Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 97 страниц)
Она быстро и жадно прочла письма; и хотя приветы и слова любви Никострата наполнили ее счастьем, Поликсена, как все тоскующие матери, пожалела, что их так мало. К тому же, она догадывалась, что за обоих друзей говорил Мелос.
Коринфянка еще раз внимательно перечитала послания, в этот раз пытаясь извлечь из них все полезные сведения. Но о своем будущем молодые люди писали туманно; они представляли свою цель немногим лучше, чем тогда, когда отправлялись в плавание. Поликсена с тяжелым вздохом отложила свитки, и они тут же скрутились обратно.
Двое друзей обещали снова написать из Коринфа. Поликсена уже почти не помнила родной город с его храмом Афродиты на холме, со знаменитой школой гетер, которую видела лишь издали… Хотя самих дорогих и образованных прелестниц она встречала нередко, у фонтанов и лавок с тканями и благовониями; полная любопытства девочка поедала их глазами, как ни старались отец и мать оградить Поликсену от столкновения с женщинами такого рода.
Внезапно новый страх пронзил сердце Поликсены. Но тут же она мотнула головой, отвергая такую мысль. Нет, Никострат и Мелос с гетерами не свяжутся: Никострат слишком застенчив, суров… и стойкость свою, как это свойственно таким чистым и сильным духом юношам, ценит в себе едва ли не превыше всего остального. Ликандр был таков – Поликсена помнила… А Мелос женат на ее дочери и сестре Никострата; и даже если сам он дрогнет, – Поликсена признавала, что этот красивый и ласковый иониец более податлив, – уступить соблазну ему не позволит стыд перед другом!
Тут коринфянка спохватилась. Фрина еще ничего не знает, нужно утешить ее!
Она пошла навстречу дочери, но тут Фрина сама вбежала в трапезную, где мать читала письма. – Почему мне не сказали?.. – требовательно воскликнула афинянка.
Фрина чуть ногой не притопнула на мать; но сдержалась. Единым духом прочла весточку Мелоса, и на ее лице блеснуло счастье.
– Живы! Он поклялся мне Афродитой, что не даст себя убить!..
Но тут же это выражение исчезло, как солнце в капризную погоду.
– Как долго я не увижу его… Он меня забудет!
Поликсена все чаще чувствовала глухое раздражение, видя, как дочь упивается жалостью к себе. Она сдержалась и молча протянула руки к Фрине.
Мать и дочь обнялись. Фрина всхлипнула, но больше не позволила себе раскисать; и Поликсена оценила это.
– Я думаю, это все к лучшему, – сказала царица, гладя потускневшие золотистые волосы дочери. – Ты ведь знаешь, что мужчины всегда прокладывают дорогу женщинам, ища новые пути, – особенно наши эллинские мужи?
Выскользнув из-под материнской руки, Фрина посмотрела на нее с изумлением.
– Да, знаю, – сказала афинянка. – Ты подразумеваешь, мама… что мы однажды вернемся в Коринф?
– Может быть, и не в Коринф… но на греческую землю, – задумчиво ответила Поликсена. – Ты ведь не хочешь, чтобы твоя дочь выросла в Египте, а внуки стали египтянами?
– А ты?.. – спросила в ответ Фрина.
Вспомнив, что ее собственный сын – египтянин наполовину, и сама она замужем за египтянином и жрецом, Поликсена засмеялась; потом прижала к губам руку и замолчала. Если она умрет здесь… Тураи, заботливейший из мужей, прикажет ее бальзамировать, и она навеки упокоится в пустыне с чужими надменными мертвецами.
– Что же такое я думаю, – коринфянка сжала пальцами виски. – Не смотри на меня, девочка, меня обуяли злые духи!
– О, я все понимаю!..
Фрина бросилась к матери и впервые за долгое время пылко обняла ее.
– Я все понимаю, – повторила она дрогнувшим голосом. – И я не буду больше жаловаться!
Конечно же, будет; но такое обещание было Поликсене очень дорого. Она улыбнулась и поцеловала дочь в теплую, как у младенца, светлую маковку.
– Я знаю, кому сейчас понадобится наше сочувствие, и особенно твое. У Ити-Тауи тяжело болен отец, а другой родни, кроме нас, она не знает!
