Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 97 страниц)

Потом Гермодор, посмотрев в воду, неожиданно вздрогнул от разноцветья, взвихрившегося в глубине просвеченного до самого дна водоема: его рука спугнула рыбок, резвившихся в фонтане. Новая затея Мидия!

Афинский художник потряс мокрой рукой и быстро отступил: лидиец отчего-то стал еще более мерзок ему, чем раньше.

И тут сзади послышались шаги и звон оружия – шел Ликандр со своей стражей. Гермодор быстро повернулся.

Спартанец выглядел как обычно – в некрашеном хитоне, хотя и в хороших сандалиях; волнистые темные волосы собраны на затылке. Стражники, выведя раба к посетителю, отступили под деревья, чтобы не слышать их разговора: как было уже привычно.

Художник проницательно посмотрел на свою модель.

– Как ты сегодня? – спросил он.

Ему хотелось выказать больше сочувствия; но он знал, что спартанцы этого не любят. Однако Ликандру, сыну Архелая, никогда не требовалось лишних слов, чтобы понять другого.

– Я здоров, – атлет не улыбнулся, пристально глядя на художника. – А как ты, мастер?

– Здоров, слава Аполлону, – Гермодор обтер рукой почти высохшее лицо. Конечно, это было не вполне так, возраст брал свое – и кости ныли, и бессонница, бич художников, приходила все чаще, – но он надеялся, что боги еще отпустили ему достаточно.

Оба сели на скамью.

Ликандр, опустившись рядом с Гермодором, оперся локтями о колени и склонил голову: как всегда, неспособный ни на что пожаловаться. А скульптор смотрел на него и гадал: какую еще боль может скрывать это непроницаемое лицо.

– Ты ведь скопил уже достаточно для выкупа? – спросил афинянин.

– Да, – отозвался лаконец, не глядя на него. – Уже два месяца как скопил. Но Мидий прекрасно знает, что я не уйду один.

Он взглянул на Гермодора.

– Агий покончил с собой десять дней назад!..

Афинянин задохнулся, сердце часто застучало. Его теперь нередко одолевали сердцебиение и одышка: может, потому Ликандр ничего и не говорил… Он ничего не сказал художнику, когда тот работал с ним за пять дней до этого!

– Несчастный… Мне очень жаль, – наконец сказал Гермодор. – Будь прокляты эти негодяи!

– Несчастный? – воин усмехнулся. – Может, он счастливее меня!

Оба долго не нарушали молчания. Потом Ликандр неожиданно опять заговорил.

– Я думаю о том, что моему сыну скоро исполнится два года, а он ни разу меня не видел! И ничего обо мне не знает!

– Ты жалеешь об этом? – осторожно спросил художник.

Ликандр вздохнул и не ответил.

– Хотел бы я знать, помнит ли еще обо мне Поликсена! – произнес он.

– Конечно, – убежденно сказал Гермодор: хотя сам никогда не был женат. – Такого, как ты, женщина не может не помнить!

Ликандр улыбнулся. Афинянин знал, что память об этой далекой женщине, оставшейся в Египте, – одна из немногих радостей в его теперешнем тусклом существовании.

Лаконец редко говорил о своей любимой жене – и теперь Гермодор сомневался: стоит ли ему высказать сомнения, пришедшие ему на ум. Но, с другой стороны, такого случая может больше и не представиться!

Все-таки скульптор решился.

– Ликандр, ты ведь не был дома уже больше двух лет, – сказал он: со всей осторожностью.

Атлет быстро распрямился и посмотрел ему в лицо.

Долго ни один из них не произносил ни слова. Но когда Гермодор попытался продолжить, Ликандр прервал его:

– Я знаю, что ты хочешь сказать, мастер!

– Ты… – Гермодор остановился. – Ты осудил бы ее, если бы узнал?..

– Нет, – лицо воина опять было непроницаемо. – Я знаю, что она любила меня… и всегда буду благодарен за то, что она мне подарила. И ведь Поликсена не спартанка!

Ликандр помолчал.

– Мне всегда казалось, – тут лаконец снова улыбнулся, в уголках глаз собрались морщинки, – что я слишком прост для нее.

