Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 97 страниц)
Поликсена попятилась от стола, глядя на обоих братьев-афинян с отвращением. Аристодем шагнул было к ней, но жена крикнула:
– Не подходи!..
С рыданиями она метнулась вон; хлопнула дверь в соседнюю комнату.
Братья остались одни.
Потом хозяин, видимо, приняв решение, бросился следом за Поликсеной.
Калликсен вскочил: он услышал за стеной крики, рыдания, грохот, будто опрокидывалась мебель. Что-то разбилось. Юноша, все поняв, застыл на месте, разрываясь между желанием бежать отсюда вон и бежать брату на помощь: он слышал, что жены в таком состоянии могли кидаться на мужей с ножом!
Но потом все стихло, и в ойкосе опять появился Аристодем.
Молча подойдя к брату, он схватил его и яростно встряхнул.
– Ты знал, что моя жена ждет ребенка?.. Ты вообще хоть когда-нибудь думаешь?
Оттолкнув Калликсена, Аристодем упал в кресло и закрыл лицо руками.
Юноша облизнул губы. А потом воскликнул:
– Да как я мог это знать? Как я мог знать, что ты украл жену у этого раба, у этого спартанца… и живешь с ней в обмане?..
Аристодем тяжело взглянул на него.
– Ты мальчишка, который ничего не понимает в жизни! Не будь ты моим братом, я вышвырнул бы тебя за порог!
– Да я сейчас сам уйду, – Калликсен попятился, заикаясь от негодования. – Глаза бы мои вас обоих не видели!
Он уже дошел до двери, когда остановился и оглянулся.
– Постой, – услышал юноша голос Аристодема.
Он тотчас повернулся к брату, надеясь, что все сейчас как-нибудь по волшебству уладится. Калликсену было всего пятнадцать лет!
– Погоди… остынь. Посиди здесь, – попросил его хозяин.
Калликсен кивнул. Вернувшись назад, он сел на стул, очень прямо, и сложил руки на коленях.
– Я сейчас попытаюсь успокоить ее, – сказал Аристодем; и опять скрылся в комнате, куда убежала жена.
Оттуда снова послышались рыдания, громкий разговор, который, впрочем, вскоре перешел в тихий, примирительный.
Калликсен облегченно вздохнул.
Потом Аристодем опять вышел к брату.
– Она легла, – сказал хозяин. – А нам с тобой самое время поговорить как мужчинам!
Калликсен с готовностью кивнул и встал.
– Давно пора!
Братья вышли на галерею, окружавшую перистиль. Теперь заговорил Аристодем, а Калликсен слушал.
Аристодем говорил долго, горячо и образно – он убедил уже многих, и знал, что многие из них сами желали быть убежденными; но вскоре пифагореец почувствовал, что Калликсен этого не желал. И чем дольше Аристодем говорил, тем больше ему казалось, что он тратит слова впустую.
Наконец братья вернулись в ойкос. К ним вышла Поликсена, которая успела умыться и заново накрасить лицо.
Аристодем сел рядом с женой и приобнял. Калликсен опять сел за стол напротив хозяев, но видно было, что юноше это стыдно и трудно.
Аристодем знал, что эту ночь брат проведет под его кровом – но потом уйдет и вряд ли когда-нибудь вернется.
* Ка (двойник) и Ба (душа-птица) – главные души по поверьям египтян; заметим, что с христианским понятием “душа” они имеют мало общего, хотя отсюда, возможно, отчасти идут христианские понятия о “телесной душе” и “духе” как разных категориях, как и вера в телесное воскресение. Остальные три души – Рен, Ах и Шуит.
* Фактически, Навкратис до начала эпохи эллинизма в Египте играл такую же роль, как Александрия.
========== Глава 66 ==========
Поликсена скоро успокоилась: она сама изумлялась, как быстро примирилась со смертью первого возлюбленного, услышав о ней из уст брата мужа. Может быть, потому, что коринфская царевна давно похоронила своего воина мысленно. Хоронить мысленно спартанца было легче, чем кого-нибудь другого… больше она боялась, что Ликандр все еще может жить и страдать в неволе. Правда, Калликсен сказал, что плен Ликандра был в своем роде почетным, и он прославился своей силой в Марафоне.
