Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 97 страниц)

Да будет тебе известно, госпожа, что мой муж отправился на войну с нашими соседями. Сердце мое переполняет тревога. Я ничего так не желаю, как того, чтобы дни Дариона продлились до старости, дабы он воспитал своих детей, а потом детей своих детей. Но слишком многие желают ему гибели. Что будет со мною и с сыновьями Дариона, если мы понесем эту утрату?

Что будет с Ионией и со всеми ариями на этой земле? Греки могут воспользоваться нашей слабостью, как и персы в Ионии, которые жаждут власти для себя и непокорны царю царей.

Если я, да избавит меня Ахура-Мазда, все же останусь без мужа…”

Евнуха прошиб пот, пока он записывал, едва успевая за полетом мысли госпожи. Шахназ дерзновенно предлагала Артазостре в случае гибели Дариона прислать ей другого из сыновей княжны, чтобы тот стал ей новым мужем и отцом ее сыну!.. Шахназ была согласна даже на иного супруга и защитника, если младшие дети Артазостры еще недостаточно зрелы; пусть только это будет перс, приближенный ко двору великого царя, который соблюдет интересы Дария в Ионии.

Слуга признавал про себя, что такой ход может быть очень своевременным. Он признавал и то, что у Артазостры достаточно государственного ума, чтобы верно оценивать своего старшего сына и его положение в Ионии.

Но евнуха заколотило при мысли о том, что будет, если Дарион узнает о происках жены и его собственной причастности к этим делам!..

Он чуть не поставил кляксу, заканчивая послание. Дрожащей рукой присыпал его песком и уронил тростниковую палочку для письма на свой коврик, на котором сидел скрестив ноги.

Шахназ наклонилась к слуге и нежно сдула песок с папируса.

– Благодарю тебя, – сказала она евнуху, забирая письмо.

Тот встал, неверными руками отряхивая свою длинную синюю одежду.

– Но что, если наш господин…

– Он ничего не узнает, если ты будешь молчать, – отрезала хозяйка. – Тебя может выдать только твой страх, сознание вины на твоем лбу! Но ведь ты понимаешь, что мы правы?..

– Да, госпожа, – евнух поклонился, прижав руку к сердцу.

В этом он и впрямь не сомневался.

– Ты будешь вознагражден, как только письмо уйдет, – пообещала Шахназ.

Дарион вернулся через три дня после того, как письмо покинуло Милет. Дарион торжествовал победу, и был счастлив, каким Шахназ его уже давно не видела. Она искренне радовалась за супруга, и их любовь разгорелась опять, как священный огонь.

Дарион взахлеб рассказывал о том, что принимал участие в бою, и показывал рану в плече, чуть не рвался размотать повязку… Шахназ удерживала его. У Дариона поднялся жар, и плечо болело; хотя их супружеским утехам это не помешало.

Но когда Шахназ меняла мужу повязку и промывала рану травяным настоем, она заметила, что та нанесена вскользь.

Дарион уклонился от удара; а потом, по-видимому, и от участия в битве. Что ж, это разумно. Такое умеренное мужество – то, что нужно ее супругу; и, даст бог, он еще долго проживет на пользу своему народу и себе.

========== Глава 137 ==========

Эльпида сидела перед большим медным зеркалом в спальне – оно было похоже на полированный щит; когда у гетеры бывали гости, его отворачивали к стене. Коринфянка рассматривала себя, пытаясь понять, не польстило ли ей зеркало, добавив красок. Возможно, ее волосы лишь в нем сияют яркой медью; она часто споласкивала их хной, но кудри все равно тускнели, попадались даже седые волоски.

– А вот здесь я вижу морщинку, – сказала Эльпида вслух, проведя пальцем между бровей. Она словно бы ни к кому не обращалась; но чувствовала, что Корина сидит за спиной и внимает каждому слову.

Гетера повернулась на своем круглом табурете, грустно улыбаясь.

– Скажи, я очень постарела за этот год?

– Что ты, госпожа! – воскликнула рабыня.

Корина встала и подошла к ней.

– Немногие могут сравниться с тобой и в Коринфе, и в Афинах, – сказала она.

– А ты до сих пор можешь судить о своих Афинах? Я и то не могу, – вздохнула Эльпида.

