Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 97 страниц)

– Мы с тобою побеседуем по-мужски, пока я свободен, – сказал Филомен гостю. – А Поликсену проводит мой стражник.

Он хлопнул в ладоши и громко позвал:

– Видарна!

И Поликсена, и Аристодем вздрогнули: от стены у выхода из зала отделился черноволосый и чернобородый стражник-перс, остававшийся невидимым во все время разговора. Или он пришел недавно, незаметно для гостей?

Удивительно было то, что хотя темная одежда и вороненые доспехи скрывали все тело азиата, голова этого человека была обнажена. Это супруги уже заметили у всех персидских воинов здесь.

– Я не люблю, когда мои слуги, а особенно мои воины покрывают головы у меня в доме, – сказал сатрап обоим родственникам, опять без труда разгадав, о чем они думают. – Защищенная голова воина означает готовность к битве, вы сами знаете! А обнаженная голова означает преданность своему господину и открытость перед ним.

Видарна стоял совершенно неподвижно, пока господин рассказывал о нем, бесстрастно глядя перед собой: и осталось только гадать, сколько азиат понял из слов Филомена. Впрочем, хозяина это нисколько не смутило.

– Проводи царевну до ее покоев, – приказал Филомен стражнику по-персидски, слегка кивнув в сторону Поликсены.

Перс взглянул на Поликсену, потом поклонился обоим, брату и сестре. Затем посмотрел на Аристодема, который опять встал с места, услышав приказ хозяина дворца… вернее, варвар посмотрел сквозь Аристодема: и афинянин мог бы поклясться, что в черных глазах стражника мелькнула насмешка.

Поликсена направилась было следом за Видарной, который сделал несколько шагов к выходу и приостановился, дожидаясь царственную гостью. Но потом коринфянка опять повернулась к брату.

– Благодарю тебя. У тебя чудесно, – сказала она. – Уверена, мы с Аристодемом не разочаруемся, познакомившись с твоей супругой и детьми!

Филомен рассмеялся.

– Уверен, что нет, сестра. Артазостра немного… дичится вас, как вы уже поняли. Но завтра она непременно выйдет к вам, по долгу хозяйки и родственницы! Думаю, ты многое от нее узнаешь!

Поликсена поклонилась; брат кивнул.

Повернувшись, она удалилась вместе со стражником.

Когда звук их шагов стих вдали, Филомен повернулся к старому товарищу. Аристодем снова сел и достаточно успел овладеть собой.

– Она очень изменилась, – сказал Филомен: и в этих словах было гораздо больше восхищения, чем порицания.

– Да. Мы все очень изменились, – ответил афинянин.

– Верно, брат мой.

Сатрап улыбнулся. Суровость слов гостя, казалось, ничуть не задела хозяина.

– Расскажи мне о себе. Все, как ты жил эти три года, – попросил Филомен.

Аристодем на ощупь налил себе вина из кувшина, плеснув воды из гидрии*. А потом начал рассказывать: друг внимательно слушал, соединив кончики пальцев и лишь иногда поощрительно улыбаясь.

Когда пришла очередь говорить Филомену, Аристодем так же внимательно слушал его. Сейчас они не спорили и не искали истину, как тогда, когда Филомен в первый раз принимал Аристодема у себя: два пифагорейца делали молчаливые выводы друг о друге.

Когда они кончили говорить, была уже глубокая ночь. Наступил предрассветный час, когда все в мире людей и духов замирало, ожидая, что принесет новый день.

Хозяин сам проводил друга до покоев жены: и, обняв на прощанье, ушел. На страже у дверей спальни стояли двое ионийцев Поликсены, и это принесло Аристодему некоторое успокоение.

Афинянин вошел в опочивальню, напоенную ароматом роз. Персидские розы были не чета египетским болотным цветам!

Поликсена спала на широкой кровати под балдахином, натянув до подбородка покрывало из мягчайшей белой шерсти и по-детски подложив ладони под щеку. Муж улыбнулся при виде этого, но потом опять стал озабоченным и хмурым. Впрочем, конечно, он устал… ему нужна завтра ясная голова, чтобы хоть что-нибудь сообразить!

