Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 87 (всего у книги 97 страниц)
– Он, кажется, еще и ранен, – пробормотал Алфей, нагнувшись над пленником. Но, в любом случае, следовало как можно скорее доставить его во дворец и доложить матери…
Наконец Никострата сдали с рук на руки придворному врачу. Клитий, ничего не знавший о планах государыни, был потрясен еще больше Алфея и Нестора; но обрадовался, осмотрев пленника.
– Серьезных ран нет, кровь на нем больше чужая… все кости целы. Конечно, удары по голове – это уже похуже.
– Он приходил в себя, – сказал Алфей. – Вот этот господин, который привез его, говорит, что даже несколько раз.
Клитий прищурился, с подозрением и враждебностью посмотрев на Бастура, который угрюмо замер в дверях бывшей спальни царевича.
– Это хорошая новость. А ты… господин, – с усилием сказал лекарь персу, – ступай к государыне, получишь свою награду!
– Не указывай мне, – огрызнулся Бастур.
Однако он повернулся и ушел. Бастур понимал, что лекаришка прав и он должен как можно скорее предстать перед царицей. Хотя о том, что ее сын здесь, ее наверняка уже уведомили.
Шагая в сторону покоев Поликсены, Бастур услышал шум шагов и остановился. Шум шагов и деревянный стук! Царица уже сама направлялась сюда!
Бастур отступил к стене, и, когда царица со своей свитой приблизилась, склонился перед нею, прижав руку к сердцу.
– Государыня, да будет тебе известно…
– Я знаю! Потом, потом, – Поликсена, которая шла, припадая на ногу и опираясь на черный посох, нетерпеливо отстранила воина свободной рукой, даже не посмотрев на него. Бастур ощутил гнев; но тут заметил, что лицо женщины побелело от напряжения и боли. Она сама была недавно ранена и спешила увидеть страждущего сына!
“Я подойду к ней позже”, – подумал перс.
Но когда царица со своими слугами и служанками прошла, он последовал за нею: это было не зазорно.
Поликсена остановилась на пороге спальни сына, тяжело дыша: у нее все путалось перед глазами. Ей казалось, что боль Никострата слилась с ее болью, и отныне они нераздельны…
“Сейчас я увижу его… О Зевс, мною забытый!”
Когда она отдышалась, то ощутила, как Делий взял ее под руку.
– Идем, госпожа?
– Идем, – одними губами произнесла царица. И шагнула вперед, готовясь взглянуть в лицо чудесно обретенному первенцу.
Никострат, укрытый до пояса покрывалом, с повязкой на голове и на правой руке выше локтя, казалось, мирно спал в своей постели. Увидев, что он совсем наг, Поликсена сдвинула брови, намереваясь прогнать посторонних… но тут же забыла об этом. Щеки спартанца пылали, и лоб был горячим.
– Лихорадка, но неопасная. Обычное дело после боя, – сказал Клитий. – А вот его голова…
Поликсена опустилась на стул, наконец дав отдых ноге; царица по-прежнему сжимала свой жезл.
– Что – его голова? Говори толком!..
– Этот воин дважды ударил его, когда брал в плен, – Клитий выискал в свите царицы Бастура и указал на него.
Поликсена впилась взглядом в перса.
– Ты бил моего сына по голове?..
Бастур поспешно склонился, пряча глаза.
– Это было необходимо, царица. Прошу простить меня. Иначе бы он не дался.
– Это верно, – сказала Поликсена через несколько мгновений. Царица сдержала себя. Какое-то время она рассматривала азиата, а потом так же тихо закончила:
– Мы поговорим с тобой позже. Ступай.
Еще раз почтительно поклонившись, Бастур удалился. Теперь он не сомневался, что для него все кончится благополучно… впрочем, как и для царевича.
Поликсена подробно расспросила врача о состоянии сына. Никострата два раза стошнило, однако он приходил в себя и, по-видимому, осмыслил окружающее; голова, похоже, болела сильно и кружилась. А теперь он опять впал в забытье.
– Его сознание помрачено, царица, – он наполовину спит, а наполовину бодрствует, – сказал лекарь.
