Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 55 (всего у книги 97 страниц)
Хилон вздохнул.
– Не буду… Я уже сам себе становлюсь противен!
Алексия села рядом, и супруги долго молчали: но уже без враждебности. Жена не знала, о чем заговорить еще, чтобы не нарушить это хрупкое перемирие. И тут Алексия вспомнила, что ее тревожило уже давно и о чем она не осмеливалась спросить Хилона.
– Ты не знаешь, где сейчас Калликсен?
Хилон покачал головой.
Два года назад Калликсен изумил его тем, что поступил на службу к ионийской царице, – Хилон, получивший тайное письмо от брата, никому о том не обмолвился, кроме нескольких ближайших единомышленников. А после бунта, случившегося в Ионии, о Калликсене не было ни слуху, ни духу.
– Хорошо, если мой брат просто погиб… и если это не он подбил ионийцев на мятеж, – наконец мрачно ответил Алексии супруг. – Такие, как мой братец, вместе со своей головой не задумаются погубить тысячи других! И все ради торжества “правого дела”, как им представляется!
Алексия закусила губу. Ей так живо вспомнился золотоволосый, дерзкоглазый герой, при виде которого сердце у нее то замирало, то рвалось куда-то вдаль. У нее, у замужней женщины!
– Тебе совсем не жаль его?
– Нет, – отрезал Хилон. – Если братец сгинул, он сам виноват!.. Сколько я пытался его вразумлять…
Хилон схватил ойнохойю и налил себе еще вина, забыв про только что данное обещание. Алексия даже не заметила этого, ожидая слов мужа.
Выпив, Хилон со стуком поставил чашу и продолжил:
– Если маленький братец уцелел, он мог бежать на Хиос, к жене и ее семье. Но Хиос, как и вся Иония, тоже подчинен персам, вот уже десять лет! Если кто-нибудь в городе выдаст его…
Алексия схватилась за лоб.
– Только подумать!..
Хилон притянул жену к себе и смачно поцеловал. Килик он отодвинул, точно внезапно возымел к винопитию отвращение.
– Да не бойся ты. Братец соображает хуже, чем дерется, но дерется он хорошо. И он не трус. Боги таких любят, уж не знаю, почему!
Потом Хилон неожиданно засмеялся.
– И не подсылай больше ко мне своих баб!
Алексия засмеялась в ответ, обрадованная тем, что муж, как оказалось, все видел и не сердился. Хорошо, что они наконец помирились.
– Не буду, – обещала она.
Калликсен снова уцелел: пока мог, он прикрывал отход кораблей ионийской царицы, а потом флотоводец ушел, уведя с собой семь кораблей. Два своих афинских – два других было потоплено; остальные принадлежали ионийцам.
Полемарху и вправду не оставалось ничего другого, кроме как плыть на Хиос. Ближайший ионийский остров, на котором, к тому же, ему единственно могли дать убежище!
В открытом море ему пришлось держать совет со своими товарищами.
– Кто из вас хочет, братья, может оставить меня сейчас, – сказал афинянин, не скрываясь. – Говорю вам, что, вероятно, найду себе на Хиосе погибель. Я намерен сказать властям города, которые служат Персии, что защищал ионийскую наместницу, против которой восстал народ! И неизвестно, не начнется ли после моих слов бунт и на Хиосе! А нас с вами могут казнить как сторонники персов, так и их враги!..
Калликсен помолчал, обводя сверкающим взглядом своих афинян.
– Если предстать перед греками Хиоса и хитрить с ними таким образом для вас непосильно – можете оставить меня.
Матросы зашумели.
– Как мы оставим тебя, полемарх? В море мы все друг другу товарищи! И слишком часто мы друг друга предавали!
Калликсен усмехнулся, понимая, что его команда подразумевает всех греков.
– Хорошо, – сказал флотоводец. – Спросим других. Может быть, они не согласны!
Ни один из кораблей Калликсена не покинул его.
Они причалили к скалистому берегу Хиоса глубокой ночью. К этому времени у них вышли все припасы, оставшаяся в бочках вода зацвела. Около тридцати товарищей Калликсена заболело и умерло в пути.