Она облокотилась на колени, ссутулив плечи и глядя прямо перед собой.

– Скажи, ты помнишь тот год, когда я убила моего первого ребенка?

Глаза Корины округлились от ужаса, точно она, живя в доме своей госпожи, и не слыхивала о таких вещах; потом рабыня-афинянка качнула головой.

– Я не помню, госпожа…

– Ах, да, – Эльпида слегка улыбнулась, коснувшись своего наморщенного лба, точно воспоминания вернулись к ней. – Это было еще до тебя. Мне было шестнадцать лет, я только начала привлекать мужчин, окончив школу… и почти сразу могла бы кончить и мое занятие, если бы не сделала того, что нужно.

Эльпида усмехнулась.

– Я болела всего ничего, и даже крови почти не потеряла. Потом был второй, третий – уже ты видела… Потом я перестала беременеть.

Корина безмолвно смотрела на Эльпиду. Никогда она не помнила свою веселую, смелую госпожу в таком настроении; хотя и видела мгновения ее уныния.

– Но ведь, дорогая госпожа… многие делают так, и отцы порою выбрасывают детей, когда не могут кормить! – сказала маленькая служанка, когда слова вернулись к ней.

– И даже из прихоти, – усмехнулась гетера. – Да, знаю. В доме твоей афинской хозяйки выбросили девочку, я верно помню?

Она перекинула через плечо свои все еще пышные ярко-каштановые волосы.

– Но дело отцов другое, разве нет? И теперь я боюсь, что истратила все, отпущенное мне Афродитой.

Корина снова села на циновку, глядя на хозяйку с благоговением и страхом.

– А как же… как же он?

Эльпида вдруг дернула себя за волосы, которые бездумно теребила.

– Я старше его на семь лет – а кажется, что на семьдесят, – мрачно ответила гетера. – Мне кажется, что я могла бы быть его матерью… это ведь я сделала из него мужчину!

– Но ведь он так тебя любит, – жалобно сказала Корина, опять не понимая госпожу.

– И я, – сказала Эльпида тихо. – Я никогда еще не думала о любовнике столько, сколько о нем, только о Диокле… о самом первом… Но Диокл был первым, а Никострат у меня последний! – закончила она с ожесточением.

Корина в испуге сложила маленькие руки.

– Ты хочешь сказать, госпожа…

– Я еще смогу заработать и стихами, и музыкой… смогу учить девочек… С голоду мы не умрем, – сказала Эльпида, прекрасно понимая рабыню. – Но тело мое износилось… и все, что было бы после моего спартанца, было бы грязью. И до него я устала и телом, и душой. С этим юношей я словно отмылась от сточных вод.

– А что, если ты все-таки… – произнесла Корина и остановилась.

– Вряд ли, – сказала хозяйка.

Затем Эльпида задумалась по-новому.

– Если бы я родила от него, удержало бы это его здесь? Не знаю! Не знаю, как лучше! Одно несомненно – его привели ко мне боги; но что ждет нас, не знаем мы оба.

Она улыбнулась.

– Пожалуй, я бы даже поехала с ним, куда он позовет… можешь себе вообразить?

И на мгновение Эльпида представилась служанке той озорной девчонкой, какой была десять лет назад.

Отбросив раздумья, гетера приказала приготовить ванну: сегодня она ожидала своего возлюбленного. Никострат приходил к ней часто, хотя и не каждый день.

Вначале их свидания были редкими: казалось, Эльпида не слишком выделяет спартанского юношу среди своих поклонников. Но однажды они сами поняли, как изменились их чувства, и все это увидели… поглощенные друг другом, любовники не могли расстаться больше, чем на день. Потом внимание и силы Никострата отняли мужские обязанности и общество мужчин, в которое его и Мелоса ввела Эльпида.

Но гетера знала, что она и Никострат остаются вместе, где бы он ни был и чем бы ни занимался. Она чувствовала его. Эта любовь стала ее гордостью и болью…

Выйдя из ванны, коринфянка с удовольствием полюбовалась на свою наготу, отраженную в зеркале-щите. Корина причесала хозяйку, надушила и нарядила. Потом, отослав служанку на кухню, Эльпида взяла в руки лютню и долго пела и наигрывала, перебирая заученные мотивы и импровизируя. Ее пение и музыку, чуткость и беглость ее пальцев особенно хвалили – но гетера знала, что музыка начинается в душе: и голос, и пальцы без нее будут мертвыми…

Песню и игру госпожи Никострат услышал первым делом, войдя в дом. Отстранив жестом услужливую Корину, спартанец постоял некоторое время, склонив голову и улыбаясь этим звукам. Потом направился в комнату.