Поликсена кивнула.
– Со мной было то же, когда меня ранили в голову…
Она приободрилась. Было похоже, что за жизнь Никострата можно не опасаться, если он останется в покое. А вот его рассудок и честь могли пострадать серьезнее.
Не сдержавшись, царица склонилась над сыном и позвала:
– Никострат!
Она не ждала, что Никострат ответит; но вдруг его серые глаза открылись. Спартанец смотрел на нее с полным осознанием своего состояния – и теперешнего положения.
– Приветствую тебя, мама…
Поликсена улыбнулась ему; глаза ее увлажнились.
– Ты жив и снова со мной!
Никострат прикрыл глаза и сжал в обеих горстях свое вышитое покрывало. Очевидно, головная боль была мучительна.
– Никогда не думал… что меня возьмет в плен собственная мать. Ты будешь торговаться с греками, царица?
Поликсена с испугом поняла, что Никострат догадался о ее сговоре с персами без всяких объяснений. Но так было даже лучше.
– Я не стану использовать тебя в переговорах, сын, и это мне не помогло бы. Ты жив, хотя десять раз мог бы умереть до того, как мы снова встретимся… и я счастлива тебя видеть, – твердо промолвила она.
Губы спартанца искривились, плечи дрогнули, словно он пытался усмехнуться… но царевич ничего не сказал.
Поликсена провела рукой по его слипшимся темным волосам.
– Прошу тебя, прибереги свои слова и свою ярость до тех пор, пока не встанешь на ноги. Тебе нужен покой.
Никострат опять не ответил; однако кивнул. Поликсена печально улыбнулась ему и поднялась со стула.
– Клитий, ты отвечаешь за его здоровье, слышишь? А мне нужно идти.
В такой день она не могла сидеть с недужным сыном, даже впервые увидев его через год после разлуки. За стенами Милета все еще шла жестокая битва; и в городе тоже начались беспорядки. Мелос с самого утра был там и еще не возвращался.
В скором времени после того, как Поликсена вернулась на террасу, откуда смотрела на город, прибежал гонец-грек. В крови, в пыли… очевидно, только что с поля боя.
– Греки отступили, царица! Мы удержали город!
Поликсена стиснула подлокотники кресла и подалась вперед.
– Много убитых?..
– Очень много! И с их стороны… и с нашей, – ответил иониец с запинкой.
Поликсена беззвучно рассмеялась.
– Они и вправду могли бы уйти! Но ведь не уходят?
Она молчала несколько мгновений… измученный вестник ждал, не смея напомнить о себе. Потом царица распорядилась:
– Скажи внизу, что я желаю видеть Мануша и выслушать его доклад… если он жив. А сам иди отдыхай.
Когда гонец ушел, Поликсена откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, чтобы тоже немного отдохнуть перед этим разговором. Ничего еще не кончилось; и конца не предвиделось.
========== Глава 194 ==========
Три тысячи убитых было с ионийской стороны, при самом грубом подсчете, – из них свыше двух тысяч оказалось персов и вавилонян, остальные египтяне и греки. Мануш понимал жестокую необходимость сократить количество ртов и уменьшить численность своей армии, – и, однако, глядя азиату в лицо, Поликсена ощущала, что никогда не выплатит этот кровавый долг…
Мелос пришел раньше – с беспорядками в городе удалось справиться быстрее, чем подвести итоги сражения. И теперь он внимал главнокомандующему, сидя в зале с фонтаном рядом с госпожой. Мануш расхаживал перед ними по полу в черную и белую клетку, заложив руки за спину, – и двое эллинов слушали его как провинившиеся ученики.
– Почти четыре тысячи воинов Парсы потеряно убитыми за два дня! За два дня! И теперь, – военачальник повернулся и ожег яростным взглядом Мелоса, – выясняется, что и в тылу нас ждет измена? Отныне за каждого из ионийцев, кто убьет перса, неважно… воина, женщину, ребенка… я прикажу сдирать кожу с десяти его товарищей!..
Мелос встал, пошатнувшись: сегодня он сам был ранен.
