Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 97 страниц)

Поликсена усмехнулась и кивнула. Эллинка неожиданно подумала, что давно научилась действовать как азиаты, хотя и может показаться со стороны прямой и несгибаемой.

– Что ж, я надеюсь, ты не забудешь.

Она встала и хотела уже идти, как вдруг Артазостра сказала:

– А ты не думала о том, чтобы женить Никострата на египетской царевне?

Поликсена замерла на месте.

– Интересная мысль!

В самом деле, почему бы и нет? Ити-Тауи смышленая и хорошенькая малышка, а Никострат умен, дисциплинирован и подчинится соображениям общего блага, если потребуется.

Поликсена посмотрела на персиянку, улыбаясь с какой-то жестокостью и одновременно радостью.

– А ты помнишь, как мы казнили убийц, которых подослал ко мне Уджагорресент?

Артазостра засмеялась. По ее совету царица посадила подосланных убийц в печь, которую накалили докрасна. Это был один из способов казни, любимых в Персии.

– Сначала мы преподали Уджагорресенту один урок, а потом можем и другой, госпожа! – сказала персиянка.

Поликсена кивнула.

– Я подумаю над твоим предложением. Но за своим сыном ты присматривай. Кстати говоря, где он?

– На занятиях по письму и чтению, – ответила Артазостра.

Сыновья Артазостры обучались отдельно, как царевичи, – в отличие от Никострата, посещавшего придворную школу для эллинов, которую основал Филомен.

Поликсена ушла. И, вопреки словам персиянки, Дарион вдруг попался ей навстречу в коридоре: мальчишка, похоже, спешил к матери. Поликсена едва успела перехватить его.

– Откуда ты идешь? – спросила царица, вглядываясь в смазливое лицо Дариона. Тот запыхался и все норовил отвести глаза: Поликсена перехватила его за подбородок и заставила смотреть на себя.

– Я иду от учителя… царица, – вспомнив об учтивости, сказал маленький перс.

Поликсена кивнула и отпустила его.

– Какого зуба ты лишился? – неожиданно спросила она.

Дарион побледнел.

– Я… Никострат тебе рассказал? – спросил мальчик, заикнувшись.

– Рассказал. Я вижу, что урон пока незаметен, – ответила эллинка, без всякого стеснения глядя ему в рот. – Предупреждаю тебя: если ты еще раз позволишь себе оскорбить моего сына, можешь остаться без передних зубов, а то и без глаза!

Дарион сглотнул и попятился. Он понял, что юлить нет смысла.

– Я виноват! Прости меня, госпожа, – ответил мальчик и поклонился.

Поликсена сложила руки на груди.

– На сей раз прощаю. Беги к матери, я вижу, она тебя ждет.

Наследник Филомена убежал. Поликсена проводила его взглядом: а потом пробормотала проклятие.

– Никакой человек в здравом уме не захочет стать царем. Только такие неразумные дети, – прошептала она и пошла прочь.

Этим вечером Никострат пробрался на площадь.

Мальчик надел на голое тело темный плащ, который был на нем в день похорон Филомена и Аристодема. Маленький спартанец выглядел в таком облачении бледнее и взрослее.

Подойдя к статуе Ликандра, Никострат остановился, подняв голову. Мальчик долго молчал.

– Я знаю, ты погиб в войне с Мессенией, очень далеко, – наконец тихо сказал он. – Но ты видишь, что у меня и моей матери новые враги! Их сила растет, и они скоро одолеют нас и сделают нас всех своими рабами, если мы не восстанем!

Никострат вдруг вытянул вперед левую руку, сжатую в кулак, и повернул ладонью кверху. Правой он вытащил из-за пояса нож.

Мальчик, не дрогнув, наискось полоснул себя по запястью; а потом вытер раненую руку о мощное колено изваяния. Кровь струйками сбежала вниз, и мраморный воин стал поистине устрашающим.

– Клянусь тебе, отец, что посвящу жизнь тому, чтобы изгнать персов с нашей земли, – громко и четко сказал Никострат, глядя на окропленную кровью белую статую на фоне волнующегося неба. – И если понадобится, я умру за это!

