Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 97 страниц)
========== Глава 36 ==========
Филомена и его пленных греков, которым царь царей обещал помилование, поселили на земле храма, в нескольких из бесчисленных служебных помещений. Полководец фараона, оглядев длинную глинобитную постройку с окнами-щелями, проделанными под низким потолком, и общее отхожее место за невысокой стеной, заподозрил, что прежде здесь держали храмовых рабов; но, конечно, не сказал ни слова против.
После того, что эллины выдержали во время учений, в боях и в плену у персов, такие условия показались им прекрасными. Северный Саис был столь же благодатен, как Мемфис; и хотя еще стояла зима и египтянам было нежарко, такая погода нежила греков и исцеляла.
К ним прислали деловитых и суровых храмовых врачей, одетых как жрецы и бритоголовых, которые промывали и осматривали раны пленников, смазывали их резко пахнущей мазью, от которой сразу уменьшались боль и воспаление; но дожившие до Саиса пленники не требовали много забот. У них под рукой была свежая вода в больших сосудах, и кормили их хорошо; греческие наемники фараона были все здоровые и очень выносливые люди, и больше им ничего не требовалось для поправления, только покой.
Филомен вспомнил, как издревле называют египтяне пленников, – “живые убитые”, – и засмеялся издевательской точности этого обозначения.
Но он был счастлив, что его Тимей остался жив: его лучший друг оказался в числе тех двухсот выживших воинов, которым персидский царь грозил лютой смертью. Филомен много времени проводил с любимым другом, ухаживал за ним, вместе с ним гадая об их дальнейшей участи.
Коринфянин знал уже, что Поликсена жива, здорова и богата: царски богата, как сказали бы у них на родине. Она могла бы укрыть у себя Тимея… но это способно переполнить чашу терпения египтян и выйти за пределы их гостеприимства.
Когда-то ему дадут снова увидеться с Поликсеной?..
Как бы то ни было, Тимея с ним тогда уже не будет. Его филэ уедет домой, в Элиду, в числе товарищей-героев. Царь персов наверняка вызнал к этому времени, кого из своих воинов любит Филомен… но уже никогда не сможет нанести полководцу этой страшной раны.
К тому же, Тимею пора обзавестись семьей: пусть даже его верному другу и представляется, что он совсем не любит женщин, Филомен всегда видел дальше и понимал, сколь много в предпочтениях мужчин значит воспитание и привычка. Тимей вернется в родное селение – это более не его война; и всю тяжесть, что они делили на двоих, военачальник фараона отныне понесет один. Если уцелеет здесь.
Филомену все еще не позволялось увидеться с сестрой, и коринфянин понимал, что это, прежде всего, для их блага. Как он истосковался по Поликсене! Как много бы мог сказать ей! Но приходилось терпеть.
С неделю эллины почти никого не видели и ничего не делали, наслаждаясь своим почти тюремным содержанием. Слишком много они пережили.
По ночам Филомен слышал, как его товарищи стонут и вскрикивают во сне: они опять видели пожарище Мемфиса и множество страшных смертей, которым были свидетелями. Даже у воинов, даже у эллинов не выдерживало сердце. Но после недели отдыха их сон стал спокоен, будто матерь богов по ночам клала страждущим на лоб свою всеисцеляющую руку.
Филомен не видел за это время никаких персов, хотя прогуливался по храмовому двору и даже выходил за его пределы. Он знал, что храм стерегут египетские воины, и поймал себя на том, что иногда бормочет молитву Нейт, чтобы богиня не попустила врагам ворваться в свое последнее святилище.
Раненые пленники видели только лекарей, храмовых рабов и жрецов. Но в начале второй недели к ним зашла сама великая царица.
Конечно, Нитетис не ступила внутрь общего жилища солдат – ее охранник-нубиец выкликнул наружу Филомена.
Эллин, сидевший на тощей подстилке Тимея, пострадавшего тяжелее друга, поспешно вскочил. Филомен огладил черные волосы, теперь достигавшие плеч, и стряхнул солому с некрашеного хитона, своей единственной одежды; на миг полководец устыдился этого нищенского наряда, но потом отбросил такие мысли. Царица знала, что увидит, и пришла сюда не ужасаться, а по делу.
