Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 97 страниц)
Нитетис, услышав о родах подруги, тут же направила к ней Минмеса. Схватки начались даже преждевременно – недели на две раньше, чем ожидалось: если они с Поликсеной правильно подсчитали дни. Можно было надеяться, что это ложная тревога. Но когда личный врач царицы торопливо вошел в дом коринфянки, он понял, что едва не опоздал.
Ребенок вышел еще скорее, чем у Нитетис. Испуганная Та-Имхотеп только-только успела приготовить воды и чистого полотна, как пришло время сесть у родильного стула и принимать дитя: вероятно, потому, что у ее госпожи были шире бедра и сильнее мышцы ног и живота, чем у Нитетис, хотя великая царица была хорошо развита телесно.
Поликсена тоже родила мальчика.
Та-Имхотеп это было все равно, служанка радовалась, что с хозяйкой и ее ребенком все хорошо, – а для Поликсены появление мальчика могло означать великие трудности в самом близком будущем, как и для Нитетис. Но пока что эллинка была счастлива, отдыхая после родов в постели и любуясь сыном Ликандра. Мальчик был достоин того, чтобы родиться в самом Лакедемоне: крепкие ножки, хваткие сильные ручки, густые темные волосы – волосики маленького спартанца были светлее, чем у матери, и уже вились, как у отца…
Поликсена почувствовала, что глаза жгут слезы. Что только она бы не отдала, чтобы ее муж сейчас вместе с нею радовался сыну, этому самому житейскому и самому великому чуду!
Брат должен был скоро приехать. Филомена давно не было с ней, пленник Камбиса оставался в Мемфисе под надзором доверенных людей Камбиса… не стал ли этот бунтовщик сам таким доверенным человеком персидского царя?
Поликсена после всего, чему была свидетельницей, уже почти не удивилась бы этому. Как уже почти не сочла бы это изменой. В самом деле, кому и чему она и ее брат изменяют, оставаясь в Египте?
Филомен приехал через шесть дней после родов. Поликсена и надеялась, что любимый брат расскажет ей, чем занимался, – и, вместе с тем, сомневалась, хочет ли это слышать. Но объяснения, конечно же, могут подождать!
Когда Та-Имхотеп доложила ей о госте, Поликсена как раз кормила сына – как и великая царица, отказавшись взять кормилицу; тем более, что это была бы египтянка.
Поликсена не в первый и не во второй день придумала маленькому спартанцу имя, но теперь у мальчика оно было. Не посоветовавшись ни с кем, мать назвала сына Никостратом, что значило “победительное воинство”, если не воинство богини победы.
Услышав мужские шаги, которые Поликсена по-прежнему могла отличить от тысяч других, она подняла глаза. Прежде, чем образ брата перед глазами прояснился, сердце сжалось от радости и страха.
Потом Никострат, вдруг перестав сосать, хныкнул и дернул мать сильной ручкой за свисающую косу; Поликсена поспешно склонилась над ребенком, шепча ласковые слова и покачивая его. Сын Ликандра опять жадно присосался к ее груди. Неужели он, еще не научившись поднимать головку и едва открыв глаза, был способен ревновать свою мать?..
Только тут Поликсена заметила, что брат подошел и присел рядом на корточки. Когда она опять взглянула на Филомена, сынишка уже насытился и отвалился от ее груди: серые глазки закрывались.
– Нужно уложить его спать, – сказала Поликсена гостю. Первые приветственные слова!
– Конечно, сестра, – согласился Филомен. По его голосу Поликсена поняла, что брат улыбается; но, вместе с тем, ощутила, что он так же ревнует ее к ребенку, как Никострат ревновал к нему самому.
Когда Поликсена уложила мальчика с помощью египетской няньки, которую все-таки взяла себе в помощь, она наконец смогла как следует рассмотреть брата.
Филомен, конечно, изменился за время разлуки, и весьма. Египетское солнце, казалось, состарило его… хотя, конечно же, состарило: никакие масла не могли уберечь в Черной Земле от солнца тех, кто смолоду вынужден был проводить долгие часы под открытым небом, еще и в тяжком труде. Египетские поселяне, еще не достигнув старости, походили на мумии…
Ах, что же она думает!..