– Переночуем на кораблях, – велел полемарх. – Утром отправим гонца в Хиос*!
Люди Калликсена, не прекословя, улеглись спать на палубе, под лавками. Хотя им всем уже до смерти хотелось ощутить под ногою сушу.
Утром выбранному посланнику – ионийцу, а не афинянину, – дали одну из уцелевших лошадей и отправили говорить с городским начальством. Изможденные люди ожидали возвращения вестника с угрюмым спокойствием. Даже у тех, кому было прежде страшно, усталость давно вытеснила страх.
Гонец вернулся к вечеру и привел с собою помощь: отряд всадников, которые привезли на лошадях еду и воду!
Ничтожно мало; но беглецы были счастливы, узнав, что им дадут приют. Только Калликсен хмурился, понимая, что еще не раз ему придется лгать и умалчивать…
Этой ночью моряк перепугал и безмерно обрадовал жену, которая уже не чаяла его дождаться.
– Мы давно слышали, что у вас там случилось, – бормотала Филлида сквозь слезы, прижимаясь к нему. – Я думала, что ты погиб! Ты больше не уплывешь?..
– Нет, – пробормотал Калликсен, обнимая жену изо всех сил.
Такую ложь боги извинят.
* Исторический факт: изгнание афинского тирана имело место в 510 г. до н.э. Среди историков существует мнение, что афиняне вели переговоры с Ахеменидами немного времени спустя после того, когда был изгнан их правитель, в 508-507 гг. до н.э., и между Афинами и Персией шел разговор о вассальной зависимости. (К этому же времени я приурочила изгнание Поликсены с сыном из Ионии.)
* Народное собрание в Элладе, особ. в Афинах.
* Буле – в Афинах рабочий орган Народного собрания; фила и дем – территориальные объединения в Аттике.
* Город на Хиосе носил (и носит по сей день) одно имя с островом.
========== Глава 121 ==========
Менекрат снова очутился в Сузах.
Художник снова попал во дворец Атоссы, но теперь оказался не в воле самой государыни, а в воле младшей жены Дария, Артистоны, еще одной дочери Кира и сестры Атоссы. Эта госпожа, доставшаяся царю царей девственной, была любимицей Дария, которому характер Атоссы встал поперек горла.
Власти Атоссы женитьба царя на Артистоне, как и на других женщинах, не умалила, но эллинский скульптор был огражден от посягательств главной царицы.
Иониец получил в собственность хороший дом в царском подворье, и, считаясь отныне царским слугой, а не рабом, стал зарабатывать на жизнь своим ремеслом ювелира – ваяние он бросил, потому что для этого требовалось высшее вдохновение, которого в Персии Менекрату было взять негде. Но и без высшего вдохновения оказалось вполне возможно существовать. Скульптор и подумать не мог, за какие дары на склоне лет станет благодарить олимпийцев.
Артистоне эллина представила Артазостра – княжна, весьма сердечно принятая одним из младших братьев, сама препроводила своего подопечного к царской супруге, и та чрезвычайно обрадовалась. Пылкая, непосредственная в выражении чувств, в отличие от главной царицы, Артистона осыпала скульптора похвалами: его еще хорошо помнили при сузском дворе, и только удивлялись, куда он исчез. История его жизни у Бхаяшии не просочилась за стены комнат государыни.
Менекрат спросил Артистону о статуе Атоссы.
– Она все еще стоит в покоях государыни, и, говорят, это верх совершенства, – улыбаясь, ответила высокородная персиянка. – Я видела ее лишь однажды! Лишь очень немногим дозволяется взглянуть на эту статую, как поднять покрывало Иштар!
Менекрат, после всего испытанного утративший страх перед персами царской крови, только досадливо вздохнул. Верхом совершенства можно назвать что угодно, если дозволять видеть и беспристрастно оценивать это только избранным. Такова политика персов в отношении как своих властителей, так и их изображений! Настолько же мудро, насколько лживо!
Однако теперь Артистона пожелала сделать Менекрата своим ювелиром: а драгоценности персы выставляли напоказ всем, и хотя, по мнению эллина, многие азиаты отличались дурным вкусом, греческое искусство могло облагородить их пристрастия.
