Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 97 страниц)
Подхватив на руки царевича Яхмеса, Нитетис гневно воззрилась на нянек. Обе египтянки уткнулись лбами в пол и не шевелились.
– Куда вы смотрели? – воскликнула царственная мать.
Она вернулась с ребенком к подруге и опять села на подушки.
– Великая царица, дети только играли, – осмелилась ответить одна из женщин: нянька Никострата. Нитетис усмехнулась, осмотрев Яхмеса и поправив растрепавшийся локон юности*: на мальчике, как и на его маленьком противнике, ничего не было надето, и мать увидела, что тот получил только небольшой синяк на ноге.
Царица погладила бритую головку ребенка. Он притих, прильнув к ней, со странным выражением в больших черных глазах: удивительно похожий на Камбиса после прохождения мистерий Нейт.
Дочь Априя взглянула на Поликсену, сжав губы.
– Конечно, это только игра! Все это лишь игра!
Поликсена вздохнула и жестом подозвала свою служанку. Та подошла, принеся эллинке ее сына, и мать тоже взяла его на колени. Никострат, в отличие от Яхмеса, к матери не прижался, но тут же начал повертываться в ее руках, ища себе новое дело или забаву; когда Поликсена приобняла его, сдерживая, сын притих, но в его спокойствии ощущалась готовность к новому напряжению детских сил.
Эллинка поцеловала маленького спартанца. Слезы прочертили дорожки на ее щеках; она приоткрыла рот, сглатывая их.
– Этот мальчик как живой укор мне… без него я могла бы забыть о долге! Мой муж все еще жив и блюдет верность мне, я чувствую это!
– Даже если так, твой муж все равно что мертв для вас обоих, теперь уже сомнения нет, – возразила царица. – И о каком долге ты можешь забыть? У тебя много обязанностей по отношению ко многим, прежде всего, ко мне! Ты считаешь, что тебе непременно следует вырастить из сына спартанского гоплита? Даже если бы ты каким-то образом добралась до Спарты, не погибнув и не попав в рабство по дороге…
Поликсена прервала Нитетис жестом отчаяния.
– Нет, я не хотела бы сыну такой участи, и все больше укрепляюсь в этом! Но если все эллинки будут рассуждать подобно мне…
– Немногие эллинки могут выбирать, подобно тебе, – мягко сказала египтянка. – И уж если боги даровали тебе выбор…
Поликсена кивнула. Потом встала, с заметным усилием подхватив на руки сына, который хныкнул только один раз: мальчик был голоден.
Поликсена подумала, с какой легкостью и радостью сейчас вертели бы и подбрасывали этого ребенка мужские руки, приучая не бояться своего тела – а потом и не бояться ничего на свете!
“Никострату нужен отец”, – подумала коринфянка. И чем дальше, тем больше завладевала ею эта мысль.
Когда они с Нитетис покормили своих сыновей и оставили спать под присмотром нянек, подруги смогли поговорить свободно и обстоятельно.
Поликсена пересказала великой царице все, что узнала из письма брата. Филомен женился на старшей дочери того самого сатрапа Аршака, который первым учил его обращаться с персидским клинком, – девице по имени Артазостра. Аршак приходился сродни самому Камбису, и на этот брак пришлось просить разрешения царя царей, которое тот милостиво дал. Ведь Филомен был царевич – вот когда это пригодилось в полной мере!
– Ты знаешь, что мы были вынуждены бежать из Коринфа именно поэтому, хотя мы царской крови только по матери, а у правителя были законные наследники, – сказала Поликсена. – Но все равно…
– Могу себе представить, как жестоко вы деретесь за ваши клочки земли, – кивнула Нитетис с сожалением и одновременно восхищением эллинами, которых не в последнюю очередь бедность понуждала к подвигам.