– Как же я скучала! – воскликнула Поликсена. – Где ты…
Она вовремя прикусила язык; или слишком поздно. Брат-герой улыбнулся.
– Позже расскажу, хорошо? – ответил он. – Можно мне умыться и вина?
Хозяйка спохватилась.
– Так ты с дороги!
Она приказала Та-Имхотеп позаботиться о госте. Сама же, пока брат снимал доспехи и умывался, сходила в детскую – посмотрела, как спит сын. Как всякую молодую мать, ее тянуло к нему все время, даже когда не было необходимости.
Вернувшись к брату, Поликсена села в кресло напротив него. Совсем как тогда, когда она в первый раз объяснилась с Филоменом после его пленения… как тогда, когда он приехал сказать ей о сватовстве Аристодема.
Брат тепло смотрел на нее. Как бывало раньше… и, вместе с тем, по-другому.
– Как же я рад, что с тобой все хорошо.
Поликсена, нахмурившись, пожала плечами.
– Что могло случиться? Я здорова…
Филомен покачал черной коротко стриженной головой и, вздохнув, уткнулся лицом в ладони.
– Все что угодно могло случиться…
– Как ты изменился! – воскликнула Поликсена, вдруг осознав это. Никогда раньше брат не говорил с такими недомолвками, с такой осмотрительностью, если не с тайным умыслом… не по-эллински…
Коринфянка сцепила руки на животе, хотя его больше не требовалось оберегать.
– Филомен, – тихо проговорила она, избегая глядеть на брата прямо, – ты пошел на службу к персам?..
Брат выпрямился в кресле, прочистил горло.
– Да. Я сам хотел сказать с порога, но твой сын не дал.
Поликсена прикрыла глаза и долго молчала. Наконец услышала голос брата – мучительно громкий и, казалось, насмешливый.
– Ты теперь назовешь меня изменником?
Поликсена открыла глаза.
– Я назвала бы тебя изменником… если бы знала, чему ты изменил! Но я теперь… – тут коринфянка рассмеялась, – сама не могу ничего утверждать ни о ком из нас! А я ведь догадывалась, что ты так сделаешь, – неожиданно прибавила она.
Брат улыбнулся.
– Помнишь, мы с царицей играли в сенет? Я сейчас ощущаю себя так, будто мы с тобой ее союзные фишки, которые могут как погибнуть, двигаясь по игровому полю, так и победить, выйдя за его край!*
– Нитетис тогда выиграла у нас обоих, – заметила Поликсена.
– Тогда мы были ее противниками, – сказал Филомен. – Но фишки наделены властью, которой нет у тех, кто передвигает их, – властью решать судьбы великих игроков!
Поликсена постучала пальцами по подлокотнику.
– Ты теперь даже мыслишь как человек востока, брат…
– Иначе и нельзя. Но ведь ты еще ничего не знаешь, – серьезно заметил Филомен. – Камбис делает меня сатрапом Ионии! Я буду его наместником в греческом царстве в Азии! Ты понимаешь, что это может значить для нас в дальнейшем?
– То, что тебя убьют там, милый брат, а те, кто помнил тебя героем, оплюют тебя после смерти, – устало прошептала Поликсена.
Глаза Филомена вспыхнули гневом, но он сдержался.
– Люди всегда рады оплевать то, что выше их понимания, – сказал военачальник. – Неужели же ты думаешь, – вдруг с изумлением и недоумением прибавил он, подавшись к сестре, – что я поступил так из трусости или тщеславия?..
Поликсена медленно покачала головой.
– Нет, милый.
Она вдруг раскрыла руки.
– Иди же ко мне! Я даже не обняла тебя!
Филомен порывисто встал и, быстро преодолев расстояние между ними, опустился на ковер и обнял ноги сидящей сестры, прижавшись головой к ее коленям, точно искал утешения у матери. Поликсена со слезами гладила волосы брата, пропуская их между пальцами. Бедный храбрец! Не так ли персы заманивают всех храбрых эллинов – и достаточно умных, чтобы править другими эллинами под эгидой Азии?..