Шаран все это мало занимало: она удивительно скоро свила себе новое гнездо и, оправившись после долгого путешествия, вновь расцвела и пополнела. Для этой бывшей рабыни все складывалось лучше, чем она могла бы пожелать.
Шаран словно бы даже почти не заметила, что муж временно охладел к ней: Менекрат понимал, что жена удачно воспользовалась их безвыходным положением, чтобы вернуться в Персию. И для него это, скорее всего, означало, что ни сам он, ни его дети уже не увидят Ионии…
Но вернуться в тот кровавый хаос, из которого они бежали, его семье было бы невозможно. Сколько еще в Ионии продлится гражданская война – худшая из всех войн, каковы бы ни были ее причины?.. А когда устанавливать мир в Малую Азию придут персы, станет еще хуже.
Менекрат понимал, кто станет новым сатрапом его земли, – и сознавал, что от такого владыки ему добра ждать нечего. Артазостра спасла художника и его семью, но не таков оказался ее сын, для которого не было ничего важнее ущемленного самолюбия… и мелкой мести старым обидчикам.
Почти сразу же после прибытия Дарион предстал перед царем царей и заявил притязания на землю, принадлежавшую его отцу. Сын Филомена унаследовал ум, обаяние и красноречие коринфского царевича, пусть и не отличался его безрассудной храбростью и жаждой нового, – но последнее в азиатском наместнике было скорее добродетелью. Конечно же, справедливый Дарий признал права юноши совершенно законными…
Однако не все пошло так, как желалось Дариону. Сыну Филомена вскоре должно было исполниться шестнадцать лет. Дарион считал, что этого вполне достаточно для того, чтобы править большой малоазийской областью, с которой до него управлялась женщина; но царь царей так не думал. Многое изменилось, доселе покорные ионийцы вкусили своей свободы и не отдадут ее так легко!
Дарий постановил: сын Филомена вернется в Ионию, как пожелал, но сатрапом на его земле станет один из военачальников, пока волнения не улягутся – а сам Дарион не достигнет хотя бы двадцатилетнего возраста, набираясь опыта при старших мужчинах…
Юноша клял недобрый час, когда поверг к стопам властителя Персии свою просьбу, – но поделать ничего было нельзя.
Менекрат радовался, услышав об этом решении: эллин оставался вхож в дом Артазостры и знал от ее слуг все новости, касающиеся Ионии.
– Вот первое изволение персидского царя, с которым я полностью согласен! – воскликнул он.
Шаран, сидевшая с дочерью на руках, недовольно посмотрела на супруга. Лицо азиатки, ставшей весьма дородной, округлилось, и оттого часто казалось, что у нее надутый вид.
– Ты сказал, первое? А до того, как началась ваша глупая война, тебе нравилось, как мудро Дараявауш управляет твоей землей!
Иониец усмехнулся.
– Да уж. Управление чужими землями – искусство, в котором вас пока никто не превзошел, – ответил Менекрат жене. – И если эллины надеются когда-нибудь освободиться от Азии, им придется занять ваше место в ойкумене и уподобиться вам во всем!
Накануне выступления Дариона Менекрат посетил Артазостру: княжна сама пригласила его. Артазостра жила хотя и под опекой брата, но, будучи богатой и знатной вдовой, располагала собою не в меньшей степени, чем в Ионии.
Персиянка, сочувствовавшая Менекрату и восхищавшаяся его мастерством камнереза, – к скульптуре Артазостра была равнодушна, – приняла его у себя в покоях, усадила и угостила. Понимая, что волнует художника сильнее всего, она первая заговорила с эллином о своем сыне.
– Великий царь очень разумно решил подождать с тем, чтобы наделить его властью. Дарион достаточно набрался ума, чтобы жениться и завести двух наложниц, но отнюдь не всякий молодой жеребец способен быть сатрапом!
Менекрат, который прожевывал сладость из фиников и верблюжьего молока, чуть не подавился, услышав слова этой матери.
– Но ведь Дарион твой старший сын!
– Старший, но не единственный, – ответила Артазостра.