Или кто-нибудь солгал Калликсену об участи спартанцев? В Афинах это могло случиться с легкостью!
Но пока она была не в силах думать о том, чего никак не могла выяснить.
Поликсена отправилась навестить царицу, когда у нее округлился живот: врач-египтянин, которого Аристодем приглашал по просьбе жены и к советам которого сам внимательно прислушивался, сказал супругам, что во второй половине беременности ребенок в меньшей опасности – если, конечно, не путешествовать перед самыми родами.
Эллинка уже знала, что персидская жена ее брата успела родить ему сына, которому дали имя Дарион. “Маленький Дарий” – персидское имя, переиначенное и уменьшенное на греческий манер. Раньше Поликсена не усомнилась бы, что это имя предложено ее брату предусмотрительными родственниками Артазостры, – Дарий, обещавший стать столь же могущественным, как Кир, был первым персидским царем с таким именем. Но теперь она уже не знала, что и думать.
Филомен теперь опять писал ей по-гречески, но ее не оставляло подозрение, что любимый брат изменился гораздо сильнее ее мужа – который оттолкнул от себя почти всех родственников-афинян. Она надеялась поговорить об этом с Нитетис: мудрая египтянка, конечно, посоветует подруге, как себя вести.
Написав письмо Нитетис с просьбой приехать, эллинка тотчас получила радостное приглашение. В гости к царственной подруге Поликсена брала с собой Та-Имхотеп, которая очень оживилась и обрадовалась, видимо, надеясь вымолить у царицы дозволение остаться при ней и своей сестре. Сына же Поликсена оставляла дома, с отчимом: впервые она разлучалась с ним на столь долгий срок, но остаться в Навкратисе мальчику, конечно, было безопасней.
Хотя до сих пор египтяне не подняли восстания, – видимо, Уджагорресенту удавалось сглаживать недовольство в разных уголках страны и даже в самых отчаянных сеять сомнения в успехе мятежа, – но никто не мог ручаться, что в конце концов Та-Кемет не возмутится этим ярмом. Ведь остались еще в Черной Земле у власти мужчины – те, кого даже греки могли бы называть мужчинами!
“Я слишком оберегаю сына. Хорошо, что Ликандр не знает, как я воспитываю его: а если Никострат попадет под власть моего брата?” – думала Поликсена.
Аристодем был во многом противоположностью Ликандру, он отличался от ее первого супруга так же, как Афины от Спарты. Хотя Поликсена не могла бы сказать, что афинянин хуже, – но она до сих пор не знала, какой путь для ее сына предпочтительней. Не говоря уже о третьем пути – выборе Филомена…
Аристодем на прощанье, видя метания своей подруги, сказал ей:
– Положись на судьбу, как всегда. Ты ведь помнишь, сколько раз наши сомнения разрешались без нашего участия!
Сын Пифона улыбнулся.
– Будь уверена только в том, что я тебя люблю. И верю в твои силы!
Они крепко обнялись.
– Береги Никострата, – серьезно попросила Поликсена.
Аристодем пообещал:
– С ним ничего не случится, будь покойна!
С мальчиком жена оставила только двоих из своих наемников, но Аристодем не позволил ей оставить больше воинов, сказав, что в Навкратисе гораздо безопаснее, чем в Дельте. Он сам бы поехал с женой к царице: но афинянина никто не звал, и он понимал, что ревнивая царица приглашает свою любимую подругу не затем, чтобы терпеть присутствие ее мужа. Такие женщины, как эта великая египетская госпожа, бывают очень большими собственницами.
Аристодем, к тому же, отдавал себе отчет, сколь многое в судьбе Эллады сейчас зависит от Нитетис – и, значит, от его жены. И он, и Поликсена понимали, что Поликсена едет почти что на переговоры…
А может, и как соглядатай: дружбу и политику им сейчас очень трудно разделить. Поликсена чувствовала себя грязной, когда сознавала свое возможное положение, но ее утешало то, что и сама Нитетис понимала это положение ничуть не хуже приближенной эллинки.
