Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 97 страниц)
Тураи так долго молчал, что Поликсена почувствовала возмущение. Ведь египтянин называл себя другом Менекрата!
Но ее любовник ответил:
– Я знаю, что он жив. Когда я покинул тебя сегодня днем, моя царица, я был непозволительно счастлив… и помолился для прояснения духа.
Эллинка чуть не фыркнула от негодования. Египетского жреца ничто не переменит!
– И как? Помогло? – невежливо полюбопытствовала она, приподнявшись на локте.
Тураи нежно улыбнулся ей, словно не услышал упрека.
– Я не смог ни на мгновение отогнать мысли о тебе, моя божественная госпожа. Но после молитвы я понял, что сейчас происходит с мастером экуеша. Он со своей женой и детьми вернулся в Персию.
Тураи поцеловал ее седину.
– Менекрат заклеймен и не освободится до самой смерти, ведь ты знаешь…
Поликсена помрачнела.
– Знаю.
Потом рывком приподнялась и, схватив со столика кувшин, налила себе пальмового вина. Ночная прохлада не уняла жара их тел, и страсть сушила горло.
Осушив килик залпом, царица предложила выпить и любовнику.
Тураи выпил свое вино медленно, не сводя с нее своих черных глаз.
“Он всегда был так похож на Уджагорресента, а я поняла это только сейчас”, – пронеслось в голове у Поликсены. Потому ее так и тянуло к этому человеку…
Любовники снова сплелись в объятиях. До утра никто не потревожил их – они это заслужили.
***
В Саис Поликсена въезжала в носилках – защищенных от солнца, но открытых. За нею, в таких же носилках, несли царевен: все остальные шли пешком и ехали верхами. Среди воинов Поликсены по-прежнему оставались персы, и ионийцы тоже были привержены верховой езде.
Поликсена с горечью вспоминала своего старого коня, черного Деймоса, который занемог и умер незадолго до ионийского бунта. Да: въезжая во владения Уджагорресента, эллинка думала именно об этом.
Она все еще не могла заставить себя смотреть по сторонам. Слишком много воспоминаний она оставила в городе Нейт.
Ити-Тауи, сидя рядом с Фриной, была погружена в какие-то невеселые мысли. Дочь Поликсены, которой мать тоже все рассказала, посматривала на египтянку с сочувствием и затаенным страхом: Ити-Тауи почти не говорила с подругой все эти дни и даже осунулась.
Фрина тронула девочку за плечо.
– Ты боишься его? – шепотом спросила она.
Ити-Тауи некоторое время молчала, потом кивнула. Одиннадцатилетняя царевна казалась в этот миг очень взрослой.
– Если царица сказала правду, царский казначей очень страшный человек, – ответила Ити-Тауи на своем ионийском языке с едва заметным акцентом. – Но он мой отец.
Царевна взглянула на названую сестру.
– Он должен полюбить меня.
Фрина только вздохнула, понимая, что для этой бедной девочки снискать любовь отца – почти государственное дело. Она пощупала яркий лен, занавешивавший носилки. Уджагорресент прислал им эти носилки и немало других вещей, не принять которые было бы оскорбительно…
“Объединяющая Обе Земли” – вот что означало имя, данное дочери Нитетис.
– Ты, наверное, сейчас очень похожа на мать, – сказала девушка, глядя на тонкий профиль египтянки и прямые черные волосы: челки та не носила.
Ити-Тауи кивнула, строгая как жрица.
– Наша царица говорит то же самое.
Взволнованная Фрина заметила, что на улицах собрались люди, возбужденные их появлением. Многие показывали друг другу на ионийскую царицу. Оскорбляли?.. Едва ли: египтянам не была свойственна невоздержанность в речах, как Фрина знала, познакомившись с египетскими приближенными матери. А Саис был городом-святилищем… как большая часть городов Та-Кемет.
Поликсена склонилась к Тураи, молча шагавшему рядом с ее носилками, и показала вперед. – Вон там – храм великой богини… Видишь?
– Я посещал это место в годы моего служения Хнуму, – негромко отозвался египтянин. Он улыбнулся госпоже, глядя на нее снизу вверх: но у Поликсены сразу же возникло чувство, что ее любовник к ней снисходит.