– В таком случае, господин, лучше тебе сразу отдать приказ вырезать все местное население и объявить Милет городом персов, – сказал он, бледный и спокойный. – Правда, не ручаюсь, что это сдержит нападающих. Как и вождей восстания в других полисах.
Мужчины несколько мгновений впивались друг в друга убийственными взглядами. Поликсене стало страшно… так страшно, как не было даже в тот день, когда Делий позвал ее на берег, чтобы укротить персов Тизаспа. Царица сжала в кулаке свой посох; а потом вдруг хватила им об пол, так что оба противника чуть не подпрыгнули.
– Ты еще ничего не сказал нам о потерях, понесенных врагом, – громко сказала Поликсена.
Мануш уставился на царицу, точно не понимал, что она здесь делает: как видно, в этом отношении мужчины были неисправимы. Но потом он совладал с собой и ответил:
– Греки хоронят своих убитых, кого успели захватить. Остальных мы не позволили… Мы насчитали тысячу…
Поликсена попыталась отогнать возникшее перед глазами видение – песчаный берег, сплошь покрытый мертвыми телами; измученные могильщики складывают их рядами, пытаясь почтить и отличить своих павших; а потом бросают это безнадежное занятие, потому что убитым нет числа. Песок разрывают, чтобы сбросить воинов в общую могилу, – и становится видно, что он еще на целый локоть в глубину пропитался кровью… Разжиревшие стервятники уже не хотят клевать…
– Много спартанцев? – спросила Поликсена. Ей казалось, что это говорит не она, а кто-то другой, поразительно спокойный.
– Мы подобрали восемьдесят два трупа, они дальше всех врубились в наши ряды и оказались завалены телами наших воинов, – немедленно ответил Мануш. – Но мы видели, как греки хоронят других спартанцев. Их легко отличить.
Поликсена закрыла глаза и увидела красные плащи на красном песке. Потом увидела своего сына – Никострат спал в резной кедровой кровати, укрытый тонким бисерным покрывалом: он спал бы сейчас сном смерти, если бы не она.
Открыв глаза, Поликсена взглянула на Мануша и зятя, которые ждали ее слов; царица улыбнулась. Она ощущала все ту же отчужденность от происходящего, точно спасительный холод, предохраняющий мертвое тело от гниения.
– Думаю, спартиатов на самом деле пало более сотни. И этому нам следует радоваться. Тебе известно, кто такие Равные, Мануш?
– Да, – откликнулся военачальник. По его тону царица поняла, что перс знает это даже слишком хорошо.
Поликсена кивнула.
– Они сильнейшие среди всех лакедемонян и во всем греческом войске: сильнейшие своим умением, а главное, духом… Я уверена, что спартиатов в этот поход Лакедемон послал немного – они слишком ценны для своего города. В обороне и на своей земле этим Равным нет равных…
Поликсена рассмеялась невольной остроте. Смех ее прозвучал ужаснее, чем если бы она ударилась в слезы. Мужчины внимали ей, не смея пошевельнуться.
– Но, к счастью, здесь чужая земля, и черпать свое мужество лакедемонянам негде, кроме как в собственной груди…
Поликсена сделала паузу, взглянув Манушу в глаза.
– Скоро голод и истощение сил вынудят греков уйти. Если только им не откроют ворота.
Мануш молча кивнул. А Мелос сказал:
– Мы сделали все, чтобы этого не случилось.
И Поликсена поняла, что ее доброму, верному Мелосу пришлось сегодня казнить своих бывших сторонников, подавляя бунт. Можно было представить, какую ненависть царица и ее приближенные теперь возбуждали во многих сердцах. Но таково свойство всякой сильной власти. Теперь все зависит от того, чья ненависть и решимость окажутся сильнее – и чья численность больше…
Поликсена содрогнулась. Она встала, опираясь на посох, и в первые мгновения даже не ощутила боли – как, говорят, сперва не ощущает ее смертельно раненный. А потом боль вернулась с удвоенной силой, и Поликсене потребовалась вся воля, чтобы не выдать себя.
– Думаю, сегодня все нуждаются в отдыхе, и наш враг тоже, – спокойно произнесла она. – А Мелос еще не видел царевича. Благодарю… вас обоих.