Скульптор некоторое время не произносил ни слова. Потом склонился к пленнику, тронув его за плечо.

– Я давно понял, что мало найдется на свете людей, сравнимых с тобою в величии души. Теперь я в этом убедился! Для меня было бы честью, – тут голос Гермодора дрогнул, – если бы ты считал меня другом!

Он поколебался.

– Я постараюсь помочь тебе, чем могу!

В серых глазах заиграли искорки.

– Я благодарен тебе, афинянин, за эти слова и за твою доброту. И я расскажу о тебе своему народу, если мне суждено вернуться к ним.

Гермодор, собравшись с духом, протянул своей модели руку; и едва не охнул, ощутив ответное пожатие.

Еще некоторое время оба сидели рядом, все так же молча. Но в воздухе как будто потеплело.

Наконец очнувшись и подняв голову, старый художник посмотрел на небо между деревьями: оно уже розовело. Гермодор вспомнил о страже; потом подумал, что и сам намеревался… сегодня же ему следовало поговорить с Мидием из Лидии. Если Гермодор не хотел, чтобы его слова о дружбе и помощи, сказанные лаконцу, остались пустыми словами!

– Ты бы хотел вернуться домой, если… когда освободишься? – спросил художник.

– Да, – серые глаза обратились к небу, алевшему между далекими черными, будто вырезанными, соснами. – Только не в Египет. На родину, в Спарту.

Ликандр усмехнулся.

– Я даже благодарен тем, кто пленил меня и моих братьев! Здесь мы отвыкли от того, к чему совсем не следовало привыкать!

Художник заледенел, увидев выражение в глазах спартанца. Но это длилось недолго: потом Ликандр опять склонился головой на руку и вздохнул.

– Если я больше не нужен тебе, мастер, позволь мне уйти.

– Разумеется, – Гермодор быстро встал, и воин поднялся следом. – Я приходил просто узнать, как ты живешь!

Ликандр кивнул.

Он уже направился прочь, но тут афинянин окликнул его.

– Погоди!

Пленник быстро приблизился снова.

Гермодор хотел схватить его за руку; но вовремя отдернул свою. Понизив голос, художник проговорил, бросив быстрый взгляд на стражу:

– Ты знаешь, что я сам беден и на самом деле мало значу в Афинах, как и другие люди моего занятия… но если бы ты согласился принять от меня…

Гермодор увидел, что первым порывом спартанца было отказаться; но потом он снова кивнул.

Пленник быстро скрылся между платанами, и охрана последовала за ним.

Афинянин некоторое время смотрел ему вслед, будто не зная, идти ему немедленно за своим атлетом или остаться, – потом опять сел на скамью.

Некоторое время старый мастер слушал безостановочное журчанье воды в фонтане, а потом прошептал с глубокой скорбью:

– Ты не вернешься.

========== Глава 60 ==========

Аристодем, конечно, спешил, как всякий мужчина, охваченный любовным нетерпением. А может, спешить сына Пифона вынуждала еще какая-то причина, о которой афинянин умалчивал?

Позже, когда Поликсена вновь пригласила его к себе, он рассказал возлюбленной в подробностях о свадьбе ее брата и о том, как идут дела и устроено управление в его сатрапии: Поликсена не сомневалась, что рассказ поклонника правдив, но, вместе с тем, была уверена, что он составил о виденном свое собственное представление, которого не открывал никому. Таков этот философ был во всем: как бы искренне афинянин ни говорил, в душе его всегда оставался тайник, в который лучше было даже не пытаться заглянуть.

Этим он напоминал коринфянке и Филомена, и самого Пифагора. А также ее любимую покровительницу, великую царицу.

Нитетис не скрывала радости, узнав о согласии подруги. Но так же египтянка радовалась, когда Поликсена уступила Ликандру. Может, это была знакомая всем женщинам радость сводничества – неосознаваемое стремление к любовному соединению всего и вся, когда каждая женщина словно бы вновь отдается новому мужу вместе с сосватанной своими стараниями подругой-невестой! А может, царица имела собственные виды на этот второй брак своей наперсницы.