Аристодем сам посадил жену в легкую, но закрытую повозку. До усадьбы Нитетис нельзя было добраться прямо по реке: предстояло углубиться в Дельту, двигаясь на юго-восток, правда, к счастью, ненамного южнее. Такой жары, как в Фивах, южном “Городе Амона”, сейчас почти пришедшем в запустение, на земле Нитетис никогда не было. Сама царица переносила такую засуху с трудом: и писала, что гранатовые и пальмовые деревья в ее усадьбе дают много тени, а собственное озеро много воды, о которой горожанам приходится только мечтать.
Поликсена в последний раз пожала руку мужа, поцеловала сына, которого он ей поднес, и, захлопнув дверь, откинулась вглубь повозки. Когда возница тронул лошадей, эллинка улыбнулась.
Ей предстояло приключение, к которому ее муж не имел никакого отношения! Какая из жен Аттики могла этим похвастать?
Она весело улыбнулась устроившейся в ногах у госпожи Та-Имхотеп, которая радовалась поездке и, вместе с тем, стыдилась своей радости.
– Что, думаешь, великая царица возьмет тебя к себе?
– Я надеюсь на это, – смело сказала египтянка. Тут же рабыне стало неуютно рядом с госпожой от своей дерзости, но Поликсена не рассердилась.
– Может быть, – весело сказала эллинка. – Может быть!
По пути их несколько раз останавливали патрули – все египетские солдаты, но никаких персов. Эти люди держались с знатными проезжающими почтительно, как всегда вели себя египетские воины, но отсутствие персов почему-то встревожило Поликсену: как предгрозовое затишье.
Однако до царицы эллинка добралась без происшествий: дорога заняла два дня. Так мало разделяло их! Но в Та-Кемет, сделав всего несколько шагов, можно было очутиться в совсем другом, враждебном, мире. Как и в Элладе.
Когда наконец гостью остановила стража великой царицы, потребовав, чтобы Поликсена предъявила письмо с печатью Нитетис, Поликсена ощутила себя так, точно окунулась в прошлое. В свое минувшее и прошлое всей Черной Земли: как в прохладное озеро во владениях этой египетской жрицы, из которого никогда уже не выйдешь прежним. Все народы почитали воду священной.
Эллинка послушно вышла из повозки и дальше пошла пешком в сопровождении своей свиты и стражников Нитетис. Они углубились в пальмовую рощу, почти нетронутую рукой человека. Знал ли Камбис, какую землю дарит своей египетской жене, – или это уже Уджагорресент позаботился о том, чтобы так расширить ее владения?..
Вскоре деревья разошлись, и взору Поликсены предстало озеро, а чуть подалее – белая стена, полускрытая платанами. По берегу озера расхаживали цапли, будто здесь никогда никто не жил: будто Нитетис похоронили в этом месте заживо…
Самая лучшая египетская усадьба могла навеять такие мысли!
А потом гостья увидела, как навстречу ей спешит женская фигурка в голубом платье: Нитетис казалась удивительно маленькой среди своих деревьев и стен, но, как и везде, притягивала к себе все внимание.
Слуги Поликсены при приближении царицы опустились на колени, уткнувшись лбами в траву: конечно, так полагалось делать, но Поликсене это почему-то неприятно царапнуло сердце. Воины-египтяне, в белых полотняных шлемах, почтительно вытянулись и замерли, а ионийцы Поликсены переглянулись. Впрочем, греческие наемники поклонились Нитетис.
Однако она ни на кого, казалось, не обращала внимания, кроме дорогой подруги: царица на глазах у всех обняла ее за шею и поцеловала. Нитетис пахла водяной лилией, тяжелым женственным ароматом, и была все так же хороша – и стройна, как и раньше, хотя недавно вышла замуж.
“Неужели ее поразило бесплодие?” – впервые пришла в голову Поликсене дерзновенная мысль.
Потом Нитетис заглянула своей эллинке в глаза, и та постаралась прогнать все подобные догадки. Нитетис казалась безразличной к знакам почтения, но, без сомнений, замечала их все, как и любое неподобающее поведение. И мысли в глазах подруги она читала все так же легко.