Коринфский царевич быстро вышел наружу и огляделся. Нитетис стояла несколько поодаль, сложив руки на груди и наблюдая за ним с расстояния. За спиной ее замерла в ожидании стража: все египтяне.
Увидев эллина, дочь Априя быстро подошла к нему: она улыбалась, и была прекрасна и благоуханна, как воплощение богини. Филомен без всякого понуждения, по зову сердца, преклонил перед нею колени и поцеловал ногу царицы под зеленым платьем с золотой каймой.
– Как мне тебя благодарить, – прошептал он.
– Встань, военачальник, – произнесла Нитетис.
Эллин быстро встал. Нитетис выглядела и польщенной, и удовлетворенной, получив то, что ей причиталось, и в ее выражении сквозило также и предостережение… угроза. Ни на миг не следовало забывать, чья она царица.
Филомен быстро отступил и даже руки спрятал за спину. Нитетис улыбнулась.
– Как твое здоровье?
– Превосходно, госпожа, – с жаром ответил молодой эллин. – И все наши поправляются.
Он замолчал, и царица, конечно, прекрасно понимала, чего он ждет. Она опустила глаза, в тон платью подкрашенные малахитом с золотой искрой.
– Корабли будут готовы через пять дней. Камбис не изменил своего решения. Что же вы наделали! – вдруг усмехнулась она с глубокой горечью.
Филомен опустил глаза. Если он верно понял, о чем сейчас сожалеет царица, ему не было оправданий. Оправдаться он мог в другом и перед другими людьми!
– Великая царица, могу ли я увидеть мою сестру? – спросил герой Эллады.
– Сможешь, скоро, – кивнула египтянка: золотая кобра, вздымавшаяся над ее лбом, мигнула изумрудными глазами. Нитетис улыбнулась при воспоминании, но потом улыбка сошла с лица живой богини.
– Царь приказал, чтобы тебя переселили во дворец, когда твои товарищи уедут. Камбис желает иметь тебя поблизости… может быть, он пожелает допросить тебя позднее, – холодно предупредила Нитетис.
Она взглянула на него.
– Но когда твои эллины уплывут, ты сможешь свободно ходить по городу и посещать храм.
Филомен судорожно вздохнул, осознав, что значит это послабление.
– Камбис знает, что здесь моя сестра?..
– И знает, что она моя любимая подруга, – прибавила Нитетис. – Царь, может быть, не лучший полководец на свете, но провести его очень непросто!
Филомен залюбовался ее стройной фигурой, по-египетски прямыми плечами; он вдруг ощутил глубокое восхищение выдержкой молодой царицы. Персам очень не хватало такого достоинства.
– Я принесла вам немного еды и одежды, – Нитетис неожиданно указала на четыре огромные корзины, которые принесли на палках незамеченные эллином рабы. – Распредели между всеми, по праву и обязанности старшего!
Филомен низко поклонился. Слов ему не хватало.
– Я помню, как Поликсена рассказывала о ваших встречах в казармах Мемфиса, как она носила тебе еду, – Нитетис грустно улыбнулась. – Я хотя и царица теперь, тоже даю вам совсем немного!
Она помедлила.
– И еще… вручаю тебе, и тебе отвечать…
Царица подозвала одного из воинов, который быстро и почтительно приблизился; согнувшись, охранник протянул ей в ладонях увесистый холщовый мешочек, словно наполненный песком.
Приняв невзрачный мешочек у египтянина и взвесив его в руках, Филомен опешил и попытался впихнуть его обратно в ладонь стражника.
– Госпожа, я не могу…
– Не бойся, это добыто не в нубийском походе Камбиса, – холодно усмехнулась египтянка. – Мой муж не привез от эфиопов ничего. Это золото храма, и вам оно очень понадобится! На каждого выходит всего щепоть!
Филомен снова поклонился.
– Себе я ничего не возьму, – сказал он с радостью и благодарностью.