Но, как бы то ни было, и Поликсена, и сама Нитетис заставили Аристодема подождать со свадьбой.

– По крайней мере, несколько месяцев, – сказала великая царица. – Конечно, мы обсудим, как сможем видеться и где вы будете жить… но он все равно увезет тебя, а я не могу расстаться с тобой так скоро.

Египтянка улыбнулась, но слезы задрожали в уголках черных удлиненных глаз.

– Я ведь люблю тебя, как не люблю больше никого! Ни одну женщину или мужчину!

Поликсена бросилась ей на шею.

– Я всегда буду твоей, госпожа, ты знаешь это… И мой брат, который мне дороже всех на свете, кроме тебя, теперь под рукой Камбиса!

Нитетис утерла слезы, как недавно сама Поликсена плакалась ей.

– Много ли и надолго ли удержит эта рука!

Поликсена встревожилась.

– Ты получила от богини какой-то знак?

Нитетис отвела глаза. Она оставалась усердной жрицей Нейт, и, по крайней мере, в этом была совершенно искренна.

– Нет. Но у меня дурное предчувствие.

Поликсена, разумеется, превосходно знала, как обстоят дела у царя царей и верховного владыки Египта. Камбис со своей персидской гибкостью давно освоился и сжился с египетскими обычаями и с обязанностями фараона, и дела государства опять словно бы пошли так, как шли при всех сынах Амона и тех немногих царях-азиатах, которые занимали трон Та-Кемет прежде Камбиса. Стране случалось переживать и голод, и мор из-за азиатских войн: как и предсказывал царский казначей, собственная армия наемников и солдаты Камбиса очень обременили народ, хотя на положении господ это мало сказалось. Но Камбис позаботился о стране, чем нередко пренебрегали ее собственные цари, в соответствии с зороастрийской справедливостью – правдой недавних скотоводов и племенных вождей… Значительная часть войска была отправлена назад в Персию – сами воины, оторванные от дома и незанятые делом, уже давно роптали; и Египет, избавившись от стольких лишних ртов и разорителей, вздохнул свободнее.

Сын и египетский наследник Камбиса оставался в добром здравии и рос и воспитывался, как все царевичи Египта до него. Камбис не препятствовал великой царице ни одевать мальчика в соответствии со священными предписаниями, ни учить его египетскому языку – для мужского воспитания и воспитания в какой-нибудь вере Хор в гнезде был еще слишком мал, но с первых дней жизни дышал воздухом благословенной родины, колыбели богов своих египетских предков, и посещал с матерью храмы…

Яхмес оставался единственным сыном Камбиса – больше Нитетис не беременела, и хотя наложницы-персиянки несколько раз зачинали от него, но выносили детей только две, которые принесли ему девочек. Впрочем, царь царей не отличался большим сладострастием, и размеренная жизнь развила в нем любовные обыкновения, которым он всего охотнее следовал: чаще всего он проводил ночи с великой царицей, изучившей все его привычки, и, казалось, сам не имел уже никакой сильной жажды потрясений или завоеваний.

Египет поистине был могилой всех новых начинаний – превосходным хранилищем старого, но даже в прирожденном завоевателе эта страна усыпляла мужское начало. Камбис же был сыном своего отца, и немногим более того – хотя царь царей и очень завидовал великому родителю, он уже не мог бы и не имел сил повторить деяния Кира или хотя бы уподобиться ему. Камбис вступил в возраст, когда жнут, а не сеют, – прежде всего, те, кто и в юности не имел могучей способности к созиданию и разрушению, отличающей великих мужей.

Для Та-Кемет, конечно, это было лучше, чем попасть под руку тирана, который изводил бы покоренный народ просто от неутихающего стремления к самоутверждению. На Камбиса находили порой припадки бешенства, как вначале, – но они уже не кончались так ужасно, хотя он и казнил после Роксаны нескольких из приближенных, кто вызвал его гнев. У Камбиса, к тому же, усугубилось пристрастие к вину, что, по-видимому, сказалось разрушительно на нем самом, на его мужской силе и рассудительности, но едва ли способствовало укреплению его царской власти. Иногда царь персов запирался от всех, даже от жены, допуская к себе только магов – это были приступы священной болезни, которые халдеи пытались истолковать в благоприятном или дурном смысле.