Менекрат увидел выражение лица персиянки. Конечно, подумал иониец: Дарион никогда не был для нее тем, чем Никострат стал для Поликсены.
А потом эллина посетила и вовсе чудовищная мысль: а что, если Артазостра надеется со временем освободить трон Ионии для кого-нибудь из младших братьев Дариона? Для этого ей придется сцепиться со своим старшим наследником – и она вполне на это способна…
А персидская княжна вдруг улыбнулась и произнесла:
– Ты хотел бы вернуться в Ионию? Я могу устроить это.
Кровь бросилась ионийцу в лицо.
– Да… Нет, – сказал Менекрат.
И он неожиданно ощутил себя совершенно несчастным – понимая, что возвращаться ему, на пепелище прежней жизни, некуда. Где теперь он в свободной Ионии найдет применение своему ремеслу, существующему для услаждения сердец богачей?..
Персиянка кивнула.
– Ты хочешь обождать, пока у тебя дома не наведут порядок… А в Египет ты не хотел бы снова поехать? Там уже давно порядок, и там на твое ремесло найдется спрос!
Эллин опустил голову. При вопросе, услышать который он так мечтал, Менекрат неожиданно почувствовал, что стал стар для путешествий, особенно с такой большой семьей.
Он слышал, конечно, что в Египте нашла убежище царица Ионии… И там он служил Нитетис!
Менекрат поклонился.
– Нет, госпожа, – ответил он, ощутив, как горит клеймо между лопаток. – Я хочу остаться здесь.
Артазостра сжала губы. Конечно, княжна думала о дорогой подруге, с которой она, женщина, оказалась навеки разлучена.
– Мужчины слишком часто не ценят того, что рождены мужчинами, – холодно сказала она. – Что ж, художник, я поняла тебя. Можешь идти.
Менекрат удалился, ощущая стыд и сожаление, заново пытаясь оправдать себя, – каждый раз он делал это по-новому.
Менекрат тоже часто вспоминал Поликсену и своего друга-египтянина. Он чувствовал, что только в Та-Кемет эти двое обрели друг друга по-настоящему.
Поликсена со своим братом выросла в Египте и провела там значительную часть жизни. А что он, иониец, стал бы делать на этой дважды чужой земле – чужой, несмотря на то, что Менекрат учился ваянию у египтян?..
Эллин рассмеялся.
– Ад у вас горячий… Но надеюсь, тебе не слишком жарко там, где ты сейчас, – пробормотал Менекрат, обращаясь к давно мертвому евнуху Бхаяшии. – Ты помог мне найти мое место, старый скопец с раздвоенным языком!
Дарион отправился назад в Ионию спустя восемь месяцев после своего бегства. Подражая царю царей, молодой царевич захватил с собою жену и обеих наложниц. Однако от всякого командования сын Артазостры был покуда отстранен: Дарий отправлял с ним большое войско на двадцати кораблях под водительством одного из своих родственников, опытного военачальника. Царь царей слышал, что в Лидии и Карии, прилегающих областях, тоже опять неспокойно…
Менекрат видел, как Артазостра прощалась с сыном. Они расцеловались, по обычаю персов, и смотрели друг на друга ласково и даже со слезами: но эллина передернуло от осознания того, что каждый из них при этом думал…
Столь знатным людям уже невозможно относиться друг к другу так просто и чисто, как делают это обыкновенные родители и дети.
Иониец смотрел вслед конному войску персов и не знал – удачи ему желать или погибели.
***
В то время, как Дарион плыл назад в Ионию, Поликсена вместе с Тураи была на Пилаке. Сын попросил оставить его в Саисе: так же, как когда-то Филомен, Никострат поступил наемником в одну из воинских частей при городе Нейт. Никострат тоже был царевичем-изгнанником! Что ждет его?..
Мелос и Кеней остались с сыном Поликсены – Мелос вместе с другом поступил на службу, а Кеней учился. Мальчишки постигали не только ратное дело, но и, с позволения Уджагорресента, греческую и египетскую школьную премудрость.