Мелос уже был рядом и поддержал ее. Мануш, внимательно оглядев обоих эллинов, поклонился и быстрым шагом покинул зал.
– Ты можешь сейчас идти? – спросил иониец, ощутив, как царица навалилась на него.
Не отвечая, Поликсена двинулась вперед. Мелос и в самом деле еще не видел Никострата, и поговорить они могли только теперь – завтра, возможно, будет поздно.
Никострат уже не спал – он сидел в постели, со свежей повязкой на голове, одетый в хитон: видимо, он отказался лежать. Однако набрался разума достаточно, чтобы теперь не пытаться геройствовать. Услышав приближающиеся шаги и стук палки, спартанец повернул голову к своим гостям, и слабая улыбка тронула его губы.
– Я начинаю узнавать тебя по этому стуку, – сказал он царице. – Мой сын ходит с такой же подпоркой, представляете?
Поликсена опустилась на стул, и только тогда смогла улыбнуться в ответ.
– Я уже и сама привыкла к ней.
Несколько мгновений все трое молчали; и враждебности в этом молчании не было. Они попросту не могли себе позволить подобного.
Никострат первым нарушил тишину.
– Сильно болит, мать?
– Болит, – ответила Поликсена. И было ясно, что речь не только о недавней ране.
Никострат коснулся ее локтя… это заменило все сочувственные слова. А потом впервые посмотрел в лицо Мелосу.
Иониец улыбнулся, открыто и счастливо рассматривая друга.
– Я так рад видеть тебя живым!
– И я рад, – сказал спартанец. Он с некоторым опозданием ответил на улыбку. В конце концов, в том, что он попался в плен, его вины действительно не было.
Двое родичей обнялись. Потом Мелос присел на кровать к Никострату.
– Греки отступили, – сказал он после некоторого колебания. Иониец пока не решался вдаваться в подробности. Поликсена замерла, ожидая ответа сына…
Никострат долго молчал, не поднимая глаз.
– Я должен был бы умереть со стыда, снова попав в этот дворец. Умирать со стыда каждый миг, – наконец произнес он с усилием. – А я как будто одеревенел изнутри и ничего не чувствую…
Поликсена, не удержавшись, схватила сына за плечо и встряхнула.
– В этом мире слишком много причин умирать, кроме стыда и уязвленной гордости! – воскликнула она. – Твоя смерть найдет тебя, не бойся! Неужели ты в самом деле хотел бы, чтобы это было зря?..
Никострат медленно покачал головой.
Он вдруг встал и двинулся к открытому окну; но, сделав несколько шагов, опустился на пол от слабости. Молодой воин схватился за лоб.
– Голова кружится…
Мелос, подоспев, помог другу подняться и вернуться в кровать. Никострат некоторое время отдыхал, сидя без движения.
– Ты нужен нам, – сказал Мелос.
Никострат кивнул, не поворачиваясь к нему.
– Это… наверное, разумно, – глухо сказал он. – Но я сейчас не могу… простите…
Поликсена слегка толкнула Мелоса посохом, и зять понял намек. Он встал, помогая царице подняться тоже.
– Нам пора. Мы… будем сообщать тебе новости, – сказал он побратиму. Поликсена поцеловала безмолвного сына в лоб, и они с Мелосом покинули спальню.
– Хорошо, что Никострат пока не в силах драться, – сказала царица вполголоса, когда они достаточно удалились. Мелос кивнул и усмехнулся.
– Это точно. А если придется драться, уже не из чего будет выбирать.
***
Потери греков были существенно больше, чем предполагали персы и ионийцы, и составили три тысячи за два дня. Вечером этого дня на берегу было сложено пять погребальных костров – сколько они могли себе позволить. На одном из костров, сложенном спартанцами, сгорел Эвримах, муж Адметы, погибший как герой: он забрал с собой две дюжины врагов…
Диомед стоял в толпе товарищей, слушая треск горящих сучьев, понурив светловолосую голову. Со всех сторон доносились стоны тяжелораненых, которые были особенно отчетливо слышны в сумерках: казалось, сама земля, напоенная кровью, жалуется многими голосами. Диомед тоже был ранен, но молодой фиванец пострадал более в давке, чем в бою: ему и многим другим даже не дали ввязаться в драку.