Нитетис кивнула, словно другого и не ожидала.
– Я приказала бальзамировать фараона Псамметиха – отдала его в обитель мертвых здесь, в Саисе, – неожиданно тихо сказала дочь Априя. – Мои люди успели проследить за тем, где персы закопали сына Амасиса, словно падаль, и мы разрыли тело до того, как оно начало разлагаться…
Нитетис положила руку на украшенный полузажившим шрамом локоть воина, хотя это было против всех приличий; и они долго смотрели друг на друга, во власти одного чувства.
***
Письмо из дворца, конечно, принесло Поликсене великое облегчение, но ощущение одиночества и страха не покидало ее. Даже близость плененного брата только усиливала это чувство.
И в один из дней, когда Филомен со своими эллинами поправлялся на попечении жрецов, Поликсена сказала Ликандру:
– Приходи ко мне сегодня ночью.
Лаконец даже не улыбнулся, так был ошеломлен предложением госпожи. Потом низко, неловко поклонился и торопливо ушел, пряча от возлюбленной пожар своей страсти, который ему так долго приходилось гасить. Даже спартанская дисциплина не могла сдерживать воина вечно!
Вечером Поликсена танцевала одна, призывный чародейский танец богини, которому ее научила Нитетис. Потом она приняла теплую душистую ванну, умастила себя благовониями и отправилась в постель, которую Та-Имхотеп, конечно, догадавшаяся обо всем, застелила свежим бельем, пахнущим лотосовой водой. Верная рабыня не сказала госпоже ни слова… но Поликсена до сих пор не знала, доколе простирается верность дворцовой служительницы, и на кого распространяется.
Однако сейчас эллинка не могла думать о последствиях: только о настоящем, об этой ночи.
Сперва она хотела лечь совсем обнаженной, но испугалась и не решилась на это. Поликсена надела белое ночное платье и улеглась поверх простыней.
Ликандр вошел крадучись, будто вражеская тень… Поликсена, вздрогнув, села на кровати и уставилась на мужчину, которого пригласила в свою опочивальню. Но Ликандр быстро прижал палец к губам.
– Не бойся, – прошептал молодой воин.
На нем была одна льняная набедренная повязка, и когда Ликандр приблизился, Поликсена почувствовала, что ее друг тоже приготовился к этой ночи со всем возможным тщанием. Он смущенно улыбался ей, хотя теперь в его серых глазах было неприкрытое желание; лицо было гладко выбрито, как лаконец ходил всегда с тех пор, как госпожа сказала, что он нравится ей без бороды. От эллина пахло лотосовым маслом, и его могучее тело блестело, точно атлет приготовился к борьбе. Темные короткие кудри были расчесаны до блеска.
Ликандр некоторое время стоял перед возлюбленной, потупив глаза, точно перед тем, как шагнуть в святая святых… потом опустился на колени и обнял ее ноги.
Царственная подруга Поликсены знала много любовных игр и ухищрений, и они пробовали вместе разное… но простые, еще несмелые ласки лаконца возбуждали ее, как ничто другое прежде. Воин целовал ее ступни, сжимая их своими горячими ладонями; потом колени и бедра, поднимая платье все выше. Поликсена тяжело задышала, чувствуя, что сейчас застонет. Когда рука любовника проникла туда, куда он почти добрался поцелуями, она застонала. Сейчас ей было больно от неутоленного желания.
– Я приготовила масло… возьми, – она схватила и сунула в руку Ликандра лекиф* с маслом, спрятанный в простынях. Вдруг девушке стало страшно: а что, если лаконец не совладает с собой и сейчас набросится на нее?..
Но Ликандр никогда еще не знал женщин, и узнавал ее сейчас первой из всех. И он слишком любил ее, чтобы быть способным надругаться.
Поликсена сама легла перед ним, чувствуя, как в воздухе разлился приятный запах оливкового масла. Потом она опять ощутила руку любовника там, внизу, и застонала, выгибая спину и вцепившись в простыни. Ликандр приподнялся над ней, став коленом между ног.