К Нитетис перс был почти неизменно добр и уважителен, а к сыну ласков: не считая припадков, когда он гнал от себя всех. Но никто, считая и царицу, и египтян, и собственных персов, не чувствовал в этом азиатском фараоне такой уверенности, как в его отце или фараоне Амасисе.

– Мой муж не может ничего решить – так, чтобы его слово упало, как слиток золота, подобно сыну Амона. Он не может творить судьбу Та-Кемет, как Яхмес Хнумибра или мой отец! Камбис недолго продержится! – сказала Нитетис Поликсене.

Молодые женщины увидели в глазах друг друга одну и ту же мысль. Маленький Яхмес, будущее Египта. Конечно, никто не допустит этого мальчика к персидскому трону: на это было бы мало надежды, даже будь Нитетис персиянкой царской крови. Но сможет ли Яхмес притязать на престол Хора, если Камбис безвременно умрет?.. Тогда обеспечить его права будет некому!

– Может быть, Уджагорресент… – сказала Поликсена.

– Может быть, – сказала Нитетис.

Она приобняла эллинку за шею. Все еще прекрасная, как нечеловеческое божество египетского храма: хотя царю царей и приелась эта красота.

– Но я прошу тебя остаться со мной, пока все не решится, филэ.

Поликсена несколько мгновений смотрела на царицу, а потом поцеловала ее в губы, ощутив вкус ее слез. Потом они опять обнялись и долго не размыкали объятий.

– Я останусь, – сказала коринфянка.

Царица улыбнулась, погладив ее тонкими пальцами по щеке.

– Эллины счастливы! – сказала она: радость и смутная зависть послышались в ее голосе. – Вы свободны, как никогда не могли бы быть дети моей земли. Та-Кемет замкнута сама на себя, и теперь, когда мир так стремительно меняется, это превратилось в проклятие… Маат можно перевернуть только великим насилием, уничтожив нас и наших богов на корню!

Нитетис прикусила накрашенные пальцы.

– И однажды это случится. Но надеюсь, что не при нас с тобой.

– Нет, – Поликсена опять обняла ее. – Персы этого не сделают! Азиаты, чтящие мать богов, как ее ни называть, не разрушат эту страну! Знаешь, кто мог бы это сделать, царица?

Нитетис качнула головой, не сводя с эллинки глаз.

– Какие-нибудь совсем дикие кочевники, презирающие женщин и лишенные логики, вроде арабов! Если однажды их объединит сильный вождь и какая-нибудь такая же нетерпимая вера – например, вера в единого бога, как Ахура-Мазда!

Нитетис побледнела и нахмурилась.

– Это правда. Но пока арабы к такому неспособны, для этого нужно сильное государство и сильная дисциплинированная армия!

– Прежде всего, для великой священной войны нужно божественное пламя, которое сейчас храните вы и персы, – сказала Поликсена.

***

Аристодем, узнав о сомнениях Нитетис от Поликсены, наоборот, советовал ей поспешить. Уже не столько ради себя, сколько из опасений за свою подругу. Хотя они сами не поняли, когда их стремления стали общими.

– Что бы ни было в Египте после гибели Камбиса… а он, скорее всего, и вправду долго не продержится… будет опять война! – сказал афинянин. – А в войну ты неизбежно станешь жертвой, как бы прочно ни казалось твое положение при царице! Подумай о своем сыне!

Аристодем сжал губы.

– Не думаешь ведь ты, что твои знатные египетские друзья придут к тебе на помощь в случае серьезной опасности?..

Поликсена неподвижно смотрела на поклонника.

– Ты можешь предложить мне что-то лучшее, чем сохранить верность моей госпоже – после того, как я отреклась от мужа? – холодно спросила она. – Не ты ли сам говорил, что действовать на земле могут только люди?

Аристодем хотел приблизиться, но у Поликсены был такой неприступный вид, точно перед ним вдруг оказалась сама царица Спарты. Он склонил голову.

– Я обдумал, как нам быть… если ты позволишь мне сказать.

Поликсена холодно кивнула.