Филомен описал свою невесту сестре так подробно, как только мог сделать это прежде свадьбы. “Мы виделись несколько раз, и дочь Аршака молчала почти все время, предоставляя мне говорить. Это не только покорность азиатки, но и способ лучше узнать мужчину и противника… я не сомневаюсь, что мне с моей женой предстоит долгое противоборство. Я уже знаю, что она умеет читать и писать, сведуща в магических трактатах и тонко разбирается в травах и зельях. Но моя невеста как тайна, с которой никогда не снимешь всех покровов. Жаль, что я не успел узнать царицы Роксаны, – мне кажется, что у Артазостры похожий нрав… Ты спросишь, конечно, красива ли моя невеста? Совсем не похожа на тебя, возлюбленная сестра. Эллины не назвали бы ее красивой – те, что не воспитаны Персией. Но я совершенно удовлетворен тем, чем буду обладать…”
– Разве это язык эллина? Он даже написал мне по-персидски! – сказала Поликсена. – Я могла бы представить, как твой муж говорит так с тобою, – но чтобы мой брат со мной!
Коринфянка покачала головой.
– Мне кажется сейчас, точно Филомену вложили другую душу. Если бы он вдруг оказался рядом и обнял меня, я обмерла бы от испуга!
Нитетис помолчала.
– Мне кажется, филэ, что судьба Филомена предвосхищает будущее Эллады. Грекам и персам суждено однажды объединиться.
Царица посмотрела на подругу.
– Твой брат не упоминал, хочет ли взять вторую жену? Может быть, эллинку?
Поликсена вскочила в негодовании.
– Эллинку второй женой… после персиянки?.. Нет, он никогда так не сделает!
Нитетис усмехнулась.
– Значит, и во второй раз он может жениться только на азиатке. Что ж, я не думаю, что женщины могли бы переломить его в самом деле, он очень сильный человек… но, конечно, Филомен изменился необратимо. Все мы меняемся с годами необратимо, – прибавила египтянка.
Поликсена закрыла глаза и послала мысленный привет тому, кто до сих пор был для нее образцом верности – но тоже, конечно, менялся, и необратимо.
Ликандру и его товарищам не предоставилось никакой возможности сбежать по дороге. Даже прыгнуть в море: пленников ни разу не выпускали из трюма. Но за дни плавания воины успели познакомиться так хорошо, как никогда не могли бы в походе.
Среди них оказалось четверо спартанцев и двое афинян, остальные малоазийские греки, ионийцы и карийцы, уроженцы земель, теперь покорных Персии. И афиняне подтвердили, что, скорее всего, пленников везут на их родину. Пусть, сидя в трюме, они не могли ни угадывать направление по солнцу, ни точно считать дни: хотя это им не помогло бы, никто из наемников не приплыл в Египет прямиком из Афин. Все – через другие греческие или азиатские земли, бывшие в союзе с Египтом или с Персией.
Ликандр, погружаясь в мысли о прошлом, несколько раз пытался угадать судьбу драгоценностей, которые ему с такой неловкой хитростью подбросила жена. Как он любил ее, думая об этом! Спартанец понял, что Поликсена пополнила его мешок, еще до того, как простился с нею; но за все время пути эти перстни и подвески из огненно-розовых и голубовато-дымчатых египетских камней ни разу ему не пригодились. Только еда, вода, прочные доспехи и собственная стойкость.
Ликандр больше всего вспоминал о серьге, которую помнил, как потерял, – обронил однажды, когда сворачивали лагерь и он не вовремя залюбовался подарком, представляя себе любимую в этих серьгах! Все остальное, весь мешок, спартанец бросил во время последнего привала, вместе с оружием.
Хозяин – вернее, перекупщик – каждый день спускался к ним в сопровождении двоих охранников. Он с Ликандром больше не заговаривал, но лаконец всякий раз чувствовал на себе его оценивающий взгляд. Вначале Ликандр даже думал – не наброситься ли на врагов, не покончить ли со всем разом, смяв и убив их. Он еще легко мог бы сделать это голыми руками, вместе с Агием… но не стал ни сам пытаться, ни подбивать остальных. Он научился выжидать.
Когда корабль пристал к берегу, пленники ослабели от качки, спертого воздуха, скудной пищи и плохой воды, но все были живы, и ни один не схватил лихорадку. Их вывели на палубу таким же образом, как спустили вниз, – поодиночке; и опять связали руки. Правда, связывать цепочкой больше не стали – на тесной палубе сделать это было бы затруднительно; согнали в кучу, окружив со всех сторон. Их опять охраняли персы.