Он пожертвовал свою кровь отцу, точно тот вошел в сонмище богов и мог покровительствовать ему! Впрочем, Никострат, судя по всему, не сомневался, что так и есть.

Царевич пошел прочь, ощущая, как горячая кровь струится по ладони и капает с пальцев. Спартанский мальчик перевязал свою руку только тогда, когда вошел во дворец.

* В Спарте существовал храм Афины Аксиопены (“Воздательницы”), по преданию, основанный Гераклом.

========== Глава 105 ==========

Менекрат прослужил великому евнуху отмеренный год. Из страха за Шаран и свое нерожденное дитя Менекрат делал все, что приказывал ему господин: а это были самые разные работы, по большей части изображения свирепых и непонятных божеств востока, а иногда и женские безделки, стилизованные под египетские, – бронзовые зеркальца, застежки, щипчики, коробочки для рисовой пудры. Художник часто стыдился себя, порою даже презирал.

Он оправдывал свою покорность тем, что его жизнь и смерть ничего не изменят ни для Персии, ни для Ионии. Хотя эллин надеялся при этом, что ему удастся внести смуту в придворную жизнь персов: если Бхаяшия воспользуется его статуэтками для борьбы с единоначалием Ахура-Мазды!

Пока, Менекрат знал, владычество единого бога, как и единого царя, на этих землях только устанавливается. Конечно, один эллинский пленник почти ничего не способен изменить. Но, если уж оказался в таком положении, он должен сделать все, чтобы ослабить Персию изнутри!

Прослужив евнуху год, Менекрат получил обещанную свободу – и женщину, беременную его ребенком. Теперь, конечно, не могло быть и речи, чтобы бросить Шаран: хотя скульптор успел узнать, какую неблаговидную службу она сослужила своему господину.

Эта простоватая с виду рабыня и в самом деле была шпионкой, которая не раз помогала Бхаяшии завлекать эллинских пленников и после препятствовала их побегу: пока великий царский евнух мог извлечь из них для себя пользу или удовольствие. Нескольких греков, взбунтовавшихся против такого обращения, схватили и казнили при ее соучастии. Но Менекрат был первым мужчиной, которого Шаран познала, – и первым, который пробудил ее сердце.

– Я счастлива, что мой господин отпустил меня с тобой, – однажды сказала персиянка художнику. – Господин мог бы подарить меня одному из своих воинов или отдать на потребу всем сразу! У воинов Бхаяшии есть женщины, которых они возят с собой и которыми делятся друг с другом… но я бы так не смогла! Я бы сразу умерла!..

И Менекрат ничего не мог поделать с жалостью и любовью, которые пробуждали в нем слова этой рабыни. Если пожалеть ее значит предать своих, ему ничего не остается, кроме как стать предателем!

За то время, что Менекрат провел в имении, исчезли двое из эллинов, живших в амбаре. Менекрат не знал, как и почему его хозяин избавился от увечных ремесленников, но знал, что Шаран к этому непричастна. Ему оставалось утешаться такой мыслью.

Еще прежде того скульптор несколько раз пробовал заговорить со своими товарищами – он не мог отказаться от такой попытки: но они не откликнулись. Эти создания давно превратились в полуживотных, для которых далека и непереносима была память о прежней жизни.

Должно быть, во всей Азии хватало таких рабов. До персов никто еще не действовал с таким размахом, захватывая и угоняя в плен тысячи иноплеменников, сметая с лица земли целые народы! И даже без всякой насущной надобности в рабочих руках или чужих женщинах!..

Когда истек Менекратов срок, Бхаяшия пришел к своему пленнику.

– Ты можешь сейчас уйти, если желаешь, – сказал великий евнух. – А можешь остаться, чтобы служить мне. Ты ценный мастер, и очень мне пригодишься.

Бхаяшия сделал паузу. Он превосходно понимал, что деваться художнику некуда.

Менекрат молчал, рассматривая свои ноги в домотканых штанах. Лучшему скульптору Ионии так и не удалось узнать, какие жрецы здесь поклонялись его статуэткам и каким знатным женщинам евнух подносил сделанные им изысканные вещи.

И впервые Менекрат решился спросить об этом.

– На что идут работы, которые я делаю для тебя? – спросил он перса. – Ты враг Атоссы… я ведь верно понял?