Он проверил Фрину, которая спала в колыбельке в углу. Никострата поселили отдельно… мальчишке не место рядом с молодыми супругами: так сказал Филомен, лукаво улыбнувшись, когда показывал гостям их комнаты.

Аристодем лег рядом с женой, под общее покрывало, и обнял ее. Теплая близость любимой сразу успокоила его: Поликсена вздохнула и, не просыпаясь, прижалась к мужу. Она пробормотала что-то, Аристодем не расслышал… и вдруг замер, различив в бормотании жены чье-то имя. Кого она позвала, супруга или брата?..

– Все равно, – прошептал афинянин.

Он поцеловал ее.

– Ты моя, и плохо придется тому, кто попробует разлучить нас! – шепотом воскликнул философ. – Или отобрать у нас детей!

Он снова поцеловал Поликсену.

– Клянусь Гекатой Трехликой, – прошептал эллин, подняв кулак. И улыбнулся. Решиться было уже половина дела!

Аристодем уснул в этой чужой постели спокойно и крепко.

* Древнегреческий сосуд для воды.

========== Глава 77 ==========

Гости превосходно выспались: даже Поликсена, которой пришлось вставать ночью и кормить дочь. Фрина почти ее не беспокоила – девочка сладко спала всю ночь. И гости поняли, что проснулись довольно поздно.

Но, несмотря на это, солнце, все утро светившее через резные ставни, не успело нагреть комнату. Была ранняя весна, и прохладно в сравнении даже с египетской зимой: однако детям это было лучше всего.

Хозяин, однако, приказал с вечера принести в комнаты гостей жаровни, которые давно прогорели. Но розовый запах остался: пора цветения роз в Ионии еще не наступила, и розовое масло было добавлено в чашу для умывания.

Поликсена почти всю воду извела с вечера, но ночью воду сменили.

Коринфянка со смущением и некоторым страхом подумала, что, пока они спали, ночью тут были незнакомые слуги, возможно, персы, – обсуждали их, спящих: и какими именами называли?

К постели госпожи подошла Мекет, дрожащая и почти посеревшая от холода. И как она до сих пор не простудилась? Поликсена подумала, что рабыне нужна такая же азиатская одежда, как няньке.

Она услала Мекет и велела той одеться потеплее. И ведь даже послужить ей здесь эта девушка почти не сможет: бедная египтянка не знала никакого языка, кроме своего варварского!

Поликсена покормила дочь в постели, а потом препоручила няньке, раздумывая, как быть. Без служанки ей никак нельзя!

Коринфянка со смущением оглядывала свою с мужем богатую, но такую чужую и неудобную комнату. Она не знала, кого и о чем просить. Но тут к ней подошла женщина под покрывалом, не молодая и не старая: очевидно, персиянка.

Поликсена быстро встала навстречу неизвестной. Стража пропустила ее, как уже пропускала ночью других персов!

Женщина поклонилась: под покрывалом блеснули черно-бронзовые косы, скрученные вокруг головы.

– Я Кама, – назвалась азиатка. – Господин прислал меня служить тебе, госпожа. Я хорошо знаю свое дело, и госпожа останется довольна мной! Пока твоя девушка не научится своим обязанностям здесь!

Поликсене сразу не понравились самодовольство и бесцеремонность персиянки: при всей наружной почтительности.

Но отказать брату, если это Филомен повелел…

– Хорошо, – сказала она скрепя сердце. – Проводи меня в ванную комнату.

Мекет эллинка приказала приготовить для себя наряд. Ей подумалось, что быть госпожой и распорядительницей всех дел часто гораздо утомительнее, чем служанкой.

У нее была с собой косметика, и натрон, и масла: но достать их вчера не успели. Велеть ли Мекет сделать это сейчас?..

Кама, видя, что молодая госпожа в затруднении, просто тронула ее за плечо, направив вперед: с уверенностью матери или жрицы. Поликсена пошла за нею как была: в своем египетском белом ночном одеянии, только сунув ноги в сандалии. Она сжималась, спеша по коридору за своей проводницей… царевне так и чудились взгляды персов со всех сторон.

В прекрасной большой ванной комнате, выложенной светло-синей керамической плиткой и с водостоком, устроенным по образцу египетских, нашлось все необходимое: еще вчера Поликсена не испытала никаких неудобств, принимая ванну.