Изжелта-белый, массивный, протяженный во все стороны дом Нейт, в который все эти годы персидского владычества рекой текли подношения. Как она отвыкла от таких обиталищ богов!
И вдруг Тураи остановился. Сразу же остановились и другие спутники царицы, и персидские всадники придержали коней: как будто советник Поликсены отдал им приказ. Но на самом деле все они увидели впереди одно и то же.
У ворот храма Нейт стоял высший жрец богини – Уджагорресент: с головой ныне обритой, как полагалось жрецу. Поликсена вздрогнула, узнав этого человека. Тураи, которого она мысленно уподобляла Уджагорресенту, сохранил свои длинные густые волосы.
С царским казначеем были одетые в белое жрецы и египетские вельможи: и небольшая охрана, состоявшая из одних египтян.
Уджагорресент еще издали заметил гостей, но не двигался с места.
– Госпожа, тебе надлежит сойти с носилок и первой поприветствовать его, – быстро проговорил Тураи, обернувшись к возлюбленной. – Это будет учтиво! Мы в гостях!
Поликсена усмехнулась.
– Ну что ж, попробую.
Эллинка велела опустить свои носилки. Потом вышла, опершись на руку Тураи: но навстречу могущественному советнику Дария Поликсена направилась уже одна. Все затаили дыхание, глядя на это.
Приблизившись на несколько шагов, ионийская царица остановилась. Глядя в лицо Уджагорресента, возраст на котором не читался с такого расстояния, Поликсена задумалась на миг: поклониться ли. Но тут царский казначей сам двинулся ей навстречу.
Он приблизился достаточно, чтобы Поликсена смогла рассмотреть на накрашенном лице все следы, прорезанные временем. Потом Уджагорресент сам склонил перед гостьей бритую голову: на его лице была улыбка, не означавшая ничего. То выражение египетских царедворцев, которое выводило ее из себя. Тураи держался с чужаками так же.
– Привет тебе, царица Ионии, – произнес царский казначей на хорошем греческом языке. – Надеюсь, ты не слишком утомлена дорогой. Приглашаю тебя воздать почести владычице Саиса, несомненно, хранившей тебя в этой войне… а после будь гостьей в моем дворце.
Поликсена вежливо склонила голову в ответ. Она успела заметить, что пока Уджагорресент произносил свою речь, он высмотрел среди ионийцев Ити-Тауи. Неужели царский казначей настолько владеет собой, что даже не приблизится сейчас к дочери?..
Но тут Уджагорресент сделал девочке знак.
– Иди сюда! – позвал он резко и властно, уже на языке Та-Кемет. Поликсена увидела, как задрожали стиснутые губы египтянина, каким пронизывающим стал взгляд.
Ити-Тауи понимала язык предков и хорошо говорила на нем. Однако при этом приказании царевну чуть ли не пришлось вытолкнуть вперед: как она ни храбрилась, девочка едва стояла на ногах от волнения. Но все же царевна смогла преодолеть расстояние, отделявшее ее от отца, и даже подняла на него глаза.
Уджагорресент долго смотрел на свою единственную дочь: и наконец улыбнулся.
– Я очень ждал тебя, дитя, – сказал он по-египетски. – Надеюсь, ты полюбишь дом своей матери, как люблю его я. Богиня призвала тебя домой.
Ити-Тауи поклонилась, не размыкая губ.
Уджагорресент возложил девочке руку на плечо и первой из всех направил ее вперед, в храмовый двор.
Мелос, стоявший далеко позади рядом с Никостратом, заметил, как взволновался его друг, взгляд которого был прикован к невесте. Но сейчас царевич никак не мог вмешаться в происходящее.
Следом за Уджагорресентом и его дочерью, под взглядами неумолимых служителей богини, царица и все ее придворные потянулись на поклонение Нейт.
* Богиня наступления нового года у египтян, олицетворением которой была звезда Сириус.