Эльпида отложила лютню и встала, улыбаясь. Она протянула руки к гостю, и Никострат быстро подошел к ней; они прильнули друг к другу в поцелуе.

Потом гетера сняла с Никострата плащ: ей нравилось самой раздевать его, и царевич покорялся ей. Когда плащ был брошен на кресло, Никострат поднял возлюбленную на руки и отнес на ложе.

Корина оставалась на кухне, занимаясь уборкой и напевая себе под нос. Госпожа приказала подавать ужин сразу же – но Корина знала, что этим двоим опять не до еды: ее вкусные блюда почти всегда успевали остыть…

Потом Никострат рассказывал подруге, как дела. У него было немного новостей, но он видел, что Эльпиде самой есть чем поделиться, – она многое передумала без него.

Когда они принялись за остывшее жаркое, Эльпида спросила:

– Ты думал о том, как мы будем дальше, царевич?

Никострата изумила холодность… безжизненность ее голоса. Он сглотнул и сказал:

– А что думаешь ты?

– Теперь ты гражданин Коринфа, ты всадник, – сказала Эльпида. Она посмотрела на юношу в упор. – Однажды ты захочешь жениться… и более того: от тебя потребуют женитьбы.

Никострат ощутил стыд, точно каленое железо в горле.

– Ты подразумеваешь… – тихо сказал он.

Эльпида быстро качнула головой.

– Нет, не это, – сказала она. – Сама знаю, что это невозможно! – усмехнулась гетера. – Но ты должен определенно решить, как поступишь – как поступишь со мной… Мы почти год уже вместе…

– Это значит, что уже год ты мне жена! – неожиданно перебил ее Никострат. – Ты думаешь, я смогу бросить тебя? Смогу забыть?..

– Может, и не забудешь, – но бросить придется, – ответила Эльпида. – Подумай, насколько я тебя старше; к тому же, я…

Никострат вскочил на ноги.

– Я знаю, что ты хочешь сказать и о чем молчишь! – воскликнул он с неожиданной свирепостью. – Клянусь Афродитой и всеми богами, что сохраню верность, – пусть не будет мне ни в чем удачи, если я от тебя откажусь! Я стольким обязан тебе, я тебя…

Спартанец покраснел.

– Ты мне жена, пока ты жива, что бы ни говорили люди!

Эльпида улыбнулась: в ее печальных синих глазах блеснуло восхищение.

– Пока я жива? – переспросила она. Никострат немедленно пожалел о своих словах: он даже испугался.

– Что ты задумала…

– Ничего, не бойся! – быстро ответила гетера. – Я понимаю, почему я так люблю тебя, – проговорила она, печально улыбаясь. – Ты даже не спросил меня, хочу ли я быть тебе женой; и за это я полюбила тебя еще больше.

Она жестом попросила его снова сесть.

Никострат сел, взирая на Эльпиду в тревоге.

– Я сейчас думала, пока ждала тебя… что я могла бы уехать с тобою, куда бы ты ни позвал! – сказала коринфянка. Тени скрывали ее бледное лицо.

Никострат встрепенулся.

– Так поедем! – воскликнул он. – Что тебя держит здесь?

– Как простодушны все мужчины… вы мотыльки, живущие одним днем, – усмехнулась гетера. – Ты ведь даже не знаешь, где ты будешь завтра!

Она накрутила на палец прядь волос, разглядывая в них серебряные нити.

– Ты мечтал воевать, выбить персов из Ионии… но завтра тебя могут позвать на войну, о которой сегодня никто и не помышлял! Ты больше не принадлежишь себе!

– То, в чем я волен, – принадлежит тебе, Эльпида, – сурово сказал Никострат. – Так же, как ты стала моей.

Он задумался, потирая затвердевший, щетинистый подбородок.

– Ты боишься, что тебе не на что будет жить, если ты оставишь ремесло?