Кама действительно оказалась умелой служанкой: когда они закончили с омовением, персиянка даже накрасила Поликсену по-египетски, как та привыкла, а волосы уложила в ее любимую прическу – частью собрав узлом на затылке. Персиянка помогла госпоже укрепить повязку, которая поддерживала отяжелевшую грудь, и облачила ее в белый хитон и розовый гиматий с красным меандром по краю, расправив складки: будто уже где-то обучилась искусству укладывать греческую одежду.

Вернувшись в комнату, эллинка выбрала пару золотых запястий, золотые же серьги с подвесками и многорядное ожерелье из своих египетских украшений.

Закончив туалет, Поликсена впервые за утро обратила пристальное внимание на супруга. Аристодем, особенно не мудрствуя, надел белый хитон и такой же гиматий: его раб-грек помог хозяину умыться и расправить складки платья здесь же, в этой спальне.

– Прекрасно выглядишь, – хмуро сказал афинянин жене. После пробуждения они едва ли обменялись несколькими словами.

Поликсена мягко усмехнулась.

– А ты будто на ареопаг собрался!

– Я порою жалею, что это не так, – ответил муж без улыбки.

Поликсена чувствовала, что Аристодем хотел бы сказать ей много больше, – но сейчас для этого не было ни времени, ни возможности.

Едва гости закончили одеваться, как явился молодой раб… к счастью, грек: и сказал, что господин ожидает их к завтраку в зале с фонтаном.

Супруги переглянулись.

– Мы скоро придем, – сказала Поликсена.

Ей нужно было еще проведать Никострата: мальчика поселили в небольшой задней комнате, которая скорее напоминала комнату для прислуги. Но мать знала, что в спальне, подобной ее с мужем комнате, маленький спартанец чувствовал бы себя очень неуютно.

Когда она пришла к сыну, оказалось, что тот давно уже встал, умылся и поел – разумеется, не сам, а с помощью слуги-грека: видимо, ионийца, как и посланник Филомена.

Никострат был одет в одну всегдашнюю белую набедренную повязку, хотя и новую и чистую; а загрубелые босые ноги уже загрязнились, несмотря на умывание.

Мальчик улыбнулся матери, сохраняя при этом серьезный вид: как умел и его отец.

– Тебе не холодно? – спросила Поликсена, дотронувшись до плеча ребенка. Его крепкое тельце было горячим как угли.

Сын покачал головой: как всегда, предпочитая обходиться без слов, когда этого можно было избежать.

Поликсена нахмурилась.

– Ты не скучаешь?

– Нет, – мальчик снова покачал головой.

Мать вздохнула, потрепав его по волосам.

– Ну, иди играй.

Вечером Поликсена хотела расспросить сына, уделить ему внимание: но знала, что едва ли добьется многого. Спартанцы с малых лет приучались думать действием, а не словами: в противоположность афинянам!

И только когда придет время, ее сын покажет, насколько он умен и на что способен!

Аристодем и Поликсена направились в зал с фонтаном – дорогой, которой они все еще не запомнили: провожал их тот же молодой светловолосый раб-грек.

Ярким и чистым утром этот зал с полом из перемежающихся белых и черных квадратов, с белой каменной чашей на квадратном постаменте, выглядел гораздо приветливей.

Хозяин ожидал их, стоя у фонтана, заложив руки за спину: Филомен повернулся к гостям и радостно улыбнулся.

Он, как и вчера, был одет и вел себя по-персидски величественно: но Поликсена, посмотрев брату в глаза, ощутила, как ее наполняет радость и энергия. Хотя она знала о его тайных желаниях: может быть, именно это ее и будоражило!..

– Ты прекрасна сегодня, – сказал Филомен.

Быстро подойдя к сестре, он обхватил ее за плечи и расцеловал в обе щеки. Знак особой милости в Персии, благоволения к членам семьи, промелькнуло в голове у Поликсены.

Сердце от этого короткого объятия неистово забилось. Филомен оставил после себя аромат мускуса – и другой, тоже животный аромат: и такой же притягательный.