========== Глава 119 ==========
Поликсена вспомнила комнаты и коридоры саисского дворца: стенную роспись в виде болотных птиц и меднокожих царственных охотников, шагающих через камыши; мозаичные полы, звуки в которых отдавались гораздо более гулко, чем во дворце Милета. Мозаика кое-где выкрошилась от множества сапог иноземцев, попиравших эти полы; но священная тишина в покоях саисских властителей, как в храме Нейт, была почти осязаема.
Никострат и Кеней оглядывались по сторонам, открыв рты. Сыну Поликсены было не привыкать к роскоши: но как же отличалась персидская безудержная и кичливая пышность от этого утонченного благородства!
– И персов здесь почти нет, – прошептал Никострат брату, тронув его за руку. Попав во дворец по приглашению многоумного Уджагорресента, спартанские мальчишки первым делом начали высматривать персов: и увидели среди множества египтян только нескольких человек. Хотя и знали, что в Саисе, как в Мемфисе, посажен персидский наместник.
Никострату вдруг стало очень больно за Ионию и за всю Элладу: юноша отлично понимал, что так, как в Египте, у эллинов не может быть, по самому устройству их общества, и такое замирение с персами для них невозможно.
Царевич мысленно воззвал к отцу, что до сих пор делал после того, как перестал говорить с его статуей. Никострат вспомнил свою детскую клятву на крови. Что бы сказал Ликандр своему сыну теперь, освободил бы его от клятвы, данной так необдуманно? Стоит ли еще изваяние спартанского гоплита посреди площади в Милете, или бунтовщики свалили его?..
После того, как гости заняли свои комнаты и разложили вещи так, как им нравилось, Уджагорресент пригласил Поликсену на ужин. Первый раз, когда она удостоилась приглашения великого сановника, пережившего нескольких правителей своей страны.
Насколько они оба изменились за годы, прошедшие со времени знакомства?..
Эллинка успела выкупаться, сменить одежду и пообедать у себя со своими приближенными; и теперь у нее слипались глаза. Саис был одним из самых северных городов Та-Кемет, но с отвычки грекам здесь казалось очень жарко.
Увидев дворцового вестника, присланного от Уджагорресента, Поликсена чуть было не испугалась, что царский казначей захочет видеть ее немедленно и она не сможет поддерживать разговор так, как должно. Но слуга с учтивой улыбкой заверил царицу, что она может отдыхать до вечера, когда состоится ужин.
Укладываясь поспать по примеру египтян, Поликсена ощутила непривычное сосущее чувство. Приглашение Уджагорресента в самом деле оказалось для беглецов кстати; но зависимость, в которую она попала со своими людьми, была очень неприятна. И дальше может быть хуже. Уджагорресент станет диктовать ионийцам свои условия…
Царица тут же усмехнулась сама себе. Какие условия? Разве она все еще правит?
Какой смысл Уджагорресенту теперь держать ее в заложниках – если, конечно, советник Дария не намерен расправиться с нею; а если нет, он может только помочь.
Старые враги порою оказываются лучше новых друзей…
С этими мыслями Поликсена уснула. Она не слышала, как к ней заглянул Тураи; приоткрыв дверь, ее возлюбленный некоторое время смотрел и слушал, как госпожа ровно дышит во сне, а потом так же бесшумно скрылся. Он знал, когда эллинку следует оставить одну.
Уходя, Тураи окинул быстрым взглядом персов, охранявших двери комнаты его подруги; это были персы, долгие годы служившие ей дома, в Милете, и она верила им больше, чем ионийцам.
Теперь, может быть, это весьма разумно.
Проснувшись, Поликсена совершила омовение и оделась с помощью Мекет, облачившись в один из своих богатых ионийских нарядов. Волосы эллинка собрала в узел высоко на затылке, надвинув на лоб тонкий золотой обруч, усаженный мелкими жемчужинами. Мекет смотрела на госпожу с восхищением – хотя комната была хорошо освещена…
“Мне еще нет и сорока лет, – подумала Поликсена с каким-то изумлением, вглядываясь в свое отражение. – У меня могут быть еще дети!”
Она навестила Никострата с Кенеем, но не нашла их у себя. Слуга-иониец сказал ей, что братья, взяв Мелоса, отправились гулять по городу. Что ж, хорошо.