– Я хотел предложить тебе переехать со мною в Навкратис. Ты знаешь, что там мой дом и брата, – сказал афинянин. – И это совсем рядом с Саисом, ты будешь близко к царице, ведь я знаю, как вы любите друг друга! А потом, если придет такая нужда…

Поликсена усмехнулась.

– Что?

Аристодем глубоко вздохнул.

– Я думаю только о тебе, ты знаешь это! – ответил он с упреком. – Я подумал, что мы могли бы отправиться в Ионию, к твоему брату! Там мы стали бы держаться все вместе, как нам и следует! И мы сочетались бы с тобой по греческому обряду!

Поликсена невесело рассмеялась. Аристодем знал, что с Ликандром они даже не венчались, только составили договор, как делали египтяне.

– Что, домой в Афины плыть ты уже не решишься? – спросила она.

– Нет, – честно ответил Аристодем. – Мне там уже не место. И ведь Иония наполовину греческая земля, гораздо больше, чем Египет! – прибавил он, сделав шаг к возлюбленной.

Она наконец позволила взять себя за руку. Он гладил ее пальцы, ладонь, пока ее пальцы наконец не шевельнулись в ответ.

– Что ж, – произнесла она в задумчивости. – Может, твое предложение не лишено смысла.

Аристодем откинул с шеи ее черные волосы, которые Поликсена носила теперь, как когда-то в девичестве, – частью собрав узлом на затылке; потом тихо поцеловал ее, вдыхая аромат алтея и жасмина, ее собственный горьковато-пряный женский запах, ставший сильнее после замужества и рождения ребенка, и замирая от украденного счастья. Поликсена не ответила на поцелуй, но и не воспротивилась.

– Я тебя люблю, и мы предназначены друг другу. Вот единственное, в чем я сейчас уверен, – пылко сказал поклонник. Он сжал ее руку, и Поликсена сжала его пальцы так же крепко: хотя все еще избегала встречаться с афинянином взглядом.

– Скажи… – неожиданно произнесла коринфянка: и наконец посмотрела на него. – Тебе, случаем, не стало известно ничего нового о моем муже? Только отвечай честно!

– Нет, – Аристодем опустил глаза, потом опять посмотрел на подругу и покачал головой. – Мне ничего нового не известно.

Поликсена еще некоторое время пытала его взглядом, но потом первая отвернулась. Афинянину показалось, что доискаться до истины во что бы то ни стало она не стремится сама, и он улыбнулся правильности своих предположений.

Поликсена уже тяготилась своей верностью далекому спартанцу, хотя когда-то, несомненно, любила его… а сам Аристодем почти не солгал, отвечая ей.

Ничего нового о сыне Архелая он в эти месяцы действительно не узнал.

– Я поговорю с царицей, – сказала в конце концов Поликсена. – Может, она и даст свое согласие отпустить меня с тобой в Навкратис. Но я останусь в Египте, пока… пока ничего не стряслось. Тогда, может быть, я понадоблюсь моей госпоже по-настоящему!

Аристодем кивнул.

– Хорошо, пусть так и будет.

Он опять обнял Поликсену и поцеловал, и в этот раз она откликнулась, и даже позволила себе забыться в его руках. Аристодем ласкал ее, пока не почувствовал, что должен отступить: иначе сейчас может все погубить!

– Я буду ждать! – воскликнул он, когда Поликсена выскользнула из его объятий и убежала прочь. Она тоже была одурманена и распалена, и надеялась, что золотоволосый сын Пифона не почувствовал, как ей хочется, чтобы кто-нибудь унял ее желание.

Но он почувствовал: и гораздо больше, чем стремился овладеть ею, Аристодем был счастлив, что Поликсена влечется к нему всем существом. К тому же, по своему опыту Аристодем знал, что у женщин страсть и тела, и сердца длится гораздо дольше, чем у мужчин.

Но он не хотел, чтобы это кончалось. Только бы боги позволили им уехать вместе!

Нитетис почти не удивилась, услышав, что предложил Поликсене афинянин.