Основной удар приняли на себя лакедемоняне: Диомед сглотнул слезы, думая о друге, которого потерял в этом сражении. Юноша слышал, как имя Никострата повторяли в рядах греков, когда они добивали оставшихся на поле брани врагов и убирали мертвых, – и теперь еще слышал, с каким презрением имя сына Поликсены произносят выжившие спартанцы…
– Поверить не могу, что он предатель, – тихо проговорил Диомед.
– Предатель? Кого ты называешь предателями, мальчик? – вдруг прозвучал голос позади него. Фиванец, вздрогнув, обернулся: он не думал, что его услышат и поймут.
– Таких тут нет, – серьезно и сочувственно сказал афинский наварх, герой вчерашней битвы.
Диомед мотнул головой; ему пришлось сморгнуть слезы, чтобы разглядеть своего собеседника.
– Я не понимаю, господин…
Калликсен похлопал его по плечу.
– Скоро поймешь. И не отчаивайся заранее.
Он ушел, не давая Диомеду ответить, и заговорил со своими афинянами. Растерянный Диомед проводил флотоводца взглядом. Он не понял слов Калликсена – но мысль, что такой славный воин и почетный афинский гражданин на его стороне, приободрила юношу.
Диомед понял, что, как бы ни честили сына царицы другие, он сам никогда не будет думать о Никострате плохо; и будет верить, что им суждено еще встретиться.
***
Когда дворец объяла ночь, Поликсена снова велела позвать к себе Мануша. Ей самой не спалось – рана и возбуждение этого дня не давали уснуть, и в горячечном воображении рождались отчаянные планы. Мануш пришел к царице на террасу.
Она была одна: перс поклонился и молча сел, ожидая ее слов. Поликсена не повернулась к военачальнику – она напряженно смотрела на город; но Мануш чувствовал, что она сознает его присутствие и уже приняла некое судьбоносное решение. Наконец государыня посмотрела на него – и быстро и сухо проговорила:
– Вы должны ударить по грекам завтра – первыми, Мануш, и без всякой жалости… Застать их врасплох, не дать построиться! Думаю, вы в силах это сделать!
Мануш улыбнулся; он поклонился, не вставая с места.
– Я восхищен твоей мудростью, владычица, – сказал перс: он никогда не льстил ей, но теперь нисколько не кривил душой. – Да, мы в силах это сделать. И завтра я сам поведу войско.
Поликсена кивнула.
– Тогда не буду тебя задерживать. Да пребудет с тобою милость Ахура-Мазды.
– И с тобою, царица, – сказал воевода.
Он встал, еще раз поклонился ей – и вышел пятясь.
Делий, который дожидался снаружи, не сразу решился нарушить уединение госпожи: но в конце концов отодвинул занавесь и напомнил Поликсене, что ей нужно лечь спать, чтобы набраться сил перед завтрашним днем.
Когда они шли обратно по направлению к ее покоям, – только вдвоем, – Поликсена молчала. И вдруг приостановилась и спросила:
– Ты любишь меня, Делий?
У юноши занялось дыхание. Неужели она не видела, не чувствовала, какой голод терзает его днем и ночью?..
– Люблю, моя царица. И всегда буду любить, – тихо откликнулся слуга, радуясь, что темнота скрывает его лицо. Рука госпожи крепче сжала его локоть.
– Всегда – это слишком долго, – сказала Поликсена.
Он посмотрел на нее – ее лицо, ее огромные загадочные глаза и алый рот были совсем близко. Не в силах бороться с собой, молодой вольноотпущенник склонился к ней, и их губы встретились.
Эта первая близость, жар и сладость ее уст чуть не лишили влюбленного разума. Но Поликсена быстро отстранилась и, не глядя на него, велела:
– Идем.
Делий услышал дрожь в ее голосе и понял, что царица тоже не осталась равнодушна. Но он не смел выдать своего ликования. Он довел царицу до дверей опочивальни и, поклонившись, оставил на попечение служанок.