Спартанцы не отличались любознательностью, скорее твердокаменной стойкостью к соблазнам, – но хорошо, что сыновья Ликандра научились открывать себя миру, не заражаясь его скверной: как иные лакедемоняне, которых воспитывали чересчур сурово…
Поликсена заглянула к царевнам. Фрина оказалась в своей спальне, которую, как и дома, делила с Ити-Тауи; а египтянки не было. – Ее опять повели в храм, – услышала Поликсена слова дочери, которых уже наполовину ждала. – Кажется, Уджагорресент хочет учить Ити-Тауи как жрицу! Как царицу Нитетис!
Вид у Фрины, когда она говорила о младшей подруге, был обескураженный и расстроенный. Поликсена только покачала головой.
Согласится ли Уджагорресент на брак своей дочери с Никостратом? Или у него иные намерения?..
Что теперь царскому казначею может принести или не принести этот союз? Сама Ити-Тауи еще ребенок, она едва ли задумывалась о юноше, которого Поликсена предназначила ей в мужья: и Никострат легко может быть замещен другим.
Поликсена немного поболтала с дочерью и сыграла с ней в “собак и шакалов”: одну из египетских настольных игр, за которыми подчас проводили время ее придворные. А вскоре мать и дочь отвлек тот же самый вестник. Поликсена встала, и египтянин поклонился.
– Госпожа, мой господин просит тебя разделить с ним вечернюю трапезу.
Ити-Тауи все не возвращалась. Эллинка бросила взгляд на Фрину.
– Я, наверное, уже не приду к тебе вечером. Если Ити-Тауи не вернется, ложись спать. Она может заночевать в храме: там многие живут постоянно…
Дочь натянуто улыбнулась и кивнула светловолосой головой. А ее ведь тоже придется сватать, и уже года через два, подумала царица.
Поликсена отправилась к Уджагорресенту в сопровождении одного только посланного-египтянина: и неожиданно пожалела, что не взяла с собой никакой стражи. Пустые коридоры саисского дворца, и днем неприветливого и изысканно-надменного, вечером таили несомненную угрозу: как змеи, которых египтяне приручали, приманивая удачу под свой кров. “Неудивительно, что здесь обитают такие люди, как Уджагорресент”, – подумала эллинка.
Ему убивать свою гостью сейчас едва ли выгодно: но кроме царского казначея, таких охотников найдется немало…
Уджагорресент ждал ее в своем кабинете с письменным столом и стеллажом, круглые гнезда которого заполняли папирусы. Здесь, видимо, царскому казначею случалось не только работать, но и принимать высокопоставленных гостей. Осознание этого неожиданно польстило Поликсене.
Советник Дария был один – если не считать раба, который накрывал их обеденные столики, и стражников-египтян у дверей. Уджагорресент приказал установить для себя и гостьи два отдельных столика.
Когда она вошла, египтянин сидел; но тут же поднялся. Уджагорресент слегка поклонился, делая широкий жест в сторону угощения.
– Все уже опробовано на кухне, – сказал он по-гречески. – Можешь не опасаться.
Поликсена вспыхнула.
– Я вовсе не…
Хозяин сухо засмеялся, будто у него запершило в горле.
– Конечно, ты опасаешься всего и постоянно. Стоит ли то, что мы получили, такой жизни?
Этот вопрос явно не требовал ответа. Но Поликсене стало легче: Уджагорресент, казалось, был настроен миролюбиво и даже готов к соглашению…
Эллинка одернула себя. Ни в коем случае не следовало торопиться! Это ведь не Афины, где политические решения принимаются в запальчивости, а политика меняется каждый день!
Сев за столик, она пригубила вино и похвалила богатый вкус. Уджагорресент задумчиво улыбнулся: он сидел, устремив взгляд куда-то мимо нее.
– Я помню такие вечера вдвоем с моей женой.
Поликсена напряглась. Но этот непонятный человек опять не выказывал враждебности: он словно приглашал ее разделить воспоминания о некогда любимом ими обоими существе. Так делают старики…
Поликсена до сих пор в глубине души была уверена, что Нитетис убили по приказу ее мужа. Но сейчас, не веря самой себе, эллинка ощутила сочувствие к Уджагорресенту. Как же ужасно все меняется! Все проходит перед лицом вечности: так говорили в Та-Кемет.