– Садитесь за стол, – хозяин кивнул в сторону накрытого стола: на нем был свежий хлеб с тмином, оливки, листья салата и нарезанные свежие огурцы, а также сыр и вино. Отдельно стояло блюдо с темным финиковым печеньем, которое Поликсена особенно полюбила в Египте.

Гости сразу ощутили голод при виде таких яств. Все трое сели за стол, и за едой почти не разговаривали: Филомен поглощал пищу с жадностью, которую Поликсена помнила с его юношеских лет, когда она подавала ему еду после трудного дня. Аристодем ел меньше и сдержаннее, а Поликсена уплетала свой завтрак с наслаждением молодой матери, чьи силы нужны семье.

После завтрака Филомен хотел покинуть гостей, извинившись делами, но Аристодем остановил своего могущественного друга: он набрался решимости за ночь.

Афинянин попросил жену оставить их вдвоем, и Поликсена ушла, бросив на мужа и брата опасливый взгляд. Потом Аристодем повернулся к Филомену.

– Я должен серьезно поговорить с тобой, – сказал афинянин.

Филомен усмехнулся: не то ласково, не то неприятно.

– Не сомневаюсь. Я никогда не веду праздных разговоров.

Аристодем расправил плечи. Он взглянул в сторону террасы, сощурившись от солнца, которое уже рассветилось вовсю; потом опять посмотрел на сатрапа Ионии.

– Как надолго мы здесь, во дворце?

– На сколько пожелаете, – ответил хозяин, улыбаясь.

Аристодем вскинул голову.

– Не делай вид, будто не понял! На каком положении мы с Поликсеной здесь?..

– На положении моих любимых друзей и ближайших родных, – ответил Филомен.

Но он, конечно, понял, о чем говорит друг. Пройдясь по залу, сатрап спросил:

– А что бы ты хотел делать?

– Сам содержать себя и не быть милостником, – ответил Аристодем. Внутренне афинянин удивился грубости и лживости этих слов: он хотел сказать совсем не то!

Но Филомен спокойно ждал продолжения, не выказывая никакого гнева. И Аристодем спросил:

– Могу ли я приобрести здесь усадьбу?

Филомен кивнул.

– С легкостью. В самом Милете есть прекрасные хозяйства… это как деревня в городе, – ответил он. – Есть и свободные. Я разузнаю о них для тебя.

Аристодем поклонился. Он в этот миг был очень благодарен; но ощутил, что все больше запутывается в окружающем и в себе.

– А смогу ли я снова заняться торговлей?

– С Навкратисом? Разумеется, – Филомен улыбнулся. – Ты не потеряешь своего Египта. Еще что-нибудь?

Аристодем опустил глаза. Он мысленно назвал себя подлецом, но закончил, будто движимый посторонней волей:

– Я уже давно не держал в руках меча.

– Ты хочешь освежить свои воинские умения! Это не только желательно, но и необходимо каждому благородному человеку, – сказал сатрап, улыбаясь, будто давно ждал такой просьбы.

Он прибавил:

– Быть может, нам с тобой предстоит вместе оборонять эту землю.

Афинянин поперхнулся.

– Оборонять Ионию – сейчас? От кого?..

Филомен рассмеялся.

– Разве ты не помнишь, как умер Поликрат, от которого я получил в дар и коня, и судьбу?..* Или ты не понимаешь, мой ученый афинянин, сколько неотесанных жестоких дикарей притязает на мою Ионию? Уверяю тебя, если ты озабочен этим, – среди них найдется очень мало таких, которые, подобно мне, пожелают объединить эллинов и варваров, ради торжества божественного духа!..

Аристодем быстро отвел глаза.

– Прости.

Друг горько усмехнулся.

– Прощаю.

Аристодем взялся за подбородок, прикусил губу… а потом опять взглянул на хозяина.

– Так ты хочешь, чтобы я тебе служил?

Афинянину все еще не верилось в такой оборот дела.

Филомен поднял брови.

– А разве не за этим ты приехал? Думай, что ты служишь не мне, а Элладе… такой, какой ей надлежит стать!

Аристодем медлил несколько бесконечных мгновений… а потом протянул наместнику Камбиса руку.

Коринфянин сжал ее обеими своими руками, потом притянул товарища к себе и крепко обнял.