Некоторое время влюбленный еще прислушивался к тому, что делается за дверями; но потом ему показалось это стыдно и почти кощунственно. Делий ушел, шепотом благословляя Аполлона Делосского*, в честь которого был назван.
* Согласно греческим мифам, на острове Делос произошло рождение Аполлона и Артемиды.
========== Глава 195 ==========
Мануш напал на греческий лагерь еще раньше, чем предлагала царица, – на исходе ночи. Ему самому было достаточно нескольких часов сна для восстановления сил; и перса воодушевляло предчувствие победы. Кроме того, военачальник знал, что в предрассветный час дозорным труднее всего бороться со сном и они утрачивают бдительность…
Первой, как и вчера, должна была атаковать конница – но теперь у греков не было преимущества сплоченного строя; и стремительные всадники, налетевшие на полусонных, измотанных боем людей, способны были повергнуть их в ужас. По приказу изобретательного Мануша всадники, одетые в темные одежды и доспехи, еще зачернили себе сажей лица и замазали пятна на мордах и боках своих коней.
Смазанные маслом засовы южных ворот открылись почти бесшумно. Передние всадники выехали из ворот и начали строиться, почти не обратив на себя внимания неприятеля. И лишь когда Мануш, занявший место во главе войска, взял в руку факел, чтобы все его люди видели его, часовые подняли тревогу и громкими криками стали будить остальных.
Спартанцы, как и вчера, вскочили первыми, и их маленькое войско было приведено в боевую готовность почти мгновенно. Но силы оказались слишком неравны. Персы налетели черным ураганом, издавая ужасающие боевые кличи; спартанцы не могли рассредоточиться, чтобы прикрыть всех, кто замешкался, и многие оказались заколоты спящими или едва вскочив на ноги. Потом греки сумели организовать оборону – спартанцы, немногие оставшиеся в живых Равные и благородные мужи, выстроились в фалангу вдоль берега, и персы опять наткнулись на непреодолимый заслон из щитов.
Под прикрытием спартанцев уцелевшие греческие союзники начали спешно грузиться на корабли. Мануш некоторое время смотрел на это со смесью бессильной ярости и торжества – а когда первые пять кораблей отошли от берега, с воплем бросился на спартанцев, и персидские конники и пехотинцы, забывшие вчерашний страх перед этими непревзойденными бойцами, крича, устремились за своим предводителем. Им удалось прорвать фалангу в центре – Мануш навсегда запомнил этот миг: когда один из спартиатов лишился копья, вонзив его во врага рядом, персидский военачальник поднял свою лошадь на дыбы и обрушил удар копыт прямо на гоплон…
Мануш смял спартиата, протоптавшись по его корчащемуся телу; и, взмахнув факелом, с торжествующим рыком устремился вперед. Ему удалось недалеко продвинуться – Мануш был встречен в копья следующими рядами, и ощутил, как споткнулся под ним раненый конь. Тут воеводе пришел бы конец; однако всадники, следовавшие за ним, расчистили пространство для отступления, и он попятился, давая место другим.
Мануш спешился, едва успев спрыгнуть на землю: конь его повалился на бок, хрипя и истекая кровью, на морде выступила кровавая пена. Мануш огляделся: он хотел крикнуть, чтобы ему дали другого коня, но все всадники далеко опередили его, и сзади напирала пехота. Ему осталось только отойти и наблюдать за сражением – хотя исход его уже был ясен.
Тем временем совсем рассвело: Мануш взглянул из-под руки на восток.
Солнечные лучи брызнули из-за красных черепичных крыш Милета, и озарили греческий лагерь и берег с ужасными следами вчерашнего побоища. Обернувшись, Мануш увидел, что спартанцы все еще стоят стеной, – Равных осталось совсем немного, но ни один из воинов в алых плащах не покинул собратьев, чтобы сесть в лодку или броситься к кораблю вплавь. И спартанские мужи, на которых еще не было плащей, тоже встали насмерть за спинами у полноправных воинов. Прочие уходили – персидский военачальник увидел, к своему изумлению, что большая часть греческих кораблей уже ушла: четыре из пяти десятков, бросая спартанцев на погибель, потому что гребцов не хватало. Или спартанцы сами решили так, что было вернее.