– Как я соскучилась, если бы ты знала! – воскликнула Нитетис.
Вдруг по спине у эллинки пробежал холодок, когда она в полной мере ощутила окружающее безмолвие; но Поликсена заставила себя рассмеяться в ответ.
– Я тоже очень скучала, великая царица.
– И тебя уже можно поздравить! – воскликнула египтянка, любуясь ее изменившейся фигурой.
Нитетис неожиданно положила ей руку на живот и погладила, совершенно как ее муж, и Поликсена очень смутилась: хотя это было необыкновенно приятно, точно от руки царственной жрицы исходили какие-то токи.
– Ты очень хорошо сделала, что приехала! Здесь ты и твое дитя будете в безопасности. Ты чувствуешь, какое это место?
Поликсена кивнула, не в силах объяснить словами: это было очень египетское место. Земля, которой хотелось поклониться, как только что сделали ее слуги.
Нитетис взяла ее под руку и повела вперед, по дорожке, которая шла вдоль стены. На царице не было сегодня никаких знаков отличия, кроме нескольких серебряных браслетов и серебряной ножной цепочки со скарабеем, и ноги были босы, что вдруг поразило Поликсену. Для великой царицы было немыслимо ходить так, поскольку обувь для египтянки была одним из главных признаков знатности. Неужели Нитетис хотела напитаться силой земли, как делали эллинки во время древних женских обрядов?
Скоро молодые женщины увидели калитку в стене, и вошли, из девственной пальмовой рощи сразу попав в сад, который был чудом искусства: аккуратные клумбы, засаженные ландышем и алыми маками, и рукотворные прудики с берегами, заросшими синими болотными розами. Их окружали подстриженные деревья, высаженные в таком же правильном порядке, как колонны окружали храмовые дворики и молельни.
Свита в молчании следовала за ними – все слуги и греческие воины Поликсены. Египетских солдат у Нитетис в усадьбе хватало.
Садовники и рабы при приближении божественной хозяйки бросали работу и, поворачиваясь к ней, становились на колени и утыкались лбами в землю. Поликсена невольно содрогнулась, давно отвыкнув от такого.
– А где твой муж… Уджагорресент? – спросила она египтянку.
Нитетис, теперь шедшая впереди, обернулась.
– Он сейчас в Саисе, и я здесь полная хозяйка! Впрочем, я и не переставала быть здесь полной хозяйкой. Это моя усадьба.
Войдя в дом через низкую квадратную дверь, Поликсена увидела золотое изображение Нейт в нише перед входом: она поклонилась богине.
В зале с колоннами и расписными стенами, где хозяйка пригласила эллинку сесть, их встретили домашние слуги царицы – все египтяне.
– У тебя тут ни одного перса! Ты совсем не любишь их? – спросила Поликсена, полушутя. Она только наполовину шутила.
Нитетис поправила туго скрученные над висками косы, от которых, видно, побаливала голова.
– Может, я и полюбила их немного… у персов немало настоящих достоинств… но мои слуги и воины не потерпят их здесь.
Поликсена кивнула.
Она проследила за тем, как устроили ее ионийцев, а потом госпожа повела ее мыться: они искупались вместе с помощью двух служанок-сестер, как когда-то мылись девушками. Поликсена, глядя, как вода, которую на них лили сверху, обегает изгибы безупречно стройного медного тела египтянки, все порывалась спросить великую царицу о новой беременности: но боялась, что та оскорбится.
Потом, закончив туалет и накинув просторные белые платья, обе сели обедать в огромной трапезной, где все слуги были предназначены только для них. И наконец Поликсена задала госпоже мучивший ее вопрос:
– Хорошо ли ты живешь с царским казначеем? Вы не ссоритесь?
Нитетис не писала об этом: но могла счесть, что такие вещи не следует доверять папирусу.
Сейчас египтянка некоторое время задумчиво молчала, а потом сказала:
– Нет, мы ни разу не ссорились. Уджагорресент любит меня настолько, насколько вообще способен любить. Ты знаешь, что я после нашей свадьбы долго жила во дворце в Саисе, Уджагорресент помог мне сохранить власть над городом: но сейчас мы с моим мужем решили, что мне и Яхмесу лучше опять удалиться в тень. Царский казначей боится…
– А где Яхмес? – спросила Поликсена, опять ощутив страх. В таком поместье ребенок мог легко совсем потеряться!