Ликандр в первые мгновения чуть не опьянел от воздуха и неба над головой. Небо и море Эллады играли всеми оттенками синевы, которые он уже почти забыл среди желто-серого однообразия Та-Кемет. И упустил время: его разлучили с Агием и остальными спартанцами. Он успел только переглянуться с другом, а потом между ними оказалась персидская пика.
У пленника потемнело в глазах. Скоро их разлучат совсем, как скотину, которую распродают на рынке! Да они теперь не лучше!
Ликандр чуть было не рванулся к борту, в самоубийственном и яростном порыве, но охранники предвидели эту попытку эллина и удержали его.
Пленников свели по мосткам на песок и заставили ждать, пока не подойдет охрана. Одним из последних сошел на землю хозяин-киренеянин – он с улыбкой поигрывал хлыстом, которым гордился, точно парадным оружием, что редко пускалось в ход.
Киренеянин, проходя мимо своего самого многообещающего раба, похлопал его по плечу, потом пощупал мускулы и улыбнулся, что-то сказав. Спартанец почти не заметил этого оскорбления. Пока было время, Ликандр оглядел местность: впереди, от самой песчаной полосы, начиналась обширная зеленая равнина, далеко на горизонте поднимались горы. Верно, это Марафонская равнина, самая удобная гавань в Эвбейском заливе, что к северо-востоку от Афин! И эти зеленые пастбища обманчивы, как сами афиняне: болотистая, ненадежная земля. А к Афинам, как рассказали ему братья по несчастью, ведет одна-единственная дорога.
Впрочем, долго раздумывать об этом пленнику не дали. С корабля спустили повозку, что-то вроде просторной клетки на колесах, и рабов затолкали туда. Ликандр оказался, по счастью, вместе с Агием: но уже знал, что это ненадолго.
Ликандр знал, что от берега моря до Афин, если он верно угадал, где они высадились, не более двух дней пути.
Спартанец скорчился на полу повозки, уткнулся лицом в сгиб руки. Хорошо хоть, что эти места пустынные! Сколько человек успеет увидеть, как их везут, подобно зверям, – хуже, чем зверей!..
А может быть, не довезут до Афин – продадут в самом Марафоне? Это маленький, безвестный город… нет, едва ли.
Повозка была не одна, а целых четыре: на другой триере везли рабов, которых Ликандр и его товарищи увидели в первый раз. Но сейчас спартанцу не было никакого дела до этих людей.
С ним в повозке оказался также один из афинян, который подтвердил мрачную догадку: да, скорее всего, они сейчас в Аттике, высадились на Марафонской равнине, что разбегается далеко на юго-запад от берега Эгейского моря, а серо-зеленые лесистые горы, которые заметил Ликандр, – Гимет и Пентеликон. У подножия Пентеликона, знаменитого своим мрамором с золотистым отблеском, стоит город Марафон.
“Знаменит мрамором”, – внезапно подумал атлет. Материал для статуй!.. И охранники-персы, конечно, в Афины не войдут!
Они ехали до темноты – и Пентеликон все приближался, пока не слился с небом. Когда высыпали звезды, пленники опять увидели очертания гор: иссиня-серые, будто лоснящиеся склоны. Скоро взойдет луна.
“Тогда я смогу рассчитать, сколько мы плыли!” – подумал Ликандр. Но что толку? Сомнений в том, где они и куда направляются, почти не осталось… кроме того, какой город их примет.
Ликандр поел того, что им сунули через решетку, не чувствуя вкуса; потом лег и крепко заснул, укрывшись своим плащом с головой. Воли на то, чтобы делиться теплом с Агием, уже не осталось: да Агий и сам не вспомнил о друге, превратившись в такого же отупелого невольника. Надолго ли – кто знает? Быть может, скоро смерть освободит их всех!
На другой день они узнали свою судьбу еще до вечера. Черноглазый киренеянин действительно вез их в Марафон: о чем сказал всем рабам, а вернее – Ликандру, остановившись однажды утром напротив клетки и склонившись со своего жилистого, но выносливого степного коня.