– Мне скоро все равно пришлось бы его оставить, – живо возразила Эльпида. – Наша молодость коротка, и уже сейчас многие теснят меня!

Она улыбнулась.

– Не бойся, я смогла бы прокормиться!

– Я мало подарков тебе делал, – сказал Никострат, почти не слушая ее. – Я и потом, наверное, не приобрету богатства! Но пока я с тобой, ты всегда…

Эльпида спокойно кивнула.

– Я знаю, милый.

Никострат вдруг замешкался, шаря у себя за пазухой.

– Я хотел тебе подарить сразу, как вошел, но услышал твою музыку… я забыл!

Лаконец извлек наружу подвеску на прочном витом шнурке. Когда он разжал ладонь, у Эльпиды вырвался восхищенный вздох. Потемневшая золотая подвеска изображала быка – миниатюрное, но полное божественной мощи животное.

Оба поднялись, разглядывая украшение.

– Откуда ты это взял? – спросила Эльпида.

– Купил у одного критянина. Это древняя минойская вещь, – ответил молодой воин, радостно улыбаясь. – Я все время помнил, как ты сказала мне о Тезее и его победе, когда мы познакомились… Пусть всегда будет у тебя в знак твоей победы!

– Победа женской богини, я такой не хочу.

Но Эльпида благоговейно поцеловала быка и сжала в горсти.

– Должно быть, очень дорого! Теперешние критяне столько дерут…

– Не будем об этом говорить.

Никострат сам надел ей украшение.

– Что ты скажешь теперь? – тихо спросил он.

– Я согласна быть твоей женой… твоей тайной женой, – откликнулась Эльпида с глубоким чувством.

Она помолчала и прибавила, точно пытаясь обратить все в шутку:

– Но и ты тогда должен примириться с моими друзьями.

– А разве я когда-нибудь с ними не мирился? – воскликнул Никострат. – Ты ведь знаешь, как свободны женщины в Спарте!

Эльпида нахмурилась.

– Ты ведь даже не был там, где родился твой отец! Откуда такая уверенность?

– Я теперь знаю многих спартанцев, – заявил Никострат. – Все они говорят то же самое!

– Бедный мой герой, – сказала Эльпида с почти материнской жалостью. – Все мужчины восхваляют Спарту, покинув ее, я столько раз слышала! Но оставив эту жизнь, подчиненную только войне, вернуться в нее невозможно.

Гетера взяла Никострата за руку.

– И ты не смог бы.

Никострат промолчал. Он прижал их соединенные руки к своему бьющемуся сердцу.

========== Глава 138 ==========

Фрина как-то безнадежно поняла, что ей не дождаться Мелоса. Муж прилежно писал ей письма, но они становились все короче и холоднее: и афинянка понимала, что теперешнего содержания его жизни словами не высказать. Дни Мелоса наполнили занятия, к которым жена более не имела касательства.

Мелос остался в Коринфе ради дружбы – и сохранил верность Никострату: иониец не завел себе ни любовницы, ни любовника, несмотря на множество искушений. Однако Никострат, несомненно, теперь первенствовал в его сердце. А сына Поликсены крепко связала коринфская любовь – мать наконец узнала о гетере, которая стала госпожой его удачи…

– Ну, и чем это кончится? Когда? – уже в который раз горестно спросила Фрина у матери. – Чувствую, я так и состарюсь вдовой при живом муже!..

Светловолосая малышка Хризаора вторила ей плачем.

Поликсена взяла внучку на руки, укачала, и ребенок затих – Хризаора всегда успокаивалась у нее быстрее, чем у матери. Фрина видела и это; и пуще прежнего ревновала. Низложенная царица до сих пор превосходила ее во всем!

Мать вернула Фрине девочку.

– И я не знаю, что будет, – сказала Поликсена дочери. – Разве мне легко думать о женщине, которую любит Никострат, – распутной женщине старше него и наверняка бесплодной?.. Но вот сын мой решил, что она для него лучше всех, – и я должна смириться!

Фрина только вздохнула.