– С нянькой, в другой половине дома. Скоро мы пойдем к нему, – Нитетис улыбнулась, искоса взглянув на подругу удлиненным глазом.
Поликсена сделала глоток вина и отважилась на главный вопрос.
– Госпожа, ты не думала о других детях? Или ты…
Нитетис подняла руку.
– Я поняла тебя. Конечно, я много раз думала… ты знаешь, как оскорбительно для детей моей земли, если богиня родит ребенка от смертного? – усмехнулась египтянка.
Она поджала ярко-оранжевые от хны губы.
– Но я больше не зачинала. Мой врач ничего не делал.
Нитетис прямо посмотрела на эллинку.
– Кажется, Нейт защищает меня.
Поликсена кивнула, опустив глаза: так она и чувствовала.
Вечером Поликсена отправила письмо Аристодему, в котором подробно описала дорогу и то, как встретили ее в поместье Нитетис. Эллинка не жалела, что приехала: им с Нитетис было очень хорошо вместе, как раньше, и она чувствовала, что отдыхает от домашних хлопот и жизни оживленного греческого города, как Нитетис отдыхала от забот правления.
Они вдвоем обнаженными купались в озере, и Поликсена ощутила обновление сил. Потом Нитетис сама купала в озере сына, который восторженно смеялся, войдя во вкус, хотя вначале маленький перс ежился и жался к матери, будто побаивался воды и собственной наготы. Поликсена, глядя на этого мальчика, заранее жалела его и тревожилась за него, как и за собственного сына. Но Никострата защитит Аристодем. А этого царевича?..
Однако они с Нитетис провели в таком уединении несколько спокойных и блаженных дней, пока в усадьбу не примчался гонец со страшной вестью.
В Хут-Ка-Птах опять поднялось восстание против персов и против вавилонского наместника. Пользуясь смутой в империи Дария, египетские военачальники в Пелусии попытались закрыть границу!
Уджагорресент, приславший к своей супруге и царице вестника, приказал ей ни в коем случае не покидать пределов поместья. И выходило, что Поликсена теперь заперта посреди объятого пожаром войны Египта вместе со своей покровительницей.
========== Глава 67 ==========
Тем же вечером Уджагорресент в саисском дворце, в своем кабинете, принимал у себя верховного жреца Нейт.
– Это безумие, божественный отец. Или ты уже забыл, что Камбис сделал с городом Птаха? Ты хочешь повторения – когда на смену ему пришел тот, кто гораздо сильнее?
Старик улыбнулся: кожа на лице и на лысом черепе натянулась, как у мертвеца.
– Безумие уже началось, – тихим дрожащим голосом ответил жрец. – Мы можем воспользоваться этим и сделать то, чего требует Маат, или же не делать ничего, и тогда Маат будет окончательно уничтожена! Подумай, – тут взгляд тусклых лишенных ресниц глаз стал пронзительным и страшным. – Отвечать тебе предстоит не на суде Дария, даже если ты будешь схвачен и допрошен, царский казначей! Тебя ожидает гораздо более страшный суд, чей приговор неотвратим и окончателен!
Уджагорресент беззвучно рассмеялся.
– Ты и в самом деле веришь в это, божественный отец?
Старый жрец не ответил, продолжая все так же не мигая смотреть на первого из благородных мужей Та-Кемет.
Уджагорресент первым отвел глаза.
– Я понял, – произнес он. – Ты хотел сказать, что главное – не то, существует ли Осирис и суд сорока богов, а то, во что верю я сам в своем сердце… и что вижу, когда заглядываю в него.
Старик медленно наклонил голову.
– Так ты готов действовать, сын мой?
Уджагорресент кивнул и встал из-за стола. Он прошелся по кабинету, заложив руки за спину и скользя взглядом по изображениям Амона и ибисоголового Тота в простенках, перед которыми курился фимиам.