– Нам долго еще не быть игроками, сестра, – прошептал Филомен, не отнимая головы от ее колен. – Но уж лучше сейчас фишками персов будем мы, чем другие народы!
Поликсена поцеловала его макушку.
– Как бы я хотела надеяться, что ты не ошибся.
***
Брату предстояло отправиться в Ионию через два месяца; и там он надеялся вызнать что-нибудь о судьбе союзной армии Уджагорресента. Филомен, а с ним и остальные, уже всерьез опасались, что греков и египтян постигла та же судьба, что персов Камбиса, засыпанных песком или погибших от голода. Некоторое время назад, еще до родов царицы, разведчики, посланные следом за войском, принесли радостные новости: сирийские князьки, отбившиеся было от рук, опять усмирены. Греки победили! Но о судьбе Ликандра это ничего не говорило. А вот теперь…
Филомен все еще оставался у сестры, теперь на правах едва ли не почетного гостя, когда к ним прибыл гость, которого меньше всего можно было ждать. И, вместе с тем, Поликсена всегда ждала его.
Спрыгнув со спины своего золотисто-буланого нисейского коня, Аристодем очень учтиво поприветствовал ее управителя и попросил свидания с хозяйкой. Конечно, он знал, что у Поликсены сейчас брат; но египетские обычаи вовсе не требовали от женщины так считаться с братьями, как эллинские.
Афинянин был приглашен наверх, в комнату, где он застал и сестру, и брата. Поликсена держала на руках сына, о котором Аристодем, конечно, знал. Коринфянка поднялась с кресла навстречу ему, прижимая ребенка Ликандра к груди.
– Афродита, – прошептала хозяйка, впервые за невесть сколько времени призывая богиню своего города. – Что ты тут делаешь?..
Аристодем печально усмехнулся и поклонился обоим. Предчувствие любви, нежное и мучительное предвкушение этого самого сладкого и самого горького дара богов, при виде Поликсены вновь завладело всем его существом.
– Ты права, госпожа, – сказал афинянин. Он откинул назад свои золотые волосы и посмотрел ей прямо в глаза. – Афродита привела меня сюда.
Поликсена набрала воздуху в грудь – может быть, для гневной отповеди. Вспомнив о ребенке, она кивком подозвала свою рабыню-египтянку с мудреным именем, и та поспешно унесла мальчишку.
– Разве не знаешь ты, что я давно жена другого? – спросила хозяйка.
Аристодем краем глаза взглянул на Филомена – его бывший товарищ по школе Пифагора не пропускал ни слова из разговора, хотя и никак не вмешивался, стоя в стороне со сложенными на груди руками.
Не тратя больше слов, Аристодем сунул руку в пояс и достал драгоценность, которую протянул на ладони своей возлюбленной. Он направился к ней, и еще прежде, чем Поликсена смогла разглядеть эту вещицу, она смертельно побледнела. Филомен чуть не бросился к сестре; но, к счастью, за спиной у нее было кресло, в которое и упала несчастная царевна. Аристодем, от души жалея ее, все же не мог оставить места сомнению – он уронил ониксовую серьгу ей на колени.
Поликсена, словно в каком-то бесчувствии, взяла украшение и, близко поднеся к глазам, рассмотрела. Это была памятка, данная Ликандру, несомненно, – даже не нужно было вынимать пару из ларчика, чтобы убедиться: та же форма, похожая на самую простую ракушку, тот же лунный отлив с розовыми полосами внутри.
Коринфянка подняла на гостя совершенно безнадежный взгляд.
– Мой муж убит? Как ты узнал?
Аристодем сел на табурет рядом, не дожидаясь позволения.
– Я расскажу тебе, что я узнал, – мягко произнес он. Провел рукой по лицу: он по-прежнему гладко брился. – О том, что ты подарила на память спартанцу, я узнал от Филомена. Я хорошо помнил эти серьги… они тебе очень шли.
– Ты видел меня в них? Ты же уехал раньше, чем брат подарил их! – быстро сказала царевна.
– Уехал, но с тех пор возвращался. Ты долго носила их, пока жила в Мемфисе, – заметил Аристодем.