Эллинка сделала еще глоток вина.
– Твоя дочь…
– Она говорит с богиней и сегодня заночует в храме, – ответил Уджагорресент. – Завтра царевна вернется во дворец.
Египтянин посмотрел в лицо Поликсене.
– Я благодарен тебе за заботу о ней. Я увидел, что моя дочь любит тебя и твоих детей.
Эллинка чуть не поперхнулась, услышав такие слова; избежать неловкости помогло то, что она уже частично предвидела, как поведет себя Уджагорресент.
Некоторое время они ели молча. Поликсена наслаждалась вкусной жареной рыбой со шпинатом и ломтиками лимона и радовалась, что не приходится говорить и изворачиваться. Впрочем, Уджагорресент уже и сам не тот, что прежде.
Когда с едой было покончено, Уджагорресент откинулся в кресле и хлопнул в ладоши, приказывая принести фрукты. Видимо, настроен на долгий разговор, смекнула Поликсена. Она постаралась держаться спокойно и собраться с мыслями.
– Я бы хотела узнать, что сейчас происходит в Ионии, – сказала она: торопясь увести разговор в другое русло. И ей действительно очень хотелось бы это узнать.
Уджагорресент взял гроздь винограда и стал ощипывать ее. Вот способ взять паузу во время трапезы и притом не опьянеть…
Проглотив несколько ягод, хозяин ответил:
– Мне известно, что делается в Ионии. По крайней мере, делалось несколько недель назад, – Уджагорресент скупо улыбнулся. – К сожалению, вести из-за моря всегда сильно запаздывают.
Поликсена уронила руки на колени, забыв о еде. Она выпрямилась в кресле, ожидая продолжения.
– Сейчас, после свержения царей городов… тиранов, как вы называете их… власть на вашей земле опять взял ионийский союз городов, – неторопливо произнес Уджагорресент. – Но союз этот ничуть не более прочен, чем был до вторжения персов. Ты знаешь, что ионийцы не созывали собраний для решения общих государственных вопросов, как делается внутри ваших полисов… и как делалось в совете тридцати*, который подчинялся фараонам. Власти выше городской у вас нет и теперь. Мне представляется, что государством Иония, подвластная ионийцам, так и не станет.
Уджагорресент посмотрел на гостью исподлобья. Поликсена молча сжала губы, тяжело вздохнув.
Оба понимали – если Иония не желает становиться цельным государством под властью своих, ее к этому вынудят под чужою властью. Персы навсегда переменили мир.
– Мне кажется… царский казначей… скоро Дарион, сын моего брата от княжны Артазостры, вернется назад в Ионию и возьмет власть, – произнесла Поликсена. – Сам этот мальчик невеликий воин, – тут она усмехнулась. – Но беда в том, что персидскому наместнику и не нужно становиться воителем… Так же, как и последним правителям Та-Кемет!
Уджагорресент нисколько не был уязвлен этим замечанием. Наоборот: Поликсене сразу же показалось, что он согласен.
– Царю нужно быть свирепым воином, только когда он вождь небольшого народа; и когда он защищается. Так было у нас, но очень давно… до того, как Обе Земли объединились, было много вождей, и все они враждовали или вовсе не знали друг друга. Царю же великого государства нужно сердце, расположенное к миру, иначе он причинит людям неисчислимые бедствия.
Поликсена поняла, что Уджагорресент открыто намекает на ее сына. Она сухо сглотнула.
– Ты ведь знаешь, что я огласила помолвку моего сына с твоей дочерью? Об этом было объявлено всем в Ионии.
Уджагорресент мог не на шутку рассердиться на такие слова: но совершенно неожиданно великий сановник расхохотался. Это был резкий, неприятный звук.
– В теперешней Ионии, великая царица, едва ли кто-нибудь придает значение словам, которые давно унес ветер, – ответил египтянин, отсмеявшись. – А что касается меня…
Царский казначей замолчал, сцепив руки на коленях. Однако Поликсене показалось, что молчит он не вовсе неблагосклонно.