– Ты говоришь так, потому что сам уже одной ногой стоишь в зале последнего судилища и надеешься, что я исполню давний долг за тебя! – усмехнулся царский казначей, снова повернувшись к собеседнику. – А может, потому, что ты всегда найдешь путь скрыться, к чему бы персы ни приговорили меня?..
Жрец поспешно склонился к нему из-за стола.
– Если потребуется, мы дадим убежище и тебе, Уджагорресент, и великой царице с сыном! Ты сам знаешь, что у нас есть такие подземные и наземные укрытия, что Дарий не найдет нас, даже если изроет ходами всю эту землю! Но ты также знаешь, что царю царей недосуг этим заниматься. У него хватает дел в Азии!
Уджагорресент хлопнул ладонью по столу.
– Хорошо!.. Я убью вавилонянина, если его не убьют без меня. И я займу трон Хора в Хут-Ка-Птах, как Гаумата в Сузах, потому что больше таких безумцев не найдется… ну а когда Дарий прослышит об этом?
Он рассмеялся, будто не верил себе. В черных глазах Уджагорресента и вправду сверкнуло какое-то сумасшествие.
– Я не стану тебе ничего советовать, – снова подал голос верховный жрец Нейт. – Ты говоришь со мной потому, что уже решился сам!
Уджагорресент мрачно взглянул на жреца.
– “Не имей друзей, ибо не находится друга в злой день”*, – пробормотал он изречение древнего фараона. – Проклятый старик! Ты знаешь, что тебе ничего не грозит, чем бы ни обернулось это дело для меня!..
Потом вельможа справился с собой и попросил:
– Оставь меня теперь, божественный отец. Я должен подумать.
Невозмутимый верховный жрец встал и, слегка склонив голову, величественно, но быстро покинул кабинет, прошелестев по навощенному полу своим белым платьем.
Оставшись один, Уджагорресент опять сел и склонился лбом на руки.
Сколько раз, и мальчиком, и государственным мужем, он чистосердечно просил у великой богини совета, приходя в ее дом и преклоняя колени! Но делал потом только то, всегда только то, что подсказывало ему собственное сердце.
Если же он не выполнит безумное требование верховного жреца и не сделается фараоном, хотя бы на час, тот не даст убежища Нитетис и ее сыну. Царский казначей, самый высокий сановник государства и бывший начальник кораблей поступит подобно Псамметиху: хотя поступок наследника Амасиса всегда казался Уджагорресенту верхом безрассудства!..
И, решившись на это, медлить нельзя.
Уджагорресент встал, оттолкнувшись одной сильной рукой от стола, и почти бегом покинул кабинет, не взглянув на богов. Он поспешил на конюшню, в которой с появлением Камбиса не переводились лучшие кони: Уджагорресент еще в бытность свою приспешником Камбиса наловчился ездить верхом не хуже персов.
Он приказал приготовить себе лошадь и нескольких конных воинов-египтян: не скрываясь, Уджагорресент объявил бывшим приближенным Камбиса, оставшимся в Саисе, что отправляется в столицу, разобраться с беспорядками. Пусть его сейчас видит и слышит как можно больше персов! Ну а в Мемфисе, быть может…
– Быть может, я еще и переживу это, – пробормотал царский казначей.
Он поскакал в Мемфис во весь опор.
Саис ужасы войны опять обошли стороной; однако же в Мемфисе творилось то же, что во дни восстания Псамметиха. По всем улицам лежали трупы персидских воинов в залитых кровью пестрых хлопковых штанах и рубахах, под которыми они обыкновенно носили панцири, и халдеев в длинных халатах. Плакали дети, женщины с визгом разбегались от вооруженных всадников, не разбирая, свои это или чужие. Конь Уджагорресента, оскальзываясь на мощеных улицах в лужах крови, чуть не сломал ногу; а потом заржал от страха и попятился, отказываясь везти дальше. Горели богатые дома тут и там, как будто взбунтовалась чернь, воспользовавшись неразберихой; или мародерствовали какие-нибудь наемники.
Уджагорресент спрыгнул с коня.
– Где наместник? – воскликнул он.
