Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 97 страниц)
Поликсена слушала все это и кивала: она умом понимала, что, наверное, должна быть благодарна… но после рыданий и криков ее оковало какое-то ледяное безразличие.
Этот лед растопит пламя погребального костра – и Поликсена скажет то, что нужно!..
Когда все было приготовлено, из своих покоев вышла Артазостра, с припухшими красными от слез глазами. Угольные волосы персиянки были непокрыты и распущены, на лице никакой краски. Вдова Филомена вела за руку старшего сына, Дариона; кажется, мальчик еще не понимал хорошенько, что случилось.
И прекрасно, подумала Поликсена, хмуро осмотрев своих персидских родственников.
Сама она тоже в знак траура распустила волосы, надела простой темный хитон и гиматий из грубоватой шерсти. В таком эллинском наряде, со своей величественной осанкой и бледным правильным лицом, она походила на одну из скорбящих богинь.
Никострат, одетый в темный плащ, держался около матери все с той же недетской торжественной серьезностью. Какое счастье, что это не его отца я хороню сейчас, подумала вдруг Поликсена, и этот мальчик может утешать меня…
Она положила руку на плечо сына, и они пошли через темный сад. Сопровождавшие Поликсену воины и приближенные Филомена, знатные греки и персы, несли факелы. У царевны не было огня: но она знала, что будет тою, кто подожжет погребальный костер.
У кого еще есть на это такое же право, как у нее?..
Теперь город поутих, и Поликсена отчетливо слышала стук подкованных сандалий и сапог своих спутников. На ней самой были только сандалии на толстой деревянной подошве, но она не мерзла в этот зимний день. Она вся горела изнутри!
Тела ее мужа и брата, уложенные на их сдвоенные щиты, несли на плечах высоко над процессией. Поликсена знала, что с Филоменом и Аристодемом пали еще многие, очень многие: но это погребение царевна устраивала только для своих любимых.
В молчании они достигли площади, посреди которой была сложена высокая поленница с приставленной к ней лестницей. Позади костра возвышалась статуя спартанца. Никострат так и не успел узнать, что это его отец!
Поликсена взглянула на мальчика, и мрачная улыбка коснулась ее губ. Никострат узнает: совсем скоро!
На площади было не меньше народа, чем днем, – а может, еще больше? Анаксарх попытался оценить, есть ли среди собравшихся персы: несомненно, были, но в первых рядах виднелись только эллинские плащи. Тишина была проникнута торжественностью… и ожиданием.
Поликсена с сыном – и Артазостра с сыном и своими персидскими стражниками остановились позади. Казалось, их пока не заметили среди мужчин: все внимание было приковано к костру.
Вначале Филомена, а потом Аристодема подняли на костер по лестнице. Их уложили рядом, обернутых в багряницу. В рот им вложили оболы – медные монетки, которыми уплачивали перевозчику Харону*. Поленья посыпали миррой; и снизу плеснули масла.
Когда поленницу подожгут, пламя взовьется до небес и быстро пожрет мертвых…
Поликсена взяла факел у одного из воинов.
– Граждане Милета, – заговорила царевна: она сама изумилась громкости и твердости своего голоса. – Ионийцы, дорийцы, ахейцы! Персы, слушайте меня и вы!..
Едва Поликсена начала свою речь, на нее обратились все взгляды. Она сама не понимала, как впечатляет сейчас, – высокая царственная фигура в ниспадающем темном одеянии, с факелом в руке.
– Сегодня я провожаю в скорбный Аид моего брата, – продолжила она, освещая поленницу, на которой высоко вознесенный Филомен потерялся на фоне вечернего неба. – Моего возлюбленного Филомена и меня привели сюда боги!
Поликсена прервалась, обводя взглядом людей.
– Пять лет мой брат правил Ионией и хранил ее. В это труднейшее время он установил мир между Элладой и Персией! Мой брат пошел на союз с великим царем Дарием!
Это были очень опасные слова: сестра мертвого правителя почувствовала возмущение ионийцев… и глухое недовольство персов, услышавших, что женщина произносит такие речи. Но остановиться Поликсене было уже невозможно.