Догонять?.. Нет, не успеть…
И лишь когда в гавани осталось всего пять кораблей, спартанцы начали отступать. Воины Мануша загоняли их в воду и приканчивали там; однако вооружение греков было легче, и они гораздо лучше плавали в своих доспехах. Оставалось только дать им уйти.
Хотя лаконцев, судя по всему, уцелело несколько сотен, никого из Равных в живых не осталось. Кони преследователей, устремившиеся навстречу прибою, втаптывали в ил последние алые плащи. “То, что говорят о них, – сущая правда”, – подумал Мануш.
Три корабля со спартанцами ушли, а две своих биремы греки бросили – они покачивались на якоре, совершенно пустые, как будто их привели к этим берегам злые духи.
Подавив дрожь, Мануш отвернулся и обозрел поле битвы. По побуревшему от крови песку повсюду во множестве были раскиданы отрубленные конечности, головы, кучи потрохов и нечистот, не убранные вчера. Валялось много свежих мертвецов, конских туш; были среди них и живые, которые громко стонали. Мануш поморщился: почти все эти раненые были персы. Смрад от них поднимался до небес…
“Нужно убрать это как можно скорее”, – подумал военачальник.
К неподвижно стоявшему Манушу подъехали несколько всадников с вымазанными сажей лицами.
– Господин, что делать? – почтительно спросил один.
Мануш, который, несмотря на бесспорную победу, отчего-то ощущал себя униженным и разбитым, злобно взглянул на подчиненного снизу вверх.
– Дай мне свою лошадь, – потребовал главнокомандующий. Воин немедленно спешился, и Мануш вскочил на его коня. Привычно окинув берег взглядом сверху, он приободрился.
– Все здесь убрать до полудня, – приказал военачальник. – Трупы закопать, все захваченное в лагере переписать и предоставить мне опись к вечеру…
Мануш смолк, брезгливо глядя на убогие палатки, кучи тряпья, горшков и костей, оставшиеся на месте греческого лагеря. Незавидная добыча. И хоть бы один стоящий пленник, кроме сына царицы!..
Взгляд перса то и дело возвращался к мертвым воинам в алых плащах. Может, стоило бы позволить Поликсене и ее ионийцам похоронить их с почестями?.. Но нет, таких свидетельств доблести сородичей для местных греков лучше не оставлять.
– Всех свалить в общую могилу, место не помечать, – отрывисто приказал Мануш; после чего, ударив коня пятками, без оглядки поскакал в сторону города. Предстояло много дел. Еще неизвестно было – совсем ушли греки или же намеревались вскорости вернуться. Они пожертвовали многими воинами, но спасли корабли – Мануш на их месте сделал бы точно так же.
Часть греческого флота ушла еще в первый день, после морского сражения, – вероятно, у них был сговор с жителями островов, и они готовили себе путь к отступлению…
Однако, подъезжая ко дворцу, Мануш повеселел. Он победил, Парса снова растоптала своих врагов!.. И только глупцы сокрушаются о грядущих бедах!
Стражники у ворот сада низко поклонились ему, и Мануш возликовал в своем сердце. Когда воины открыли ворота, Мануш, желая поделиться радостью этого дня, бросил им деньги, достав пригоршню серебра из своего кожаного пояса; стражники, едва не сталкиваясь лбами, кинулись подбирать монеты, громко восхваляя главнокомандующего и его доблесть и щедрость.
Мануш, улыбаясь сам себе, проехал. Деньги Поликсены не обесценились и еще долго будут в ходу, слава персидскому оружию…
Как он и думал, Поликсена ждала его, сидя в зале с фонтаном, и Мелос был с нею. Когда Мануш вступил в зал, гречанка быстро встала, побелев от этого усилия.
Мелос хотел усадить ее обратно, но она только отмахнулась. – Что?.. – крикнула Поликсена.
Мануш поклонился.
– Победа, государыня, – сказал он, улыбаясь с полнейшим торжеством. Он больше не мог и не желал сдерживаться. – Мы прогнали греков прочь.