Фрина поехала с матерью на Пилак – поклониться мумии Нитетис; а Ити-Тауи осталась в саисском храме Нейт. Девочка должна была пройти не только обучение демотическому письму, математике, музыке, танцам под руководством египетских наставников, но и жреческое посвящение, прежде чем станет женой. Для этого у нее было года четыре. Возраст невесты для египтян начинался с четырнадцати лет.
Значительная часть спутников Поликсены нашла себе занятие в Та-Кемет: лишь немногие последовали за бывшей царицей на юг. Эллинка теперь всерьез задумалась о том, чтобы купить себе поместье в Дельте. Разрешение Уджагорресента и персидского наместника у нее имелось, но подыскать землю и выгодно приобрести ее сама она бы не смогла.
Тогда Тураи сказал возлюбленной, что займется этим. Оба хотели узаконить и освятить свой союз по египетскому обычаю; и Тураи, по праву мужа, желал приобрести для них семейный дом.
Поликсена удивленно посмотрела на своего советника при этих словах. Приобрести усадьбу? До сих пор царица и ее двор не имели отдельных средств – любовники запускали руку в общую казну, делая траты. Откуда же у Тураи возьмутся деньги на такую большую покупку?..
Египтянин улыбнулся и поцеловал ее, ничего не объясняя.
– У меня есть деньги, моя царица, – сказал он. – Не утруждай себя этим. Я хочу позаботиться о тебе.
Поликсена кивнула, решив довериться возлюбленному. Она знала, что этот жрец не пойдет на поступок, убивающий душу, – если только Тураи не вынудит к этому крайность.
– Я верю тебе, – сказала коринфянка с улыбкой.
Расставшись с Тураи, она взяла дочь и отправилась в поминальный храм Нитетис. Очутившись перед изображением подруги юности, присоединившейся к богам, эллинка забыла обо всем.
Она долго стояла, глядя на юную меднокожую царицу в угловатом парике, и перед мысленным взором Поликсены пробегали жаркие и пряные часы, дни, которые она и Нитетис провели вдвоем. Дни, полные предвкушения любви и любви сбывшейся, – время, когда Та-Кемет качала двух царевен в колыбели, прежде чем выпустить в большой мир…
Поликсена плакала, ощущая, что в этом святилище духа Нитетис прошлое и будущее сомкнулись. Как в Дуат, где нет времени.
А пока эллинка молилась и предавалась воспоминаниям, Тураи, захватив давно приготовленный заступ, в одиночестве отправился в то памятное место, где он и Менекрат зарыли свои деньги, полученные за работу над статуями Нитетис: талант золотом. Разбросав лопатой сухую горячую землю, Тураи быстро нашел клад. Оглядываясь по сторонам, египтянин сунул завернутый в холстину тяжелый золотой брусок в заплечную сумку; и перевел дыхание.
– Я взял твою долю, мастер экуеша, – прошептал он с печальной и удовлетворенной улыбкой. – Едва ли ты уже вернешься за ней! А моя царица должна получить то, что ей причитается судом богов!
Перетащить такой вес в лодку было нелегким делом: но Тураи был достаточно силен.* Его никто не увидел и не помешал.
Советник царицы отправил к Поликсене слугу с сообщением, что он отплывает по их общим делам в Дельту. Он станет слать ей письма, в которых будет ставить в известность о своих успехах. Если Поликсена вернется в Саис, они смогут сообщаться еще гораздо быстрее.
Избегая прощания с подругой, египтянин взял небольшую охрану и, не мешкая, поплыл обратно на север.
Поликсена, конечно, очень встревожилась, получив подобное известие; но скоро успокоилась. От скрытного Тураи, всегда остававшегося одиночкой, такого поступка можно было ждать.
Спустя неделю эллинка вернулась в Саис, к своему сыну и Уджагорресенту. И тогда же Тураи уведомил ее письмом, что приобрел для себя и своей царицы в собственность ту самую усадьбу в Дельте, которая когда-то принадлежала ее величеству Нитетис.
* Талант в разное время оценивался по-разному; гомеровский талант золотом, который подразумевается здесь, весил около 16 кг.