Он сделал паузу. Поликсена, не говоря ни слова, впивалась в горевестника глазами.
– И совсем недавно эта драгоценность попалась мне на рынке в Навкратисе, где я все еще живу, хотя много путешествую по делам. Торговец сказал, что купил ее в Тире, в Финикии. Там ее продали ему как амулет, на счастье, – хотя он и видел, что это серьга без пары, многие, особенно мужчины, носят и по одной серьге! Но я не мог больше ничего…
Аристодем осекся при виде лица Поликсены.
– Это все? – глухо спросила она, сжимая зубы.
Афинянин кивнул.
– Да, госпожа. Поверь, я очень соболезную твоему горю…
– Какому горю? – свирепо перебила его Поликсена. – Какое горе в том, что кто-то вытащил мой подарок у Ликандра или подобрал его, когда тот обронил?.. Тысяча случайностей могла быть!..
– Да, – согласился Аристодем.
Видя ее ненавистное выражение, он с печальной улыбкой прибавил:
– Пожелай я солгать, я мог бы сделать это очень ловко… ты сама понимаешь, Поликсена! Но я сказал тебе сейчас только правду! Если бы я не уведомил тебя, – прибавил золотоволосый афинянин, приложив руку к сердцу, – вот тогда я счел бы это низостью!
Поликсена закрыла лицо руками.
– Уйди, – сказала она.
Аристодем бесшумно встал и, поклонившись женщине, которая не видела этого, покинул комнату.
Филомен скоро сел на место отвергнутого жениха. Коснувшись плеча сестры, заставил ее посмотреть на себя.
– Принеси сына, – сказала она.
Филомен вышел и вскоре появился, неся мальчика, – так, точно тот был его собственным сыном. За братом в комнату опять вошел афинянин.
– Какой славный у тебя мальчик… Какой крепыш, – сказал он с искренним восхищением. – Отец мог бы гордиться им!
Поликсена не ответила, вновь устраиваясь в кресле с Никостратом на коленях.
Брат склонился к ней.
– Что намерена ты делать с этим ребенком? Теперь ты вольна решать его судьбу!
Мать подняла голову и взглянула на Филомена так, как недавно глядела на Аристодема.
– Что делать?.. Никострат еще слишком мал, чтобы заводить речь о какой-нибудь школе! Я намерена ждать, пока вернется армия Уджагорресента и с нею мой муж!
Филомен кивнул. Потом посмотрел на Аристодема, и старые товарищи быстро вышли из комнаты.
* Правила сенета (приблизительно известные) заключаются в том, чтобы один из пары игроков, передвигающих фишки по клеткам поля зигзагообразно навстречу друг другу, вывел свои фишки за край. При этом играющим встречаются поля-ловушки (Дом Воды, Дом Красоты), символизирующие препятствия в путешествии по загробному миру, с которым соотносится вся игра.
========== Глава 48 ==========
Давняя мечта Уджагорресента осуществилась. Хотя он не знал – не назвать ли эту мечту теперь похожей на безумие старых жрецов из Иуну*, пытающихся совокупляться с мертвецами?
Уджагорресент был назначен, как когда-то зодчий Сенмут при Хатшепсут, опекуном маленького Яхмеса, сына своей возлюбленной царицы. Но прежде, чем мальчик будет отлучен от женщин гарема и ему понадобится воспитатель, пройдет года три, не меньше. А царский казначей сомневался, что у них есть даже эти три года.
Придворные халдеи и персидские предсказатели, которых за прошедшие полтора года в Та-Кемет развелось не меньше, чем в Персии, пророчили своему царю удачу на долгие годы, а женам его плодоносность; потомству же процветание. Уджагорресент только усмехался степени человеческой трусости и лживости, которые, впрочем, преобладали при любом дворе; но в Персии достигали чрезвычайности.
Удача на долгие годы! Плодоносность жен! Если Камбису вообще суждено вернуться к Атоссе, пустит ли она его опять в свою постель? Слухи о том, что происходит в Египте и о том, что случилось с ее сестрой, конечно, достигли этой персиянки: а в Сузах и Пасаргадах найдется множество тех, кто поддержит царицу в борьбе против брата, пожелай она освободиться от него так же, как сам он от их общего брата Смердиса… Женщины Азии, при таком укладе жизни, как в персидской империи, могут быть страшными врагами – еще более, чем были в свое время царицы Египта.