Эллинка не выдержала.
– Что ты об этом думаешь?
Уджагорресент посмотрел на нее.
– Я думаю об этом, госпожа, – ответил он неожиданно мягко. – И подумаю еще.
Поликсена почувствовала, что эти слова – не дань вежливости. Уджагорресент всерьез размышлял об их общем будущем!
Но пока она запретила себе радоваться.
– А афиняне? – спросила эллинка. – Ты ничего не слышал о них?
Уджагорресент вновь засмеялся.
– Я слышал, что именно они начали эту ионийскую войну… Впрочем, мне давно известно, как вы действуете. Но о судьбе кораблей, которые ты подразумеваешь, я ничего не знаю.
Поликсена поняла, что это правда.
Сидя напротив Уджагорресента, она неожиданно ощутила себя глупо, точно одна была виновата во всех промахах своих соплеменников.
Царица хотела было распрощаться, но не знала, как сделать это вежливо. Но Уджагорресент сам все прекрасно видел.
Хозяин встал, и эллинка была вынуждена тоже подняться.
– Я вижу, что ты устала. Моя стража проводит тебя.
Поликсена улыбнулась. Уджагорресент заботился о ее безопасности: и похоже, что искренне.
– Благодарю тебя за твою рачительность и за этот разговор.
Египтянин кивнул.
– Я приглашу тебя завтра, если у нас найдется время. Мы можем снова побеседовать и сыграть во что-нибудь. Ты играешь в сенет?
– До сих пор играю, и прозреваю его смысл, – сказала эллинка.
Она невольно покраснела под спокойным всевидящим взглядом царского казначея. Поликсена надеялась, что Уджагорресент еще не понял, с кем его гостья играет в священную игру Та-Кемет. Хотя если царский казначей и не знает этого, скоро непременно выяснит.
Она простилась с египтянином и направилась прочь: ее сопровождали двое его стражников. По дороге назад Поликсена улыбалась.
Отпустив свою стражу, она вошла в спальню, все еще пребывая в раздумьях; и едва не вскрикнула, когда навстречу ей из кресла поднялась чья-то фигура. Потом Поликсена облегченно вздохнула: ей стало и радостно, и досадно.
– Мне и с тобой сейчас придется говорить о делах государства?
– Нет, – ответил Тураи, заключая ее в объятия. – Я этого не допущу.
В его отношении к ней появилась какая-то новая властность. Поликсена еще не решила, нравится ей это или нет: но у нее достанет силы и воли, чтобы возвести стену там, где это нужно. А пока она позволила себе расслабиться, подставив любовнику губы для поцелуя.
Его губы были сладкими. Тураи приказал принести для них гранатовый сок, понимая, что эллинка наверняка уже пила у Уджагорресента.
В этот раз он проявил больше пыла, чем его подруга. И обоим снова было очень хорошо. Соединившись с этим последним возлюбленным, Поликсена почувствовала, будто ее греет собственное солнце – горит у нее в груди ровным светом, который иссякнет очень нескоро…
Она поцеловала Тураи.
– Останься со мной. Все равно мы уже ничего не скроем.
Уплывая в царство снов, эллинка вновь увидела перед собою старое лицо Уджагорресента, который так нежданно заполучил в свои руки их общую судьбу.
* Орган управления, существовавший в Египте наряду с верховной царской властью.
========== Глава 120 ==========
Хилон Пифонид вернулся с агоры мрачнее обычного – а в последние дни он редко приходил с собрания довольным; жена боялась к нему подступиться. Хилон даже перестал допускать Алексию к своему столу; несмотря на то, что всегда придерживался застольного обычая, вывезенного из Египта, и трапезничал, укладываясь на ложе, только совершая возлияния с друзьями. Теперь Хилон обедал или с мужчинами, с которыми вместе возвращался домой, или в полном одиночестве. На жену он только срывался, стоило Алексии попасться господину дома на глаза, и ничего ей не объяснял.