– Филомен отдал жизнь за этот мир, за нас всех, – продолжила эллинка. – Его меч покарал разбойников, посягнувших на Ионию! Однако мир можно соблюдать не только мечом, но и словом… и я, сестра вашего царя, клянусь соблюдать мир на этой земле и долее. Я родом из Коринфа, и в моих жилах течет дорийская кровь, как в жилах спартанских цариц! Если понадобится, я, подобно лакедемонянкам, возьму в руки меч!
Поликсена ощущала, как горят у нее глаза и щеки. Она чувствовала, что нашла верные слова, – теперь все, кто был на площади, даже персы, восхищались ею!
Неожиданно решившись, царевна схватила за плечо и подтянула к себе Никострата. Выставив его перед собой, она показала сына толпе.
– Вы видите этого мальчика? Это не сын моего мужа, это сын воина, который увековечен в мраморе здесь, на площади!
Все так и ахнули.
– Да, это сын спартанца, и такова же духом его мать, – закончила Поликсена. – Я защищу моих и ваших детей, если вы признаете меня!
Еще несколько мгновений она стояла, видя лица неподвижных людей, их блестящие глаза. А потом запалила костер.
Пламя мгновенно взвилось и загудело, пожирая добычу; все отпрянули.
– Мама, – впервые прошептал Никострат: и Поликсена услышала, как дрогнул его голос. – Мама… это правда? Я сын этого воина?
Он показал на возвышавшуюся на пьедестале статую, необыкновенно красивую и грозную в пляшущем свете костра.
– Да, – сказала Поликсена.
Никострат глубоко вздохнул и прижался к матери.
– Я рад, – только и сказал он.
И они стояли так – и все люди на площади стояли, пока костер не прогорел.
Когда Поликсена и ее свита шли назад во дворец, один из ее охранителей шепнул своему начальнику:
– Кажется, наша коринфская царевна только что объявила себя царицей Ионии!*
Анаксарх немного помолчал и ответил вполголоса, чтобы Поликсена не услышала:
– Госпожа говорила хорошо. Я видел – на нее смотрели как на саму Геру или Персефону!
Второй воин в смущении пригладил бороду.
– Но было ли когда-нибудь, чтобы Ионией правила женщина?
– До сих пор на этой земле много чего не было, – хмыкнул Анаксарх. Рыжий начальник ионийцев с мрачной гордостью посмотрел на свою госпожу, шедшую впереди, потом коснулся своего меча. – Поглядим, что будет дальше!
Артазостра, шагавшая со своими персами позади, молчала… персиянка посматривала на спартанского мальчика, и все крепче сжимала губы.
Когда все вернулись во дворец, Артазостра попросила Поликсену задержаться. Не приказала – попросила: но таким тоном, что эллинка тотчас согласилась.
– Оставьте нас, – сказала она остальным. – Никострат, выйди тоже!
Дарион был еще слишком мал, чтобы понять этот разговор.
Артазостра села – они с подругой были в ее любимом зале с фонтаном. Персиянка взяла мальчика на колени и сделала сестре Филомена знак тоже сесть.
– Так ты хочешь быть царицей? – напрямик спросила родственница Дария.
– Если меня признает народ, – спокойно ответила Поликсена.
Она сделала паузу и прибавила:
– Конечно… это временно, Артазостра. Пока не подрастут наши сыновья. Ты ведь не хочешь, чтобы Ионией завладел кто-нибудь чужой – эллин или перс, неважно?
Артазостра некоторое время молчала.
– А если я сама захочу быть царицей? – спросила азиатка. Ее акцент заметно усилился от волнения.
Казалось, эти две женщины, почуяв ускользающую власть, уже и не помнили о смерти дорогого господина.
– А ты смогла бы… особенно в твоем положении? – спросила в ответ Поликсена. Она постаралась говорить мягко. – Ионийцы не допустили бы тебя, ты сама понимаешь… особенно сейчас, когда они опять ожесточились против персов! И я испрошу разрешения Дария, – прибавила царевна.
Это по-настоящему изумило персиянку: полумесяцы бровей поднялись.