Губы евнуха тронула снисходительная и довольная улыбка.

– Да, я враг Атоссы, – согласился его хозяин. – Ты знал об этом с самого первого дня, как попал ко мне, не правда ли? И твои работы могут немало навредить Атоссе и мобедам, которые ее окружают.

Бхаяшия помолчал.

– Когда одна женщина забирает власть в государстве так надолго, это грозит большой бедой, – сказал великий евнух с непривычной задумчивостью и озабоченностью. Прежде он никогда не позволял себе с пленником такого почти доверительного тона. Менекрат слушал с изумлением.

– Власть следует разделять! – закончил перс. – А власть женщин – разделять всегда!

Скульптор с изумлением подумал, что совершенно согласен с этими словами.

– Я могу дать тебе дом и кусок хорошей земли, – продолжал Бхаяшия. – В удалении от города или в самих Сузах, на твой выбор.

Менекрат посмотрел на Шаран, которая стояла рядом, оберегая руками наливающееся чрево.

– Я останусь… пока не смогу уплыть домой, – закончил эллин. Он так не научился лгать убедительно: может быть, художникам этого не дано.

Евнух усмехнулся.

– Ты еще долго не сможешь уплыть.

Конечно: пусть даже Менекрат был отныне объявлен свободным, у эллина не было ни средств, чтобы заплатить корабельщикам, ни проводника, чтобы помочь ему добраться до порта! Не говоря о том, что на руках у него была жена!

Художник давно считал Шаран своей женой, он не мог называть ее иначе: пусть и не женился на ней ни по своему, ни по азиатскому обычаю.

– Я останусь, – повторил Менекрат. – И я хотел бы получить дом в Сузах, уж если ты предлагаешь мне выбор, господин!

Бхаяшия рассмеялся, откинув голову и плечи. Стало видно, что хотя он богатырского сложения, грудь у него увеличена, почти как у женщины.

– Ты думаешь, что в Сузах тебе помогут бежать! Но ты можешь попасться великой царице, и тогда тебе придется очень пожалеть себя!

Менекрат кивнул.

– Знаю, господин. Но все же я хочу вернуться в Сузы.

– Хорошо, – согласился евнух, еще улыбаясь. – Ты сам понимаешь, что должен быть очень осторожен.

– Понимаю, – ответил грек, привлекая к себе за локоть испуганную безмолвную Шаран.

Слова застряли в глотке и у Менекрата. Он внезапно почувствовал, стоя напротив этого разряженного важного полумужчины, что должен поблагодарить Бхаяшию не только за то, что евнух даровал ему свободу, но и за то, что он обратил его в рабство.

Менекрат осознал, что царица Персиды не отпустила бы его живым… ее служанка Артонида, такая же преданная и такая же двуличная, как Шаран, сказала истинную правду. Атосса не могла позволить милетцу после себя оттачивать свое искусство на других женщинах!

Менекрат поднял глаза на Бхаяшию, потом поклонился.

– Благодарю тебя, господин, за твою милость. Могу ли я узнать, когда мне переезжать?

– Завтра, – ответил великий евнух, совершенно удовлетворенный поведением художника. – Я отбываю в Сузы, и возьму тебя с собой, чтобы не привлекать к тебе внимания.

Вдруг Шаран вырвала свою руку у эллина и, подбежав к евнуху, упала перед ним на колени и поцеловала край его плаща. Она рыдала и рассыпалась в благодарностях. Бхаяшия погладил вольноотпущенницу по голове, точно дочь или домашнее животное, и, склонившись к ней, тихо что-то сказал – может, дал благословение, а может, отдал приказ.

Менекрат в эти мгновения подумал:

“Жаль, что у нас нет евнухов. Они умеют управляться с женщинами как никто”.

Тут же он рассердился на себя за эту мысль и замолчал, сжав губы. Менекрат переждал, пока перс не уйдет, стараясь сохранять достоинство.

Эллин вспомнил о полученном клейме, которое будет носить до конца жизни. Это была круглая розетка, древняя ассирийская эмблема солнца, как объяснила ему Шаран однажды ночью. Персидской невольнице было ведомо много больше, чем она говорила.