– Я постараюсь не причинить боли, – смущенно прошептал воин.
Больше он не мог говорить и думать, и Поликсена тоже; и была рада этому. Конечно, Ликандр причинил ей боль, и Поликсена вскрикнула, слезы выступили на глазах; тогда лаконец замер над ней, приподнявшись на своей могучей руке.
– Прости…
Поликсена не двигалась, закрыв глаза, ощущая их соединение. Здоровый жар его тела, казалось, исцелял нечаянно нанесенную подруге рану. Эллинка вздохнула, ощутив нетерпение, давно знакомое ей – и совершенно новое.
Она толкнула любовника бедрами, и это побудило Ликандра продолжать. Они опять перестали говорить и думать, только чувствовали себя и друг друга, совсем по-новому; и это было так долгожданно, болезненно и сладко. Ликандр ощущал боль подруги, всю ее боль, и отдавал ей все, что имел; и Поликсена получила много больше того, что пожертвовала своему лаконцу. Излившись, он даровал и ей освобождение, и они вскрикнули от восторга вместе, вцепившись друг в друга.
Потом Поликсена долго лежала в объятиях любовника, все еще не отпускавшего ее. Она даже понять не успела, как они оказались без одежды.
Наконец она тихонько подтолкнула воина в плечо.
– Иди, тебе пора…
Ликандр тут же приподнялся на ложе, глядя на нее в недоумении, готовый оскорбиться. А Поликсена, сразу озябнув без его тепла, вместе с вернувшейся болью ощутила и ужас. Зачем она позвала этого мужчину, зачем?..
– Ты прогоняешь меня? – тихо, все еще недоверчиво спросил он.
Поликсена потянулась к нему и замерла, не решаясь больше коснуться.
– Нет, конечно… Но ты должен уйти, – настойчиво прошептала она. – Если нас найдут здесь утром, ты ведь мне не муж…
Ликандр кивнул.
– Понимаю.
Он был очень оскорблен, хотя и тщился понять ее. Тогда Поликсена быстро притянула его к себе и поцеловала. Ликандр сразу ответил на поцелуй и опять обнял ее, самая великая обида таяла от прикосновения возлюбленной.
– Я не сержусь, понимаю, – шепотом повторил лаконец.
Теперь, когда утихла страсть, Ликандр и разумом понял сестру Филомена; и, конечно, был согласен, что нужно соблюдать осторожность. Любовники еще раз поцеловались, медленно и томительно. Потом Ликандр подобрал свою повязку и обернул ее вокруг бедер; он взглянул в окно с сосредоточенностью воина.
– Как будто никого…
Одевшись, лаконец взглянул на закутавшуюся в простыню подругу. Он хотел тут же спросить, прийти ли ему завтра ночью; но чутье влюбленного и воина удержало его от такого вопроса.
Поликсена посмотрела молодому эллину в глаза и наконец улыбнулась, хотя румянилась от любовного стыда. Ликандр тоже улыбнулся, открыто и совершенно счастливо. Наконец она принадлежала ему, вся! Теперь никто не отнимет у него его царевну!
Поклонившись, лаконец быстро ушел; а Поликсена легла назад, во взбитые простыни, вдыхая аромат благовонного пота и любовных соков. Она медленно повернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.
* Древнегреческий туалетный сосуд для туалетного масла, с узким горлышком и вертикальной ручкой.
========== Глава 37 ==========
Оставшиеся до отплытия пять дней прошли спокойно… и промелькнули почти незаметно: эллины собирались в путь и были озабочены дележом царской благостыни. Сородичи, товарищи и любовники, которых было среди уцелевших греков несколько пар, тревожились о том, как персам вздумается рассадить их по кораблям, и кто будет этими кораблями править: Филомен все еще прозревал в поступке Камбиса глубоко скрытое лукавство, направленное во вред греческим полисам.
Он даже предполагал, чем руководствовался царь царей, отпуская своих пленников по домам…
Одежды, сухих фруктов, сушеного мяса и лепешек, которые прислала раненым великая царица, оказалось ничтожно мало на всех; из-за золота же между еще не окрепшими солдатами даже вспыхнуло несколько ссор, которые Филомен уладил, пользуясь почти благоговейным уважением и любовью, что питали к нему его воины. Хотя все они изначально сражались не за свою землю, а за египетское золото.