– Если бы ты знал, сколько это для меня значит!

– Мне порою кажется, что ты великий изменник… а порою я думаю, что ты великий человек, – прошептал Аристодем в его жесткие волосы. – Я не знаю, что из этого хуже: но я согласен остаться с тобой, пока могу!

Филомен хлопнул его по плечу и посмотрел в глаза:

– Я сегодня же узнаю для тебя все, что нужно. Но если ты намерен учиться сражаться, ты будешь приезжать сюда, во дворец, где с тобой будут заниматься мои воины!

– Греки или персы? – невольно вырвалось у гостя.

Филомен пожал плечами.

– Кого выберешь. Я учился и у тех, и у других, и продолжаю это делать!

Затем сатрап ушел: сказав, что они встретятся за обедом, к которому он пригласит свою жену. Предупредил, чтобы Аристодем сказал об этом Поликсене.

Но к обеду, который подали в большой трапезной, хозяин опять явился один.

– Артазостра не желает трапезничать в обществе мужчины-афинянина, – сказал он. – Знаешь, что сказала о тебе моя гордая и благородная супруга? – посмеиваясь, спросил хозяин разочарованного и исполненного опасений Аристодема. – “Если твой друг похож на тебя так, как ты говоришь, мне нет нужды видеть его: я уже знаю его”.

– Вот как! – воскликнул гость.

Филомен сжал его плечо, доверительно склонившись к другу.

– Кроме того, моя персиянка сейчас кормит нашего младшего сына. Артаферну всего два месяца, и моя жена почти не отходит от него.

Аристодем кивнул.

– Но хотя бы увидеть ее и твоих детей мы сможем? – спросил он.

– Конечно. Сейчас, как поедим, и навестим ее, – ответил сатрап.

Филомен сдержал свое слово и проводил Аристодема и Поликсену к жене, как только они встали из-за стола.

Комнаты Артазостры располагались совсем в другой половине дворца, нежели гостевые комнаты. Сейчас она была в детской, с несколькими няньками и наперсницами, и появление мужа и его родственников-эллинов испугало, если не разгневало госпожу.

Она держала на руках ребенка – двухмесячного Артаферна; и при виде светловолосого светлокожего афинянина персиянка быстро встала и сделала такое движение, точно хотела броситься прочь вместе с ребенком. Но потом, конечно, Артазостра совладала с собой.

Ее яркие губы приоткрылись, большие черные, немного навыкате, глаза заблестели, когда она перевела взгляд на Поликсену. Эта азиатка, хотя и привлекательная, не была красавицей: но была, несомненно, хорошей женой и страстной женщиной.

– Это… твоя сестра и ее муж? – спросила она Филомена по-гречески, с сильным акцентом.

Филомен улыбнулся.

– Да, – сказал он мягко, тоже по-гречески. – Поликсена очень хотела познакомиться с тобой.

Артазостра заправила за ухо блестящие черные волосы: сегодня, не ожидая вторжения чужаков, она не покрыла их и даже не заплела, и волосы ниспадали до колен. Азиатка ничего не сказала в ответ на лестные слова мужа, и Поликсену это покоробило и даже внушило страх.

Но Поликсена успела приглядеться к младенцу на руках персиянки: мальчик был хорошеньким, выглядел здоровым, а по внешности его могли бы легко принять и за грека, и за перса.

– Мне очень нравится твой сын, – сказала она госпоже по-персидски.

Артазостра вздрогнула, услышав из уст чужачки персидскую речь… потом медленно улыбнулась. Она снова села, расправив пурпурно-лиловые одежды.

– У моего сына сильная кровь, – ответила она на языке родины.

Хозяйка впервые посмотрела гостье в глаза, и Поликсена поклонилась.

Артазостра снова улыбнулась, с явным большим удовольствием: и эллинка впервые подумала, какой та могла бы быть подругой. Несомненно, эта женщина обладала не только знатностью, но и острым умом: не зря брат так часто упоминал ее в письмах!

– Надеюсь, мы подружимся, госпожа, – сказала Поликсена, теперь перейдя на греческий.

Артазостра кивнула.

– Да… надеюсь.