Скульптору, как и воинам охраны, сопровождавшим великого евнуха, дали коня, а его жену посадили в повозку. Туда же был сложен их нехитрый скарб – огромное достояние вчерашних рабов; и инструменты Менекрата. Это и вовсе не имело для него цены.

Они добрались до города за несколько часов. Найти Менекрата во владениях Бхаяшии, располагая людьми и средствами, было совсем не так трудно: но Атоссе, по-видимому, стало не до того. Менекрат знал от своей осведомительницы, что за время его отсутствия государыня родила Дарию второго сына.

Сам Менекрат уже радовался своему отцовству – это было много лучшим подарком богов, чем следовало ожидать. Скульптор надеялся на сына, но был бы рад и девочке. Не попади он в такое положение, быть может, так и остался бы навсегда безженным и бездетным!

Дом, обещанный эллину, стоял на окраине города, в тихом зеленом квартале. Там жили скромные ремесленники, не знавшие ничего, кроме своей улицы. Им будет мало дела до того, что рядом живет чужеземец.

– У нас часто селятся ионийцы, – сказал Бхаяшия. – Но дела с анариями* ведут только те, кто имеет к ним касательство. Мы не суем везде свой нос и не набиваемся в друзья соседям так бесстыдно, как вы.

Перс помолчал, с удовольствием глядя, как занялось краской лицо Менекрата, сделавшееся ярче его светлой бороды.

– Так что можешь пока ничего не опасаться, – закончил Бхаяшия. – Ты никому здесь больше не нужен, кроме меня.

Менекрат понимал, что так и есть, и ответил поклоном. Клеймо меж лопаток все еще жгло его… жгло всякий раз, когда эллин смотрел в глаза хозяину. Но чувство унижения давно притупилось. В Персии было мало таких, кто так или иначе не унижен!

Художника оставили в новом доме вдвоем с Шаран, и в придачу дали мальчика-слугу, который бегал по хозяйству и помогал Менекрату в его работе. Разумеется, слуга оказался азиатом. Но теперь это было милетцу все равно, а Шаран буйно радовалась своему новому положению.

– Я стала госпожой! – воскликнула персиянка, хлопая в ладоши. Она обошла свое жилище, ощупав и чуть ли не обнюхав саманные* стены, столы и лавки, обняв каждое молодое деревце в саду. Менекрат понимал, какой переворот в одночасье совершился в душе бедной невольницы, и был счастлив за нее. Хотя за себя ему было очень горько.

В первую ночь, когда они лежали в объятиях друг друга в своей собственной спальне, Менекрат тихо спросил:

– Ты могла бы уехать со мной?

Шаран пошевельнулась, устроившись к мужу спиной. Чтобы он не видел ее лица, понял пленник. Эллин обнял живот подруги, вдыхая каштановый запах ее волос и чувствуя, как сжимается сердце.

Шаран долго не отвечала. И наконец скульптор услышал ее глуховатый голос:

– Ты никак не можешь сейчас уехать, ведь ты сам это знаешь! Нам не на что уехать! И ты должен дождаться нашего ребенка!

Персиянка быстро обернулась.

– Это мой дом! Я едва стала свободной – а кем я буду, если приеду в твою страну? Меня опять обратят в рабыню… или до смерти будут изводить насмешками! Я слышала, каковы ваши женщины!..

“Женщины везде одинаково злоязычны”, – подумал Менекрат.

– Может быть, моя царица возьмет к себе нас обоих, – сказал он.

Шаран дернула плечом.

– Может быть, и возьмет. Да только пока это все пустое, – резко ответила вольноотпущенница Бхаяшии. – И нельзя показывать господину, что ты снова вздумал бежать!

Менекрат и его персидская жена наладили новую жизнь в собственном жилище и даже познакомились с соседями. Эти персы показались Менекрату ничуть не хуже других. Но говорить с этими бедными гончарами, ткачами и кожевниками ему было не о чем, все они были озабочены только собственным пропитанием. Менекрату же зерно, сушеные фрукты и мясо привозили посланцы Бхаяшии: а за первую работу эллину заплатили царскими серебряными сиклями. В этом же году Дарий ввел в обращение золотую монету – дарики, получившие хождение по всей Азии.*

Менекрат с каким-то детским удивлением вертел в руках неровные кругляши с вычеканенной на них фигурой царя, натянувшего лук. Он думал: сколько же человеческих жизней будут в скором времени покупать и уже покупают на эти деньги.