– Всем повезло, и мне, и вам! – жизнерадостно сказал предводитель. В этот миг Ликандр как никогда готов был убить своего спасителя…
Потом, немного остыв, воин подумал, не повезло ли в самом деле. Его и его товарищей не опозорят на все Афины… по крайней мере, сейчас! Марафон ближе к морю! Может быть, там даже есть малоазийские греки, которые помогут им вернуться домой!
Домой! В Египет!..
Ликандра опять накрыло беспросветное отчаяние. Всему виной Та-Кемет, которая, все одно, никогда не станет им домом. Но его душа, его семья, осталась там.
И тут впереди показалось селение – Пентеликон закрыл уже все небо, и город у его подошвы казался игрушечным. Вот здесь, всего вероятнее, пленники и закончат свои дни! Без славы, без вести – но хотя бы позор их окажется не так велик, как был бы в Афинах.
Спартанец привстал – он не мог выпрямиться в этой клетке во весь рост, но ухватился за решетку и смотрел на приближающийся Марафон, припав на колено, точно в готовности к битве.
– Кто знает… кто знает! – шепотом воскликнул супруг коринфской царевны.
* Обычная прическа египетских мальчиков, которым обривали голову, оставляя одну прядь.
========== Глава 52 ==========
Ликандра, хотя ему и стыдно было в этом себе признаться, вдруг охватило опасение, что стражники у ворот не пропустят их. Что работорговцев уличат в чем-нибудь… противозаконном для этого города. У каждого греческого города имелись свои законы, и Марафон, хотя ему далеко было до Афин, тоже много мнил о себе. Афиняне рассказали товарищам-спартанцам, что в Марафоне проводятся игры в честь Геракла, которыми граждане города весьма гордятся, почитая своим отличием.
Ликандр, вспомнив об этом, невольно расправил плечи. Что будет с рабами, если арестуют господ?..
Но киренеянина никто не собирался хватать: наоборот, стражники говорили с ним весьма почтительно, как со знаменитостью; или просто были впечатлены величиной его каравана. Ликандр впервые услышал имя этого африканского грека, которым тот назвался: Стасий, сын Атанаса.
Лаконец даже вздрогнул: это греческое имя отчего-то показалось гадко и чуждо ему. Хотя все в этом человеке липло к сердцу, как смола, и пленник даже против воли продолжал испытывать к нему благодарность. Может быть, киренеянин по имени Стасий прежде сам был рабом и не понаслышке знал, чему обрекает свой живой товар? Или рабами Черной Земли были его предки-эфиопы…
Когда ворота Марафона закрылись за ними, Стасий приказал остановиться; он прошелся между клетками, сам в последний раз опытным и заботливым взглядом осматривая невольников. Перед клеткой, где сидели Ликандр и Агий с товарищами, киренеянин задержался дольше.
– Скоро приедем, потерпи еще немного, – сказал он спасенному спартанцу. – Скоро ты увидишь своего Немейского льва, славный Геракл!
Работорговец усмехнулся: в привычной манере, неприятно и одновременно с полным пониманием того, что движет пленником. Нет, он предназначал эту партию рабов не камень долбить и не грести на одном из греческих или персидских кораблей! Стасий, сын Атанаса, предложит их гораздо лучшим ценителям: как египетские сосуды из голубого фаянса заслуживают больше того, чтобы в них опорожняться!
Ликандр не ответил мучителю – тот вызывал у него слишком противоречивые чувства, непозволительные и губительные для прямолинейного воина. Но владелец этого и не ждал.
Рабов повезли на рыночную площадь, как догадался Ликандр. Те, которые плыли на второй триере, все были какие-то азиаты и африканцы – похоже, что персы и мидяне, но вместе с ними и рыжие финикийцы, и светлокожие ливийцы, с удивительными для Африки светло-рыжими волосами и синими глазами. Все они очень разнились между собой, но все были молодые, сильные и видные мужчины.