– Ах, ведь и правда! – воскликнула Фрина.
Афинянка покраснела, набравшись отваги.
– Я пойду к самому Уджагорресенту, пока он здесь, – пусть разрешит Ити-Тауи приехать ко мне!
Уджагорресент дождался дочь, и был рад ее приезду. Египтяне какое-то время говорили в комнате гостя наверху, закрывшись от всех. Потом царский казначей спустился и сказал Поликсене, что отбывает в Саис. Он благодарил ее за отдых, который она ему даровала…
А Поликсена, глядя на Уджагорресента, думала, что это последний земной отдых от забот, который тот мог себе позволить.
Уджагорресент отплыл на север в тот же день. Поликсена хотела проводить его, но египтянин не позволил это никому, кроме дочери. Все обитатели усадьбы, сгрудившись у пруда около дома, провожали глазами старого жреца и юную жрицу вечносущей Нейт: они шли медленно, в священном молчании. А скрывшись за пальмами, конечно, завели речь о том, чего никому более не следовало знать…
Ити-Тауи вернулась спустя долгое время. Фрина в одиночестве стояла у пруда, ожидая подругу, – египтянка шла, держась очень прямо, как нубийки, привыкшие носить на голове сосуды с водой; и взгляд ее все еще был устремлен в сферы, недоступные чужеземке. Фрина уже подумала, что дочь Уджагорресента пройдет мимо, не заметив ее; но когда афинянка шагнула навстречу, взгляд Ити-Тауи прояснился, и она улыбнулась. Печальной и строгой улыбкой.
– Отец умирает, – просто сказала она слова, которых Фрина ожидала.
– О, – воскликнула эллинка. Она простерла руки, и Ити-Тауи позволила себя обнять. Но юная жрица все еще мысленно пребывала с отцом.
– Он давно готовится к своему путешествию… но сейчас сказал мне, что не может представить себе человека, который успел бы к этому приготовиться.
– Я понимаю, – воскликнула Фрина, как недавно в разговоре с матерью. Но Ити-Тауи только покачала головой. Египтянка взяла ее под руку.
– Пойдем в дом и поговорим о живых, – сказала она. И Фрина подчинилась властности младшей подруги, грустно и восхищенно удивляясь, как изменило ту египетское воспитание.
Письмо Артазостры прибыло почти одновременно с удручающими новостями из Саиса. Уджагорресент перенес тяжелый сердечный припадок, и едва мог подниматься с постели: он затворился в своем доме во владениях храма Нейт. Как будто уставший от жизни сын вернулся к бессмертной матери, прильнув к ее рукам…
Царский казначей срочно требовал к себе дочь. Ити-Тауи немедленно приказала служанкам собирать ее вещи, но сама осталась в усадьбе, пока не было прочитано письмо из Азии. Для этого хозяйка собрала в трапезной всех домочадцев, поскольку предложения персидской княжны касались каждого.
Дочь Уджагорресента, насупив брови и выпрямившись на стуле, выслушала, как Поликсена читает вслух те строки, которые можно было огласить. Вдова ее брата предлагала эллинке и всей ее свите убежище в Азии, под крылом у Дария, в связи с болезнью Уджагорресента…
– Эти вести немного запоздали, – сказала побледневшая Ити-Тауи, когда чтение было закончено. Египтянка стремительно поднялась с места, удивительно похожая на божественную мать. – Ты ведь не предпримешь ничего прямо сейчас, царица? – спросила она Поликсену.
– Нет… – Поликсена покачала головой, неприятно задетая церемонностью своей воспитанницы; она была оглушена всем тем, что обрушилось на нее в такой короткий срок. – Конечно же, нет, нам всем нужно время! И ничего еще не случилось, – прибавила она.
Коринфянка подарила Ити-Тауи принужденную улыбку.
– Я понимаю, о чем ты спрашиваешь. Можешь ли ты сейчас уехать к отцу, чтобы потом вернуться к нам!
– Да, – сказала Ити-Тауи, выше подняв голову.