Многие эллинские поселения, и особенно Лакония, все еще почти не нуждались в деньгах: тем более в чужих… но долго ли они продержатся?

Через два месяца после переезда в Сузы у Шаран начались роды. Менекрат хотел послать своего помощника за повитухой, они заранее узнали, где ее найти. Но не успел: Шаран, здоровая и широкобедрая, родила стремительно, и, несмотря на то, что ребенок был крупный, легко. Это был мальчик, и притом пепельноволосый, как отец!

Эллин, счастливый не меньше жены, решил назвать ребенка Элефтерай – “Освободитель”. Менекрат верил, что рождение сына предвещает ему возвращение домой!

Элефтераю исполнилось три месяца, когда по Сузам пронеслась весть, что великий царский евнух схвачен за измену царю и приговорен к смерти.

Менекрат даже не успел понять, что это значит для него и жены. Он бросился на рынок, которого до сих пор старался избегать, и там услышал то, что передавалось из уст в уста.

Бхаяшию схватили в собственном доме в царском подворье, и вывезли на телеге за город: там его распяли, отрубив уши и нос. Он умирал целые сутки в страшных мучениях!

– Кто его знает, за что. Может, и вовсе ни за что, – толковали торговки сыром и овощами, ужасно взбудораженные этим происшествием: как женщин всегда возбуждают тайны чужих гаремов. – Хоть бы и всех этих безбородых под топор, они все там во дворце друг друга стоят!

Менекрат поспешил домой. Он ощущал попеременно то отчаяние, то надежду. Бросился было к сундуку со сбережениями, потом в спальню к жене. Шаран неутешно плакала, сидя на полу, и рядом на лавке заливался забытый ребенок.

– Что нам теперь делать? – воскликнула персиянка, увидев художника. Она оплакивала своего жестокого хозяина, которому они были стольким обязаны. И Шаран тоже понимала, что умер единственный в Сузах человек, которому нужен ионийский скульптор!

Менекрат подбежал к кричащему сыну и схватил его на руки. Элефтерай сразу притих.

– Теперь мы должны попытаться бежать! – воскликнул художник.

* “Анарии” – противоположность ариям, как называли себя персы-зороастрийцы.

* Саман – древний строительный материал, широко использовавшийся в Азии и Египте: смесь глины, соломы и навоза.

* Дарик был в ходу с 517 года до н.э. Чеканка золотой монеты в Персии была прерогативой царя, в то время как медные и серебряные деньги могли чеканить сатрапы. Сикль как денежная единица существовал еще в Вавилоне.

========== Глава 106 ==========

Уезжать следовало как можно скорее, это понимала и Шаран: теперь некому было заслонить их от Атоссы. “Наверняка царица уже дозналась, что Бхаяшия продает или раздаривает изделия моей работы, – думал Менекрат. – Мою руку Атосса угадает сразу!”

Это сознание было сродни жертвенному восторгу воина, который предвосхищает свою последнюю главную битву. Но сейчас Менекрат не мог гибнуть.

– Нам нужна лошадь. Две лошади и повозка, – сказал грек жене. – Только где их нанять?

Шаран уже вытерла слезы и думала, наморщив лоб.

– Артембар, ты достанешь для нас лошадей? – сказала она вдруг, повернувшись к юному слуге, который незамеченным возник в дверях.

Менекрат даже не вспомнил о нем; а испуганный мальчик, удостоенный вниманием теперешней хозяйки, заулыбался и шагнул вперед.

– Да, госпожа, я достану лошадей и повозку, – сказал Артембар. – Я буду служить чем могу, если вы возьмете меня с собой!

Менекрат, державший на руках сына, ошеломленно смотрел на обоих персов.

– Взять с собой? – повторил он.

– А как же еще? – воскликнула Шаран. – Куда Артембар пойдет без нас?

Менекрат усмехнулся.

– Думаю, он нашел бы, куда пойти без нас! Но ты хорошо придумала, – сказал эллин. – Взять его с собой будет лучше всего.