Не в силах больше сидеть в женских комнатах за прялкой со своей младшей незамужней дочерью и рабынями, Алексия порой посылала какую-нибудь из служанок в ойкос, когда там были гости, – якобы за чем-нибудь, нужным госпоже; или прямо приказывала прислужнице покрутиться в коридоре и послушать. Но снаружи рабыни ничего не могли расслышать – хозяин и гости, подолгу засиживавшиеся за беседой, понижали голос, точно заговорщики; а осмелившись зайти в ойкос, будто бы за маслом для лампы, одна бедняжка едва унесла ноги от пьяных сотрапезников. Хилон был тоже пьян: хотя он умел пить не пьянея, как следовало всякому хорошему гостеприимцу…
Алексия сходила с ума от тревоги. Она понимала, что происходит что-то страшное, – должно быть, это связано с недавним изгнанием тирана Гиппия, которому афинский демос повелел покинуть город. Афиняне тогда безумствовали от радости, и женщины боялись покинуть дом, потому что для них не было разницы, по какой причине свободные граждане наливаются вином. Алексия помнила, что Хилон тогда не праздновал изгнание Гиппия вместе со всеми, – он ходил мрачнее тучи. Но на вопрос жены, когда Алексия попыталась дознаться, господин дома в тот день ответил.
– Знаешь, куда Гиппий побежит, жаловаться на наш демос? В Персию, не иначе! Даже богам неведомо, чем это для нас обернется!*
Алексия подозревала, что тиран имел сношения с Ахеменидами, – впрочем, это с недавних пор представлялось афинянке почти естественным. Что же такого происходит теперь?..
Афинянка решила рискнуть навлечь на себя гнев мужа – однажды она, поплотнее завернувшись в пеплос, пошла на агору следом за мужчинами и стала позади, пытаясь понять, что обсуждает экклесия*. Но дома у Хилона политические разговоры велись тихо, словно из страха быть разоблаченными. А на площади граждане кричали, перебивая друг друга, – так, что тоже ничего нельзя было расслышать! Слова “фила”, “буле”, “демы”*, “стратеги” летали над площадью, как мячи. Вытянув шею, женщина разглядела Хилона: супруг Алексии был так же красен, распарен, и так же надрывал горло, как остальные спорщики, в этот миг казавшиеся Алексии сумасшедшими. Разве можно о чем-нибудь разумно договориться таким образом!
Она оказалась единственной женщиной, решившейся прийти на агору. У жены Хилона в голове все смешалось от страха, что муж сейчас узнает ее и с позором потащит домой. Поспешив прикрыть лицо, афинянка побежала прочь; и очнулась и остановилась, только закрыв за собой калитку.
Алексия скинула с головы пеплос и взялась за виски: в них горячо пульсировала кровь. – Да что же это такое, – прошептала она и медленно направилась в дом.
У себя в спальне она долго отлеживалась с мокрой повязкой на лбу. А потом решила, что нынче же вечером поговорит с мужем. Сколько еще будет это продолжаться!
Когда Хилон вернулся с собрания, рабыня, встретившая его, тотчас прибежала к хозяйке с докладом.
– Вид такой, будто яду выпил, – прошептала служанка, заломив пухлые руки. – Бледный, мокрый! Сам не свой, госпожа!
– Не приставай к нему, – нахмурившись, велела Алексия. – Пусть господин один посидит в ойкосе и выпьет! Я к нему позже приду!
Рабыня открыла рот, словно бы хотела посоветовать госпоже вовсе не показываться супругу на глаза: а то как бы не прибил. Но женщина промолчала.
Немного посидев, набираясь решимости, Алексия поправила перед зеркалом темные волосы и слегка нарумянилась. Потом шепотом вознесла молитву Гере и направилась в ойкос.
Хилон был все еще там: он сидел за столом и пил, не поднимая глаз. Когда Алексия вошла, супруг, не замечая ее, подлил себе в килик еще вина. По тому, как Хилон поднял сосуд, Алексии показалось, что глазурованная ойнохойя, опоясанная красными и желтыми зигзагами, уже наполовину пуста…
Со стуком поставив сосуд, Хилон наконец поднял глаза. Веки у него набрякли, как у больного; он несколько раз моргнул, точно не узнавая Алексию.