А Поликсена думала, что эта юная госпожа Та-Кемет, так же, как и они, чужеземцы, со смертью родителя может лишиться всего… У Ити-Тауи остался дядя со стороны отца, но этот вельможа ей совсем чужой и не желает впутывать себя в опасную политику Уджагорресента. А знакомства, которые Ити-Тауи завела при мемфисском дворе, слишком ненадежны. Эта девочка воспитывалась отдельно от сверстников, в храмовой строгости… Уджагорресент желал взрастить вторую живую богиню, подобную Нитетис, и теперь ей придется расплачиваться за это. Как и за многие другие отцовские деяния.
Еще Ити-Тауи могла бы вернуться к жрецам Нейт. Они, конечно, защитили бы ее, полностью оградив от мира… как некогда Нитетис, которая едва вырвалась из-под их власти!
– Ну конечно, мы будем ждать тебя, – сказала Поликсена девушке, исполнившись жалости. – Мой дом был и навсегда останется твоим!
Эти слова совлекли с Ити-Тауи неприступность жрицы, и египтянка бросилась к ней. Она прижалась к Поликсене совсем как Фрина, давясь слезами, которые так долго сдерживала.
– Я… тоже никогда не забуду, – пробормотала Ити-Тауи.
Она поцеловала руку бывшей правительницы Ионии. Потом выпрямилась, раскрасневшись от слез, но мало-помалу возвращая себе самообладание.
– Я поеду к отцу и приму его дух, как он ждет этого от меня… Вы приедете на похороны, когда я пришлю вам извещение?
Теперь Ити-Тауи обращалась ко всем; и все собравшиеся в комнате серьезно и сочувственно подтвердили готовность воздать Уджагорресенту последние почести. Фрина быстро шагнула вперед.
– Я поеду с тобой! – воскликнула она, обращаясь к подруге.
– Нет! – ответила Поликсена, опомнившись. Она ступила вперед и схватила дочь за руку. – Нет, в такое время ты не можешь поехать, – понизив голос, торопливо объяснила мать возмущенной Фрине. – В Саисе ты будешь беспомощна, даже с Ити-Тауи, и смерть таких высоких людей – самое время для смуты!
– Мама, что ты говоришь! – воскликнула Фрина, чуть не плача. Она вырвала свою руку. Ей и без того почти ничего не позволялось, будто афинским женам в городе ее отца; теперь мать и в таком святом деле ей отказывала!
– Госпожа царица права, – неожиданно сказала Ити-Тауи, внимательно слушавшая их. Эта четырнадцатилетняя девушка казалась разумнее старшей подруги; возможно, и была. – Тебе нельзя сейчас ехать в Саис, Фрина… и никому из вас не следует, – предупредила египтянка остальных.
Поликсена улыбнулась.
– Мы понимаем, дорогая. Поезжай спокойно.
Когда Ити-Тауи отбыла, Тураи велел всем домочадцам разойтись и заговорил с женой о послании Артазостры.
– Что ты думаешь об этом? Персиянка говорит, что промедление может быть очень опасно, и я с нею согласен!
– Неразумие может быть еще опаснее, – ответила ему супруга. – Как бы то ни было, ты ведь не покинешь свою землю! У нас больше ничего нет!
Тураи кивнул.
– Я буду держаться до последнего, – мрачно сказал он. – Но я желал бы, чтобы ты не забывала, даже ради меня… что ты не дочь этой страны, и что большая часть твоих людей – тоже эллины.
Поликсена видела, какого усилия ему стоили эти слова. На лбу египтянина выступил пот.
– Я никогда не забуду этого, – сказала она, побледнев. – Но не торопи события, милый! И не говори о худшем: можешь накликать беду, – прибавила коринфянка.
Уджагорресент скончался на руках у дочери. Ити-Тауи вернулась в поместье, позаботившись о бальзамировании: юная жрица сама проследила за тем, чтобы отцу в Обитель мертвых были доставлены лучшие масла, ткани, благовония и амулеты. Она надела траур и в уединении своей комнаты читала заупокойные молитвы для облегчения его пути.
Фрина, не смея приблизиться к подруге в такие мгновения, не могла сказать – в самом ли деле Ити-Тауи любила своего страшного отца, который сделал им столько добра вместе со злом, или только выполняла свой долг дочери и жрицы. Но Фрина тоже надела синие одежды, и хотя Ити-Тауи мало говорила с ней в эти дни, эллинка видела, что подруге это приятно.