Вернее всего, как и сам он, эти рабы с востока предназначались для какой-то особой прихоти, для игр и удовольствий избранной знати, которая способна с лихвой покрыть расходы на их поимку и перевозку. Вероятно даже, что Стасий из Кирены намеревается предложить свой товар кому-нибудь из бесчестных азиатских греков. Может быть…
Лаконец содрогнулся от мысли, пришедшей ему в голову. Хотя марафонцы, всего вероятнее, как и афиняне, предпочитали для этой цели мальчиков!
Хотя никто не мог знать, чему будущие владельцы подвергнут рабов, когда запрут в своих домах, за этими глухими белеными стенами. Ликандр думал о постороннем, о грядущем, чтобы не сознавать своего унижения. Пока их клетки везли по узкой мощеной улице, взгляды проходящих мимо горожан скользили по этому человеческому зверинцу, жители Марафона останавливались и собирались группками, пытаясь получше рассмотреть рабов, которых прикрывали собой от чрезмерного любопытства охранники. Зрители тыкали в них пальцами, удивлялись варварам и смеялись. Правда, прохожих было немного – видимо, марафонцы менее публичный народ, чем их южные соседи, и гражданские страсти и развлечения реже побуждают их покидать свои дома, которые выглядели почти такими же закрытыми, как египетские. И, как в Египте, здесь росли кипарисы, нередко в кадках… правда, зелени было мало. В Элладе почти так же не хватает хорошей воды, как в Та-Кемет, хотя и выпадают дожди.
Любопытствовали почти все, кто попадался навстречу пленникам на улицах этого городишки, казавшегося сонным. В Афинах бы на них так не глазели, там это привычное зрелище… но сплетни о том, кто, каких невольников и кому продал, афиняне разнесли бы гораздо скорее, и не только по своему городу.
Совсем скоро Ликандр увидел, что они выезжают на площадь, где был сколочен большой помост, окруженный людьми, которые весьма живо приценивались к невольникам, выставленным для всеобщего обозрения: несколько закованных в цепи мужчин и мальчиков, греческой наружности, и две девушки, тоже гречанки. У рабынь были свободны руки, и этими руками они безуспешно пытались прикрыться: изодранные тряпки на них почти ничего не скрывали, и девушки плакали от невыносимого стыда. Вот надсмотрщик грубо заломил одной из рабынь руку и сорвал с нее голубой линялый хитон; девушка вскрикнула, а надсмотрщик еще и повернул ее лицом ко всем похотливым оценщикам!
Светловолосая эллинка всхлипнула и прикрыла локтем лицо, так что все увидели ее белое стройное тело, тугие груди и более темный треугольник курчавых волос между бедер. Толпа сладострастно взревела: покупатели тут же стали перекрикивать друг друга, заламывая все большую цену.
Египетских наемников и остальных к этому времени выпустили из клеток. Ликандр заскрежетал зубами, глядя на торг: порыв вожделения, которое нагота девушки против воли вызвала в нем, был подавлен огромным стыдом. Какое гнусное дело, продавать эллинских женщин в эллинских же городах! А если она…
У него все омертвело внутри при мысли, что девушка может быть спартанкой. Но нет, едва ли: Ликандр знал и жен, и мужей своей родины. Вот дочерью Аттики эта юная рабыня вполне может быть, даже афинянкой!
Вдруг его самого подтолкнули к помосту. Обе девушки были проданы; хотя вторую не раздевали, видимо, обеих взял один и тот же покупатель.
И тут киренеянин крикнул что-то, и Ликандра вместе с несколькими рабами отвели в сторону. А всех его товарищей заставили подняться на помост!
И Агия тоже! С Ликандром оставили только рабов со второй триеры, азиатов и африканцев: а все те, с кем он плыл, и кто в Сирии делил с ним опасности и победы, вынуждены были принять участь тех опороченных эллинок!
Ликандр рванулся вперед, чуть не повалив своих охранников; но тут получил тупой удар рукоятью копья в грудь, и у спартанца пресеклось дыхание. Он упал на землю, чуть не всхлипнув от телесной и душевной боли, – душевная мука превосходила все телесные. Его крепко схватили за руки, когда пленник вновь встал, но удерживать эллина больше не требовалось: Ликандр уже ничему не сопротивлялся. Он только смотрел, что делают с другими воинами.