Понимал ли Кир, какое пагубное наследство оставляет сыну, и что начнется между Ахеменидами после его смерти? Наверняка да: но не мог не стремиться к величию, к званию царя среди царей, – и при Камбисе или при других правителях, Ираншахр достигнет всемирного значения.
Египет прошел все это, и теперь наступил закат Египта – такого, каким многие хенти* знали это государство люди в его блаженной неизменности. Та-Кемет всегда была ограничена своими пустынями и своими богами – это была неизменность, не терпевшая правды широкого окружающего мира и отторгавшая чужое, пока была еще способна ему противостоять. До сих пор! А неизменность Персии гораздо хуже: это неизменность, способная к преобразованиям и к приятию чужого – без того, чтобы это чужое подрыло изнутри ее устои!
Порою царский казначей ужасно жалел, что не родился в Персии. Но матерь богов судила своему слуге родиться в Та-Кемет. Матерь богов не умрет, когда на поклон к ней пойдут вереницы других народов; в отличие от множества прочих покровителей Та-Кемет, чьи имена скоро останутся только в памяти их жрецов, уже теперь захиревших от недостатка содержания.
Что ждет Та-Кемет? Полное преображение – если его страна хочет жить.
Может быть, Уджагорресент дождется того, чтобы персы ушли… своими глазами увидит смерть Камбиса, которая может наступить совсем скоро! Почему бы и нет? Что в Египте, что в Персии – придворные гораздо чаще переживали царей, чем наоборот: особенно царские любимцы. Возможно, в сумятице, что возникнет после смерти великого перса, опекуну царевича Яхмеса удастся устранить вавилонского вора, которого персы посадили на трон Хут-Ка-Птах… но даже если и нет, Уджагорресент вполне еще способен править этой страной долгие годы вместе с Ариандом, как Амасис с Априем.
И у него тогда будет Нитетис.
Уджагорресент знал, что занимает мысли великой царицы более, чем какой-либо другой мужчина, после персидского царя; и брак, который они заключат после ухода Камбиса, конечно, не будет только политическим соглашением… Им будет хорошо друг с другом: так, как Уджагорресент совершенно представлял себе уже сейчас…
Но тут царский казначей спохватывался. Боги завистливы – он усвоил это у эллинов, чьи боги были завистливы до крайности, тогда как боги Та-Кемет гораздо чаще выступали справедливыми судьями человеческих поступков и даже помышлений… именно поэтому жрец Нейт чувствовал, когда следует укрепить свое сердце и сдержать свои похоти.
Уджагорресент обещал Нейт большую жертву, если хотя бы часть войска вернется из Сирии. Очень много людей всегда погибает в таких походах, как бы хорошо они ни были спланированы. С одной стороны, это и лучше, потому что Та-Кемет, вместе с людьми Камбиса, скоро нечем будет кормить столько собственных наемников, и даже сохранность казны, о которой Уджагорресент знал лучше кого-либо другого, положения не спасет. Египетское золото опять обесценилось, несмотря на новый брак Камбиса и его египетского наследника. Следующий год будет голодным, хотя Хапи* поднялся, как всегда.
Быть может, персы сами захотят уйти, поняв, что большего удоя от этой коровы не дождаться, сколько ни грози.
Но нужно, чтобы вернулась назад хотя бы половина войска, – лучше даже греки, чем египтяне!
Уджагорресент знал, конечно, чего ждет от этого похода Нитетис, кроме двоякой пользы для страны, – маленькая страсть великой царицы: и воспитатель дочери Априя молился и за нее тоже.
***
Армия вернулась через полтора месяца – вернулся передовой отряд, частью морем, на вместительных персидских триерах, поступивших в распоряжение египтян вместе с персидскими корабельными командами, а частью через пустыню, на верблюдах и пешком. Вьючные животные и корабли привезли богатую дань. Сирийцы не умели объединяться так, как египтяне и греки, пусть греки пока еще сплочались только в строю: но, несмотря на все разногласия, противники не сумели дать им отпора, и сирийцы опять оказались под пятой Та-Кемет, многие хенти державшей их в покорности.