Жизнь в поместье тянулась по-египетски – один день не отличался от другого: и эта монотонная жизнь усыпляла, заставляла забыть о тех, кто боролся, любил и страдал так далеко. Мало-помалу образ мужа поблек в памяти дочери Поликсены, и она посвятила себя своему ребенку и обычной женской работе. Казалось, никто в целом Египте больше не вспоминает о них: это настораживало Поликсену, когда она еще задумывалась о политике, но Тураи по своему обыкновению успокаивал жену.

– Поверь мне, сестра моя, – о нас и вправду забыли. Эта страна слишком стара – она быстро погребает свое прошлое под песками. Даже Камбиса уже не помнят.

– Камбис мертв, – заметила эллинка.

Но несмотря на тревогу, которую доставили им смерть Уджагорресента и события за границей, они наслаждались этим временным спокойствием.

Ити-Тауи теперь жила в Мемфисе – дядя все-таки похлопотал за нее: дочь Уджагорресента и царицы Нитетис пользовалась успехом при дворе персидского наместника. Египетские порядки восторжествовали над персидскими, и благородные египтянки продолжали пользоваться почти такой же свободой, как и до Камбиса.

Но с подругой Ити-Тауи видеться перестала; перестала ей и писать. Фрина вначале очень беспокоилась; а потом мать сказала ей:

– Думаю, ничего страшного не случилось – просто Ити-Тауи закружила другая жизнь. Вероятно, нашелся господин, которому она приглянулась, и она полностью захвачена новым чувством. Ити-Тауи не пишет, потому что понимает – вы с нею скоро будете разлучены, как все девушки, становящиеся женами…

– Не все! Ты и Нитетис не разлучались! – перебила Фрина в запальчивости.

Мать ничего не ответила. И в этой тишине афинянка осознала ее слова.

– Ити-Тауи выходит замуж? Великие боги! Не за перса, я надеюсь?..

– Нитетис была замужем за персом, – сказала Поликсена.

Фрина сникла. Она молча ушла прочь – вероятно, предаваться жалости к себе и подруге детства. Поликсена только головой покачала.

Кто мог подумать, что из сильной резвой девочки вырастет такое плаксивое существо, занятое только собой?..

Поликсена посмотрела на стоявшую в нише золотую статуэтку Нейт, с миндалевидными глазами и в высокой короне, – все изображения Нейт теперь напоминали ей Нитетис. Поликсене показалось, что подруга укоряет ее из своей вечности; и бывшей царице стало стыдно за такие мысли о собственном ребенке. Фрине и вправду повезло куда меньше, чем ей самой.

Наконец, когда все в усадьбе уже перестали ждать, Ити-Тауи написала своей названой сестре. Египтянка извинялась за долгое молчание: она подтвердила догадку Поликсены.

Ити-Тауи выходила замуж, и счастливо: она собиралась стать главной женой одного из советников Дария в Египте. Это был египтянин, не первой молодости, но очень влиятельный.

“Приезжай на мою свадьбу, дорогая сестра, мне будет так недоставать твоего лица! – писала Ити-Тауи. – То, что я сказала тебе, не изменилось: такой друг, как ты, может быть только один…”

Фрина радовалась и удивлялась.

– Неужели она не нашла себе среди египтянок девушку, которая стала бы ей ближе, чем я?..

– Не нашла, как видишь. Думаю, и не найдет, – ведь вырастили ее мы, – проницательно заметила Поликсена. – У женщин такая первая дружба чаще всего оказывается и последней.

Фрина порывисто обняла мать.

– Можно мне поехать, мама? Ити-Тауи сказала, что пришлет мне воинов для охраны!

– Поезжай, – ответила Поликсена.

Фрина поняла, что скрывалось за этим разрешением. Ити-Тауи пришлет воинов – значит, отказаться невозможно…

Их дружба сильнее, чем когда-либо, запахла принуждением; но теперь Поликсена не боялась за дочь.

Когда в поместье прибыли воины-египтяне в белых матерчатых доспехах и круглых шлемах, Фрина собралась в дорогу вместе с ребенком. Она захватила с собой кормилицу и служанку. На берегу Фрина наспех расцеловалась с матерью и, сев в лодку, скомандовала грести.

Афинянка оглянулась только раз – растерянное лицо в ореоле золотистых волос, выбившихся из-под белой ленты.

Поликсена помахала ей и улыбнулась. Ей почти не было тревожно за дочь – только за будущее ее дружбы… Сердце говорило эллинке, что на свадьбе Ити-Тауи Фрина увидится с подругой в последний раз.

