всю вину. Притом в страсти перса ко мне и в самом деле есть многое, что непонятно посторонним…”
Она послала за Гобартом утром пятого дня, когда потребовалось его присутствие на совете. Азиат явился, одетый с привычной тщательностью и роскошью; он поклонился государыне ниже обычного и бросил на нее короткий, но очень значительный взгляд. Поликсена была нарумянена, как всегда в присутствии персов, и понадеялась, что мало кто заметил, как взволновалась ее кровь при виде любовника.
Гобарт сел на свое место, по правую руку, но довольно далеко от царицы. После него явилось еще двое персов, один из которых был также военачальником, командующим конницей, а другой зороастрийским священником – приближенным Дариона, наставлявшим его в своей вере. Эти люди повели себя с обычной почтительностью и сдержанностью, и совет начался беспрепятственно.
Вначале обсуждали новости, которые доставляли гонцы Мануша с севера, о положении дел и настроениях в Ионии. Настроения были бунтарские и мрачные, но этого и следовало ожидать; Мануш уже применил свою власть, проведя несколько казней городских начальников, равно греков и азиатов. Двоих пришлось осаждать в собственных усадьбах: охрана была перебита, и все их имущество, согласно персидскому закону, поступило в собственность царицы, которая должна была распорядиться награбленным подчиненными добром по своему усмотрению.
Теперь главной задачей Поликсены было – добиться того, чтобы хотя бы часть этого богатства пошла на народные нужды, а не была присвоена новыми угнетателями… Но собственные ее нужды также росли: большой и пестрый двор, армия, флот, пришедшие при Дарионе в упадок хозяйство и торговля требовали все больших затрат.
Потом обсудили угрозу со стороны Эллады и Египта. Однако настроения греков было трудно предсказать – они менялись слишком часто; а из Египта вестей пока не поступало. Личной, но очень большой радостью для царицы оказались недавние вести из Афин: Никострат наконец появился там, после чего направился в Беотию, в аристократические Фивы, враждебные Афинам. Как видно, в городе братьев Пифонидов чем дальше, тем больше преобладали демократические устремления.
Поликсена распустила совет, не задерживая никого; и Гобарт, который говорил мало, но дельно, также ушел не задерживаясь. Потом царица встретилась с Менекратом, который не был ее советником, но чья дружба и дарования всегда ее вдохновляли.
Художник был занят украшением ее дворца – и сейчас со своими помощниками отделывал зал приемов, в котором царица принимала управителей, членов городского совета, жрецов и послов.
– Я очень довольна твоей работой, – сказала Поликсена Менекрату, нисколько не покривив душой.
Мастер просиял от удовольствия и поклонился.
– Но ты, насколько я понимаю, пытаешься по-гречески облагородить стиль ападаны – царского зала приемов в Персеполе, в подражание которому отделано это помещение, – продолжила Поликсена. – Мне кажется, добавлять что-либо еще между колоннами и барельефами крылатых быков будет излишеством.
Она сделала паузу: Менекрат внимательно слушал.
– Я хочу, чтобы по углам ты поместил статуи наших богов, – сказала Поликсена. – Скульптура, изображения богов и героев, – главная отличительная черта эллинского искусства, особенно ионийского… Они будут сразу же бросаться в глаза всякому, кто войдет, но не создадут кричащего несоответствия.
– Я понял, – радостно и возбужденно ответил Менекрат. – Каких же олимпийцев ты желаешь здесь видеть?
– Аполлона и Посейдона, высоко чтимых в Ионии, прежде всего, – ответила царица. – А напротив установим Афину… и Афродиту, покровительницу Коринфа.
– Прекрасная мысль, – сказал художник.
Поликсена улыбнулась, угадывая то, о чем он не решался спросить.
– Привлеки к этим работам лучших скульпторов Милета. Я знаю, ты сейчас не занимаешься ваянием, ты превзошел в Азии другие искусства… и между вами не возникнет зависти и вражды.
Менекрат тяжело вздохнул, вспоминая свои первые скульптуры: теперь он был превосходным ремесленником, но божественная искра в нем угасла. Однако великих ваятелей между милетцами теперь тоже не было. Очевидно, рассеяние и смешение кровей и обычаев плохо сказались на силе их искусства.
Но теперь никому из них не приходилось соперничать, каждый делал что мог. Менекрат поклонился и ушел, горько удовлетворенный.
Потом Поликсена, освежившись фруктовым напитком и подкрепившись горстью жареного миндаля, навестила дочь на женской половине. Фрина занимала бывшие комнаты Артазостры, драпированные алым шелком. Она встретила царицу бледная и унылая – было видно, что царевна недавно плакала; похоже, она расстроила Мелоса своими разговорами о поведении матери. В глазах Фрины сверкала тысяча упреков, но, в отличие от мужа, она ничего не высказала вслух. Это уже не имело смысла, что понимали обе женщины…
Приласкав и успокоив дочь и внучку, немного поговорив с Фриной об отвлеченных вещах, царица направилась к себе. По дороге, в уединенном коридоре, ей встретился Гобарт.
Перс ничего не сказал – он только посмотрел в глаза возлюбленной долгим глубоким взглядом. Он был бледен. И тогда Поликсена кивнула.
Этого было достаточно: лицо военачальника озарилось радостью. Схватив руку эллинки, он поцеловал ее. Потом поклонился и ушел; Поликсена осталась на месте, с замиранием сердца прислушиваясь к удаляющимся мужским шагам и ощущая отзвук страсти во всем теле… на людях они не позволяли себе ничего больше. Потом Поликсена улыбнулась и быстро зашагала в свои покои.