Следом за передовым отрядом потянулись назад в Египет и остальные: только пешком, у кого хватило сил дойти.
Ликандра не было среди первых воинов и начальников, прибывших с удобствами: Поликсена так и думала. И она ждала, в тоске, в надежде, которая становилась все слабее, – и теперь только тлела, как чадящая лампа бедняка. Сколько лучших эллинов осталось лежать в песке, а сколько досталось на корм рыбам – не считая тех, кто был убит в честном бою или предательски, или попал в плен! А такие истории уже пересказывались во множестве теми, кто вернулся.
Поликсена сама говорила со спартанцами, бывшими среди египетских наемников: она знала, что спартанцы держатся друг друга гораздо сильнее, чем другие греки, хотя и меньше прочих странствуют. Как раз в дни подготовки к походу ее муж нашел себе настоящих товарищей! Но эти воины Лакедемона только удрученно качали головами в ответ на вопросы коринфянки.
– Нет, госпожа, мы ничего не знаем, – говорили они, называя ее так же, как когда-то беззаветно влюбленный атлет. – Ликандр, сын Архелая, был с нами почти до конца и бился храбро. Но на пути назад многое разлучило нас. Многие эллины еще не дошли, и спартанцы тоже!
– Кто последний из вас видел его? – воскликнула Поликсена, в отчаянии переводя взгляд с одного лица на другое. Это были мужественные, чистые, открытые лица – такие же, как у ее мужа. Но лица мужа среди них не было.
– Я видел его в числе последних, – вдруг выступил вперед один из гоплитов, рыжеватый и с голубыми глазами. – Мое имя Неоптолем! Я не был Ликандру другом, но хорошо его помню! Он не раз отличался, и брал с бою хорошую добычу, которую никогда не требовал себе, а оставлял только то, что ему присуждали!
Поликсена обеими руками вцепилась в край липкого пропахшего прокисшим вином стола, разделявшего их. Для разговора со спартанцами она зашла в бедную саисскую пивную, где эти люди, которых никогда не баловала жизнь, праздновали свое возвращение с чужой войны.
– Что случилось с моим мужем? Говори!.. – потребовала коринфянка.
– Во время последнего перехода через пустыню, которая отделяет Азию от Египта, нам понадобилось разделиться, – ответил лаконец по имени Неоптолем. – Еды и воды на всех не хватало, и те, кто первыми двинулись к колодцу, выкопанному на караванном пути, должны были вернуться с водой к остальным! Ликандр оказался среди оставшихся, он был ранен и не мог осилить такой переход!
– Вы их бросили в пустыне? – воскликнула Поликсена, сжав кулаки.
– Не бросили. За ними вернулись, но другие, – сурово возразил лаконец, отбросив рыжие волосы с изрезанного морщинами загорелого лба: морщинки в уголках глаз были белые, от привычки щуриться на свирепом солнце. – И что дальше приключилось с твоим супругом, мне неведомо, госпожа!
Он поклонился нарядной молодой женщине, одетой по-гречески и в египетских драгоценностях.
– Мне очень жаль.
Поликсена, понурившись, вышла из полутемной пивной. Для разговора с другими греками она не решилась бы зайти в такое заведение одна – но спартанцы даже здесь пили мало, и, конечно, никому не позволили бы тронуть эллинку и жену своего соплеменника, попытайся кто-нибудь ее обидеть в отсутствие мужа…
В отсутствие мужа! Поликсена до сих пор не могла осмыслить, что, возможно, потеряла его навек – этого простосердечного, но храброго и умного воина, своего первого возлюбленного и отца своего сына. Лаконца, который тронул ее сердце так, как не сумел больше никто.
Но еще хуже было сознавать, что, возможно, она до конца жизни не узнает, вдова она или по-прежнему мужняя жена…
Филомен, дожидавшийся сестру снаружи вместе с начальником ее охраны Анаксархом, – светло-рыжим, как спартанец Неоптолем, – все понял, только посмотрев на нее. Подойдя к Поликсене, Филомен коснулся ее локтя, смугло просвечивавшего под покрывалом.