Когда мумия была готова, погребальная процессия отправилась на остров Пилак, где была похоронена царица Нитетис, – в соответствии с волей покойного. Столь важную особу провожало много египтян всех сословий, и не меньше персов. Поликсена, Тураи и Фрина со слугами и охраной присоединились к сопровождающим.
========== Глава 133 ==========
Никострат и Мелос смотрели, как приближается Коринф, стоя на палубе и держась за руки. Над холмами разгорался рассвет, и обоим казалось, что это утро их новой жизни. Царевичу и его другу в этом плавании не пришлось работать за матросов – все, в том числе и прежние их товарищи с кораблей Уджагорресента, смотрели на них новыми глазами.
Мелос даже подумывал, не в этом ли состояла цель персидского сатрапа, – погубить их золотом, соблазнить удовольствиями Коринфа, который был даже за морями известен развратной жизнью: несмотря на то, что населяли этот полис дорийцы, одной крови со спартанцами, говорившие на том же наречии. Но скоро они вошли в гавань, и размышлять о прошлом стало некогда.
Один из киренских моряков, с медными колечками в ушах, хлопнул Мелоса по плечу и весело спросил:
– Ну что, герои, теперь-то воздадите должное Афродите?
Он кивал на белый храм на холме, сиявший в утренних лучах. У Мелоса стало сухо во рту и жарко в паху: конечно же, молодой воин знал, что в храме Афродиты служат прекрасные жрицы, предлагающие себя гостям. Он поперхнулся и сказал:
– Воздадим.
Иониец посмотрел на Никострата, и прочел в его серых глазах то же, что думал сам. Они непременно пожертвуют Пенорожденной пару голубей и немного золота, в благодарность за покровительство, – но они здесь не затем, чтобы растратить деньги и честь, забыв о своем долге. Еще так много нужно сделать!
Бросив якорь, они сошли на пристань – город находился в некотором удалении от гавани, к югу. Юноши несли в заплечных мешках запасную одежду, бинты, хиосскую мазь против ран и немного драгоценностей; остальную часть даров Масистра тащили пятеро вооруженных ионийцев, разделив между собой. Никострат твердо обещал вознаградить каждого из этих же денег; хотя чувствовал, что на его людей и без обещаний можно положиться. У воина и вождя воинов должно быть такое чутье: и лаконец знал, что унаследовал его от многих предков.
В команде нашлись люди, бывавшие в Коринфе, – и среди ионийских стражников таких оказалось двое: когда они сообщили о себе портовым чиновникам, ионийцы тут же предложили проводить царевича в хорошую гостиницу. Теперь они могли себе это позволить. Никострат не возражал, и скоро друзья нашли себе комнаты в двухэтажном каменном доме для гостей города – не слишком чистые и пропахшие жареным луком, но после корабельной тесноты очень даже удобные. Воины устроились на первом этаже, где было подешевле.
Перед тем Никострат подошел к хозяину гостиницы, и спросил, нет ли в Коринфе места, куда можно отдать на хранение ценности. Коринфянин вначале улыбнулся, разглядывая простую одежду лаконца и видя его молодость; но выражение глаз гостя отбило у него охоту шутить и юлить. Он уважительно сказал, что ценности у заморских гостей принимают на хранение жрецы Посейдона в большом храме – он стоит среди сосен и далеко виден; конечно, слуги Колебателя земли взимают скромную плату за такие услуги, но на их честность можно положиться…
– Я понял, – перебил Никострат. – Благодарю тебя.
И, немного поразмыслив, юноша решил отправить в храм Посейдона троих воинов с половиной своих сокровищ. Хотел было пойти туда сам, но решил, что ходить своими ногами по всем своим делам будет неприлично. В конце концов, его спутники справедливо называют его царевичем…
Мелос, однако, услышав соображения друга, тут же предложил отправиться с ионийцами в храм Посейдона, – сказал с улыбкой, что он первый из воинов Никострата и это его долг; и прибавил, что охотно принесет жертву великому богу за них обоих.