Их не раздевали: хотя, конечно, нагота мужчины совсем другое дело, нежели женская. Обнажить перед всеми женщину, а тем паче соотечественницу, – как опозорить свое же святилище, плюнуть в лицо своим богам… Мужчина же богами создан для защиты этой чистоты. Но все равно происходящее было нестерпимо стыдно: Ликандр зажмурился на несколько мгновений, и заставил себя вновь открыть глаза только затем, чтобы увидеть, кому достанется Агий.
Но спартанцу этого не удалось, Агия продали очень быстро, и его товарища и единственного друга здесь затянули в толпу.
“Надеюсь, ему повезло с хозяином”, – подумал Ликандр. Стыд притупился, как боль в давней ране. Но такая рана гноится, если забыть о ней.
Ликандр был бы рад умереть от такого поранения чести.
– Идем, – неожиданно услышал он рядом.
Стасий из Кирены говорил с ним почти как с человеком – и порою такое обхождение казалось спартанцу еще большею низостью, чем прямое унижение. Ведь все равно он теперь стал чужой собственностью, вещью!
Ликандр наконец взглянул на тех, кого оставили с ним: это были два не то перса, не то мидянина, один нубиец и один ливиец, юный и по-девичьи миловидный. Самые разные… натуры, как называет это Стасий.
– Куда нам идти? – угрюмо спросил Ликандр. Если уж киренеянин говорит с ним таким образом, можно надеяться и на честный ответ! Хотя бы отчасти честный.
– Вам повезло, – повторил Стасий слова, уже сказанные в пути. – Вы попадете к одному… весьма знающему человеку, который найдет вам самое лучшее применение за всю вашу жизнь!
Черноглазый киренеянин коротко и как-то невесело рассмеялся, хотя первая партия невольников явно была продана выгодно. Да, подумал Ликандр, он, несомненно, испытал рабство на собственной шкуре… Но ведь для эфиопа и даже азиатского грека такое положение несопоставимо с позором спартанца, ставшего рабом! Негры, это Ликандр знал совершенно точно, нередко даже радовались, когда их покупали в богатые египетские дома в качестве слуг и домашних любимцев, как балованных животных: для этих племен есть досыта нередко уже достаточно…
А уж для азиатского грека… кто их только разберет!
Ликандр вдруг заметил, что из хозяев, которые выставляли его товарищей на общем рынке, оставшихся сопровождает один Стасий. Видимо, пристроить Ликандра и этих избранных – его частное дело. А может, они его доля в продаже невольников, и последняя партия пойдет гораздо дороже!
От площади идти оказалось недалеко. Они свернули в узкий проулок, потом прошли еще немного: охранники-азиаты чуть не обтирали побелку со стен своими плечами, так было тесно. И наконец, снова выйдя на мощеную улицу, остановились перед дверью в высокой стене.
Стасий постучал медным кольцом-колотушкой. Калитка, отметил про себя спартанец. Запертая.
Из-за стены вдруг раздалось рычание, от которого все невольно вздрогнули: так тихо, люто рычали дикие собаки или свирепые египетские псы, которых натаскивали выслеживать беглых рабов.
Через небольшое время калитка отворилась, и на гостей изумленно воззрился привратник: старый азиатский грек в длинной бесформенной одежде, которую те нередко носили, и в синей головной повязке.
– Впусти нас, Азор, – улыбаясь, сказал Стасий. – Ты сам видишь, у меня большое дело к твоему господину!
Старый раб уже и сам разглядел большую свиту киренеянина и с низким поклоном посторонился.
– Да благословят тебя боги, господин…
– Уже благословили, – рассмеялся Стасий.
– Азор родом из Лидии, – вполголоса пояснил он Ликандру. Остальных работорговец вообще не удостоил ни словом. – Господин этого дома тоже лидиец.
И тут со стороны большого хозяйского дома послышался многоголосый лай и снова рычание, ставшее гораздо отчетливее. Юный раб-ливиец всхлипнул от страха. Ликандр только сжал зубы.