– Испросишь… разрешения великого царя? И ты думаешь, что он дозволит тебе править?
– Посмотрим, – ответила Поликсена.
Она встала, и Артазостра встала тоже.
– Я бы сама написала великому царю, если бы ты промолчала! – воскликнула персиянка. Ее черные глаза так и впивались в Поликсену.
Эллинка склонила голову.
– Я знаю, госпожа.
Затем она улыбнулась.
– Брат велел мне позаботиться о тебе… помнишь? И я хочу это сделать. Я буду с тобой советоваться!
Артазостра помедлила… потом улыбнулась в ответ. Подруги обнялись и поцеловались с искренним чувством.
– Завтра я устрою поминки по моем брате и моем муже, – сказала Поликсена. – Прошу тебя, приходи. А сейчас отдыхай, мы обе столько натерпелись!
Артазостра кивнула, утерла увлажнившиеся глаза. А потом быстро ушла, уведя своего мальчика.
Поликсена вновь села на кушетку у фонтана… она всхлипнула, закрыв лицо руками. Но царевна почти сразу же перестала плакать. Она еще долго сидела одна – глядя в темноту, точно прозревая в ней будущее.
* Обол был введен и начал использоваться в торгово-меновых операциях Фидоном Аргосским в VII в. до н.э.
* В судьбе моей вымышленной героини я провожу аналогию с реально существовавшей гречанкой, Артемисией, царицей соседней с Ионией Карии. После смерти мужа Артемисия с дозволения сына Дария Ксеркса взошла на его трон: и, более того, сама участвовала в битве при Саламине в 480 г. до н.э., приведя под своим командованием пять кораблей.
Конечно, не следует путать эту царицу с героиней Евы Грин, которая популяризовала Артемисию в недавно вышедшем блокбастере. Несомненно, Артемисия I была смелой, сильной и решительной женщиной, но командовать на море она не сумела: она избежала столкновения с афинянами, по ошибке протаранив союзнический корабль и заставив греков поверить, что сражается на их стороне.
========== Глава 92 ==========
Менекрат сделал уже половину статуи великой царицы. Манера ионийца отличалась от манеры Гермодора тем, что старый афинянин, хотя и учился у других народов, оставался нерушимо верен эллинскому канону – и вырабатывал новый канон передачи движения: тот, который с такой силой выявился в статуе лаконского атлета. Менекрат же сочетал в своих статуях эллинские и восточные особенности – и как-то умел примирить их, как примиряли Элладу и восток властительные женщины, которым он отдал предпочтение. Милетец оживил равнодушно-неподвижные статуи Нитетис: но, однако, оставил им египетский облик. Статуя же Атоссы, хотя и было очевидно, что это греческая работа… нет, ионийцу не с чем было сравнивать.
После множества каменных египетских богинь он был изумлен полным отсутствием женских изображений во всем великом городе.
Не считая нескольких бюстов Атоссы тоже эллинской работы – но предшественники Менекрата сделали жену Дария похожей на эллинку, с курчавыми волосами, греческим носом и низким лбом! Неудивительно, что персиянка захотела заполучить такого мастера, как он!
Атосса, хотя и нечасто позировала, часто приходила смотреть на работу милетца: он трудился прямо во дворце, на половине царицы, где она распорядилась устроить мастерскую для своих скульпторов. В таком дворце можно было прожить всю жизнь, не показываясь наружу и не испытывая нужды ни в чем… кроме родного дома и вольного воздуха. Менекрат все чаще вспоминал дворец в Милете, хотя и куда менее просторный и богатый, чем этот персидский, и его хозяев. Как-то они живут сейчас?..
Эллин все чаще тосковал – и полученное, и обещанное золото, и всевозможные удовольствия Суз уже не радовали его. Тураи же, хладнокровный египетский жрец, оставался удивительно равнодушен ко всем соблазнам: и не единожды напоминал другу, что благополучие Ионии зависит от его теперешних стараний. Порывистому художнику очень нужен оказался такой человек рядом. Тураи, к тому же, куда лучше самого Менекрата мог оценивать окружающие опасности – в том числе и выявлять завистников, которые в Персии, под боком у царей всей Азии, были для грека неизмеримо опаснее, чем в Ионии.