Друзья потребовали горячей воды – скребки у них были; и, смыв с себя грязь путешествия и умастившись оливковым маслом, оделись в чистое. После этого Мелос, взяв воинов, ушел, а Никострат остался.
Лаконец некоторое время размышлял, подождать ли друга – или пойти в город самому; но сидеть на месте претило его натуре, и, сказав слуге, чтобы тот известил Мелоса о его отсутствии, если он вернется раньше, Никострат покинул гостиницу. Оставшимся ионийцам он сказал, что пойдет прогуляться.
Ему вдруг захотелось в одиночестве пройтись по улицам, где гуляла в детстве его мать.
Навстречу попадалось много людей, одетых наряднее его. Скоро Никострат очутился в богатом квартале – хотя теперь ему казалось, что весь город богат: часто встречались дома, отделанные розовым и желтым мрамором, с затейливой росписью под карнизом. А засмотревшись на какую-то статую с посохом из слоновой кости и золота, Никострат столкнулся с женщиной, выходившей из лавки.
Она вскрикнула и рассыпала то, что держала в руках: это была маленькая смуглая рабыня, которая чуть не плакала от огорчения. За нею вышла и ее хозяйка, высокая нарядная женщина.
Рабыня ползала на коленях по дороге, пытаясь руками собрать какую-то черную пряность, высыпавшуюся из ларца. При виде госпожи она развела руками и поклонилась ей в ноги; а Никострат поспешно шагнул навстречу женщине.
– Это я виноват! – воскликнул лаконец. – Я заплачу, сколько это стоит?
– Пустяки, – ответила коринфянка с улыбкой. У нее был нежный голос; однако, по-видимому, привыкший повелевать. – Встань, Корина, не позорь нас! – велела она служанке. Поднявшись на ноги, та робко улыбнулась: похоже, эта рабыня не боялась наказания.
Коринфянка повернулась, к юноше, теперь пытливо оглядывая его. А тот осознал, что она не только богато одета и учтива, но и изысканно красива: у нее были большие голубые глаза, подведенные синими стрелками, и вьющиеся каштановые волосы, волнами струившиеся по спине и только на затылке скрепленные золотыми заколками. Ее полупрозрачный красный гиматий был свободно наброшен на голову и левую руку, почти ничего не скрывая; от женщины исходило сладкое благоухание.
– Прости… – сказал Никострат еще раз.
– Забудь об этом, – сказала гетера. Несомненно, это была гетера. – Кто ты? – спросила она, рассматривая Никострата уже как представительница своего ремесла.
– Я приезжий, – произнес Никострат, чувствуя, как краснеет. Его охватил стыд, поднимавшийся в нем вместе с желанием. – Если ты говоришь, что я тебе ничего не должен, то я пойду!
– Постой, – женщина тронула его за руку, и Никострат остался на месте, будто заколдованный. Он теперь не мог отвести от нее глаз. – Ты очень необычен, юноша… ты держишься со мной как спартанец, получивший воспитание! – сказала гетера.
Она легко рассмеялась. А Никострат, задохнувшись от гнева, отступил от нее.
– У вас это в обычае – оскорблять гостей? – воскликнул он. Повернувшись, лаконец поспешил прочь; но тут женщина догнала его. Она слегка запыхалась.
– Я вовсе не хотела тебя обидеть! Мое имя Эльпида, и я живу вон в том доме, между кедрами, – она показала задрапированной рукой. – Я была бы рада видеть тебя моим гостем.
Никострат уткнулся взглядом в землю. Теперь жаркая волна поднялась до ушей, лишая его способности здраво мыслить…
– Твое искусство стоит дорого, я знаю, – он поднял глаза и тут же опустил. – Я не смогу заплатить тебе, поэтому не зови меня!
– Мы не всегда берем плату – только когда хотим, – голос гетеры был нежным и призывным, но голубые глаза изучающе сузились. – Ты мне очень понравился… я хочу встретиться с тобой, потому что желаю тебя лучше узнать!
Она лукаво прибавила:
– Может статься, ты царевич в изгнании?
Никострат ошеломленно моргнул. Но, конечно же, Эльпида его только дразнила; и он был давно уже готов к такому любопытству.