========== Глава 122 ==========
Никострат и Мелос лежали ночью в дворцовой казарме и перешептывались, сдвинув свои постели. Когда не спал один, не спалось и другому. Юноши давно уже называли свою дружбу священным словом – диас, хотя никогда не питали друг к другу любовной склонности, только крепкие братские чувства.
И ни разу еще не выпало им случая прикрывать друг другу спину в бою… Хотя это только дело времени.
– Опять вспоминаешь Дариона? – шепотом спросил Мелос своего побратима, глядя на очерченное лунным светом суровое лицо сына Поликсены.
Никострат кивнул, не глядя на ионийца. Он не просто вспоминал – молодой спартанец сосредоточенно пытался оценить своего противника на расстоянии.
– Я знаю, что статую моего отца низвергли с пьедестала… Знаю, что дворец в Милете пришлось строить заново! – ожесточенно прошептал Никострат. – Но ничего не могу разведать о том, что делает мой смертельный враг!
Мелос приглушенно рассмеялся.
– Что делает?.. Да ничего. Прячется за спину Дариевых военачальников.
Юноша толкнул царевича в бок.
– Он такой же трус, как и был, могу поспорить!
Лежавший на животе Никострат повернулся на бок и прямо посмотрел на друга. Он провел пальцами по подбородку: юноши сбривали свои первые бороды, чтобы не отличаться от гладколицых египетских стражников.
– Да ведь персы почти не встретили сопротивления, – медленно проговорил молодой спартанец. – К этому времени твои сородичи потеряли слишком много крови, чтобы дать Дарию отпор! И войска стоящего не собрали и не построили!
Он помолчал.
– Легко нам называть Дариона трусом, когда мы сами еще не совершили никакого мужского дела!
Мелос хмыкнул.
– Уж наше занятие куда более достойно мужчин, чем ехать на золотом троне на спинах у своих солдат!
Никострат крепко шлепнул его по голой спине, так что иониец ойкнул.
– Нечего об этом впустую рассуждать! Спи, а то завтра не встанешь!
– Я не встану?.. – обиженно пробурчал друг. Но тут же зевнул в кулак.
– Ладно, царевич, как скажешь, – выдавил он сквозь зевок.
Никострат поморщился, услышав слово “царевич”, но ничего не сказал. Он поудобнее устроился на своем соломенном тюфяке и уже готов был провалиться в сон, ощущая здоровую усталость всего тела, намятого упражнениями. Но тут до него опять донесся шепот Мелоса:
– А ведь мы с тобой сейчас как Филомен и Тимей, которые служили Нитетис. Помнишь про них?
– Помню, – отозвался Никострат.
Юноша хотел прибавить, что брат его матери делал такое, на что он, сын спартанского воина, никогда не пойдет; но язык уже не повиновался. Друзья крепко заснули, соприкасаясь локтями.
На другое утро им, одетым в белые египетские матерчатые доспехи и такие же шлемы, предстояло нести службу в дворцовом карауле, который состоял большею частью из египтян. Но были тут и другие эллины, скорее всего, ионийцы или карийцы.
Эта служба была почти ничем не тревожимым почетным бездействием: и в Саисе еще более, чем в Мемфисе. Но юноши сознавали, что даже такое бездействие нужно для равновесия сил великого государства.
Никострат успел узнать много больше о государственном управлении, чем мечтательный пифагореец Филомен в его годы.
Когда караул сменился, наступило время для упражнений, которые греческие наемники отрабатывали вместе, на посыпанной песком внутренней площадке. Потом, когда с Никострата и Мелоса сошло семь потов под египетским солнцем, побратимы облили друг друга водой и, надев свежие набедренные повязки, с радостью отправились есть. Солдатская пища – рубленые стебли папируса, политые маслом, и простой ячменный хлеб – казалась им сейчас очень вкусна.
Телесная радость заслуженной полуденной еды словно бы делила для них день на две части – греческую и египетскую. После обеда юноши встречались в одном из внутренних двориков с учителем-жрецом, служителем Амона.