Менекрат отказывался учить персидский язык – и ему некогда было этим заниматься. Поэтому египтянин, предвидевший такие затруднения, служил Менекрату и Атоссе толмачом, когда скульптор работал, – и в другое время. Атосса любила греков.
Хотя великая царица Персиды всех эллинов предпочла бы видеть своими слугами – но она любила и понимала их, пожалуй, более царя царей. Новому Ахемениду и недосуг было заниматься этим народом более других – всех, которые следовало привести к покорности. Как раз теперь Дарий задумал подчинить Индию, и направил все свои помыслы туда…
Царя персов уже не было в Сузах, когда Менекрат услышал, что произошло в Ионии. Ионийцы, как и карийцы,постоянно появлялись в Персии, а такие вести распространялись скорее всякой царской почты!
Милетец был потрясен и охвачен горем. И еще больше, чем разорение северных Клазомен, Менекрата поразила смерть молодого сатрапа.
Именно Филомен выявил его талант и помог художнику подняться: но даже не будь это так, Менекрат успел всей душой полюбить коринфского царевича-изгнанника, который сам был одарен в столь многих областях. И, едва ли не прежде всего, – Филомен был одарен широтой смелой души и способностью к любви…
Менекрат услышал также новость, изумившую в Персии всех: власть в Ионии перешла к Поликсене, которая потеряла в этой схватке с разбойниками не только брата, но и собственного мужа. Власть на его земле оказалась в руках женщины! Конечно, теперь сестра Филомена будет всеми силами бороться за будущее своего сына-спартанца, у которого впервые появилась столь блестящая возможность – стать царем целой богатой страны, пусть и под пятою персов! Поликсена, вероятно, попытается потеснить даже своих племянников, сыновей собственного любимого брата!..
Но это если только коринфянке удастся удержаться на своем престоле. Ионийцы, вероятно, поддержат ее поначалу: но царевне понадобится поддержка также и персов, чтобы не допустить гражданской войны, которую женщина выиграть не сможет!
По крайней мере, теперь, когда ее положение столь шатко…
Менекрат пошел облегчить душу к другу. Все равно египтянин уже все знал – и он был достаточно беспристрастен, чтобы верно судить о положении Ионии.
Тураи сидел в их общей спальне, положив на скрещенные ноги широкую и удобную писчую дощечку, и покрывал папирус иероглифами – не торопливым иератическим письмом, а полновесными черными зверообразными знаками, которые ложились ровными и красивыми рядами. “Кому и что он пишет?..” – подумал Менекрат, как всегда, испытав некоторое смущение и страх при виде таинственного египетского текста, который рождался прямо у него на глазах.
Но тут бывший жрец Хнума поднял взгляд и улыбнулся. Он отвел с лица черные волосы.
– Что ты хочешь, мастер экуеша?
Менекрат сейчас нисколько не мог ни притворяться, ни тянуть время. Он плюхнулся на ковер около своего товарища.
– Ты слышал?.. – воскликнул эллин.
Тураи кивнул. Он тоже не стал играть с ним в игры.
– Да, – сказал слуга Нитетис. – Это очень печально. Но можно было предвидеть.
Менекрат больно закусил губу. Легко ему говорить!..
– Что же мне теперь делать? – воскликнул скульптор.
Тураи повернулся к нему.
– А что ты можешь сделать? Заканчивай свою работу!
Менекрат вскочил на ноги.
– Да как ты не понимаешь! Там сейчас Поликсена!..
– Тише!
Вот тут уже Тураи повысил голос и быстро встал на ноги. Бывший жрец прижал палец к губам, сердито глядя на ионийца.
– Если хочешь своей царевне добра, молчи, – прошептал египтянин. – Многие уже знают об этом, но все равно… враг для города – это говорящий, как издревле думают у нас.
Менекрат невольно покосился на его папирус.
– Я думаю, что Поликсена могла бы сейчас перенять власть, – сказал скульптор. – Это было бы лучше для нас… или, по крайней мере, лучше, чем опять начать в Милете междоусобные бои! Я еще помню, что творилось, когда свергали старого тирана!