– Хорошо, я отпущу вас, – сказала она после небольшого раздумья, которое даже не показалось эллинке тягостным. Может, великая царица посовещалась со жрецами или магами? – К тому же, ты и в самом деле будешь рядом.

Поликсена улыбнулась. Нитетис уже обдумывала возможность спасения для себя и своего сына. Что же, разве великая царица не заслужила, чтобы ее милостники и милостники Камбиса помогли ей?

– Я приеду к тебе месяца через два после свадьбы, – сказала эллинка. – Аристодем согласен. Он научился относиться к женщинам по-египетски!

Нитетис рассмеялась.

– Это и в самом деле славно. Может, потому он и не хочет назад на родину.

И у обеих возникло удивительное и окрыляющее чувство, что сейчас создается какая-то великая новая империя. Не в Египте, не в Персии и не в Элладе: а в умах людей этих стран! Сознание этого было как путь по последнему мосту в Гародману, в обитель единого и величайшего бога, – этот мост мог как стать широким и удобным, так и обратиться в острейшее лезвие, с которого недостойные низвергнутся в ад.*

Поликсена еще раз посетила храм Нейт вместе с царицей, царевичем Яхмесом и своим сыном. Подруги принесли большую общую жертву. Потом Поликсена вернулась домой и приказала укладывать вещи.

Она брала с собой няньку-египтянку, нескольких египетских слуг, – первую из них, конечно, Та-Имхотеп, – и пятерых воинов охраны, из которых четверо были ионийцы. Как будто нарочно все сходилось!

Аристодем в это время был в Навкратисе с братом, готовя все к прибытию невесты; но когда она написала ему, что готова соединиться с ним, тут же приехал назад в Саис. Эти города и вправду были близки как братья.

Поликсена в последний раз навестила во дворце госпожу, а потом со своим новым избранником отправилась в главный греческий город Та-Кемет.

* Концепция попадания в рай через Мост Чинвад (разделяющий), существующая в зороастризме, как и вера в посмертный суд, представляющий собой подсчет и взвешивание добрых и злых деяний: сходная с египетскими верованиями, хотя египетская религия в этом и в других отношениях переусложнена. Христианство, как можно видеть, не принесло ничего принципиально нового, кроме понятия “спасения через Христа”, что привело ко многим губительным искажениям изначального апостольского учения.

========== Глава 61 ==========

Дом Аристодема вначале поразил коринфянку малыми размерами и теснотой в сравнении со своим саисским особняком: хотя афинянин предупреждал невесту, что живет гораздо скромнее ее. Однако он жил совсем не бедно. Поликсена еще хорошо помнила, что значит жить бедно.

Уж не затем ли этот купец хотел взять ее в жены, чтобы с помощью ее прекрасного приданого расширить торговлю?.. Иония по-прежнему оставалась тесно связана с Навкратисом, и основан город был выходцами из Милета. Но они все еще были в Та-Кемет, и Навкратис не стал совершенно независимым полисом, хотя и очень желал бы этого.

Когда слуги разложили вещи, Поликсена разыскала своего жениха.

Он улыбнулся ей и хотел обнять, но царевна сложила руки на груди.

– Намерен ли ты заключить со мною брачный договор, где будет указано, какие права на имущество друг друга мы получим? – спросила Поликсена.

Аристодем даже побледнел от обиды.

– Ты думаешь… что я женюсь на тебе из-за твоего богатства? – воскликнул он.

Поликсена покачала головой.

– Нет, Аристодем. Но поскольку боги даровали мне это богатство, я должна следить за тем, в чьи руки оно попадет. Помнишь, что говорил учитель? – вдруг спросила она.

Афинянин мягко улыбнулся общим воспоминаниям, которые овеяли их, как ароматы гор.

– Да. Богатство налагает большую ответственность. И ты права, конечно, нам следует заключить договор!

“В Ионии этот папирус уже не будет иметь никакой силы”, – подумала Поликсена. Но сейчас ей следовало позаботиться о ближайшем будущем.

Они пригласили писца-египтянина, который переписал имущество обоих и составил подробное брачное соглашение. Бритоголовый чиновник вручил папирус Поликсене – с такой улыбкой, что коринфянка поняла, какого он мнения об этом договоре и о правах будущей жены афинского купца. В греческом городе действовали греческие же законы… конечно, Поликсена намеревалась вернуться в Саис, но это будет уже ненадолго.