Женщина слабо вскрикнула, схватившись за плечо зятя, – а потом опустилась обратно на кушетку и заплакала навзрыд, закрыв лицо руками. Ее стойкость не выдержала. Мануш несколько мгновений позволил себе наслаждаться этим зрелищем, а потом бесшумно отступил назад в коридор, позволив царице изливать свою скорбь без свидетелей.
Шагая по направлению к своим покоям, в которых он жил во дворце, перс закинул руку за спину и яростно почесался. Ему сейчас больше всего хотелось принять ванну, а потом посетить своих наложниц… Вечером царица устроит пир в честь победы; а может и созвать совет, если ей позволит здоровье. Хотя скорее поступит наоборот.
Снова от души порадовавшись такой правительнице и самому себе, Мануш наконец отбросил мысли о долге, чтобы предаться заслуженному отдыху и удовольствиям.
Поликсена в самом деле приказала созвать вечером совет, чтобы подробно обсудить положение. Но ей требовалось привести себя в порядок, прежде чем выступать перед государственными мужами, – она этой ночью почти не спала.
Ее слезы иссякли быстро – чтобы оплакивать потери, нужны были лишние силы. Выпив маковой настойки, царица крепко проспала до середины дня; после чего приказала подать себе умываться и принести лучший наряд. Она наденет пурпурный плащ, расшитый золотыми дариками, – тот самый, в котором ее ранили. К несчастью, ей все еще нельзя было принимать ванну; но следовало хотя бы вымыть голову и обтереть все тело лавандовой водой.
Ей освежили лицо питательной маской, заплели влажные волосы в сложную прическу из многих кос, уложив их на затылке короной и оставив несколько перевитых золотыми цепочками прядей ниспадать на спину и правое плечо; потом густо накрасили веки, брови и губы. Она с трудом вытерпела все это, сидя неподвижно.
Поверх золотого хитона – многорядное египетское ожерелье, потом драгоценный пояс, перстни, браслеты… Потом царица посмотрелась в зеркало. Она выглядела как ожившая зловещая статуя, напомнив себе Нитетис и Камбиса, персидского владыку, ставшего идолищем Та-Кемет…
Она немного поела, тщательно пережевывая гранатовые зерна, хлеб и чечевицу, почти не ощущая вкуса; потом приказала подать себе роскошный плащ, тяжелый, как доспехи. Когда она в день покушения шла говорить с греками, этот плащ волочился за нею по полу и по земле. Что бы сказал сейчас Никострат, если бы увидел свою мать!
Мелос явился, чтобы сопровождать госпожу, и взял ее под руку. – Только до дверей зала, – тихо сказала ему Поликсена. – Дальше я пойду одна.
Когда они вошли, зал совета уже был полон: важные персы и греки сидели на своих местах. Услышав поступь царицы, все поднялись и склонились перед нею.
Скользнув глазами по склоненной голове Мануша, коринфянка улыбнулась. Потом величественно проследовала к столу и опустилась в кресло во главе его, расправив плащ, растекшийся по мраморному полу бесчисленными сверкающими складками. Только теперь советники получили возможность сесть.
Некоторое время Поликсена обводила мужчин взглядом.
– Я поздравляю всех вас с трудной победой, плодами которой мы должны сполна насладиться…
Потом царица крепче сжала свой жезл и, глубоко вздохнув, остановила взор на Мануше.
– И, прежде всего, я желаю выслушать доклад главнокомандующего, который должен подвести итоги этой войны. Что ты скажешь нам, лучший из военачальников?
Мануш поднялся, блистая красотой и величием, – он навел к вечеру лоск почти столь же тщательно, как и сама царица. Поклонившись всем, перс повернулся к Поликсене и начал докладывать.
Он не сказал ей ничего неожиданного – ничего, кроме того, что царица уже домыслила сама. Но только в устах Мануша события этих сражений словно обрели реальность. Поликсена вдруг подумала, что сама она так ни разу и не побывала на берегу и не увидела ни одного из тысяч воинов, убитых во славу Персиды и ее собственную…