– Идем домой.
На обратном пути, который брат и сестра проделали пешком, они не сказали друг другу ни слова.
Дома Поликсена сразу же уединилась с сыном, и долго занималась им. Филомен не слышал, чтобы сестра плакала, – а он прислушивался… Что ж, он кое-что понял для себя в этой ее свадьбе и любви. Поликсена… поспешила, и Филомен понимал, почему.
Когда царевна опять вышла, ее глаза были красными, но слез Филомен по-прежнему не увидел. Она посмотрела на брата с удивлением.
– Зачем ты здесь меня ждешь?
– Пойдем, нам нужно поговорить, – Филомен жестом пригласил сестру в ее комнату, смежную с детской.
Когда он закрыл дверь, то начал, не дожидаясь, пока Поликсена сядет.
– Я предлагаю тебе ехать со мной в Ионию. Не приказываю, я помню, что ты в воле царицы, – он поднял руку. – Но это может быть для тебя лучшим выходом!
Поликсена обеими руками заправила за уши жесткие волосы, которые выбивались из любой прически.
– Ты так уверен, что Ликандр погиб?..
Несчастная!
– Вовсе не уверен, – сказал Филомен. Он усмехнулся. – Твой муж может сейчас быть прикован к триере или ломать камень для какой-нибудь стены вроде этой.
Эллин кивнул на террасу, откуда были отлично видны стены храма Нейт. Под египетским солнцем и вечно ясным небом эта незыблемость и строгая геометричность огромных сооружений вселяли в жителей города чувство радостной уверенности… и, несомненно, на строительстве храмов, вдохновляющих живых, трудилось множество людей, мечтавших о скорой смерти. Больше ли первых, чем вторых, – и насколько?..
– Думаю, со своей спартанской выносливостью он может протянуть на такой работе лет десять! – сказал Филомен.
Поликсена зажала себе уши.
– Тебе нравится мучить меня?..
Она кусала губы, ее лицо подрагивало, но она так и не заплакала. Филомен понимающе кивнул.
– Тебе больше по нраву мысль, что Ликандр мертв! И так, скорее всего, и есть! Я же говорил, что этот гоплит тебе не пара!
Он прибавил:
– Все же надеюсь, что ты согласишься на предложение афинянина. Аристодем согласен ждать, а значит, истинно любит!
Аристодем уехал от брата и сестры, увезя с собой свой жениховский подарок – малахитовые бусы, с которых все началось…
– Пока же мне просто страшно за тебя и твоего ребенка, если я оставлю тебя здесь с персами! – сказал Филомен.
– Я долго жила здесь без тебя, – возразила сестра.
– Тогда у нас обоих не было выхода. Теперь он появился! И разве тебе не страшно отпускать меня одного? – прибавил брат с неожиданной просительной улыбкой, какой Поликсена никогда не замечала у Филомена прежде.
Она отступила от военачальника и села, не сводя с него глаз.
– Уж не хочешь ли ты взять меня с собой, как Камбис Роксану? – тихо спросила эллинка.
– Ты что! – вырвалось у Филомена с таким негодованием, что у нее похолодело в животе. Поликсена поняла, что не ошиблась… в отношении тайных помыслов брата. Может быть, ее возлюбленный Филомен никогда не сделает ничего, что обесчестит его или сестру… если не считать таким бесчестьем наместничество на земле Камбиса. Но когда она попыталась вообразить будущее брата, Поликсене живо представилось все то, что стряслось с Камбисом после того, как он изменил вере и обычаям предков.
Может быть, такова месть богов или единого бога, кто бы из них ни был истинным, – человека за прегрешения против своего духа и наказывает его собственный дух, как верят египтяне? Может быть, именно в этом египтяне правы?..
– Так ты поедешь со мной? – повторил брат.
Поликсена медленно покачала головой.
– Не могу. Даже если бы хотела – и ты знаешь, почему!