Небольшая ошибка в ее речи только усилила ее своеобразную привлекательность. Поликсена вдруг поняла, что сейчас Артазостра не опасна для нее – и еще долго не будет опасна: пока не отнимет от груди своего крошку-сына. Жена Филомена, как и Поликсена, кормила детей сама.

И ведь есть еще Дарион, которому всего полтора года!

Должно быть, за ним сейчас смотрят няньки.

– Могу ли я взглянуть на Дариона? – спросила Поликсена хозяйку.

– Да, – Артазостра наконец вспомнила, что они не одни. Окинула взглядом всех. – Идемте, я провожу вас.

* Поликрат погиб в 522 году до н.э.: его хитростью захватил в плен персидский сатрап Оройт и казнил неизвестным мучительным способом (предположительно, распятие или посажение на кол).

========== Глава 78 ==========

Тем же вечером Филомен сказал другу, что присмотрел для него хороший свободный дом с большим садом и огородом – поблизости от дворца. Аристодем тут же отправился поглядеть на этот дом: даже не спрашивая, отчего тот свободен и отчего опустело столько домов благородных милетских греков. Жену он оставил на попечение брата, хотя тот был занят – и именно поэтому Аристодему было спокойно. К ужину сатрап пригласил нескольких управителей-персов и греков из ионийской знати. Он редко ел только с семьей.

Филомен не стал бы возражать, если бы сестра присоединилась к нему за ужином, – но Поликсене было достаточно переживаний первых дней во дворце. В отсутствие мужа Поликсена предпочла получше познакомиться с Артазострой. Про себя царевна называла это разведкой, на которую не способны мужчины: да и искренне хотела лучше узнать супругу брата.

Когда муж оставил дворец, предупредив, что может задержаться допоздна или вообще до утра, Поликсена послала к хозяйке дворца Каму. Она сказала, что хотела бы навестить ее, взяв с собой дочь, и провести с госпожой вечер за беседой, если у той найдется время.

Конечно, время у азиатки было: но могли оказаться тайные планы. Однако Кама вернулась с улыбкой и с воодушевлением сообщила, что госпожа согласна принять гостью.

Уж не Артазостра ли присоветовала мужу дать Поликсене эту женщину в служанки? Не рассказала ли Артазостра ей о привычках сестры Филомена, о которых знала от него самого?..

Но даже если и так, это могло ничего не значить: только меры предосторожности, которые знатные родственницы предпринимают в отношении друг друга.

Поликсена быстро осмотрела себя перед зеркалом и, найдя, что все в порядке, велела няньке взять Фрину и вместе с персидской прислужницей сопровождать свою госпожу. Египтянка боялась, и дочь от этого беспокоилась… но Поликсена надеялась, что в скором времени обе успокоятся. Артазостра сейчас тоже озабочена миром в своих комнатах.

Когда Поликсена вступила в полутемную комнату, убранную темно-алыми тканями и пахнущую амброй, она ощутила ту же томительно-сладкую тревогу, что вызывала у нее божественная подруга, навеки оставшаяся в Египте. Может быть, такие чувства вызывают все женщины, одаренные матерью богов?.. И отчего здесь так темно?

“Знает ли персиянка о том, что связывало меня с Нитетис?” – неожиданно спросила себя гостья. Ведь в Персии это, кажется, не осуждалось?

Артазостра выступила Поликсене навстречу так неожиданно, что та чуть не вскрикнула.

– Тише! – госпожа прижала палец к губам, сверкнув огромными глазами. На ней опять не было никакого покрывала, только часть волос подобрана назад. – Артаферн недавно уснул, не разбуди! Идем со мной!

Женщины на цыпочках пересекли детскую, и персиянка открыла дверь в соседнюю комнату, сразу заставив Поликсену зажмуриться: внутри ярко горели светильники.

– Это моя комната, – сказала Артазостра.

Они вошли и закрыли дверь – притворив неплотно, чтобы слышать дитя.

Артазостра повернулась к гостье. Она была высокая – одного роста с ней, что Поликсена заметила еще при знакомстве.

– Если твоей дочери время спать, можешь положить ее с моим сыном.

Поликсена качнула головой.

– Благодарю тебя, госпожа. Фрина пока не хочет, пусть побудет с нами.

Персиянка кивнула и указала гостье на мягкую кушетку.