Царский казначей уже не сомневался в этот миг, что кончит жизнь на колу, с отрубленным носом и ушами, как персы казнили изменников; и ощутил вдруг спокойствие и мужество отчаяния.
Тут он увидел пробиравшегося к нему среди мертвых тел египетского военачальника в круглом шлеме царских цветов, белого с синим.
– Наместник мертв! – воскликнул этот воин, в котором Уджагорресент узнал Сенофри. Того самого, кто возглавлял воинские части Хут-Ка-Птах еще при Амасисе и держал оборону против Камбиса. Тяжело раненный, Сенофри попал в плен к персам и продолжил свою службу под началом азиатского фараона, хотя всегда ненавидел его, как многие честные египтяне.
– Это твои солдаты убили Арианда? – спросил Уджагорресент.
– Нет, господин, вавилонянина убили мятежники во дворце, – ответил Сенофри.
Уджагорресент безнадежно вздохнул и посмотрел на толстую белую стену дворца, между зубцов которой были видны неподвижные часовые-египтяне с луками.
– Что будет с нами, когда придет войско Дария, – пробормотал он.
Сенофри усмехнулся.
– Ничего. Умрем как мужчины!
Уджагорресент рассмеялся, глядя на военачальника. Солдаты, которых он взял с собой из Саиса, слушали этот разговор с огромной тревогой.
– Ты тоже предлагаешь мне двойную корону, храбрец? – спросил царский казначей. – Уж не затем ли, чтобы было на кого свалить вину, когда царь царей покарает нас?.. А это случится скорее рано, чем поздно!
– Ты прав, господин, мы хотим, чтобы ты принял власть, – ровно ответил Сенофри. Этот человек когда-то ненавидел и Уджагорресента, но теперь эта ненависть была вытеснена куда более сильной. – Но мы не сможем спрятаться за твою спину, и ты это знаешь. Если сюда придут персы, мы умрем все! – закончил военачальник.
Уджагорресент оглядел город, морщась и щурясь от дыма и ощущая, как из-под его собственного шлема на виски и шею сбегают струйки горячего пота. Когда-то он сам был одним из высших военачальников Та-Кемет. Уджагорресент кивнул.
– Что ж, тогда я готов.
Сенофри взглянул на него с невольным уважением.
– Так идем сейчас, господин.
Изрубленное тело Арианда лежало посреди его собственной опочивальни – царской опочивальни, еще помнившей истинных сынов Амона. Уджагорресент, которому несколько боязливо и, вместе с тем, торжествующе предъявили это свидетельство измены, брезгливо присел над трупом, внимательно рассматривая. Волосы и борода азиата были всклокочены, будто его рвали за волосы и бороду; и черты искажены ужасом. Уджагорресент улыбнулся в лицо мертвецу, потом встал.
– Похороните его, – приказал он, обращаясь к солдатам. Дворцовые слуги и рабы все попрятались.
Уджагорресент в упор посмотрел на изумленного Сенофри.
– Я знаю, что у персов не принято хоронить мертвых, а вавилонянина вы не пожелаете удостоить погребения по нашим священным обычаям… но я приказываю бальзамировать его!
Уджагорресент дернул головой, гневаясь на непонятливость этого прирожденного солдата.
– Вы сделали меня фараоном или полновластным наместником, оком Хора на этой земле, – так исполняйте!..
Сенофри отдал поклон и быстро вышел. Вскоре в опочивальню явились жрецы-парасхиты, которых обычай считал нечистыми и презренными, ибо они взрезали и потрошили тела, которые следовало сохранить для будущей жизни: но это были самые ревностные служители Маат.
Уджагорресент сказал им, что надлежит сделать, и жрецы закивали, не осмеливаясь заговорить, дабы не осквернить комнату своим дыханием. Потом тело азиата завернули в полотно – так, чтобы его нельзя было узнать, – и вынесли вон.
Потом Уджагорресент приказал разослать во все концы Та-Кемет вестников со словами, что он, царский казначей и главный советник, принял власть над городом, Севером и Югом: но корону не принимает, поскольку не является сыном Ра и не желает навлечь на страну еще большее проклятие.