Он в волнении прошелся по пепельным кудрям пальцами, как гребнем.
Тураи помолчал.
– На твоем месте, друг экуеша, я бы пошел к царице Атоссе и попросил ее замолвить слово за царевну перед Дарием, – сказал египтянин.
Менекрат онемел, глядя на своего помощника. Почему-то такая мысль ни разу не посетила его.
– Но как я могу? – сказал художник. – Разве ты не помнишь, как Атосса невзлюбила ее величество Нитетис? Все такие царицы… и такие женщины ненавидят друг друга!
Тураи спокойно смотрел на него.
– Все царицы – и всегда? Ты уверен? – спросил слуга Нитетис, когда эллин смолк.
Бывший жрец сложил руки на груди.
– Я знавал немало властительниц, и немало женщин, и научился понимать их, – сказал он. – Атосса ненавидит Нитетис, ты прав… потому что ненавидит Та-Кемет и помнит о старой распре из-за Камбиса. Но твой народ Атосса любит. И женщину в таком положении, как Поликсена, супруга Дария, скорее всего, поддержит… как одна женщина другую!
Менекрат долго смотрел на друга.
– Кажется, я понял, – наконец сказал эллин. – И ты прав, нужно прямо сегодня…
Он совладал с собой, переглотнул и пригладил мокрые кудри.
– Я хочу сказать, когда царица навестит меня!
Тураи улыбнулся.
– Да, экуеша, как можно скорее. Но не спеши. Повергни к стопам царицы свою просьбу, когда она снова похвалит тебя, не раньше!
Менекрат кивнул.
– Да, конечно… Пойду работать!
Он быстро обнял друга; поцеловал в шею.
– Что бы я без тебя делал!
Художник торопливо ушел.
Тураи посмотрел ему вслед, поднес руку к шее… но не вытер ее, только покачал головой. Потом египтянин снова сел и, обмакнув кисть в углубление пенала с черной краской, принялся за свой текст: лицо его опять сделалось безмятежным и отрешенным.
Атосса не замедлила навестить художника, придя к нему через два дня. Она, похоже, не собиралась в этот день позировать – вошла в мастерскую в сопровождении нескольких служанок, в плотном темно-красном одеянии и таком же головном покрывале: золотая бахрома ложилась на лоб и нарумяненные щеки.
Как всегда, жена Дария словно не заметила поклона эллина и египтянина, которые согнулись перед дочерью Кира и долго не разгибались. Остановившись перед незаконченной статуей, Атосса долго смотрела на нее.
Потом она быстро обернулась к Тураи и что-то сказала. Египтянин едва успел понять царицу.
– Великая царица спрашивает, – произнес Тураи по-гречески, обращаясь к эллину. – Как ты можешь так хорошо работать, когда ее нет?
Менекрат помедлил, отчаянно подыскивая слова. Потом поклонился персиянке и сказал:
– Я сам не знаю этого, госпожа. Должно быть, боги запечатлели в моей памяти твой непревзойденный облик.
Иониец взмок и обругал себя, когда Тураи стал переводить. Неужели Атосса купится на такую грубую лесть! Но персиянка улыбнулась, выслушав толмача.
Наверное, такой женщине всегда мало будет и лести, и искренних похвал. Жена Дария прищурилась, посмотрев на скульптора из-под своей золотой бахромы: и Менекрат покраснел, поняв, что она без труда разгадала его безыскусную хитрость. Но, кроме того, персиянке понравилось, что эллин пытается льстить. Это было по-азиатски.
И Атосса знала, что действительно красива и заслуживает восхвалений…
Царица еще немного побеседовала со своими женщинами, особенно часто обращаясь к одной, с длинными черными косами. Менекрат знал, что это любимая прислужница Атоссы по имени Артонида.
Служанки улыбались, прикасались к складкам одежды мраморной царицы, что-то горячо говорили госпоже, отчего на лице Атоссы выразилось еще большее удовольствие. Должно быть, самая правдивая похвала для женщины – похвала из женских уст, подумал художник. Друг друга жены не обманут!