Этой ночью Гобарт пришел к ней. Он запер двери и сразу же, подойдя к царице, без слов заключил ее в объятия; горячие губы прильнули к ее губам, прогоняя прочь все мысли. В этот раз они любили друг друга неспешно, наслаждаясь каждым мгновением.
Потом любовники пили вино и разговаривали, лежа в постели.
Поликсена, накинув полупрозрачную сорочку и держа в руках кубок с вином, слушала тихие излияния перса, которых до сих пор не слышали ни одни стены и ни одни женские уши.
– Я любил каждую из наложниц, которых брал себе, я каждую ласкал и дарил… у меня их сейчас четыре. Они тоже любили меня, и по-прежнему покорны и угождают мне.
Гобарт, прикрытый простыней до пояса, приподнялся, посмотрев в лицо царице. Как будто думал, что ей приятно или очень важно услышать о преданности его женщин. Поликсена, глядя на него не то с горечью, не то с насмешкой, кивнула.
– Продолжай. Чем же ты недоволен?
– Они угождают мне, но мои наложницы сделались холодными и алчными, я чувствую это, – сказал военачальник. – Я не могу понять причины: я по-прежнему к ним добр…
Поликсена приподнялась на локте, сделав глоток вина.
– Они изменились после смерти твоей жены? Или после рождения своих детей?
Гобарт нахмурился.
– Не могу сказать… Мне теперь кажется, что так было всегда, – произнес он сокрушенно. – Это бывает со всеми женщинами?
Поликсена помолчала.
– Я выскажу догадку, которая тебе не понравится, – произнесла она наконец. – Когда у многих женщин один возлюбленный и господин, они перестают видеть в нем человека. А видят только средство к существованию, к существованию и власти своих детей… или кумира.
Гобарт долго молчал, в великом изумлении.
– Но почему никто не говорил мне этого раньше? – наконец воскликнул перс.
– По той же причине, – откликнулась Поликсена. – Женщина не может говорить со своим господином так, как с другом.
Гобарт потряс головой, будто его окатили ледяной водой, приведя в чувство.
– Но как может человек моего положения довольствоваться одной женой?
– Наверное, никак, – сказала эллинка. Она сейчас не ощущала никакой ревности и злости, только жалость. – Однако люди столь высокого положения, как твое и мое, мало в ком находят друзей.
– Да, это правда, – страстно откликнулся военачальник. Он протянул к ней руки, и Поликсена придвинулась ближе; Гобарт обнял ее как друга.
– Ты самая дивная из женщин, что я знал, – прошептал он, целуя ее черные волосы.
Поликсена обернулась к нему с усмешкой.
– Будь любезен, не упоминай больше в нашем разговоре о других женщинах.
Перс тихо рассмеялся: ему приятна была эта ревность.
– Слушаю и повинуюсь.
Поликсена опять подумала о Египте, о Тураи… это было больно, приносило чувство вины, теперь еще сильнейшей. Но ведь к прошлому возврата быть не может, и Тураи еще тогда, в Навкратисе, понял, что их супружество подошло к концу.
Воспоминание о Египте навело ее еще на одну мысль. Конечно, ей уже больше сорока, и женщины редко зачинают в таком возрасте… но нужны все предосторожности. Поликсена еще несколько лет назад услышала о сильфии – чудодейственном растении из Кирены, предотвращающем зачатие.* Сильфий очень дорог, но она, царица Ионии, может и должна его достать.
Поликсена подумала, что стала холодной и жестокой – ко всем, кроме немногих, кого она любит. Она жестока к тем, о чьем благе заботится: для их же блага… или нет?
Наверное, это неизбежность для женщины, получившей власть.
Рука Гобарта огладила ее плечо; он поцеловал ее в висок.
– О чем ты задумалась? Тебя уже нет со мной…
Поликсена повернулась к нему.
– Я думаю, как мы будем дальше.
Гобарт улыбнулся, приложив пальцы к ее губам.
– Завтра. Мы подумаем об этом, когда взойдет солнце, а сейчас… у нас слишком мало времени, которое мы можем посвятить любви.
Он склонился к ней, и Поликсена покорно подставила губы; желание ее разгорелось удивительно быстро и память тела пробудилась, изумляя ее. Сейчас она любила этого человека, и это не было ложью. А завтрашний день сам о себе позаботится.
***
Дарион получил по приказу Ферендата тысячу персидских и две тысячи египетских воинов; и еще двадцать пять кораблей, в добавление к своим четырем. Наместник пошел на уступки и расщедрился, не покусившись на добродетель своего гостя; очевидно, он правильно решил, что в таком случае проиграет гораздо больше.
Для того, чтобы снарядить войско, – подвезти провизию, оружие, запасы холста, кожи, лекарственных средств, – Дариону понадобилось не меньше недели. Помимо этого, он счел целесообразным назначить плату своим солдатам, как в персидской армии. Пусть египтяне отбывают повинность, но им предстоит проливать за наместника кровь, и бунты ему не нужны. Хотя издержки будут огромными.
Значительная часть египетского войска собралась в Саисе, и многие египтяне, особенно военачальники, в эти дни приносили жертвы богам и жарко молились о своем возвращении домой. Раз уж не удастся избежать такой службы.
Некоторые из этих десятников и сотников удостоились беседы с высшими жрецами храма Нейт – богини, пользовавшейся наибольшей любовью и славой. Когда священный город охватили лихорадочные приготовления к походу, Тураи со своим сыном уже уплыл назад в Мемфис. Но старый Ани разговаривал с избранными египетскими воинами в своих покоях, наставлял и благословлял их.
* В античности сильфий, произраставший в Африке на территории современной Ливии, был популярнейшим и одним из самых эффективных контрацептивов и абортивных средств, но, по свидетельствам историков, исчез еще в I в. н.э. – предположительно, из-за повышенного спроса.