Фрина вернулась домой оживленная и полная впечатлений.

– Все было очень красиво… богато и с выдумкой. Мы танцевали ночью с факелами, резвились в воде, на кораблях выступали ряженые… Такие праздники устраивала только ты, мама!

– А сама Ити-Тауи? – спросила Поликсена. – Это веселье, наверное, не она устроила, а ее муж!

– Она радовалась со всеми… как лицедейка, – закончила Фрина печально и понимающе. – Жениха я плохо разглядела среди других мужчин. Он, должно быть, хотел не себя явить, а показать всему свету, кого он берет в жены…

– Это дурной знак, – сказала Поликсена после молчания. – Такие хвастливые мужья часто становятся тиранами и ревнивцами, когда двери за гостями закрываются. А он, конечно, еще и от азиатов всякому научился!

Фрина побледнела.

– Вот и мне так подумалось!

Афинянка отвела глаза.

– На другой день Ити-Тауи вышла ко всем с улыбкой, усталая, но в полном здоровье… я еще порадовалась, что ночь хорошо прошла. Это ведь не скроешь, если присматриваться. А теперь вот не знаю, что и думать…

Поликсена кивнула.

– Она говорила с тобой?

– Совсем немного. Смущалась и хотела поскорее назад к мужу, – Фрина нахмурилась. – Я не думаю, что он ее уже начал неволить…

– Но скоро может начать, – поняла Поликсена. – Да, вероятно.

Коринфянка сочувственно улыбнулась дочери.

– Что ж, твоя Ити-Тауи не такая, как ее мать, – и от нее никогда не требовали того, что от Нитетис!

– Мне жалко ее, – серьезно сказала Фрина.

Поликсену это признание даже обрадовало: впервые за долгое время Фрина задумалась о ком-то, кроме себя. Потом она сама ощутила жалость и страх за свою воспитанницу. Однако теперь они были бессильны вмешаться в ее жизнь.

***

Однажды в усадьбу приехал Кеней. Второй сын Ликандра после отплытия сводного брата продолжал учиться в Саисе; он тоже готовился вступить в дворцовую стражу. Казалось, смерть Уджагорресента ничего для него не изменила. И Поликсена была удивлена его появлением.

– Тебя отпустили?

– Да, я просил отпуск! Но я не хочу возвращаться, – сказал Кеней. Щеки спартанского мальчика на дворцовых харчах округлились, мускулы выпирали под египетским кожаным панцирем – Поликсена залюбовалась им. Но темные глаза Кенея горели странной новой решимостью.

– Что-нибудь случилось? – спросила Поликсена.

– Я совсем бесполезен, – сказал Кеней с каким-то отчаянием, с ожесточением. – Меня прислали из Спарты на помощь брату, но брата со мной давно нет… а я готовлюсь пополнить ряды персидских прислужников!..

Поликсена кивнула.

– Понимаю, – сказала она сочувственно. – Но все же сбегать тебе нельзя, Кеней.

Юноша мотнул коротко стриженной темноволосой головой.

– Ты не понимаешь, госпожа, – ответил он. – Я не просто так… я слышал, что против тебя готовится заговор!

– Заговор? – воскликнула Поликсена.

– Я подслушивал… я хорошо умею подкрадываться, – ответил Кеней; вспоминая о своем ученичестве, когда ему, как другим лаконским мальчикам, приходилось воровать еду под угрозой смерти. – Какие-то придворные очень дурно говорили о тебе, и это были не просто слова. Я чувствую!

– Кто это был? – резко спросила коринфянка.

– Жрецы Нейт, – ответил Кеней. – Больше я ничего не смог узнать, прости.

Поликсена кивнула.

– Благодарю тебя, мальчик.

Она несколько мгновений раздумывала – чувствуя, как учащается дыхание и в сердце вползает страх, казалось, позабытый…

– Хорошо, – в конце концов произнесла бывшая царица. – Пока мы ничего не можем сделать, только быть настороже. А ты отправляйся назад в Саис, в школу… понял?

Кеней кивнул.

– Да.

Поликсена поцеловала его в горячий гладкий лоб, с болью подумав, как давно этот мальчик не видел своей матери… и ради чего? Неужели ради этого?