Военачальник почтительно передал Нитетис через жрецов, что еды и одежды на всех не хватает. О золоте, конечно, коринфянин не просил.
Царица прислала еще дважды по столько еды и льняных тканей разной плотности, из которых воинам предлагалось самим делать себе повязки на раны и набедренники. Разумеется, греческих хитонов в Саисе не шили, хотя древний город был славен ткачеством. Но люди были очень благодарны и за это, и все греки возносили хвалы щедрой и смелой госпоже Обеих Земель.
Филомену удалось выяснить, что Пифагор, которого пленили в Мемфисе вместе с немногими учениками, теперь живет в саисском дворце, и Камбис не только позволил ему беспрепятственно продолжить свои ученые изыскания, но и несколько раз говорил с философом наедине. Пифагор сейчас занялся астрологией, в которой были особенно сведущи персидские маги, рассчитывая человеческие судьбы по звездам и по часам.
Филомен почему-то ощутил тоску и почти отвращение, услышав о новом увлечении божественного учителя. Конечно, военачальник знал, что астрологией самосский мудрец занимался с юности, проходя обычную для их времени школу; но эта высокая восточная наука никогда не вызывала у Филомена доверия и напоминала молодому эллину мошенничество или просто заблуждения книжников, которые сбивают с толку людей совсем невежественных. Пифагор, конечно, был выдающийся мыслитель, Филомен был обязан ему почти всем своим образованием: но даже великие умы совершают ошибки.
Филоменов черный жеребец, раненый легко, оправился скорее хозяина – и в тот день, когда эллинам пришла пора уплывать, военачальнику фараона привели обратно его скифского скакуна. Филомен был так же рад видеть старого друга, как сокрушался о потере боевых товарищей и своего филэ. Впрочем, чувствовал коринфянин, между ним и Тимеем давно уже не было той любви, которая заставляет жертвовать всем прочим. Они переросли свое юношеское чувство, которое выгорело в гораздо более сильном пожаре.
Остающийся заложником и гостем персов Филомен, как и хотели от него товарищи, сел на коня во главе своего пешего греческого отряда, как будто опять готовился вести их в бой – в последний бой. Оглядев со спины Фотиноса узкие улицы, в правильном порядке засаженные сикоморами и пальмами и застроенные одинаковыми изжелта-белыми глухими домами, Филомен гадал, знает ли об отъезде эллинов сестра, и вышла ли она посмотреть на это хотя бы издали, найти глазами брата.
Он не нашел среди попадавшихся навстречу людей Поликсены, до самых городских ворот, где эллинов остановили египетские стражники.
Пленников следовало еще раз проверить, а Филомену нельзя было ехать с ними далее! Он чуть не позабыл об этом! Коринфянин взглянул на множество конных отлично вооруженных персов, которые сопровождали его пеших и почти безоружных товарищей, и вдруг заложника охватил ужас. Откуда Филомену знать, что азиаты не перебьют его воинов, стоит только тем отъехать от Саиса?..
Начальник персидского отряда, которого Филомен прямо спросил об этом, страшно разъярился. Он долго кричал на пленника, ударяя себя рукой в грудь, а потом указывая в сторону дворца. Филомен уже неплохо понимал и объяснялся по-персидски, но азиат говорил слишком быстро и напористо; только когда перс несколько раз поклонился в сторону дворца, эллин понял, что этот человек называет своего царя подобием бога на земле и считает несмываемым преступлением любое нарушение его приказа. Быть может, и так, мрачно подумал эллин: но откуда ему знать, каков в действительности был приказ Камбиса?..
Сын Антипатра заставил персидского начальника подтвердить перед лицом всех эллинов, что он приведет его воинов к кораблям. Азиат, к изумлению Филомена, не отказался и поклялся в этом, прибавив с негодованием, что ложь в его стране считается одной из самых больших гнусностей перед лицом единого бога.