Потом хозяин дома покраснел. Он оперся рукой о край стола, словно намеревался встать; но остался сидеть, точно не смог поднять свое оплывшее тело.
– Что тебе надо?..
– Хилон… что с тобою происходит? – спросила Алексия.
Она начала говорить умоляюще, но скоро ее речь зазвучала обвинительно.
– Вот уже почти месяц ты избегаешь меня! Не говоришь со мной, не ешь со мной, не спишь! Я не могу понять, в чем провинилась перед тобой!..
Хилон махнул рукой, обрывая ее.
– Сядь.
Алексия осторожно села, не спуская с Хилона глаз: она боялась, что на мужа опять найдет блажь и он прогонит ее. А вдруг он уже чересчур пьян, чтобы складно говорить?.. Но похоже, что вино не слишком на него подействовало.
Муж вдруг резко подвинул к ней свою чашу, выплеснув красный круг на стол.
– Пей.
Алексия послушно взяла килик и поднесла к губам. Она сделала только глоток и замерла, выжидательно глядя на Хилона; но тот больше ничего не требовал. Муж молчал, точно пытался собраться с мыслями.
Он утер губы рукой. А потом неожиданно произнес:
– Вчера вернулись послы, которых мы отправляли в Сарды, к персидскому наместнику Артаферну.
Алексия ахнула. Муж говорил медленно, словно с трудом ворочая языком, но мыслью своей, по-видимому, вполне владел.
– Вы посылали гонцов в Персию? Когда?..
– После того… как изгнали Гиппия. Демос решил просить у персов помощи против царя Спарты.
Хилон усмехнулся и уронил голову на руку, точно ему было слишком тяжело держать ее. А Алексия увидела, сколько в светлых кудрях мужа прибавилось седины. У нее сжалось сердце.
– Ты думаешь, это мудрое решение? Просить персов о помощи? – осторожно спросила афинянка.
– Думаю, да, – ответил Хилон.
Он посмотрел на жену; а потом рассмеялся.
– Персидский сатрап согласился пойти на союз с нами, если мы дадим ему “земли и воды”… И послы согласились!
Алексия онемела от ужаса. Но тут Хилон покачал головой, успокаивая ее.
– Это ничего не значит для нас, женщина… Послы не правомочны были решать за все Афины! Но перс этого не знал, варвары не понимают таких тонкостей управления… и теперь Дарий считает нас своими подданными!
Алексия молча сложила руки.
– Что же теперь будет, Хилон?..
Муж неожиданно ласково улыбнулся, точно ему было приятно вразумлять ее.
– Я бы сказал… то, что случилось, хорошо, Алексия. Перс думает, что мы его слуги, – и пусть себе думает. Он поможет нам против Спарты и поспособствует становлению демократии! Я бы обеими руками приветствовал демократию в Афинах; если бы только мог быть в ней уверен.
Алексия поправила ленту, скреплявшую прическу.
– О чем ты говоришь?
Хилон навалился локтями на стол, подавшись к ней.
– Демократия, госпожа моя, – это такое устройство общества, при котором сегодня толпа не знает, что она же постановит завтра! Сегодня общим голосованием может быть принято разумное решение; а на другой день народ взбаламутят какие-нибудь дурацкие слухи, и он разрушит собственное благое начинание!
Хилон утер мокрый лоб.
– Вот теперь, к примеру, – могу ли я знать, как демос истолкует этот союз с персами? Поступком послов уже многие возмущались, хотя мне представляется, что это был разумнейший выход…
Алексия вздохнула. Коснулась руки мужа: она была все еще мускулистой, хотя Хилон и раздобрел, пристрастившись к вину.
– А если Дарий сочтет, что мы обязаны принять назад тирана, который получил убежище в Азии?
– Замолчи ты!..
По тому, как муж озлился, Алексия поняла, что Хилон опасается того же самого. Афинянка решила больше не продолжать этот мучительный разговор.
Поднявшись с места, она обошла стол и, приблизившись к мужу, обняла его. Хилон уткнулся головой ей в грудь, будто обнимал мать.
Алексия долго гладила мужа по голове.
– Не пей больше так много, – шепотом попросила она.