“Законы создаются в умах людей”, – мысленно повторила она себе то, что пришло ей в голову одновременно с Нитетис, и Поликсена успокоилась. Кроме того, после ухода египетского чиновника жених заверил ее, что и не собирался покушаться на ее приданое.

– Только если ты сама согласишься поделиться со мной, – сказал сын Пифона, очаровательно улыбаясь.

Поликсена кивнула: она отлично понимала, чем кончаются такие разговоры. Но ее будущее не принадлежало ее избраннику – так же, как и ей самой.

Перед свадьбой Аристодем и Поликсена навестили его брата Аристона. Молоденькая жена хозяина была беременна вторым ребенком и занималась с первым, но тоже вышла поприветствовать будущую родственницу.

Поликсена знала от жениха, что семья его брата не очень-то счастливая, но круглое лицо жены Аристона лучилось благодушием, которое казалось непритворным. Поликсена, впрочем, сама испытывала такое состояние перед родами: радостное спокойствие, которое нисходило на всех будущих матерей. Это дар богов, утешение, которое помогает женщинам подготовиться к родильным мукам и легче перенести их, говорил обеим своим подопечным Минмес, старый придворный врач-египтянин.

Однако Поликсена оставила свои мысли при себе, когда осторожно обнялась и поцеловалась с этой юной гречанкой с Лемноса.

– Я рада за брата моего мужа и за тебя, госпожа. Я слышала, что Аристодем долго добивался тебя, – простодушно сказала жена Аристона.

Поликсена ощутила, как заливается краской под взглядом лемниянки и самого Аристона, когда сильная рука Аристодема обняла ее за плечи.

– Я тоже счастлива войти в вашу семью, – сказала коринфянка. Пусть это будет правдой. Хотя бы ненадолго – без всяких оговорок!

Они весело поужинали и выпили втроем: хозяйка ушла вскоре после начала ужина. Потом Аристодем и его невеста по темноте, слушая треск цикад и любуясь ночным небом, по которому стелились облака, пешком вернулись в дом жениха.

За ними шли трое ионийцев Поликсены, которых она взяла с собой в гости: невесте было так гораздо спокойнее, хотя Аристодему явно стало не по себе от присутствия ее охранителей. Пусть даже только наемников.

Поднявшись по ступеням портика, жених и невеста остановились и повернулись друг к другу.

Поликсена проводила в доме будущего мужа уже не первую ночь, и теперь, посмотрев в темные глаза возлюбленной перед тем, как распрощаться, Аристодем увидел в них спокойное довольствие, даже негу.

– У твоего брата замечательный дом! – сказала коринфянка.

Аристодем непритворно обрадовался.

– Он тебе понравился? Когда мы приехали, ты так осматривалась вокруг… А мой дом нравится тебе?

Поликсена кивнула.

– У тебя тоже очень славно. Я так осматривалась, потому что попасть из Саиса в Навкратис – это как после Египта оказаться в Греции, которая находится в двух шагах!

Аристодем обнял ее.

– Я очень счастлив, – тихо сказал он, прижавшись губами к ее лбу. – Никогда не думал, что буду так счастлив! А Аристон пророчил мне, что мне счастье не суждено, потому что я философ!

Поликсена улыбнулась.

– И философам порой бывает хорошо, когда они прекращают ломать головы над тем, что все равно недоступно человеку. Но это у нас ненадолго.

Оба рассмеялись. Потом Аристодем почтительно поцеловал руку будущей жены и отпустил ее спать.

Афинянин еще долго стоял в своем портике, вдыхая жизнь полной грудью. Ему хотелось кричать на весь мир о своем счастье, но молодой человек только улыбался, обнимая колонну, будто стан возлюбленной. Потом он ушел в дом.

Умывшись с помощью раба, Аристодем направился в свою спальню, но неожиданно остановился, заметив у двери каких-то чужих мужчин. Он чуть было не поднял тревогу; но тут узнал наемников-ионийцев.