Филомен немало изумился такому ответу. Впрочем, разве лжец когда-нибудь назовет себя лжецом?
Но ему оставалось только положиться на слово Камбиса.
Он спешился, чтобы в последний раз обнять Тимея и остальных, кто желал проститься со своим вождем. Многие хотели обнять Филомена, кроме Тимея; и воины не сдерживали слез.
Последним Филомен крепко обнял любимого друга, расцеловал его и пожелал здоровья и радости в родной Элиде.
– Поезжай искать счастья еще куда хочешь, – прибавил Филомен, улыбаясь. – Но только не сюда!
Тимей засмеялся, хотя на сердце у него тоже лежал камень.
– Как скажешь, царевич, – ответил светловолосый сын Элиды.
Конечно, Тимей понимал, что, скорее всего, его в Египет уже не пустят – если позволят сейчас покинуть эту страну. И оба друга сознавали, что сейчас в Египте, жившем обособленно от всего мира, решается судьба всего мира.
Они еще раз обнялись и поцеловались; потом Филомен отвернулся, чтобы не расчувствоваться чрезмерно перед лицом врага. Персы, заметив настроение пленников, в нетерпении прикрикнули на них. Пора было продолжить путь.
Филомен вскочил на Фотиноса и, выпрямившись, помахал тем из воинов, кто еще раз обернулся, желая запечатлеть в памяти образ любимого вождя; потом замер, подняв руку и улыбаясь.
И только когда последний грек скрылся за воротами, Филомен круто поворотил коня и поскакал прочь, назад к храму Нейт: его сопровождало еще двое персов, которые не отставали от него, ловя каждое движение, но сын Антипатра не видел их. Слезы бежали по его лицу, а грудь разрывалась от боли, будто пораженная невидимым дротиком.
***
Поликсена, прислушиваясь к себе, позвала Ликандра не на следующую ночь, а на следующую после той. Будь он ее мужем, она не могла бы ему отказать в его желании; но почему-то чувствовала так, что даже будь Ликандр ее мужем, он уступил бы подобной просьбе.
Не потому ли она пожелала, почти полюбила его?
Хозяйка присматривалась к лицам, встав на другое утро, – присматривалась ко всем, когда отпустила Та-Имхотеп, которая уничтожила все следы страсти. Остальные эллины и слуги дома вели себя после этой первой ночи, как ни в чем не бывало. Вернее сказать, они даже чрезмерно старались вести себя, как ни в чем не бывало… разумеется, ее домочадцы все узнали, как и бывает в таких любовных делах.
Ликандр пришел к госпоже в полдень, смущенный, счастливый. Он ожидал себе приговора. И Поликсена назначила своему любовнику новое свидание, после чего лаконец скрылся с ее глаз, чтобы посвятить себя упражнениям в одиночестве и с товарищами с удвоенным рвением. Говорить им все еще было мало о чем, хотя Поликсена знала, что Ликандр любит ее больше всех людей и всех богов.
Не потому ли лаконцы так чтят своих женщин, что мало видят их, живя в военных общежитиях и занимаясь только военным делом – и умирают в расцвете лет, а каждое свидание любовников, мужей и жен может стать для них последним?
Поликсена почти ни с кем не виделась в то время, которое осталось ей до следующей встречи с любовником. Она приводила в порядок свои папирусы и просто сидела в своей комнате, думая о Ликандре, о царице и о брате. Иногда она спрашивала себя, не хочется ли ей зачать от спартанца дитя. Почему бы и нет?
Филомен, если они снова увидятся, отнесется к этому иначе, чем отнесся бы прежде, – Поликсена знала это!
Потом она думала о Нитетис, и ей вдруг представлялось, что царица станет ревновать. А стоило задуматься о положении Нитетис, как Поликсена ощущала себя настоящей изменницей. Как слепы они все – как Гомер, и узнать бы, кто их поводырь!..
Нитетис ничего не сообщила о себе в эти дни, и Поликсена могла заключить из молчания великой царицы все что угодно.