Филомен прекрасно знал все ее доводы, и не хотел вновь их выслушивать. Он только кивнул и, толкнув плечом дверь, быстро вышел, чтобы не потерять достоинства и не сделать что-нибудь непоправимое. Он страдал от отказа Поликсены больше, чем мог бы кому-нибудь показать. Даже самому себе!
– Если бы Аристодем похитил ее, я и то был бы счастливее, чем сейчас! – страстно прошептал коринфский царевич, привалившись к стене.
Он расшиб о стену кулак, потом ударил снова, не думая, что пугает сестру, – и пошел прочь, не чувствуя боли. Филомену впервые в жизни нестерпимо хотелось напиться до бесчувствия. Но он знал, что сдержится железным усилием: как это удавалось ему во всем.
Как говорила ему царица Нитетис? Найти жену-друга?
Может быть, боги помогут ему и в этом, как помогали любимчику Поликрата до сих пор! Филомен не сомневался, что самосский тиран ужасно кончит; готов был и к тому, что его самого ждет горестная участь. Но перед тем…
– Мы еще сыграем! И все это не напрасно, слышишь, учитель? – спросил эллин вслух, остановившись и оглядевшись в пустом коридоре. – Я уже теперь вижу будущее, какого даже ты не можешь вообразить!
Филомен знал, что Ликандр не вернется. Он дожидался, пока подойдет все войско, вместе с сестрой; и Ликандр не пришел, как и многие его товарищи.
Филомен еще уговаривал Поликсену уехать с ним – но отправился в Ионию один.
* Египетское название Гелиополя, древнейшего города культа Ра и так называемой “Великой девятки” богов.
* Хенти – сакральный временной период у египтян, равный ста двадцати годам.
* Египетское название бога Нила и самого Нила.
========== Глава 49 ==========
Ликандр очнулся оттого, что на него обрушился поток воды. Мгновенное воспоминание о перекатах Эврота, о горных водопадах родины нахлынуло на него и тут же покинуло: песок, забившийся в складки его одежды и под доспех, от воды превратился в жидкую грязь, которая тут же разъела наспех перевязанные раны и все царапины и ссадины, о которых воин просто забыл. Спартанец коротко простонал и открыл мутные воспаленные от солнца глаза.
Он приподнялся на локте, озираясь, – в глазах было по-прежнему бело от песка и солнца; но вот Ликандр начал различать вокруг другие шевелящиеся человеческие тела – своих товарищей-воинов, как и он, полузасыпанных песком, которых тоже приводили в чувство.
Лаконец шевельнул пересохшими губами.
– Пить…
– Сейчас.
Ему ответили по-гречески, но выговор был не лаконский; однако Ликандр почти ни на что не обращал внимания, поглощенный одной мыслью о воде. И через несколько мгновений ему в губы ткнулась глиняная чашка; Ликандр жадно проглотил теплую воду с привкусом глины. Глубоко вздохнув, воин проморгался, увидев своих спасителей и своих товарищей гораздо отчетливей.
– Благодарю, – хрипло сказал он.
– Рад, что ты очнулся, – склонившийся над ним человек, похожий на грека, но не воина, улыбнулся, и в его улыбке Ликандру почудилось что-то гнусное. Но, как бы то ни было, именно он спас Ликандру жизнь, когда ушедшие вперед товарищи бросили их умирать.
Ликандр никого не винил – скорее всего, их просто не нашли, заплутав по пути назад от колодца, или сочли мертвыми; или нужно было спасать оставшиеся жизни ценой жизней тех, кто слишком обременил отряд. Ему тоже приходилось бросать умирающих воинов позади, чтобы не отстать от фаланги.
Ликандр вдруг почувствовал, как чужие руки возятся с креплениями его панциря, и попытался оттолкнуть этих людей; но услышал, как тот же грек, который напоил его, сказал:
– Нужно позаботиться о ваших ранах.
Его освободили от панциря и наборного пояса из бронзовых пластин, защищавшего бедра; и Ликандр начал догадываться о смысле всего происходящего, когда почувствовал, что у него отняли меч. Щит и копье он бросил сам еще ранее.
Ликандр резким движением вскочил на ноги, напугав этим работорговцев; но тут же его повело, голова закружилась, и атлет упал на колени. Двое из спасителей засмеялись.