А потом жена Дария опять повернулась к Тураи.
И по лицу египтянина, слушавшего царицу, художник понял, что настал его час…
Когда Атосса замолчала, Тураи церемонно поклонился. Египтянин сказал Менекрату:
– Великая царица спрашивает, не хочешь ли ты попросить ее о чем-нибудь.
Менекрат вовремя скрыл растерянность: ему показалось, что Атосса сказала больше. Но он сейчас был в полной воле Тураи, который не счел нужным перевести остальное. Выразительный же взгляд жреца не оставлял сомнений, что просить нужно именно сейчас!
Менекрат мысленно вознес мольбу Аполлону; а потом опустился на одно колено перед персиянкой.
– Госпожа, твоих божественных ушей, должно быть, достигли слухи о случившемся на моей родине. Сатрап Ионии погиб, защищая Ионию от разбойников, он был моим милостивым господином и драгоценным другом… Сейчас власть перешла к сестре Филомена, Поликсене, и в опасности она сама и ее сын!
И тут эллин почувствовал, что пора замолчать. Он жарко покраснел и поднял глаза – Атосса хмуро взирала на скульптора: она не любила так долго слушать речи, которых не понимала.
Тураи начал переводить, не дожидаясь знака персиянки. И, выслушав египтянина до половины, царица Персиды вдруг встрепенулась и прервала его жестом. Она улыбнулась удовлетворенной улыбкой.
Она опять заговорила, резко и как-то торжествующе.
Менекрат низко опустил голову: от напряженной и постыдной позы, у ног персиянки, у него заломило тело. И он ожидал, пока Тураи переведет слова Атоссы, так, точно от этого зависела его собственная жизнь… хотя, весьма вероятно, так и было.
– Великая царица спрашивает – ты хочешь, чтобы царь царей милостиво дозволил сестре убитого править Ионией? – услышал скульптор своего друга.
Размеренная и бесстрастная речь Тураи отдалась в ушах художника, как гром.
– Да, – тихо сказал Менекрат.
Помедлив еще несколько мгновений, он отважился снова поднять голову. Персиянка с усмешкой смотрела на художника… а когда встретилась с ним взглядом, кивнула.
Менекрат прикрыл глаза: он неожиданно понял, что плачет. Если бы кто-нибудь из эллинов видел его сейчас, он бы умер на месте от позора. Но никого из эллинов рядом не было – никто не узнает…
А он, преклонившись перед царицей Персии и заплакав у ее ног, возможно, спас многие тысячи жизней!
Эллин поцеловал край темно-красного шелкового платья царицы, ощутив, как пахнет дорогая крашеная кожа ее сапожек. А потом встал.
Переведя дух, Менекрат решился обратиться к Атоссе сам.
– Так ты попросишь своего супруга за Поликсену, госпожа?
Он взглянул на Тураи. Тот немедленно перевел – теперь египтянин не выглядел бесстрастным: а, напротив, очень заинтересованным.
Улыбаясь, персиянка ответила.
– Да, великая царица попросит своего супруга за эту женщину, и, возможно, царь царей послушает ее, – перевел Тураи.
Менекрат посмотрел на царицу – и низко поклонился. Он уже едва держался на ногах.
– Благодарю тебя, великая царица.
Атосса еще что-то сказала – а потом, сделав знак своим наперсницам, вместе с ними покинула мастерскую.
Менекрат сел прямо на пол, почти не ощутив, как мраморная крошка впивается в ягодицы. Он свесил руки между колен.
– Если бы только кто-нибудь это видел!..
Милетец чувствовал, что вот-вот разрыдается снова.
Тураи подсел к художнику, приобнял за сведенные стыдом плечи.
– Никто не видел, только я. А я умею молчать, – прошептал египтянин. Сейчас он отбросил свою обычную сдержанность, граничившую с высокомерием.
Менекрат уныло взглянул на товарища.
– А если Дарий не позволит? Выходит, я унизился и вовсе напрасно!..
– Думаю – очень может быть, что позволит. И ты не унизился, – возразил Тураи. – Цари Персии принимают преклонение как должное, подобно властителям Та-Кемет! Как еще ты стал бы просить великую царицу?