Но когда к ней пришел Ликандр, все прочие мысли словно вымыло из ее головы морской волной. Он был так рад ее любви! Неужели же она не обязана подарить хоть немного любви этому воину – которого ждет аоротанатос, безвременная смерть, как говорят в его родимой Спарте?
В этот раз они совсем не говорили во время объятий. Поликсене вначале стало страшно не откликнуться на страсть любовника, но потом чувство захлестнуло ее гораздо сильнее, чем в первый раз. Они дважды доводили друг друга до блаженства, и Поликсена чувствовала, что спартанец мог бы брать ее еще и еще, не ощущая усталости. Но когда последний вал схлынул, он остался лежать с ней на берегу, не требуя ничего сверх того, что возлюбленная желала дать ему.
Обнимая ее, любовник вдруг попросил подругу что-нибудь ему рассказать о себе – он хотел знать ее всю, как неизведанную страну, которую только что покорил. Поликсену неприятно укололо это собственничество, но потом она стала рассказывать, и ей очень понравилось, что ее слушают с таким неослабным вниманием. Она начала с самого детства, о котором Ликандр почти ничего не знал, и сама не заметила, как добралась до своего настоящего и своей работы с царицей.
Поликсена не замечала, что долго и вдохновенно рассказывает любовнику о персах; пока не ощутила, как пальцы Ликандра сильнее сжали ее руку, которую он все это время держал в своей. Поликсена вздрогнула и замолчала.
Посмотрев на любовника, она увидела, что тот приподнялся на локте и слушает ее еще более жадно, чем раньше.
– Что ты? – спросила девушка, которую насторожило его выражение. – Тебе не нравится, как я рассказываю?
Гоплит покачал головой и улыбнулся: в его серых глазах зажглись огоньки, которых она не видела прежде.
– Очень нравится, – ответил Ликандр и, притянув ее к себе уверенным движением мужа, поцеловал. – Спи, ты устала.
Поликсена устроилась рядом с ним и, когда спартанец уже заснул, прижимая ее к себе, подумала, что так и не сказала ему уйти. Как она могла бы теперь?
“Брат, где ты? Помоги мне это распутать!” – мысленно воззвала Поликсена к своему главному заступнику. Но брат сам был таким же пленником.
Утром, однако, Ликандр проснулся раньше подруги и ушел незамеченным, оставив ее на ложе. Та-Имхотеп, которая пришла служить ей, как обычно, держалась как всегда бесстрастно. Но когда после омовения служанка красила ей лицо, госпожа спросила прямо:
– Ты сообщала о чем-нибудь царице или своей сестре?
Рука с кисточкой замерла над ее бровью. Поликсена ожидала, что египтянка спросит – о чем; и готовилась разгневаться, хотя сердиться приходилось прежде всего на себя. Но ей не пришлось этого делать.
– Я ничего никому не говорила, госпожа. Хорошие слуги держат рты закрытыми, когда выходят из дома, – ответила Та-Имхотеп.
Они посмотрели друг другу в глаза. С тех пор, как Саис поуспокоился, египтянка уже не раз посещала городской рынок, хотя ее госпожа приставляла к ней воина для охраны; и в другое время хозяйка не следила за ней.
Поликсена усмехнулась и, кивнув, разрешила рабыне продолжать. Может быть, Та-Имхотеп даже немного любила ее; если ушебти способны любить своих владельцев или орудия – руки, держащие их.
Что за страна!
Через два дня она получила письмо из дворца – как всегда, полное любви и подробностей царских дел и собственных дел Поликсены, которые были неотрывны от царских. Нитетис сообщала ей, что эллины отплыли благополучно, Камбис поклялся в этом, стоя лицом к огню. Она также приписала, что Филомена переселили из храма во дворец, поскольку государь желает беседовать с ним и, видимо, не раз… Но это подождет – а перед тем Поликсена может увидеться с братом: Нитетис, если позволят обстоятельства, пошлет военачальника домой к сестре уже завтра!
У Поликсены неистово заколотилось сердце; бросив папирус, она упала на колени и возблагодарила всех богов.