Кеней вернулся в Саис, и все опять пошло своим чередом. Никострат снова написал матери; а через пару месяцев пришло письмо от Ити-Тауи. Египтянка сообщала, что у нее все хорошо… она говорила, что молится Нейт за них всех; и просила Фрину возносить молитвы за нее. Ити-Тауи ждала ребенка.

О своем муже она не обмолвилась ни словом, и это очень встревожило Фрину.

Она написала египтянке, попытавшись вызвать ее на откровенность, но безуспешно – Ити-Тауи не ответила. А спустя еще месяц в усадьбу пришло письмо от врача юной царевны. Ити-Тауи умерла.

Египетский лекарь, давно знавший Поликсену и ее семью, писал в подробностях. “Мою госпожу не спасла ее божественная кровь. Она упала на улице и ударилась, и потеряла ребенка. Он пошел неправильно, и причинил ей изнутри повреждения, которые ее убили, – кровь не удалось остановить…”

Фрина изошла слезами, узнав о такой ужасной смерти единственной подруги. И теперь она больше, чем когда-либо, винила мужа Ити-Тауи. Он мог причинить ей насилие, которое и привело к такой смерти!..

– Ей было пятнадцать! Всего пятнадцать лет, – рыдала афинянка в объятиях матери. Поликсена сама онемела от такого горя, и у нее не нашлось для дочери слов утешения…

Потом Фрина заявила, что поедет на похороны. Она сказала, что помнит обычаи египтян, – этот прощальный обряд для детей Та-Кемет еще важнее, чем свадьба!

Поликсена не смогла отказать; и вызвалась сопровождать дочь вместе с мужем и сыном. Тураи, оставшийся истинным египтянином, полностью одобрял супругу.

Ити-Тауи и ее мертворожденному младенцу предстояло упокоиться в мемфисском некрополе. Поликсена написала вдовцу своей воспитанницы, и получила от него приглашение. В Мемфисе коринфянка впервые увидела этого вельможу.

Он оказался представительным и учтивым человеком, правда, не слишком приятной наружности; однако же искренне плакал по жене. Хотя это не означало, что он не мог тиранить ее при жизни.

На похоронах к женщинам присоединился Кеней. Он опять приехал сам, без предупреждения; и Поликсена обрадовалась его поддержке. Кеней сел в барку к ней и Фрине – Тураи сел в другую, которая везла тело Ити-Тауи.

Было видно, что египетская обрядность имеет мало значения для сына Ликандра; и Поликсена не спрашивала Кенея, почему он поплыл с ними. Осунувшаяся, несчастная Фрина тоже помалкивала об этом, хотя знала о его подозрениях.

Они медленно двигались по реке, окруженной густыми зарослями; Поликсена с дочерью устроились на палубе под навесом, с несколькими египтянами. Кеней, молчаливый и напряженный, сидел немного в стороне. И вдруг юный воин приподнялся, всматриваясь в берег.

Поликсена услышала, как в камышах что-то зашуршало… и ощутила, точно все вокруг нее замедлилось; она, в оцепенении, не могла даже вскочить. А потом Кеней вдруг оказался между Поликсеной и берегом, широко раскинув руки: темный силуэт его заслонил солнце, словно он готовился обнять весь мир. Затем спартанский юноша пошатнулся и упал.

Поликсена пронзительно закричала: в горле и груди Кенея торчали две стрелы, кровь его обильно пропитывала палубу.

Египтяне вокруг бестолково засуетились, завопили; а Поликсена ничего больше не сознавала, наклонившись над умирающим. Кеней увидел ее.

– Опас…

Он не смог договорить; захрипел, кашляя. Горячая кровь оросила ей руки и лицо.

– Больше не опасно, – прошептала Поликсена, роняя слезы на грудь юноши. – Ты спас меня и мою дочь, слышишь?..

Кеней смог улыбнуться. Потом схватился за стрелу, которая пробила его горло, точно хотел вырвать; рука юноши конвульсивно сжалась, ногти другой руки заскребли по палубе, и он испустил дух.

========== Глава 139 ==========

Конечно же, самый священный из обрядов Та-Кемет был сорван. Господин Каптах, вдовец Ити-Тауи, послал воинов прочесать камыши; но на берегу никого уже не обнаружили. Это была трусливая попытка… как многие такие покушения; но означало это, что кто-то из давних врагов дождался возможности свести счеты с Поликсеной. Теперь, когда она осталась одна.