– Я просто приезжий, – сказал лаконец. Теперь он даже не переменился в лице.
Эльпида улыбнулась, накрутив на палец блестящий каштановый локон.
– Я свободна сегодня – и сейчас, – сказала она, понизив голос: глядя на Никострата тем взглядом, который заставляет мужчину чувствовать себя единственным на свете. – Приходи ко мне этим вечером, я буду ждать! Запомни, мой дом – тот между кедрами, с колоннами из порфира!
И Эльпида ускользнула, как сон. Никострат остался на месте, чувствуя себя побежденным без битвы. Что с ним такое?..
Выругавшись под нос, лаконец хотел уйти и забыть обо всем. Мелос, наверное, уже потерял его! Но теперь Никострат чувствовал, что не прийти к гетере будет постыдно, будто он сбежал от женщины… А что, если она, узнав его на улице, покажет на него пальцем и высмеет?
Никострат тут же понял, что Эльпида так не поступит. И это только усилило его желание пойти к ней вечером.
Потоптавшись на месте, юноша решительно шагнул в лавку, из которой недавно вышла Эльпида со своей рабыней. В помещении с полками, заставленными керамическими сосудами и склянками, стоял такой запах, что он чихнул.
Он купил флакончик благовоний – “подходящих для мужчины”, как он сказал; стараясь не обращать внимания на улыбку торговца.
Когда Никострат вернулся в гостиницу, Мелос был уже там. И, как царевич и ожидал, накинулся на него с упреками.
– Где ты был? И с кем?.. – воскликнул иониец, увидев, как возбужден друг.
Никострат поставил свой флакончик на стол. Он промолчал, еще не зная, что сказать; но слова уже не понадобились. Карие глаза Мелоса расширились в ужасе.
– Ты был с женщиной, и она позвала тебя к себе!
– Да, – Никострат поднял глаза.
– Это гетера? – спросил Мелос.
Никострат кивнул.
– Она примет меня без платы.
– Это она сейчас так сказала! Никострат, что ты творишь? – в негодовании воскликнул Мелос. – Не ты ли предостерегал меня против ловушек, говорил о долге?..
– Я не боюсь этой женщины, и это не повредит нашему делу, – Никострат прямо взглянул на Мелоса, и иониец смолк. Когда Никострат смотрел и говорил так, с ним было бесполезно спорить. – Я пойду к ней сегодня вечером! – закончил спартанец.
Мелос вдруг подумал, что его другу уже почти двадцать лет, а он еще ни разу не был с женщиной…
– Хорошо, – иониец тяжело вздохнул. – Только будь осторожен.
– Нас никто здесь еще не знает, – напомнил ему Никострат. – Опасаться пока нечего.
Мелос кивнул. Он вдруг представил себе эту красивую женщину, готовую отдаться его другу, и вспомнил о том, что сам женат… Впервые эта мысль вызвала в нем легкое сожаление; но тут же Мелос рассердился на себя.
– Ладно, иди, – повторил иониец, сердясь на них обоих.
Никострат примирительно улыбнулся.
– До вечера долго. Давай сейчас поедим, а потом пойдем поищем архонта, чтобы узнать, как получить гражданство!
– Дельная мысль, – Мелос обрадовался.
Седобородого архонта они нашли в стое – длинной крытой галерее с колоннами* неподалеку от храма Посейдона, где этот муж прогуливался и беседовал, судя по всему, с другими городскими начальниками или членами совета. Когда юноши, прилично одетые и собранные, подошли к ним, коринфяне прервали беседу и воззрились на них с вежливым любопытством.
Никострат поклонился: как тот, кто отвечает за обоих.
– Я и мой друг приезжие – мы свободные благородные эллины, и моя мать происходит из Коринфа, – сказал он четко и твердо. – Можно ли нам стать гражданами этого города… и его защитниками?
– Защитниками? – повторил архонт с некоторым удивлением. Точно его великолепный город никогда не нуждался в защите.
Коринфяне переглянулись, один из них что-то сказал архонту вполголоса… Потом тот опять повернулся к молодым людям.
– А есть ли в Коринфе уважаемые граждане, которые поручились бы за вас?