Менекрат усмехнулся.
Он обернулся на статую персиянки, на которую сейчас опирался спиной. А потом спросил товарища, вспомнив кое-что.
– А что Атосса сказала тебе напоследок?
– Сказала тебе, друг экуеша, – поправил Тураи, слегка улыбнувшись. – Сказала, чтобы ты и дальше работал так же хорошо!
Художник кивнул.
Посидев немного, он встал и отряхнулся от мусора.
– Царское слово закон, – произнес Менекрат, отступая от статуи и вновь окидывая ее взглядом.
========== Глава 93 ==========
Когда Менекрат довел до конца работу, уже наступила весна. Он был рад и опустошен – как всегда, когда заканчивал скульптуру: и эта последняя статуя потребовала от него столько сил, сколько ни одна работа прежде.
Он изобразил жену Дария в тиаре и под покрывалом: хотя она разоблачалась перед эллином, насколько могла, чтобы тот смог верно передать линии ее тела. И Менекрат преуспел – хотя испытывал к Атоссе далеко не такие же чувства, какие вызывала у него прекрасная царица Та-Кемет.
Приступы тоски и радости, страдания за родину, любовь к женщинам, которым он служил, любовь к своему искусству – все это сплавилось в последней работе Менекрата, породив статую, какой до сих пор не видела не только Персия, но и весь эллинский мир. Увидев законченную скульптуру, Атосса не сдержалась в выражении восторгов, которые Менекрат понял без всякого посредства. Эллин сиял радостью и гордостью: зная, что покорил Персию своим искусством, если уж не способен оказался по роду ремесла воевать с нею мечом!
И он был счастлив сознанием, что он преуспел также и в переговорах. Атосса не обманула милетского художника, и Дарий поддержал Поликсену в ее притязаниях на трон – царь царей, не ограничившись отправлением гонцов, изъявителей царской воли, прислал сестре Филомена в подкрепление несколько кораблей, полных отборных воинов. Ионийцы склонились перед новой властительницей… Менекрат не мог судить, подчинились они ей по памяти о ее брате, из любви или страха, но Иония опять зажила в мире и процветании. Поликсена справилась со своими царскими обязанностями!
Менекрат спросил у Атоссы, когда ему будет позволено вернуться домой.
Как ни хвалила его великая царица, при этом вопросе лицо ее сразу омрачилось, точно художник чем-то оскорбил персиянку.
Атосса спросила его через Тураи – не желает ли он остаться у нее на службе, придворным скульптором. Он будет богат, как никогда не разбогател бы в своей Ионии: царица подарит ему имение, он сможет жениться на прекрасной девушке по своему выбору и завести наложниц, если захочет…
Как ни соблазнительно прозвучало такое предложение в первое мгновение, Менекрат решительно потряс головой, поняв, что это для него означает. Навеки отрезать себя от родной земли, от всего, что так дорого сердцу эллина!
Менекрат опустился на колени с искренней благодарностью и сожалением.
– Я не могу, госпожа, – сказал он. – Зов родины сильнее! И я не смогу работать для тебя так же хорошо, если забуду свою страну, – прибавил иониец.
Он опустил голову почти покаянно.
Персиянка неподвижно смотрела на него: в этот миг она была страшна. Задрожали сжатые губы, черные глаза расширились, точно она выпила какого-то возбуждающего кровь зелья – из тех, какие превосходно готовили в Азии.
– Хорошо! Очень хорошо! Пусть уезжает! – наконец выкрикнула Атосса, не обращаясь словно ни к кому: и стремительно вышла со своей свитой.
Тураи несколько мгновений смотрел на грека. Он покачал головой, словно не веря тому, чему только что оказался свидетелем.
– Что ты сделал! – воскликнул слуга Нитетис. Он побледнел, несмотря на все свое самообладание.
– А что? – отозвался художник.
Менекрату сделалось страшно, когда он увидел лицо друга, но скульптор старался бодриться.
– Не мог же я согласиться!
Тураи вздохнул.