На другой день утром, когда Поликсена только села завтракать, запыхавшаяся и разрумянившаяся, против обыкновения, Та-Имхотеп прибежала к госпоже с сообщением, что приехал гость.
Поликсена бросилась с террасы в дом и, пробежав комнаты и слетев вниз по лестнице, выскочила на порог. Она чуть не столкнулась с незнакомым воином в греческом панцире, широком белом плаще и шлеме с белым гребнем, который схватил ее за плечи, обдав запахом кожи, конского пота и мужчины. Еще от него пахло мускусом, совсем новый аромат.
– Филомен!..
Плача, Поликсена припала к его плечу; брат прижал ее к себе и долго не отпускал. Но она вдруг почувствовала, что обнимается с незнакомцем, хотя и с самым любимым и долгожданным. Брат и сестра отстранились друг от друга.
Военачальник снял шлем и взял его подмышку; он встряхнул длинными черными волосами. Поликсена подумала, что Филомен стал еще красивее с тех пор, как они расстались. Неужели пролитая кровь так красит мужчину?
– Ну, что ты мне скажешь, любимая сестра? – спросил он.
Филомен улыбался, но Поликсена вдруг почувствовала, какого приема он ждет от нее. Она сложила руки на груди и отступила от него.
– Я бы назвала тебя великим героем, брат, – воскликнула девушка, – но ты осел!.. Что бы сказал учитель? Что он говорил тебе?..
Военачальник вскинул руку, заставляя сестру замолчать.
– Мне сейчас кажется, что учитель ошибался почти во всем, – сказал Филомен.
Поликсена стала серьезной, как во время их бесед в Мемфисе, когда город Птаха еще не был сожжен.
– Пойдем в дом, – сказала она.
========== Глава 38 ==========
Филомен был одет, точно только что возвратился из похода, – но был чист и благоухал восточными ароматами; и Поликсена не стала предлагать ему ванну. Достаточно умывания перед едой. Он ведь задержится у сестры, хотя бы на день?..
У коринфянки уже рот горел от невысказанных вопросов, как от жажды; и у дорогого гостя, несомненно, тоже.
Филомен снял плащ и бронзовые доспехи с изображением льва; потом, с удовольствием оттерев лицо и руки натроном и оплеснувшись водой, пошел в спальню сестры. Двое ее охранителей-ионийцев, сидевших на корточках в коридоре и игравших в кости, быстро встали при появлении гостя. Филомен заметил быстрые взгляды, которыми обменялись эллины, и ему это почему-то совсем не понравилось; но потом оба воина поклонились ему, как старшему. Филомен коротко кивнул в ответ и вошел в комнату хозяйки следом за Поликсеной.
Безмолвная служанка расставила на столике закуски, вино и любимое египтянами пиво. Но Филомен потянулся только к воде, тут же наполнив свой кубок и кубок сестры. Военачальник ощущал жар в горле, будто готовился ораторствовать.
Сев в кресло, он сделал несколько больших глотков. Поликсена опустилась напротив него в другое кресло, сразу глубоко откинувшись, будто отодвигалась от брата или искала добавочной опоры.
Они посмотрели друг на друга, потом Поликсена первой отвела глаза.
Помолчав, хозяйка сухо сказала:
–Ты понимаешь, Филомен, что ты развязал в Египте войну на долгие годы вперед? Не будь тебя, Псамметих не поднял бы бунт… так скоро и так яростно! Столько людей остались бы живы, и персы не тронули бы святынь этой земли!
Она отпила из своего кубка. Филомен смотрел на сестру исподлобья тяжелым взглядом, будто защищался в суде.
– Давно ли тебе стали так дороги египетские святыни и все их зверообразные боги? Или, может быть, твоя просвещенная царица вдруг стала поклоняться всем сорока богам, описанным в “Книге мертвых”, как я слышал? И прочим, кого только себе египтяне ни напридумывали?..
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, – яростно возразила сестра. – Мало кто из верующих египтян может даже назвать своих богов по именам, ты прав… но допустив такое, ты убил душу этого народа!