Привратник Азор куда-то торопливо ушел, – видимо, за хозяином, – а лаконец огляделся. Да, они, без сомнения, попали в богатый дом – мраморный особняк, может быть, того самого пентелийского мрамора; с позолотой на фронтоне и фальшивыми рифлеными колоннами из красного гранита. Удивительным образом пленнику показалось, что изнутри это жилище больше, чем снаружи. В саду, который окружал дом, щебетали птицы: должно быть, редкие.
Опять залаяли псы, вернее – одна собака. Лай, поскуливание и рычание стали громче, и Ликандр понял, что собаку ведут сюда. Скоро он увидел ее – желтый остроухий пес, который рвался с поводка у сдерживавшего его великана-негра, что приближался к рабам и их охранникам впереди группы людей.
Пес не прекращая лаял; потом смолк, хрипло дыша и вывалив красный язык, когда его дернули за ошейник. Потом оскалил зубы и заворчал – зубы у него были страшенные.
– Это Дракон. Назван именем одной из собак Актеона*, – послышался новый голос: с тем же выговором, что и у Азора, но более молодой. – Подходящая кличка, не так ли?
К ним подступил человек, походивший на Стасия, – та же неприятная многознающая улыбка, за которой, однако, скрывалось больше, чем глумление. Может быть, своя тайная боль.
Но этот лидиец был намного более холеным, чем Стасий, в вышитой желтой хламиде, в золотых браслетах и кольцах. И лицо у него было подкрашено, как у персов.
Хозяин дома сразу же обратил внимание на Ликандра – он обошел спартанца, задирая голову, чтобы видеть его лицо.
– Это и есть тот герой чистейшей лаконской породы, которого ты обещал мне, Стасий? – наконец спросил он, обернувшись к работорговцу.
Киренеянин склонил голову с восточной вежливостью, как старый друг дома.
– Да, Мидий. Хорош, не правда ли?
Мидий опять медленно обошел пленника и неожиданно схватил за руку выше локтя и сильно сжал. Лаконец зашипел сквозь зубы, стиснув кулаки, отчего мышцы еще сильнее напружились.
Мидий прищелкнул языком.
– И это после месяца плавания? – воскликнул он.
– Меньше, чем месяца, но путь был долгий, – улыбаясь, согласился Стасий. – И нашел я этого спартанца умирающим в пустыне.
Темные глаза Мидия загорелись.
– Я беру его! – сказал лидиец.
– А остальные? – спросил Стасий.
Хозяин взял его под руку.
– Давай-ка пройдем в дом и все обсудим, дражайший Стасий. За чашей хиосского вина*! А спартанца пусть пока вымоют и накормят.
Киренеянин нахмурился, хотел возразить… но потом кивнул. Они быстро удалились в сопровождении четверых азиатов Стасия и охраны Мидия. Свирепого пса утащили следом.
– Он шутя перервал бы горло и тебе, спартанец, – сказал рядом с Ликандром привратник Азор, проследивший за взглядом нового раба. – Я знаю, что вы ходите на волков с одной рогатиной. Но эти зверюги гораздо хуже! Их обучают сразу кидаться на горло!
Он сделал Ликандру знак.
– Идем, я распоряжусь, чтобы тебе дали поесть и помыться.
Ликандр пошел; он бросил растерянный взгляд на оставшихся рабов, но потом сосредоточил все внимание на своем проводнике.
– Почему ты думаешь, что твой хозяин купит меня?
– Ты далеко не первый, – усмехнулся старый лидиец. – И если мои глаза не лгут, ты лучше многих, кто был до тебя!
Ликандр не стал спрашивать об участи прежних рабов Мидия.
Они вошли в дом через заднюю дверь – прошли в небольшую комнату, которая, судя по запахам, наполнявшим коридор, соседствовала с кладовыми. У пленника заурчало в животе; он покраснел.
– Хочешь есть? – спросил Азор с добродушной усмешкой. – Пока как раз вода согреется.
Он жестом предложил спартанцу сесть на лавку. Тот сел, сразу ощутив, как на плечи навалилась огромная тяжесть; Ликандр спрятал лицо в ладонях и подумал о своей жене.