Сердце Никострата упало.
– Нет… – сказал он. – У нас не осталось здесь знакомых!
Архонт покачал головой.
– Тогда с гражданством придется повременить. Поживите у нас, заведите друзей среди благородных людей, – тут коринфянин впервые улыбнулся. – Вы оба кажетесь мне достойными юношами, но одних ваших слов недостаточно!
Никострат кивнул. Все было понятно.
Они ушли, чувствуя себя растерянными и подавленными. “Завести друзей – разве друзей заводят? – думал Никострат. – И как это сделать?”
Они провели какое-то время со своими людьми, но даже с ними не могли обсуждать будущее. У кого бы узнать, как приобрести здесь землю, и какие для этого нужны права!.. Потом Никострат, томясь в ожидании вечера, решил написать письмо домой. Пора и ему учиться это делать!
За разными мелкими делами незаметно завечерело; пора было идти на свидание. Никострат еще раз обмылся холодной водой и откупорил свой флакончик. Нанес несколько капель мускусной эссенции на волосы и шею. Потом надел свой белый хитон, который так ярко выделялся в сумерках, кожаный пояс с ножом и деньгами…
– Сладкой ночи, – буркнул Мелос, который, сидя на стуле, неотрывно следил за приготовлениями друга. Никострат, который уже собрался уйти, порывисто повернулся и быстро подошел к Мелосу. Он опустил ладони на плечи ионийца.
– Я вернусь, – сказал он тихо; и с силой сжал его плечи. – Ложись спать!
Они прижались друг к другу лбами и улыбнулись; потом Никострат снял руки с плеч товарища и покинул комнату.
До дома Эльпиды он добрался легко, точно нить Ариадны вела его; хотя города Никострат почти не знал. Когда он подошел к дому с красными колоннами, уже стемнело. Но дверь была приткрыта, и оттуда лился свет.
Никострат замедлил шаги, потом остановился; сердце его неистово билось. Потом царевич поднялся по ступеням портика, и дверь открылась ему навстречу.
Гетера стояла на пороге, осиянная светом, – лампада была подвешена на цепях под потолком. Коринфянка была в шафрановом хитоне, но гиматий – белый; словно у почтенного мужа, подумал Никострат. Эльпида улыбнулась, горячо коснувшись его руки.
– Ты смелый!
Лаконец видел, что она действительно так думает. Он взял в свои ладони обе ее тонкие руки, трудно дыша от страсти.
– Меня зовут Никострат.
– Сегодня ночью тебя зовут – “тот, кого я ждала”, – прошептала Эльпида. – Идем же.
Она завела его в дом, и Никострат закрыл дверь. Они пошли в ойкос… или в спальню? Как у гетеры устроен дом? Никострат уже едва мог думать, ощущая рядом эту женщину…
В дорого убранной комнате, погруженной в полумрак, Эльпида повернулась к гостю и обняла его за шею. А потом поцеловала, заставив склониться к себе.
– У меня… никогда еще не было, – сумел выговорить Никострат, когда их губы расстались.
– Я знаю, – ответила гетера, улыбаясь и глядя на него снизу вверх. – И я немного боюсь тебя… в тебе столько силы!
Она провела ладонью по его щеке. Никострат при этих словах ощутил себя мужчиной в полной мере.
– Я не обижу тебя, – прошептал он; и уже сам обнял Эльпиду, прижал к себе, ощущая ладонями и губами ее тело. Их словно затягивало куда-то, где оба они перестали принадлежать себе. Эльпида была опытна в любви и владела своим наслаждением, почти так же, как наслаждением мужчины; однако сознание того, что она первая у этого сильного и трепетного юноши, вызвало в ней страсть большую, чем любые слова и прикосновения. Они молчали, то медленно, то резко двигаясь навстречу друг другу, сжимая друг другу руки; будто совершали первое в мире таинство.
Потом Никострат сразу уснул, простершись на животе; как все молодые и неопытные любовники. Но Эльпида не сердилась. Она погладила пальцами его щеку, обнаженную спину; и губы ее ночного гостя дрогнули в улыбке.
Гетера почувствовала, что почти любит его.
Она легла рядом и тоже быстро уснула, ощущая тепло мужчины.