Он посмотрел на Артембара. Мальчик потирал одной грязной босой ступней вторую ногу и то опускал, то снова вскидывал на Менекрата черные глаза, полные надежды.

– Мы возьмем тебя, если ты достанешь нам, на чем ехать, – сказал скульптор.

Артембар знал город лучше Менекрата, успев обегать все Сузы за то время, что они жили здесь. И мальчик горячо кивнул.

– Я скоро вернусь, господин, и приведу лошадей и возницу!

Художник так и дернулся к двери.

– Возницу? Может, мне лучше пойти с тобой?..

Шаран вцепилась мужу в плащ.

– Нет, не ходи! Не бросай меня одну!..

Ее расширенные глаза вдруг напомнили эллину царицу Атоссу. Он двинул плечом, высвобождаясь, и кивнул.

– Хорошо, мы с тобой займемся сборами.

Шаран уже сновала по комнате, увязывая свои платья и нижние рубашки. Пусть грубые и серые: зато лен почти не снашивался. Выбежав в сад, сдернула с веревки еще не просохшие детские пеленки. Была осень, и в волглом воздухе белье просыхало плохо.

Вернувшись в дом, персиянка стала собирать свои драгоценности, подарки мужа: ее глаза ярко блестели. Таких бронзовых серег, с голубыми эмалевыми вставками в виде женских лиц, которые словно бы переглядывались, качаясь в ее ушах, не было даже у государыни. И пояса с пряжкой в виде многорукого Савитара, солнечного бога индов!

Пока Шаран складывала свои сокровища, Менекрат успел собрать инструменты: резцы, молоток, клещи и маленький переносной горн. Ему вернули все его старые орудия и подарили новые. Одежды у эллина было гораздо меньше, чем у жены; и раньше, чем она управилась, художник собрал еды в дорогу – все тех же ячменных лепешек, изюма, орехов, полоски вяленого мяса.

Артембара все не было. Когда хозяева опустошили дом и сложили свои узлы в одном углу, Шаран села и взяла ребенка. Элефтерай просил есть.

Менекрат сел напротив жены и стиснул руки на коленях. Эллин молчал, не желая отвлекать и пугать Шаран, но сам то и дело поглядывал на дверь, оставшуюся незапертой. Наконец не вытерпел и встал.

– Оставь, – громко окликнула его Шаран. Она казалась всецело поглощенной кормлением, но замечала все.

– Если придут не те, кого мы ждем, запор не защитит, – сказала персиянка.

Менекрат перевел дыхание и потрогал ребристую рукоять ножа, висевшего на поясе.

– Ты права.

Но он не смог больше сесть, вышел из дома и стал дожидаться своего слугу. Артембар не мог привести врагов… или мог? А вдруг юный перс приведет их против воли, будучи схвачен, – наведет на дом Менекрата слуг Атоссы?..

Шаран вышла к мужу спустя некоторое время: он услышал ее, только когда персиянка потеребила его за рукав.

– Что ты тут стоишь? Иди в дом!

Художник посмотрел на нее.

– Мальчишки все нет! Может, стоит уйти без него? У нас хватит…

Шаран схватила эллина за руку.

– Нет, нет, подождем еще! Город так велик, но найти то, что нужно, очень трудно! Очень трудно найти того, кому можно верить!

Менекрат рассмеялся.

– Вот это правда!

И тут они услышали цокот копыт по пыльной улочке. Менекрат резко насторожился.

– Иди в комнаты! Если что, может быть, ты успеешь выскользнуть вместе с сыном!

Персиянка, посчитав это разумным, выполнила приказ. Менекрат быстро обернулся и успел увидеть, как мелькнула в дверях линялая красная юбка. А если она и вправду сейчас улизнет через заднюю дверь, прихватив Элефтерая?..

Но тут он увидел гостей, и ощутил огромное облегчение. Вернее сказать, еще раньше, чем увидеть, Менекрат услышал: Артембар окликнул его с высоты.

Мальчишка Бхаяшии, которому было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, – Менекрат не знал, сколько именно, – сидел верхом на кауром жеребце, побалтывая ногами.

– Господин, я вернулся!