Помимо уроков демотического письма – египетской скорописи, исчисления и истории, Никострат видел в этих занятиях мало проку. Египтянин, с видом большого снисхождения к невежественным юным варварам, посвящал их в основы своей веры, описывая суточное обращение Великого солнечного бога и связь дня и ночи с его воскресением и умиранием; но Никострат скоро запутался во множестве ипостасей Ра и их отношениях между собой. Эти священные умопостроения были выверены тысячелетиями, как движения храмового танца, и так же сложны.
Никострат не запоминал этих уроков и не видел никакого смысла запоминать. Хотя знал, что учителя-жреца ему с другом дал Уджагорресент, в виде большого одолжения.
– Ну кто еще может в это верить? – потихоньку говорил он потом Мелосу. – Какой Великий бог, какие западные врата царства мертвых?.. Разве кто-то из египтян еще не понял, что земля не кончается на западе, и там нет никакого входа в Дуат?..
Но Мелос вдруг посуровел, слушая друга.
– Не спорил бы ты с этим жрецом, царевич, – сказал иониец. – Конечно, египтяне не слепые и давно видят, что у них на западе, а что на востоке! Но их богов гневить нельзя! Может, боги Та-Кемет привыкли за тысячи лет, что им так поклоняются!
Никострат хотел усмехнуться и присвистнуть, услышав такие слова; но отчего-то свист не слетел с губ. Никострат замер, осмысливая замечание друга.
Потом молодой спартанец кивнул.
– Должно быть, так и есть… боги разгневаются… Что ж, будем учить, что нам положено.
А Мелос прибавил, придвинувшись к нему:
– Может, Уджагорресент учит тебя всему этому, чтобы ты стал парой его дочери!
Никострат с изумлением посмотрел на товарища. А потом покачал головой, поджав губы.
– Царский казначей не отдаст за меня свою дочь… Кто я теперь такой? Если даже египтяне признают меня наследником моего дяди, это значит, что им придется выступить против персов в Ионии! Уджагорресент на такое ни за что не пойдет!
Мелос подумал. А потом сказал:
– А почему в Ионии? Ты думаешь, Уджагорресент непременно хочет видеть Ити-Тауи царицей, да еще на греческой земле? Он ведь очень ее любит, и ты сам знаешь, как неохотно египтяне уезжают со своей родины и отсылают своих детей…
Мелос вспомнил учителя-жреца и прибавил, понизив голос:
– Египтяне ведь думают, что их страна должна оставаться местом обитания души… Уджагорресент может предложить тебе жениться на Ити-Тауи и остаться здесь при ней!
– При ней? – повторил Никострат.
Потом покачал головой. Серые глаза юноши блестели сухим блеском.
– Царский казначей должен понимать, что я не соглашусь.
Широкая грудь его часто вздымалась, руки сжались в кулаки. Молодой спартанец прибавил:
– Мать любит египтянина и хочет остаться с ним. Я за нее рад и желаю им обоим счастья, если так. Но моя мать уже исполнила назначенное ей, а мне это только предстоит!
***
Поликсена взяла к себе всех оставшихся при ней слуг-египтян и тех ионийцев, кто не нашел себе другой службы. Превосходная земля, когда-то пожалованная Нитетис ее первым мужем, завоевателем Камбисом, могла прокормить множество людей.
В первые дни, когда они с Тураи вселились в этот дом, щемящая боль воспоминаний мешала эллинке дышать. Тураи однажды застал Поликсену в саду на крыше дома, где она сидела под тутовым деревом и плакала – слезы лились беззвучно и безостановочно.
– Уйди… – попросила эллинка любовника, когда Тураи в тревоге бросился к ней. – Мне здесь слишком хорошо и слишком больно, когда я вспоминаю Нитетис… Но я привыкну!
Поликсена сама удивлялась себе, своей теперешней слабости и размягченности. Но поговорив с врачом, эллинка заподозрила причину своего состояния.
Неужели она носит ребенка, несмотря на все предосторожности?..
Поликсена наблюдала за собой, пока они обустраивались в доме. А через две недели ее подозрения превратились в уверенность. И тогда бывшая царица не колеблясь позвала Тураи и сообщила ему новости.
Он не вскрикнул, не ответил изумлением и протестом; но на лице египтянина просияла огромная радость. Он обнял свою подругу и поцеловал так, точно боялся ей повредить.