* Стоя – длинная галерея-портик в древнегреческой архитектуре, место заседаний и общественных собраний.
========== Глава 134 ==========
Никострат проснулся поздно; и, пробудившись, резко сел в постели. Он ошеломленно огляделся, не узнавая комнаты, где заснул; потом увидел женщину, сидевшую рядом с улыбкой, и быстро прикрылся рукой. Щеки юноши вспыхнули, глаза смотрели сердито.
– Я выйду, – сказала Эльпида, показав глазами на ночную вазу у постели, – приведи себя в порядок.
Гетера встала и покинула комнату: обнаженный Никострат проводил ее взглядом. Сама она успела уже умыться и одеться, и хотя была не так ослепительна, как предстала вечером, по-прежнему оставалась прекрасной.
Никострат не воспользовался вазой – ему внезапно сделалось стыдно, что в этом чужом доме за ним будут убирать; обернувшись своим набедренником, который обнаружил рядом, вместе с хитоном и поясом, он вышел на задний двор. Этот двор был отгорожен глухой стеной, как юноша и думал.
По дороге обратно Никострат как мог точно запомнил расположение комнат. Гетера привела его в спальню, он угадал; ойкос, оформленный еще более пышно, располагался напротив, и выходил в перистиль… Услышав со стороны общей комнаты шелест ткани и женский смех, Никострат быстро скользнул назад в спальню. Он понял, что Эльпиды все еще нет, и с растущим чувством неловкости гадал, как долго придется ждать ее. Теперь, при свете нового дня, юноша чуть ли не жалел, что принял приглашение прекрасной коринфянки.
Но тут, к удивлению гостя, вместо Эльпиды навстречу ему с подушки на полу поднялась ее маленькая смуглая рабыня – Корина; она широко улыбнулась Никострату и поклонилась.
– Господин гость позволит мне помочь ему умыться?
Никострат увидел, что служанка все для этого приготовила – и кувшин, и сияющий медный таз, и полотенце; и растерянно кивнул. Он оплеснулся водой, настоянной на мяте и чабреце; потом Корина еще раз поклонилась и ушла. А едва только Никострат застегнул на себе пояс, как вернулась Эльпида.
Она была одета в простой белый хитон, только опояска – из серебряных квадратиков. Каштановые волосы гетера оставила почти свободными, сплетя лишь вьющиеся концы в косу.
Хозяйка села напротив Никострата на табурет и улыбнулась ему. Увидев ее красоту и ощутив женский аромат, Никострат понял, что опять желает ее; и потупился, стремясь погасить опасное чувство. Эльпида подарила ему себя этой ночью… он очень благодарен ей, и довольно!
– Ты понравился Корине, – неожиданно сказала гетера.
Никострат изумленно вскинул глаза.
– Для тебя это так важно… кто из гостей понравится рабыне?
– Конечно, важно, – ответила Эльпида. В голубых глазах коринфянки появились искорки, но теперь она не улыбалась. – Корина видела немало благородных мужей в этом доме… но отнюдь не каждый удостоился ее похвалы.
“И отнюдь не каждый оставался на ночь, даже за плату”, – подумал Никострат; но воздержался от такого замечания. Однако эти слова, о других мужчинах, охладили его и даже рассердили. Уголки губ Эльпиды тронула улыбка.
– Тебе нужно спешить, правда? Твой друг ждет… или друзья, с которыми ты приехал!
Желание Никострата вернулось с новой силой, стало почти болезненным – при виде тела гетеры, обрисованного светом, ее прелестной женской усмешки. И тогда он по-настоящему разозлился и отступил от соблазнительницы.
– Что еще ты обо мне знаешь? – воскликнул спартанец.
– Успокойся! – теперь голос Эльпиды прозвучал холодно и властно. Она поднялась – это была высокая женщина, как его мать. – Кажется, я ошиблась насчет тебя, – заметила коринфянка. – Ты совсем дикий, как твои необузданные сородичи!
Никострат на мгновение изумился, как это она не испугалась его, увидев его ярость; а потом изумился уже другому.
– Ты так быстро поняла, что я родом из Лакедемона? И про моего друга догадалась?