Если верховный жрец Нейт так ратует за восстановление чистоты Маат, об этом он должен был подумать прежде всего, размышлял новый наместник, холодно и мрачно усмехаясь.
Выйдя на балкон, он обозрел огромную мощеную площадку перед дворцом, огражденную пилонами, на которой Сенофри уже строил личную охрану фараона – “царских храбрецов”. Как будто ничего и не случилось за эти три года… и персы рассеялись, как огромное смрадное облако.
“О моя Нитетис, какое счастье, что ты не видишь всего этого”, – подумал Уджагорресент.
Он приказал убрать с улиц трупы и кровь и привести в порядок все, что порушено. Персов, оставшихся в живых, царский казначей велел не трогать: он знал, что его мало кто послушает на границах и в удаленных местах, где люди наконец напились персидской крови и не боялись больше ничего. Но в пределах Хут-Ка-Птах его власть была сильна, и вскоре город успокоился. Персы тоже присмирели, ожидая поддержки своего верховного повелителя из Суз.
Когда кончился этот длинный день, Уджагорресент вызвал писца и начал диктовать письмо Нитетис. Сон не шел к нему, несмотря на огромную усталость: и, меряя шагами спальню, царский казначей вызывал перед глазами образ возлюбленной царицы. Он говорил со своей воспитанницей и молодой женой так, как говорил бы с единственным другом. Он чувствовал, что, кроме нее, не может довериться никому.
Только после этого Уджагорресент снял свой кожаный панцирь, который все еще ладно сидел на его фигуре, и отстегнул меч. Велев приготовить себе ванну, самый могущественный человек в Та-Кемет омылся от чужой крови, грязи и пота.
Он долго сидел в покрытой глазурью терракотовой ванне, откинув голову на бортик и полузакрыв глаза, – в той самой ванне, в которой недавно купался вавилонянин Арианд и которую ему доставили из Персии вместе с великим множеством другого добра. Персидский мальчик, совсем недавно прислуживавший Арианду и оставленный в живых, стоял около нового господина на коленях, не смея поднять глаза.
Наконец Уджагорресент пошевелился с шумным плеском – вода уже остыла, и он поднялся. Юный перс тут же встал следом, гибким и быстрым движением, и вперил в царского казначея испуганный взгляд, ожидая приказаний.
Уджагорресент беззлобно усмехнулся.
– Ототри меня натроном, – приказал он. – Потом умастишь меня касторовым маслом и разотрешь мое тело… Умеешь?
Перс робко улыбнулся и кивнул: как видно, юноша пытался показать, что умеет не только это, но и много больше. Уджагорресент поморщился и вновь с тоской вспомнил о своей божественной супруге.
Слуга вымыл его и сполоснул длинные волосы лимонной водой, отчего они заблестели; потом, когда египтянин улегся на скамью, перс размял его тело мягкими, но сильными руками и умастил маслом. Уджагорресент чуть не задремал. Сейчас мальчишка-азиат с легкостью мог бы убить его… вернее сказать, Уджагорресент почувствовал бы угрозу по участившемуся дыханию и неверным движениям мальчишки и свернул бы ему шею. Но перс ничего не сделал.
Когда новый правитель Черной Земли вышел из купальни, обернув вокруг пояса мягкую льняную простыню, в окна-прорези уже сочился рассвет. Он вернулся в спальню, где уже убрали следы убийства, и приказал юноше принести себе простого пива и лепешку. Подкрепившись по-солдатски, как любил Яхмес Хнумибра, Уджагорресент лег на царское ложе.
Велев разбудить себя через несколько часов, он крепко заснул.
Разбудил его тот же персидский юноша, который провел ночь, скорчившись на тюфяке в углу, – спал ли он, неизвестно. Мальчишка, кутавшийся в пурпурный халат явно с чужого плеча, осунулся и глядел на Уджагорресента с еще большим страхом, чем ночью. Но, кажется, его предательства можно было не опасаться.
Царский казначей приказал опять приготовить себе ванну и завтрак. И велел азиату разыскать слугу-египтянина, из тех, что остались здесь со времен Амасиса: чтобы одеться подобающим образом.