– Теперь мы должны пожениться, – прошептал Тураи.
– Да, – тихо откликнулась Поликсена. – Сам позови жрецов и чиновников, хорошо? Я не хочу никакого шума.
Эллинка печально улыбнулась.
– Этому ребенку нужен покой.
На свою свадьбу коринфянка, конечно, пригласила сына и его друга, а также Кенея. Ити-Тауи не приехала – девочка училась у саисских жрецов уже больше года, и теперь ей никак нельзя было прерывать священных занятий. Поликсена с трудом представляла, какой стала дочь Уджагорресента.
Но увидев сына, эллинка очень обрадовалась.
– Какой ты взрослый, – пробормотала она, когда Никострат уколол ее пробившейся в дороге бородой, поцеловав в щеку. – Какие вы оба стали мужчины! – в восторге воскликнула она, отступив от Никострата и Мелоса, стоявших плечом к плечу.
Вдруг улыбка сбежала с лица Поликсены, когда она окинула товарищей взглядом.
Но тут Никострат покачал головой, угадав опасения матери.
– Нет, мама, мы не любовники, – сказал он спокойно и серьезно. Мелоса эти слова вогнали в краску; но иониец тоже мотнул головой, встретив взгляд царицы.
– Не бойся, госпожа, мы с твоим сыном только друзья!
Поликсена успокоенно вздохнула.
– Да я этого и не боялась, – ответила эллинка, думая в этот миг, как мучительно ее брат вырвал из своего сердца Тимея, чтобы жениться но Артазостре.
В ее жизни тоже была любовь к женщинам, а не только к мужчинам. Но Поликсене отчего-то всегда казалось, что женская любовь – чувство гораздо более естественное и благотворное, чем эротические союзы мужчин.
– Ну что ж, проходите в дом и умывайтесь, – сказала хозяйка. – Хенти, мой управляющий, покажет вам вашу комнату… Вы ведь будете спать в одной комнате?
– Да, – ответил Никострат. Он рассеял вновь появившуюся тревогу матери улыбкой. – Нам дали отпуск на десять дней. И Кеней будет спать с нами.
Свадебный пир Поликсена и ее супруг готовили через три дня. Но ужин в честь приезда гостей эллинка устраивала в саду – вернее сказать, у озера, за пальмовой рощей, окружавшей усадьбу. При Нитетис эти деревья стояли нетронутыми; и Поликсена тоже оставила их как есть.
У воды на ветвях платанов развесили фонари и расставили несколько столов. Слуги вынесли из дома кресла и стулья, но пока не позвали ужинать, Никострат и его друг предпочитали сидеть прямо на траве.
Когда Поликсена укорила их, Мелос ответил, извиняясь улыбкой:
– В Саисе даже во дворце так не посидишь, госпожа! Мы с Никостратом уже столько месяцев ничего под ногами не видели, кроме камня и песка на плацу!
Поликсена рассмеялась.
– Ну ладно, валяйтесь сколько хотите. Только сейчас садитесь за стол, пора.
Ужин был прекрасным. Юноши набивали рот, почти забыв о том, по какому поводу здесь собрались. Но тут хозяйка, поднявшись с места, попросила внимания.
Все разговоры, звон кубков и ножей тотчас прекратились.
А Поликсена, в ослепительно белом с серебром наряде, улыбнулась собравшимся. Рядом с нею поднялся ее супруг, столь же нарядный и счастливый.
Поликсена оберегающим жестом положила руку на живот.
– Друзья, мы хотим объявить вам не только о том, что заключили брак, но и о том, что у нас будет ребенок, – произнесла эллинка.
Все изумленно загудели.
Нет, хозяйку никто не порицал: но гости удивлялись, что в таком возрасте, прожив такую жизнь, Поликсена еще может быть плодоносной. А потом собравшиеся опомнились: начали вставать с мест, громко поздравлять ее и ее мужа. Поликсена смеялась, отвечая на поклоны и принимая поцелуи. Ей целовали руки и щеки. За нее все радовались, и это было прекрасно… это мог в полной мере оценить только человек, поживший и испытавший много лишений.