Вскоре принесли еду, от вида и запаха которой у пленника потекли слюнки: козлятину с приправами, свежий хлеб, сыр и разбавленное вино.
Ликандр съел все до крошки, выпил и вино, за что тут же мысленно выругал себя. Но когда его позвали мыться, опьянение тотчас прошло. Он с наслаждением стащил с себя заскорузлую рванину и погрузился в горячую воду.
Мальчик-раб долго старательно оттирал его египетским натроном; потом расчесал мокрые вьющиеся волосы. Они так спутались, что приходилось выдирать их прядями. Потом слуга так же связал волосы спартанца шнурком на затылке.
Когда Ликандр вышел из ванны и мальчик принялся вытирать его, на пороге появился Мидий.
– Молодцы! Теперь оставьте его, – сказал он своим домашним рабам, делая мальчику знак отойти.
Ликандр прикрылся полотенцем и неподвижно и гневно смотрел на хозяина. Тот улыбнулся.
– Теперь ты мой, спартанец. Я уплатил за тебя сумму в тридцать быков.
Ликандр прикрыл глаза, и пальцы, державшие полотенце, разжались. Он ощутил на себе жадный взгляд владельца.
– Думаю, я не стану клепать на тебя ошейник или ставить клеймо, – произнес лидиец наконец: в голосе его послышалось восхищение своей покупкой и необыкновенное довольство собой. – Кто когда-нибудь видел Тезея или Ахилла в рабском ошейнике?
Лаконец взглянул на него.
– Так как же ты можешь знать, что я не сбегу?
– Можешь попытаться, если думаешь, что удерешь от моих сторожей, – улыбнулся Мидий. – Но что ты будешь делать, даже если убежишь? Вплавь доберешься до Египта? Или бегом до Афин?
Прочие рабы засмеялись: не заискивая, а оценив остроумие господина.
– И ведь ты, кажется, не один здесь! У тебя остались товарищи, – прибавил лидиец.
Ликандр повесил голову и проклял все на свете. Конечно, за его бунт могут покарать остальных.
Тут выражение Мидия изменилось, в нем появились серьезность и искреннее восхищение.
– Думаю, мы договоримся с тобой. Я знаю, как горд твой народ, и не подвергну тебя унижению! Да, тебе предстоит ублажать своего господина, – лидиец рассмеялся, – но ублажать тем способом, который вы, спартанцы, предпочитаете всем другим! Как тебя зовут? – неожиданно спросил он.
– Ликандр, сын Архелая, – сказал гоплит. Он опять проклял себя за недомыслие. Как можно называть свои имена этим скотам! Скоро все в Марафоне будут трепать имена плененных спартанцев, самые последние рабы будут торжествовать над ними!..
Но Мидий не смеялся.
– Что ж, я верю, что скоро Ликандр, сын Архелая, прославит своего хозяина и город Марафон, – сказал он.
Потом велел рабам:
– Оденьте его.
Лидиец покинул комнату. Ликандр поднял руки, позволяя одеть себя в чистое. Ему сейчас оставалось только смириться.
* Охотник из греческих мифов, которого Артемида превратила в оленя за то, что он подсматривал за нею во время купания. Потом Актеона в образе оленя разорвали собственные псы.
* Вино с острова Хиос в Эгейском море, которое очень ценилось.
========== Глава 53 ==========
Ликандра поселили в комнате с пятерыми другими рабами – все туземцы, и трое оказались его товарищами, которых вместе со спартанцем привели в дом Мидия: кроме него, хозяин дома приобрел себе юного ливийца и обоих персов. Ликандр из них всех мог объясняться с одним ливийцем, который, как и он, говорил по-египетски, но мало что мог сказать путного и мало чем мог поддержать своего греческого собрата. Этого юношу, самого молодого из пленников, звали Либу, по имени своего племени, – прежде он был рабом египтян, которые назвали его так, как им было привычно обращаться к иноземным рабам. Имя, данное матерью, Либу давно забыл. Он с малых лет трудился на земле храма Ра-Хорахти в Иуну – Гелиополе, где его вместе с несколькими другими людьми храма и перекупил у жрецов киренеянин.