– Садись.

Египтянка с Фриной устроилась на полу, на подушках. Несмотря на то, что это была собственная комната госпожи, здесь по ковру были разбросаны игрушки, видимо, принадлежавшие Дариону. Поликсена окинула взглядом комнату, пытаясь угадать, сколько здесь еще дверей и помещений – и сколько собственной прислуги и преданных людей у Артазостры… преданных именно ей, а не ее мужу.

Здесь, однако, не было никого постороннего. Но Артазостра не испытала никакого затруднения, обихаживая гостью: она подозвала Каму и отдала ей приказ так уверенно, точно Кама состояла в услужении у нее самой. Поликсене все больше казалось, что так и есть.

Кама скрылась в глубине комнаты… вернее, вышла в незаметную дверь: а Артазостра улыбнулась эллинке, чувствуя себя полной хозяйкой положения.

– Она принесет нам угощение.

Поликсена заметила, что акцент у Артазостры, говорившей по-гречески, почти совсем пропал. Может быть, он усиливался от волнения? И речь ее сейчас была почти правильной!

Эллинка вздохнула, не зная, как приступить к разговору. Но тут заметила, что взгляд хозяйки устремлен на ее малышку, которую египтянка заняла найденной игрушкой.

– У тебя красивая дочь, – сказала жена Филомена. – Волосы цвета солнца… у вас он почитается, не так ли? Но мы считаем, что такие светлые люди – слабые люди! Слабее темных!

Поликсена невольно перебросила через плечо концы своих черных волос.

– Может быть, – сказала она вежливо.

Но руки у нее дрожали, и сердце билось. Эта дикарка волновала ее чувства… сильнее, чем хотелось бы самой эллинке. Может, оттого, что Поликсена подозревала в азиатке врага?..

Тут вернулась Кама, с поклоном поставив перед обеими женщинами на столик поднос со сладостями и напитками. Потом служанка удалилась куда-то в тень.

Артазостра сразу схватила с блюда горсть орехов в меду и с удовольствием стала есть. Поликсена при виде этого тоже ощутила голод.

– Ешь… не бойся! – персиянка вдруг засмеялась. – Все время хочу есть!

Она была еще полновата после родов, но была хорошо сложенной, здоровой женщиной: и скоро все, несомненно, уйдет в молоко.

Поликсена присоединилась к госпоже: вдруг ей тоже стало хорошо. Может, оттого, что рядом с ней давно уже не было близкой по духу женщины?

Да что это она думает – нельзя забывать, что Артазостра родственница Дария, которая соперничает с нею за милость брата и может оказаться самым опасным врагом!..

Но это так утомительно – во всех людях подозревать врагов. Должно быть, для персиянки тоже.

Некоторое время они молча угощались, а потом Поликсена задала вопрос, который ей самой показался неожиданным. Ей столько всего хотелось узнать о жене брата – но многое нельзя было спрашивать прямо, а остальное… о чем можно спрашивать персидскую княжну?

Поликсена сказала, что вспомнилось ей из вчерашнего разговора с братом.

– Филомен рассказывал, что зал с фонтаном украшала ты сама… и что ты любишь проводить там время, госпожа. Но брат говорил, что тебе не нравятся наши статуи, которые он хотел бы поставить там. Почему ты не любишь их?

– Ваши статуи? – переспросила Артазостра.

Она усмехнулась, потом захватила прядь своих черных волос и стала играть ею, водить по своей узкой ладони, точно кисточкой.

– Да, я не хочу, чтобы в моем зале были ваши статуи! Это оскорбление!

У Поликсены уже были догадки на этот счет. Она немного придвинулась к персиянке, оказавшись в облаке ее ароматов, и спросила:

– Потому что греческие статуи нагие?

Разумеется, речь шла о мужских изваяниях.

– Нет, – к ее удивлению, ответила Артазостра. – Не потому! Потому, что вы делаете из людей богов… так легко! Делаете богов из ваших воинов!

Персиянка улыбнулась, крылья ее носа хищно раздулись.

– У нас есть тысячи воинов, в груди которых сердце льва! Тысячи умирают, но мы не ставим им статуи! А вы делаете из своих солдат богов, будто они совершенны!