Второго коня вел в поводу его спутник, перс самого обыкновенного вида, разве что очень заросший. Лошадь была запряжена в подводу, которая поскрипывала, уже чем-то нагруженная.

Артембар спрыгнул с коня.

– Я достал лошадей с повозкой и человека, который нас проводит! – подбоченившись, гордо объявил юный слуга.

Менекрату, молча переводившему взгляд с Артембара на его спутника, хотелось то поблагодарить мальчишку от всей души, то разбранить. Что за проходимца он притащил в их дом, и что тот везет в своей телеге?

Менекрат посмотрел на небо и поежился: солнце заходило, и стало зябко.

– Кто этот человек и куда он предлагает нас проводить? Что у него там спрятано? – спросил художник, показывая на телегу.

– Шерсть и хлопок. Это торговец, – объяснил Артембар. – Он сейчас едет на юг, в порт, и согласился подвезти тебя, господин, если ты ему заплатишь своим серебром!

– Ты ему сказал, что у меня…

Менекрат чуть не задохнулся от гнева; но придержал язык. Артембар еще мальчик, и сделал лучшее, на что был способен!

Этот перс, с такой легкостью согласившийся помочь неизвестному ионийцу, – называвший себя торговцем, едущим к морю, и притом не имевший никакой охраны, – был донельзя подозрителен. Однако выбирать не приходилось. Менекрат быстро оглянулся, вспомнив о своей семье.

Эллин ощутил мгновенный тошнотный страх: вдруг Шаран с ребенком уже нет. Но та, в своем выцветшем красном платье и платке, подвязанном на затылке, стояла на пороге и всматривалась в то, что происходит между ее мужем и гостем. Ребенок лежал у Шаран на плече: Менекрат разглядел Элефтерая, только когда заметил, что персиянка поглаживает красно-бурый сверток по головке и по спинке. При этом бывшая рабыня Бхаяшии не отрывала глаз от чужака.

Менекрат сложил руки на груди: ему захотелось притронуться к ножу, но делать этого на глазах у проводника не следовало.

– Сколько ты хочешь с меня? – спросил иониец.

Перс посмотрел на него из-под кустистых бровей и поднял три пальца.

– Серебро Дараявауша, – сказал он.

– Три царских сикля? – спросил Менекрат.

У них с Шаран было восемь серебряных монет. Эллин не знал, дорого просит проводник или нет, но заподозрил, что очень дорого.

И это неожиданно успокоило скульптора. Будь этот торговец подсылом, он запросил бы меньше… хотя ни за что ручаться было нельзя.

Обернувшись к жене, Менекрат поманил ее. Шаран подошла, неслышно ступая; хотя была тяжеловата, еще и поправилась после родов.

– Соглашаться нам, как ты думаешь? – спросил художник.

– Соглашаться, – тут же ответила персиянка. – Разве мы можем найти другую помощь?

Эллин опустил голову и на несколько мгновений замолчал. Потом посмотрел на Артембара.

– Мы едем! Помоги уложить вещи на телегу!

Артембар кивнул и хотел уже прошмыгнуть мимо, в дом, но Менекрат остановил его. Обхватил одной рукой за плечи и прижал к себе, растрепав черные вихры.

– Ты молодчина!

Юный перс ответил широкой улыбкой и убежал. Менекрат пошел за слугой, про себя сознавая, что несмотря на все превосходные качества мальчика, оборотистость и преданность, все равно не может поверить ему.

Заставив себя отбросить сомнения, эллин вместе с женой и Артембаром перенес их пожитки в повозку.

Потом скульптор подсадил жену в подводу. Отдернув прикрывающую товар дерюгу, Шаран удобно уселась среди мягких тюков. Помяв те, что лежали ближе, она потерла нос и посмотрела в глаза мужу.

– Это шерсть. Крашеная, пахнет конской мочой и корой крушины, – сказала Шаран по-гречески.

Он кивнул. Улыбнулся и подал жене сына.

Потом Артембар подсадил хозяина на второго коня, и художник велел мальчику забраться в повозку к жене. Успел шепнуть слуге, что даст ему сикль за все старания.

– Трогай, – приказал эллин проводнику.