Теперь уже – совсем одна…

Поликсене на месте пришлось решать, как поступить с телом юного спартанца. Его следовало похоронить как можно скорее.

Эллинка вынуждена была обратиться к Каптаху – распорядителю всей церемонии.

– Могу ли я похоронить Кенея в вашем некрополе? Я заплачу сколько нужно! Ты сам видишь, ждать нельзя, такая жара!

– И вонь от него уже распугала моих гостей, – сказал вдовец, глядевший на Поликсену с большой неприязнью и опаской. – Что тебе вздумалось поплыть с нами в такой день! Вы оскорбили Ка моей жены и сына!

Поликсена под взглядом важного египтянина ощутила холод между лопаток; она ощутила настоящий страх – страх чужака, которого едва терпят во враждебной стране. И она действительно чуть не забыла, что это убийство нарушило погребальную церемонию – а значит, как верили египтяне, создало огромную опасность для мертвой Ити-Тауи на ее пути в западные края!..

– Я прошу простить меня, что так вышло, – быстро проговорила эллинка. – Конечно, дух твоей супруги еще не отлетел далеко… и она бы порадовалась нашему спасению! А дух этого храброго юноши, который погиб за меня и Фрину, поддержит ее на пути!

Каптах фыркнул. Это было поразительно – но он начал ревновать, услышав от эллинки такие слова о своей мертвой жене.

– Чем может поддержать мою жену дикарь вашего племени, который жил в чужой вере и которого никогда не пустят даже на порог царства Запада?..

– Прошу тебя, господин, – тут вперед, защищая супругу, выступил Тураи, который был одет и накрашен со всею тщательностью египтянина, участвующего в проводах умершего. – Исполни нашу просьбу! Пресветлый Осирис непременно зачтет это тебе!

Вдовец подумал некоторое время; он вытер вспотевшее лицо тонким льняным платком. Краска на его веках и бровях размазалась, сделав египтянина гораздо более отталкивающим, чем он был в действительности.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Я поговорю с князем Запада Мен-Нефер, и он даст место этому экуеша. Может быть, попросить, чтобы его приготовили как подобает? – предложил Каптах после небольшой заминки.

– Как подобает?.. – повторила Поликсена.

Она бросила взгляд на тело, которое отнесли под навес на палубе и завернули в большой кусок полотна, уже побуревший от крови. Египетский бритоголовый мальчик-слуга, с видом страдальческого отвращения, большим опахалом отгонял от Кенея мух.

– Нет, благодарю, – наконец сказала коринфянка Каптаху, сглотнув комок в горле. – Я очень признательна тебе за заботу, но поскольку Кеней жил и умер в вере предков, ваши боги не помогут ему, даже если отдать его бальзамировщикам.

Она ощутила при этих словах, что, отстаивая мертвого Кенея, возможно, отталкивает руку, которая в будущем могла бы помочь ее живым соплеменникам… Но в этот миг Поликсена опять стала царицей, представляющей свой народ. Поликсена видела, что Каптах после такого ответа ощутил к ней уважение… и еще большую неприязнь.

– Пусть будет так! – выкрикнул египтянин. – Делай со своим мертвецом что тебе угодно! Но пусть же наконец похоронят мою госпожу!..

Он побледнел от боли; стало видно, как его оскорбляет и тяготит все происходящее. Поликсена склонила голову в знак уважения.

– Я сама приготовлю нашего мертвого, – сказала она.

Каптах не ответил и отвернулся, принявшись резким тоном отдавать распоряжения насчет тела бедной Ити-Тауи и своего нерожденного сына. А Поликсена подумала, что этот человек лучше, чем им всем уже начало казаться.

Когда Каптах и его свита направились в сторону города мертвых, везя две мумии в одном саркофаге, Поликсена и ее семья смогли отдать должное ее спасителю.

Фрина вначале хотела последовать за Каптахом, чтобы поучаствовать в погребении подруги… но вовремя поняла, что ей будут не рады. Она осталась с матерью: Каптах поставил на страже своего имущества, слуг и гостей нескольких солдат.