Артазостра взглянула на гостью: их лица были совсем близко, и Поликсена ощутила дыхание персиянки.

– Только единый и величайший бог обладает совершенством!

– Вот как! – воскликнула Поликсена.

Такие соображения не приходили ей в голову. Артазостра действительно была незаурядно умна – пусть и выражала свои мысли совсем иначе, нежели эллины.

– Да, – сказала персиянка.

Она подумала и прибавила:

– Красота человека всегда… имеет изъяны. Мой муж прекрасен, – тут она улыбнулась, – но разве нет у него изъянов? А ваши статуи изображают то, чего нет. Ваши статуи – ложь! Разве ты не знаешь, что мы, арии, праведники Заратустры, больше всего ненавидим ложь?

– Разумеется, знаю! – сказала Поликсена.

Она ощущала в этот миг почти благоговение. Хотя знала, сколь обманчивы бывают азиаты в достижении собственных “праведных” целей.

– Но тот, кто любит, никогда не видит правды, – сказала эллинка неожиданно для самой себя.

Артазостра изумленно взглянула на нее. Потом улыбнулась.

– Это так, – сказала персиянка.

Тут Фрина захныкала, и мать, быстро поднявшись с кушетки, подошла к девочке. Она хотела есть. Поликсена взяла Фрину на руки, со смущением повернувшись к хозяйке.

– Можно?..

Артазостра кивнула.

Поликсена села рядом с ней, с дочерью на коленях, и, немного поколебавшись, обнажила правую грудь. Щекам стало жарко. Даже когда малышка начала сосать, эллинка все еще ощущала смущение: она чувствовала, что жена брата успела оценить ее наготу и продолжает смотреть вполглаза. Сколько чувственности всегда бывает между женщинами – и чем больше их женская сила, тем больше чувственность!

Покормив дочь, Поликсена увидела, что та засыпает.

– Теперь бы уложить ее, – смущенно улыбнувшись, попросила гостья.

Артазостра легко встала с места.

– Идем.

Женщины вышли в полутемную детскую, где Артазостра взяла у эллинки Фрину: Поликсена почти без колебаний уступила госпоже дочь. Между ними уже возникло понимание, какое существует только между женщинами.

Артазостра, устроив Фрину на кушетке среди подушек, жестом подозвала няньку-египтянку.

– Будь тут! – приказала хозяйка по-гречески, указав пальцем на золотоволосую девочку. Служанка Поликсены поклонилась.

Сын Артазостры, конечно, лежал в колыбели, спал большую часть суток и в таком призоре не нуждался.

Хозяйка и гостья вернулись в комнату, где снова сели.

Поликсена вспомнила, о чем шел разговор. Ей хотелось услышать все, что персиянка могла бы сказать по поводу греческой скульптуры!

– Так значит, статуй в твоем зале не будет? – спросила она.

– Мой муж ставил здесь статую вашего воина… спартанца, – ответила Артазостра. – Он занес копье! Мой муж восхищался им! Но в моем доме таких воинов не будет!

И тут она увидела, что Поликсена сидит, глядя перед собой невидящим взглядом. Персиянка даже испугалась.

– Что случилось?

Она приподнялась.

– Ты знаешь его?..

Артазостра подозревала о статуе нагого копьеносца разное – но только не это! Персиянка начала уже догадываться, в чем дело: но не знала еще, как действовать сообразно узнанному.

Поликсена наконец очнулась и попыталась что-то сказать.

И у нее получилось:

– Ты говоришь, статуя спартанца? Брат пытался поставить ее в зале?..

Она взглянула на госпожу.

– А ты знаешь имя скульптора?

Артазостра поняла, что скрывать смысла нет: все равно эллинка дознается – или будет считать, что поняла верно! Потом Артазостра поймет, что с этим делать!

– Скульптор – Гермодор из Афин, как твой муж, – сказала хозяйка.

Поликсена со стоном закрыла лицо руками.

Артазостра жадно смотрела на нее… персиянка испытывала и жгучее любопытство, и жалость от догадки, и удовлетворение. Но когда эллинка опять взглянула на госпожу, жалость возобладала. Поликсена была мертвенно бледна: как женщина, узнавшая о смерти возлюбленного.