Тот хлестнул свою лошадку, и повозка покатила. Менекрат ехал следом на втором кауром жеребце: он бросил взгляд на дверь и заметил, что та осталась приотворенной. Но потом эллин только рассмеялся, махнув рукой.

Он распахнул свой голубой плащ, из хорошей крашеной шерсти, и погладил рукоять ножа. Потом, перестав улыбаться, Менекрат уперся взглядом в сутулую спину странного торговца.

“Даже если он тот, за кого себя выдает, в дороге на нас, едущих без защиты, почти наверняка нападут грабители. Как умирать, разница будет невелика!”

К удивлению эллина, из города их выпустили свободно. Может, стража в закатный час просто дремала… или просто они пропускали слишком много проезжающих, а насчет Менекрата указаний не получили?.. Или не разглядели в нем чужестранца? Сам Менекрат ни разу не раскрыл рта: со стражниками объяснялся их проводник.

Когда Сузы остались позади, грудь эллина опять стеснила тревога. Темнело быстро, и становилось ясно, что скоро придется заночевать в поле.

Менекрат посмотрел на жену, сидевшую в телеге поджав ноги. Шаран баюкала ребенка, напевая заунывную степную песню.

Художника укололо внезапное осознание, что персиянка успела нацепить подаренные им серьги его собственной работы. Два женских изображения, два голубых профиля, покачивались по сторонам ее лица и бликовали.

Что это, женское малоумие или тщеславие? Или какой-то расчет?..

Менекрат снова махнул рукой и промолчал.

Когда огни Суз исчезли из виду, еще до самой темноты, они расположились на ночлег. Эллин сомневался, запалить ли костер… потом решил, что нужно развести огонь и назначить часового. Караулить его жену с сыном и поклажу могли только он и Артембар.

Мальчик сразу согласился: и тогда Менекрат велел слуге лечь и уснуть. Сам он постережет своих спутников в самые темные часы, пока Артембар отдыхает. Потом мальчик сменит его.

Артембар уснул почти мгновенно – а эллину так и так не спалось. Он ворошил в костре палкой лепешки сухого навоза, которые они везли с собой как топливо, и смотрел на Шаран и Элефтерая. Персиянка уснула у огня, для тепла… и ради божественной защиты. Хотя на телеге женщине с ребенком было бы безопасней.

На телеге спал проводник, торговец, который не сказал с эллином и двух слов за всю дорогу. Менекрат до сих пор не знал даже его имени.

Когда небо начало сереть, эллин потряс за плечо Артембара. Мальчишка промычал что-то сквозь сон и отмахнулся; но тут же сел и распахнул глаза, свежий и бодрый.

– Господин?..

– Постереги их, – приказал Менекрат, указывая на свою семью. – Я ложусь спать.

Укладываясь и укрываясь плащом, эллин посмотрел на жену. Шаран ночью просыпалась, покормить и перепеленать ребенка, но сейчас оба снова беспробудно спали.

Мучительно не хотелось оставить их без присмотра, закрыть глаза даже на миг!

Последним, что видел грек перед тем, как уснуть, был Артембар. Мальчик встал над его женой во весь небольшой рост и, озираясь по сторонам, похлопывал себя хворостиной по исцарапанным колючками голым икрам, над которыми он высоко закатал штаны.

Проснулся Менекрат от дрожания земли: от топота множества копыт. Он вскочил, хватаясь за свой нож, который никак не нащупывался под плащом.

И тут увидел, что они окружены. Менекрата и его домочадцев взяли в кольцо всадники богатого вида – одетые на первый взгляд непритязательно: но эллин различил и цветную вышивку, и дорогую упряжь, и отличное оружие. Руки персов лежали на рукоятях изогнутых мечей.

– Кто вы такие? – спросил один из них, по-видимому, старший.

Узнал ионийца, подумал Менекрат.

Он открыл рот, но не знал, что сказать. Он даже не видел из-за спин этих воинов, куда запропастился их проводник.

Художник уже приготовился к худшему; но тут вдруг вперед снова выскочил Артембар. Юный перс зачастил что-то, показывая на своего хозяина. Эллин разобрал имя “Бхаяшия”.

Всадники изумленно зашептались; а потом старший вдруг приказал Менекрату: