Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 97 страниц)
Она почти бесчувственно села в носилки, только слегка вздрогнув, когда ее подняли над землей. Закрыла глаза, набираясь сил перед встречей с домом, ставшим ей родным за годы, прожитые в Мемфисе. Что-то Поликсена увидит, снова отворив свою калитку?
Открыв калитку и войдя в сад, Поликсена сразу же увидела своих стражников. Они действительно оказались все эллины – и девушка улыбнулась им, ощущая сразу и страх от общества стольких вооруженных мужчин, и облегчение. Сородичи, однако, приветствовали ее искренними улыбками и поклонами. Один, видимо, старший, быстро подошел к ней; и Поликсена остановилась, угадав, что без нее дома что-то случилось.
– Что произошло? – воскликнула она.
И тут Поликсена вспомнила.
– Где Ликандр?..
Стражник вздохнул.
– Лаконец в доме, ранен! К счастью, он жив! Прости, госпожа!
Поликсена вскрикнула, поднеся руки ко рту.
– Как его ранили? – воскликнула она в ужасе и негодовании.
– Твой атлет пытался защитить твой дом от нас, – стражник развел руками. – Сейчас он лежит в спальне, и твои рабыни за ним ухаживают.
Поликсена чуть не заплакала. Ликандр, который действительно был спартанцем, храбрым, как лев, бросился защищать вверенный ему дом прежде, чем понял, что происходит… он мог бы погибнуть по ее глупости! Ликандр всегда помнил о союзе Спарты и Коринфа; а вернее сказать, превыше всего ставил свой долг перед сородичами.
Хозяйка побежала в дом, больше не сказав никому из воинов ни слова. Ликандра она нашла в спальне брата – тот лежал на соломенной подстилке, весь перебинтованный, и около него возились две женщины, на которых Поликсена едва взглянула.
– Ликандр, – прошептала она, положив руку на горячий лоб атлета. Тот открыл глаза и улыбнулся ей.
– Госпожа, я…
– Тсс… Я все знаю, отдыхай, – Поликсена склонилась и поцеловала его. – Только не сердись на меня.
Ликандр покачал головой и снова закрыл глаза.
Поликсена тяжко вздохнула. Это только начало… да, несомненно. Правильно предсказывал отец.
Потом она заставила себя собраться. Нитетис взяла ее на службу, царевна положилась на нее! Может быть, Нитетис лгунья, а может, жертва чужих лжей… а вернее всего, и то, и другое. Но сейчас Поликсене нужно думать о том, как повести себя на предстоящем пиру. И как обустроить свой дом и подготовиться к празднеству до этого времени: госпожа обещала прислать ей жалованье уже сегодня.
У нее нет и не будет никого лучше Нитетис… Разве сама Поликсена не лжет? И они, обманывая друг друга и всех остальных, должны оставаться верными друг другу и всем остальным. Только так и можно жить вместе эллинам и египтянам.
Поликсена спокойно выпрямилась и окликнула египетскую служанку: ту, которая ходила за ней во дворце.
– Как тебя зовут? – произнесла госпожа. – Что ты умеешь делать? Ты мне сейчас будешь нужна!
* Возлюбленный друг (у греков обращение к близким друзьям и любовникам одного пола).
* Богиня судьбы (неотвратимости и неизбежности) у греков.
========== Глава 13 ==========
Ликандр был ранен довольно тяжело, но, обладая богатырским здоровьем, быстро пошел на поправку. Он скоро заверил Поликсену, что нет нужды сидеть с ним, – коринфянка взяла заботы о своем герое на себя, не доверяя его чужеземным рабыням. Обе эти женщины были египтянки. У них, в их тесном доме, отныне будут постоянно жить две египтянки! Пожелает ли Филомен вообще вернуться сюда, нигде не находя отдыха от варваров?..
Когда лаконец отпустил ее от себя, Поликсена занялась приготовлениями к дворцовому празднику. Они с Нитетис подробно обсудили, как следует эллинке одеться: это первое появление было очень важно, даже несмотря на то, что царевна рассчитывала не привлекать к своей наперснице взоры.
Египтяне придавали намного больше значения нарядам и украшениям, чем эллины: греки, облачаясь, прежде всего стремились показать красоту и силу тела, а для египтян тело было только основой, с которой и начинали работать мастера – делавшие прически, раскрашивавшие лицо и тело, подбиравшие драгоценности и платья. В конце концов человек часто преображался до неузнаваемости.
Хотя на египетские обычаи оказало влияние долгое правление Априя и Амасиса и увлечение всем греческим, как и азиатские поветрия, в главном мемфисский двор не изменился – господа Та-Кемет, собиравшиеся на пирах и храмовых церемониях, совсем не походили на тех людей, над которыми в уединении спален трудились искусные косметологи и парикмахеры.
Такой искусной служанкой была подаренная Поликсене женщина по имени Та-Имхотеп, прежде всего остального поразившая эллинку своим именем. “Земля Имхотепа” – рабыню звали в честь великого мудреца, целителя и зодчего древних времен*: египтянка знала об этом и немало этим гордилась. Поликсена почувствовала, что даже побаивается этой рабыни, которая была в Египте намного больше своей, причастной древним тайнам, чем она сама.
Та-Имхотеп была молчалива, разговаривая только по делу, но, казалось, намного лучше новой хозяйки понимала, как той следует одеваться, красить лицо и подавать себя – в своем новом положении.
Когда Поликсена получила от царевны деньги, жалованье или задаток, вместе с хозяйкой Та-Имхотеп отправилась на рынок, где уверенно провела эллинку по нужным рядам: они набрали целый ящичек косметики, без которой не могла обойтись ни одна знатная египетская госпожа, украшения, пока только на один выход, потому что больше себе Поликсена не могла позволить, и одежду. Полупрозрачное белое платье, которое советовала ей рабыня, напоминало греческие хитоны, но было более сложного покроя: в складку и с рукавами до локтей. Само собой, сейчас одеться на царский пир по обычаю своей страны эллинке было невозможно.
Поликсену смутило, что ткань так тонка, хотя она знала, что даже замужние египтянки одеваются весьма смело. Но к этому платью они выбрали серебристую накидку, под которой можно было скрыть все, что следовало.
Позаботившись о себе, Поликсена купила одежду и обеим рабыням. Та-Имхотеп поблагодарила госпожу, молча поклонившись со сложенными перед грудью руками, но Поликсена почувствовала, что служанка воспринимает это как должное. Да, египетские рабы отличались от греческих – и, конечно, особенно когда состояли в услужении у чужеземцев.
Правда, вторая служанка, постарше, казалась более забитой – она, по-видимому, делала по дворце черную работу и в доме новой госпожи только ревностно выполняла ее указания, помогая на кухне и с уборкой, и никогда не предлагала ничего сама. Но и это оказалось для Поликсены большим облегчением. Она спросила у кухонной рабыни ее имя, попыталась выспросить что-нибудь еще, но та отмалчивалась; и госпожа оставила ее в покое, приняв эту помощницу как добавочные рабочие руки.
Поликсена вначале опасалась держать при себе такое существо, о котором совсем ничего не знает, но потом подумала, что преувеличивает угрозу. Это только потому, что у нее до сих пор не было привычки держать рабов…
На второй день, перед сном, когда Та-Имхотеп помогала госпоже мыться, Поликсена спросила ее, откуда она родом и живы ли ее родители. Египтянка, прекратив натирать хозяйку натроном, посмотрела ей в лицо и слегка улыбнулась, видя, как непривычно милостнице царевны, чтобы ее обихаживали.
– Я родилась в городе Птаха, госпожа, – степенно сказала рабыня. – Мои родители служили семье его величества, но пять лет назад ушли на Запад* во время мора. Они обитают там, где следует обитать слугам его величества и царской семьи.
– Обитают? – изумленно переспросила эллинка.
Потом вспомнила: конечно же, египтяне верят, что умершие вечно обитают там, где похоронены их забальзамированные тела, над которыми проведены все сложные священные обряды. Она вздрогнула.
Та-Имхотеп опять улыбнулась.
– Госпожа желает знать что-нибудь еще? – спросила она.
Поликсена поспешно качнула головой, и служанка продолжила натирать ее.
Когда Та-Имхотеп осушала ее тело полотенцем, эллинка подумала, что рабыня прямо указала ей на свою значительность: Та-Имхотеп, в случае смерти, тоже следовало подвергнуться бальзамированию и упокоиться рядом со своими родителями, людьми фараона. И позаботиться об этом придется госпоже, пусть она и совсем другой веры…
“Египтяне уже связывают и спеленывают меня по рукам и ногам, как своих мертвецов”, – подумала Поликсена.
Облачившись после купания в широкое длинное ночное одеяние, к которым Поликсена уже привыкла у египтян, она пошла проведать Ликандра. После разговора с такой истинной египтянкой, как “Земля Имхотепа”, Поликсене особенно захотелось повидать сородича.
Ликандр дремал, но когда хозяйка вошла, сразу же проснулся и очень обрадовался ей. Поликсена присела рядом и расспросила лаконца о здоровье; он отвечал коротко, но госпожа все время чувствовала на себе его взгляд – и когда сидела рядом, и когда ходила по комнате, проверяя, все ли в порядке. Вдруг Поликсене показалось, что взгляд раненого особенно настойчив – полон какой-то мольбы, которой Ликандр не мог высказать словами.
Когда она вернулась к атлету, чтобы подать раненому пить, лаконец неожиданно перехватил ее руку и сжал в своей – слегка, потому что был еще совсем слаб; но Поликсена долго не отнимала руки, чтобы не растревожить его. Вдруг ей показалось, что ей предстоит новая трудность и новая борьба…
Как же она не догадывалась! Ликандр питал к ней чувства, как и Аристодем; совсем другие, нежели этот философ, но кто мог знать – не более ли сильные? И после того, как Аристодем уехал в Навкратис, не обрадовался ли лаконец исчезновению соперника, пусть наружно и сожалел о несчастье с философом?
Поликсена посмотрела в серые глаза Ликандра и укорила себя. Может, она все это надумала? Но взгляд раненого в эти мгновения был так ласков и настойчив, что она не удержалась и улыбнулась ему; и Ликандр улыбнулся в ответ совершенно счастливо.
– Зевс-вседержитель, – прошептала Поликсена, выйдя из комнаты и взявшись за голову. – Что же с ним делать?..
Ликандр, пожалуй, был способен на еще большее безумство, чем первый ее поклонник… да он уже доказал это.
Отослать Ликандра, когда он поправится, или оставить при себе? И что скажет на это брат?
Поликсена решила, что попросит у царевны разрешения взять Ликандра в свою стражу. Так она сразу и приблизит лаконца к себе, и отдалит: стражнику нельзя будет заговорить о любви с госпожой так прямо, как мог бы заговорить друг дома. Но при этом лаконец будет у нее на глазах и не потеряет надежды…
“Я играю с несчастным Ликандром, как играют со мной египтяне”, – подумала Поликсена. Но это было единственное, что подсказывал ей разум, – чтобы никто из своих больше не пострадал.
***
Царевна Нитетис прислала своей наперснице приглашение за день до торжества: предвидя, что у эллинки могут возникнуть затруднения с подготовкой. Однако Та-Имхотеп знала свое дело – должно быть, она обхаживала на своем веку не одну высокородную особу. Поликсена едва удержалась от того, чтобы расспросить египтянку, кому она служила во дворце.
После благовонной ванны Та-Имхотеп выщипала ей волосы на теле: так делали и знатные эллины, но, конечно, только те, кто мог себе позволить содержать слуг такого назначения. У египтян волосы удаляли и господа, и, обязательно, – жрецы, для которых уничтожение волос на теле и голове служило соблюдению ритуальной чистоты.
Умастив хозяйку маслом, египтянка надела на нее платье, чтобы не испачкать после того, как нанесет краску. Потом усадила Поликсену на стул и принялась за ее лицо, как настоящий художник. В этот раз эллинке на веки и на губы наложили золотую краску; конечно, глаза, как всегда, густо подвели черным, и, взглянув на себя в зеркало, Поликсена увидела вместо себя храмовую статую… из тех, которые египетские жрецы скрывают в святилищах.
– Мне кажется, когда я вижу вас, что вы все время лжете и себе, и своим богам, – сказала она египтянке. Уже не заботясь, что говорит с египтянкой; только на мгновение Поликсене стало страшно, но она заставила себя сохранять хладнокровие. Самое позорное, что только может быть, – бояться своей рабыни!
Однако Та-Имхотеп не рассердилась, и сказала неожиданную вещь.
– Мы не лжем нашим богам, госпожа. Мы преображаемся для богов, чтобы предстать перед ними в совершенном образе.
Поликсена подумала, что эллины мыслят похоже – только совсем иначе представляют себе совершенство и преображение; у эллинов оно начиналось изнутри, а у египтян снаружи. Но ведь, изменяя внешность, человек всегда меняется и изнутри! Привыкнув к чужому убору, скоро незаметно для себя переймешь и образ мыслей, и поведение варваров…
Впрочем, причесала ее Та-Имхотеп не столько по-египетски, сколько по-азиатски, заплетя на висках тугие косы и скрутив часть их узлом на затылке. Нитетис тоже предпочитала такие прически, избегая париков.
На руки, на запястья, Поликсене надели широкие серебряные браслеты; на шею – широкое многорядное ожерелье-оплечье из серебра с бирюзой и яшмой, какие особенно любили богатые египтяне: и женщины, и мужчины, имевшие такое же пристрастие к драгоценностям. Браслеты надели и на ноги, и на пальцы – несколько тяжелых колец.
Потом Та-Имхотеп тронула ее прическу благовониями. Поликсена видела, что египтяне пристраивают в своих париках сосуды с благовониями, которые стекают на лоб во время празднеств, но питала эллинское отвращение к таким излишествам – как и вообще ко всем восточным излишествам.
Она и так уже похожа сейчас не то на египтянку, не то на сирийку – или еще на неведомо какую дикарку. Если Филомен увидит ее в таком наряде…
Впрочем, возможно, брат просто ее не узнает. Не на это ли рассчитывала Априева дочь?
Надев на ноги Поликсены белые сандалии и окутав плечи хозяйки воздушной накидкой, Та-Имхотеп с достоинством отступила и поклонилась – сказала, что госпожа готова. Прекрасна, как сама Исида, прибавила рабыня.
Поликсена улыбнулась. Она и египетскую Исиду-жизнеподательницу не могла вообразить без сложной прически, множества драгоценностей и краски на лице.
Потом Поликсена пошла в комнату к Ликандру, проведать его перед выходом. Лаконец уже подолгу сидел и передвигался по всему дому сам, но Поликсена все еще не отпускала его.
Он не просился уйти и был, казалось, только рад остаться у нее подольше; а о том, что будет после, Поликсена с Ликандром еще не говорила. И уж никак не сейчас об этом говорить.
Увидев хозяйку в таком египетском образе, стоявший у своего ложа Ликандр покачнулся и сел обратно. Поликсена усмехнулась, подумав – не прошла ли у него любовь в эти мгновения?
– Я тебе нравлюсь? – спросила она.
Поликсена подумала, что ведет себя слишком развязно; но после этих слов Ликандр вдруг встал и подошел к ней. Он опустился перед девушкой на одно колено, как когда-то в незапамятные времена Аристодем.
Лаконец морщился от боли, но поцеловал сначала руку Поликсены, а потом ногу, скрытую длинным льняным платьем.
Он прошептал, что никогда не видел никого прекрасней.
Поликсена на несколько мгновений замерла, придавленная этим несомненным и таким несвоевременным признанием в страсти; коринфянка стояла с колотящимся сердцем и не решалась отстраниться от Ликандра, обнимавшего ее ноги. Потом, наклонившись, Поликсена помогла раненому встать. Она была достаточно сильна, а он уже достаточно окреп – дойдя с ее помощью до постели, атлет сел и опять устремил на нее восхищенный взгляд.
– Хайре, – сказал он: Ликандр давно знал, куда она собирается. – Да пребудут с тобой все боги, госпожа.
Поликсена рассмеялась.
– Какие, хотела бы я знать?
Потом кивнула Ликандру и поспешно вышла. По дороге коринфянка постаралась выбросить из головы мысли о нем; и к тому времени, как она подошла к носилкам и уселась в них, это удалось. Ей предстояла сейчас совсем неведомая и многоликая опасность.
* Приближенный фараона Джосера, почитавшийся после смерти полубогом: великий зодчий, спроектировавший его пирамиду, ученый и врач.
* Египтяне верили, что царство мертвых лежит “на Западе”, куда спускается на закате “Великий бог”, воплощавшийся в образе солнца и носивший в разное время суток разные имена: Ра-Хепри (“скарабей”) утром, Амон-Ра днем и Ра-Атум вечером. Каждый час дня и ночи, согласно “Книге мертвых”, соответствовал отрезку вечного кругового священного пути “Великого бога”.
========== Глава 14 ==========
Как-то, еще почти девочкой, Поликсене довелось издали посмотреть на дворцовый праздник – при дворе Поликрата Самосского. Гулянье, начавшееся в пиршественном зале, скоро перекинулось в сад. Шумное, грубое веселье, грохот барабанов и трещоток и дисгармоничное дуденье авлосов*, пьяные выкрики и разнообразнейшие непристойности, которые творили разнузданные гости, поразили Поликсену и внушили отвращение к пирам мужчин. Казалось, что на всю жизнь.
Отец поспешил увести ее, мать и брата, пока их не заметили; но девочка долго не могла уснуть. Дочь Антипатра, рано привыкнув задумываться о жизни, спрашивала себя, ворочаясь в постели, – неужели все могущественные мужчины так развлекаются? Неужели дорога на такие празднества может быть только распутным женщинам, которых мужчины в обычные дни презирают: как и говорил ей строгий и любящий отец?..
Но в саду фараона Поликсена не увидела ничего подобного: хотя подготовка к пиршеству, несомненно, уже шла вовсю. Вдоль дороги, ведущей ко дворцу, так же грозными статуями стояли стражники; правда, среди обвешанных ярко горящими фонарями деревьев было непривычно много людей, которые толпились, разговаривали, уступали дорогу чужим носилкам и давали указания своим рабам. Но все эти люди вели себя чинно – и среди них действительно оказалось необыкновенно много женщин. В длинных белых складчатых одеждах и в тяжелых сложных париках, которые предпочитали знатные египтяне обоего пола, жен легко было спутать с мужами, – но это только на первый взгляд.
Приглядевшись, взволнованная Поликсена увидела, насколько многообразны наряды приглашенных, прислушивавшихся к модам разных дружественных Египту восточных стран. Среди гостей немало было мужчин в одних поясах-схенти или длинных юбках, показывавших сильные тела, и женщин в облегающих и ярких платьях, с короткими и длинными многослойными рукавами, даже в нарядах, оставляющих одну грудь обнаженной: подобный наряд Поликсена уже видела на царевне Нитетис. И это были не блудницы – а жены, дочери или сестры высокопоставленных гостей, сами пользовавшиеся большим почитанием: Поликсена поняла это по обрывкам разговоров, по тому, как вежливо египтяне раскланивались с гостьями.
Но ей некогда было наблюдать – а следовало как можно скорее пройти в пиршественный зал, чтобы избежать неприятностей, даже несмотря на свою бдительную стражу. Поликсена чувствовала, что чужеземок среди этих столь влиятельных и свободно держащихся египтянок почти нет. Или только на первый взгляд?
Но, как бы то ни было, благородные египетские госпожи, несомненно, очень ревниво оберегают свое положение: если так ревниво свое положение оберегают даже египетские служанки…
Поликсену тронул за руку начальник ее охраны, тот самый иониец по имени Анаксарх, который в первый день сказал ей о несчастье с Ликандром. Коринфянка улыбнулась, радуясь поддержке.
– Госпожа, идем скорее вперед, – сказал ей стражник. – Кто знает, что будет, если тебя заметят!
Поликсена кивнула, и они быстро пошли вперед. У распахнутых двойных дверей дворца ее иониец коротко переговорил с египетскими стражниками. Поликсена заметила, что в широком длинном коридоре, кроме слуг, которые спешили туда-сюда с подносами, букетами цветов и факелами, почти никого еще не было, и в доме фараона еще стояла привычная торжественная тишина.
“Хотела бы я знать, что здесь творится, когда празднество в разгаре?” – подумала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что даже в разгаре веселья такого, как при дворе Поликрата и других греческих тиранов, в доме божественного Амасиса не бывает.
Они зашагали вперед – несколько пар сандалий гулко стучали по камню; Поликсена полностью положилась на своих греков, которые хорошо знали дорогу. Без сопровождения в огромном дворце легко было заблудиться.
Несмотря на ранний час, коридоры были освещены; но когда коринфянка вошла в пиршественный зал, ее ослепил блеск огней, игравших на золоте, серебре, камнях, которые были повсюду. И даже люди казались ожившими дворцовыми украшениями. Переблескивали их воротники и браслеты, их умащенные тела. В зале уже были гости, хотя праздник еще не начинался, – египтяне тихо разговаривали и пересмеивались, сидя в креслах, на табуретах или просто на подушках у невысоких столиков, которые обслуживались по отдельности. Гости, казалось, составляли и одно целое, жаждущее наслаждений сборище, и были каждый сам по себе.
Это прежде всего бросилось в глаза эллинке – у греков принято было лежать на пирах: а здесь самое убранство зала задавало строгий тон всего вечера. Такого, на котором прилично быть многим благородным женам.
“Это возможно только тогда, когда женщины допущены к власти, – неожиданно подумала Поликсена. – Именно жены задают такой тон и порядок…”
В зал входили и рассаживались все новые гости; скользившие между столиками красивые юноши в одних набедренных повязках и девушки-рабыни в легких юбочках ставили перед ними закуски и вина и надевали на головы и на шеи венки. Мужчины с удовольствием посматривали на рабынь, но никто их не трогал. Это будет возможно только тогда, когда гости напьются и забудут о приличиях; но до забвения приличий еще долго, и, конечно, оргий в доме живого бога не устраивают…
“Где же Нитетис? – подумала Поликсена, все больше волнуясь; она схватила со стола свой кубок, который незаметно для нее наполнили, и сделала большой глоток вина. – Не забыла ли обо мне госпожа?”
И тут все в зале смолкло – гости и так не шумели, но внезапно наступила такая тишина, что можно было услышать жужжание мух над светильниками. В тишине прозвучали шаги нескольких людей, входящих в зал, и зычный мужской голос возгласил:
– Могучий Бык Маат, Месут-Ра*, Властитель Обеих Земель, его величество Яхмес Хнумибра – да будет он жив, здрав и невредим!
Еще до начала объявления царских титулов придворные начали поворачиваться ко входу, будто к источнику священного света, и утыкаться лицом в пол или в свои колени, кто сидел на табуретах; не видя ничего, и Поликсена, сидевшая на пурпурных подушках, распростерлась ниц. Она лежала, прижимаясь лбом и ладонями к холодному мрамору, и ощущала, как общий священный трепет захватывает ее существо. Потом, таким же неведомым образом, она поняла, когда следует выпрямиться.
Поликсена впервые в жизни близко увидела фараона.
Она знала и видела раньше издали, что Амасис стар, – вблизи он показался еще старее. Но, вместе с тем, показался эллинке и величественнее – она видела, как властен и цепок взор его подведенных черных глаз, как сурово сжаты губы, как хищно выдается нос и подбородок. В этом старческом лице сосредоточена судьба всего Египта, подумала эллинка; и снова вспомнила о своей царственной подруге.
Рядом с фараоном шла какая-то женщина – тоже немолодая, но заметно моложе его; тщательно накрашенная и красивая суховатой египетской красотой: готовой замереть в блаженстве вечности. Великая царица, мать наследника.
Амасис поднялся на тронное возвышение и воссел в кресло; его супруга заняла место в кресле у подножия трона. Вокруг нее расселись придворные женщины, которые вошли следом за владыками Египта.
Амасис резко хлопнул в ладоши, и праздник начался. Зазвучала музыка – переливы одинокой флейты в руках какой-то музыкантши; но главной музыкой были возобновившиеся разговоры и смех облеченных властью людей, которые уже составили несколько кружков в разных углах зала. Блюда и напитки начали разносить во множестве; запахи жареного мяса и луково-чесночных приправ защекотали ноздри. Люди были и вправду голодны, поэтому долгое время смотрели только в тарелки.
Поликсена тоже принялась за свою говядину с пряностями, огурцы и салат, гадая, когда же появится царевна. Или она вообще не придет?..
И вдруг внимание гостей привлекло что-то новое. Большая группа танцовщиц и музыкантов вошла в зал – египетские девушки, в длинных колышущихся прозрачных одеяниях и поддетых под платья поясах из разноцветного бисера, и юноши-лютнисты. Люди ахнули от изумления и радости, отодвигаясь в стороны и давая место артистам: предстояло давно знакомое и любимое зрелище.
Поликсена не ждала от египетского танца многого – но когда зазвучал нежный перебор струн и смуглые тела девушек начали изгибаться под музыку в необыкновенном согласии, эллинка вместе со всеми затаила дыхание. Египтянки откидывались назад, перебирая руками, как будто посреди зала расцветали огромные живые лотосы; две лютни звучали, будто переливы эфира. Танцовщицы гнулись во все стороны; то расходились, держась за руки и выступая хороводом, то опять соединялись в невиданные фигуры. Каждая соблазняла и увлекала зрителя – но не так, как одна женщина распаляет одного мужчину, призывая овладеть ею, а словно все вместе эти артистки овладели залом, вниманием и мужей, и жен. К лютням присоединились резкие, скачущие звуки гобоя; гости дружно ахнули, такой контраст дикая музыка составила с танцем – и так гармонировала с ним. Плавные движения девушек сменялись резкими – и опять их тела начинали изгибаться и течь.
– О Афродита, – прошептала Поликсена, забыв, что говорит по-гречески и призывает свою богиню. – Вот это Эрос невиданной власти!
Щеки коринфянки разрумянились, она тяжело дышала, как и другие зрители, чьи взгляды были прикованы к танцу. Но вдруг мелодия гобоя взлетела и замерла со взвизгом; девушки откинулись в разные стороны и замерли на полу, раскинув свои одеяния и простерев руки во все стороны – и молящим, и властным жестом.
Египтяне захлопали, засвистели.
– Божественно! Божественно! Да славится Хатхор, владычица танца! – выкрикивали и мужчины, и женщины; и Поликсена от всей души хлопала вместе со всеми. Правда, теперь эллинка не открывала рта, вспомнив об осторожности.
“Где же царевна?” – вновь подумала она; и тут одна из танцовщиц, в самом центре, встала на ноги. Остальные все еще лежали на полу, как будто побежденные ею и властью Хатхор.
Поликсена ахнула, и заахали все остальные; но следом за этим раздался гром аплодисментов.
– Нитетис! Да славится Хатхор! Да славится Нитетис, дочь Ра, цветок Те-Кемет! – в неистовстве выкрикивали чинные придворные, хлопая в ладоши и стуча ногами. Хлопал на своем возвышении сам фараон, слегка подавшись вперед и улыбаясь.
Одной, и самой главной из артисток, предводительницей танца, действительно была Нитетис. Царевна, в развевающемся белом полупрозрачном одеянии и многоцветном бисерном поясе, тяжелые золотые концы которого свисали между бедер, раскинула руки, приветствуя всех. Потом вышла из круга, прошагав между все еще распростертых женских тел; она могла бы пинать этих девушек ногами. Нитетис опустилась на подушки; совсем рядом с Поликсеной, как будто знала, где сядет эллинка.
Грудь Нитетис вздымалась, щеки и глаза горели, и под одеждой был виден сильный разворот прямых плеч и гордая спина. От нее сильно пахло миррой и немного – свежим потом; но Поликсена, ощутив этот запах, почувствовала, что охватившее ее во время танца желание еще усилилось. Коринфянка сглотнула.
– Царевна…
Нитетис взглянула на нее и непринужденно кивнула.
– Прекрасно выглядишь сегодня! Ты и не знала, что я так умею, правда? – спросила она. – Меня давно обучали храмовому танцу для богини – царские дочери у нас нередко бывают жрицами и предводительницами хора или танцев…
Поликсена склонилась к ней.
– И ваши царские дочери часто… выступают публично?
Это все еще казалось ей неслыханным, невиданным. И, к ее облегчению, Нитетис покачала головой.
– Нет, это редкость. Знатные девушки часто обучаются танцам и танцуют для богов или дома, для себя и семьи, но нечасто выступают в большом собрании… Но о моем искусстве фараон давно узнал, и дозволил мне радовать им свой двор.
Поликсена огляделась – артисты давно покинули зал, а гости опять были заняты едой и вином; правда, придворные теперь говорили и смеялись громче, глаза заблестели от возбуждения, но ее поразило поведение египтян. Греки на месте этих людей, да еще после эротического танца, уже повалились бы в пьяном безумии кто где сидел, увлекая с собою и женщин, и мальчиков… А египтяне словно бы уже забыли, что перед ними только что выступала сама царевна и прекраснейшие танцовщицы страны!
– Как у вас… строго, – сказала Поликсена. Она усмехнулась, прижав ладони к пылающим щекам. – Мне казалось до сих пор, что в вас мало жизни, Нитетис, – и что женщины имеют такую власть, потому что когда ты застываешь в безвременье, нет разницы, женщина ты или мужчина…
Нитетис хмыкнула.
– А теперь ты видишь, эллинка, что мы совсем не застыли – а только владеем собою гораздо лучше вас!
Поликсена оскорбленно рассмеялась.
– Нет, мне все еще кажется, что в вас просто мало жизни, – прошептала она по-гречески.
Египтянка в ответ на это протянула руку и сжала запястье подруги своей жаркой рукой: будто кольцом живого огня. Поликсена ахнула.
– Сильные мужчины, жаждущие власти, есть везде, и у нас их предостаточно… но главное, к чему устремляются мужские сердца и как они воспитываются, – прошептала дочь фараона. – Ты это скоро поймешь, как я.
Эллинка прикрыла глаза и шевельнулась всем телом, пытаясь освободиться от власти этой девушки. Нитетис усмехнулась алыми губами.
– Да что это с тобой?
Но, как видно, она прекрасно понимала, что делается с ее наперсницей. Априева дочь отвернулась от коринфянки и, не глядя, громко хлопнула в ладоши.
– Подай нам вина с пряностями, – приказала она подбежавшему рабу. – Живей! И еще меда и фруктов! Я хочу есть!
– Вечер только начинается, и люди будут говорить и наслаждаться зрелищами, а не только пьянеть, – проговорила она низким голосом, коснувшись щеки Поликсены. Сегодня ладони у Нитетис были не накрашены. – И мы с тобой еще успеем и поговорить, и насладиться.
* Древнегреческий духовой музыкальный инструмент, предшественник современного гобоя.
* “Сын Ра”: титулатура фараона, которую унаследовал Камбис.
========== Глава 15 ==========
Праздник продлился до раннего утра – но греческая гостья его окончания не увидела, как и ее царственная покровительница: остались только самые стойкие гости, казалось, задавшиеся целью перепить друг друга. В зале было еще несколько благородных женщин – жен или подруг гостей, тоже напившихся до бесчувствия; все они остались спать в пиршественном зале, на залитых вином подушках, среди объедков, которые подъедали поджарые дворцовые псы. Любое волшебство кончалось.