– Ты совершенно не годишься для переговоров с азиатами, – сказал он с глубокой досадой. – Разве можно так прямо отказывать великой царской супруге? Потянул бы время… сделал вид, что обдумываешь ее щедрое предложение, а там…
– Я так не могу, – оборвал его скульптор. – Я поступился уже стольким здесь… собой я поступиться не могу!..
Тураи долго не отвечал. А потом спросил с устрашающим спокойствием:
– А ты знаешь, что может воспоследовать за твоим отказом?
Менекрат опустил голову.
– Да, – сказал он. – Все равно… я не могу!
Тураи кивнул, огладив свой чистый подбородок.
Теперь уже поздно сожалеть: может, удастся еще сделать хоть что-нибудь! Египтянин быстро вышел, оставив товарища в одиночестве.
Менекрат долго смотрел на статую Атоссы; а потом прошептал мраморной царице:
– Кажется, это единственное, что я сделал правильно… Теперь можешь казнить меня как угодно!
Но при мысли о казни художник невольно задрожал: Менекрат успел наслушаться, какие изуверские способы используют персы для расправы с неугодными. Обезглавить, как сделали бы в Элладе… нет, его соотечественники были просты и прямы в своем обращении с врагами, как отличались прямотой во всем. А вот персидские палачи могли убивать свои жертвы днями и неделями – причем приказать казнить здесь могли по совершенно ничтожным поводам!..
Менекрат понадеялся на своего находчивого друга. Взывать к богам родины в этой стране казалось бесполезным.
Тураи пришел через долгое время. Вид у него был понурый.
– Что ты узнал?.. – воскликнул скульптор.
– Ничего хорошего… хотя пока и ничего дурного тоже, – Тураи скупо улыбнулся. – Охрану нам не усилили… возможно, царица даже не рассердилась. Но если ты сейчас попытаешься бежать, ты разгневаешь ее без всякого сомнения, и тогда пощады не жди, – докончил бывший жрец, в упор посмотрев на Менекрата.
– Без тебя я все равно не ушел бы! – воскликнул эллин.
Он подошел к стене и уперся в нее обеими руками, опустив голову: чувствуя ладонями шершавый известняк.
– Что же теперь?..
– Подождем, друг экуеша, – сказал Тураи. – Может быть, Атоссе просто нужно дать успокоиться, и тогда она отпустит нас и даст сопровождение. Скорее всего, так и будет, – прибавил египтянин с ударением. – В любом случае, попытавшись бежать, ты почти наверняка погубишь нас обоих и сильно навредишь своей Ионии!
Менекрат кивнул.
– Подождем, – сказал художник. – Подождем! – повторил он, подняв голову.
Тураи кивнул; и оба улыбнулись друг другу, с одинаковым выражением на бледных лицах.
Им не пришлось мучиться ожиданием. Тою же ночью Менекрат, ворочаясь без сна на своей мягкой постели, услышал у двери шорох.
Эллин быстро сел; египтянин тоже. Тураи, похоже, не сомкнул глаз, как и эллин.
– Кто это? – прошептал скульптор, подбираясь и готовясь обороняться. Хотя оружия при нем не было, но…
Менекрат разжал свои сильные руки, ощутив касание длинных женских кос и густой запах благовоний.
– Это ты! – шепотом воскликнул он.
– Молчи! Да, это я, Артонида, – прошептала служанка великой царицы.
Она отступила от скульптора и оглянулась на его помощника.
– Моя госпожа приказывает вам обоим уходить из дворца, немедленно, – прошептала персиянка.
Тураи быстро перевел: хотя эллин уже и сам наполовину догадался.
– Что случилось? – приглушенно воскликнул Менекрат. Он встал и начал искать плащ.
– У вас есть враги… один евнух, имени которого я не могу назвать, – сказала Артонида. – Этот евнух хочет тайно пленить вас обоих, и приказать отрубить художнику уши и нос. Как будто это моя повелительница приказала сделать такую гнусность… чтобы грек не вернулся домой и не сотворил больше никакого великого художества! Этот негодяй хочет, чтобы Иония опять стала врагом Персии и великой царице, – объяснила девушка.
Тураи отрывочно перевел слова Артониды.