– Что вам здесь нужно? – спросил афинянин; но тут один из воинов стремительно шагнул к хозяину.

Молодой купец опомниться не успел, как его схватили за плечо и толкнули к стене. Аристодем узнал Анаксарха, рыжего начальника охраны.

– Как ты смеешь?.. – тихо воскликнул господин дома; но осекся, поняв, что кричать в любом случае неблагоразумно.

Анаксарх отпустил его, но остался стоять перед женихом госпожи, сложив руки на груди и расставив сильные ноги; двое других заступили ему дорогу, предупреждая попытку уйти. С другой стороны коридор оканчивался тупиком.

Старший над ионийцами склонился к возмущенному и почти испуганному афинянину с явной угрозой.

– Мы знаем все, что происходит между тобой и нашей госпожой, – сказал Анаксарх. – Мы слышали о брачном договоре и о том, что он будет значить! Нам платят за службу немного, но я хочу предупредить тебя, афинянин, что мы не позволим тебе нанести нашей хозяйке никакой обиды!

Анаксарх прервался, меряя господина дома взглядом.

– Мы знаем царевну Поликсену давно, и она всегда была доброй и разумной госпожой. Но я предупреждаю тебя не поэтому, и не потому, что она может взять нас с собой в Ионию! Таков наш долг! Может быть, ты и получишь право на ее приданое, когда женишься на ней, – прибавил рыжеволосый иониец, – но не на нас! Мы свободные люди!

Начальник охраны отступил от него, и остальные тоже; и Аристодем совладал с собой. Ионийцы ждали его ответа.

– Хорошо, я понял вас, – сказал афинянин. – Вы можете идти.

Анаксарх поколебался, потом поклонился, и все трое воинов ушли.

Сын Пифона, проводив взглядом наемников, утер мокрый лоб и перевел дыхание.

– Вы только подумайте! – воскликнул он едва слышно. – Но с ними она, похоже, и вправду в безопасности!

Покачав головой, Аристодем выругался себе под нос и скрылся в своей спальне. Немного погодя он, слишком возбужденный, чтобы спать, кликнул раба и потребовал вина с травами и медом.

Но когда он уснул, ему снились блаженные сны. И проснулся афинянин с улыбкой.

***

Свадьбу праздновали в доме Аристона, созвав друзей старшего из сыновей Пифона и друзей самого Аристодема, хотя их было гораздо меньше.

– У брата намного больше знакомых и намного чаще бывают гости, чем у меня! – сказал Аристодем. – И тебе понравился его дом, я помню: а брат всегда рад попраздновать!

И сын Ликандра остался в доме Аристодема, чтобы не помешать брачной ночи. Поликсена улыбнулась, вспомнив, что с мальчиком, кроме няньки, осталось трое из ее ионийцев.

Она обняла суженого за шею и посмотрела в его голубые глаза, полные обожания. Сегодня Аристодем, как и сама она, оделся в сияющие белизной одежды, а в волосы вплел цветы. Будто юный Адонис*: хотя Аристодем был уже не юн, сегодня он словно начал жизнь заново.

– Мы будем счастливы с тобой, – сказал он.

– Да. Мы постараемся, – ответила коринфянка.

Они поцеловались, прежде чем выйти к гостям.

А потом Аристодем и Поликсена забыли о себе на целый вечер – только танцевали, пили, принимали поцелуи, поздравления и цветы, переходя из одних рук в другие. У Поликсены голова шла кругом от множества смеющихся и раскрасневшихся греческих лиц, сменявших друг друга; и только лицо Анаксарха, который стоял в дверях огромного зала, освещенного египетскими треногами и увешанного гирляндами зелени, помогало коринфской царевне не терять опору под ногами.

С пиршества Аристодем унес ее на руках.

– Это продлится до самого утра, – пробормотал влюбленный, бросив ее на широкую кровать. – А я не могу больше ждать!

Поликсена выгнулась в его руках, как вакханка, когда новый муж сорвал с нее свадебный наряд, разорвав завязки на плечах, и впился изголодавшимся ртом в ее тело. Она могла стонать громко: никто из гостей внизу не слышал их, а кто и слышал, сам так же славил Диониса.