Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 97 страниц)

– Я догадалась, что ты в нашем городе один и чужой… И я, совсем не зная тебя, отчего-то подумала сразу, что ты достоин и помощи, и любви!

Несмотря на суровость Эльпиды – а может, именно благодаря этой суровости Никострат ощутил, что гетера и вправду неравнодушна к нему. Юноша смутился – не только от желания, но и от предвосхищения чего-то нового, что только коснулось сердца…

Вновь подойдя к своей ночной подруге, он посмотрел в ее голубые глаза. Эльпида смотрела внимательно, чуть насмешливо… но и с тревожным ожиданием, подобным тому, какое Никострат ощущал сам. Она тоже немного закраснелась.

Никострат склонился к гетере и поцеловал: ее теплые губы ответили, но этим поцелуем женщина тоже вопрошала его о том, что еще не было произнесено. Лаконец улыбнулся, взяв ее за руку.

– Я приду к тебе вечером… можно? – спросил он, зная, что говорит единственно верные слова.

Эльпида слегка кивнула гордой головой.

– Приходи, – сказала она серьезно. – Я опять буду одна, но это ненадолго. Приходи, пока еще не стемнело, чтобы мы могли поговорить!

Никострат медленно наклонил голову: так же, как в том судьбоносном разговоре с персидским сатрапом. Он повернулся и ушел, чувствуя спиной жгучий взгляд своей первой любовницы. Теперь царевич старался не думать, забыть о минувшей ночи ради дня… он не сможет рассказать Мелосу, что с ним случилось, так, чтобы друг понял!

До гостиницы Никострат добрался почти бегом. Мысли у него путались, будто короткое обладание Эльпидой принесло разлад между душой и телом, который уже не излечить. Царевич даже не заметил своих ионийских стражников, которые узнали его и в беспокойстве окликнули: ионийцы знали, что он не ночевал с другом.

Никострат несколькими прыжками вознесся по лестнице и ворвался в комнату, которую они делили с Мелосом.

Только там он перевел дух; и не сразу увидел самого Мелоса, который сидел на табурете, сложив руки, будто давно уже ждал его.

– У нас есть вода? Или вино? – хрипло спросил Никострат, вспомнив, что у него пересохло в горле. Другие слова он опять позабыл.

– Есть и вода, и вино, – Мелос встал навстречу другу. Он не выглядел сердитым – но печальным, точно сбылись худшие его опасения; и это внезапно рассердило спартанца, так же, как непонятная игра Эльпиды. Но Никострат быстро учился сдержанности: теперь он промолчал.

Иониец налил Никострату сильно разбавленного вина – и тот выпил целый кубок. И только потом улыбнулся верному товарищу.

– Я не смог бы тебе рассказать, даже если бы очень постарался…

– Не старайся, – с раздражением ответил Мелос. Наконец царевич ощутил, сколько иониец успел передумать, дожидаясь его.

Мелос повернулся к Никострату, опустив руки: в темных глазах был упрек.

– Я все понимаю! – воскликнул иониец. – Ты уже попался!

– Может, и так, – тихо откликнулся Никострат. Он больше ничего не прибавил и не посмотрел на Мелоса; и иониец скорбно усмехнулся.

– Ты сегодня опять к ней пойдешь! Ведь пойдешь?

– Да, – Никострат поднял голову. – Я думал, что ты ценишь во мне постоянство!

– Конечно, я очень ценю… – Мелос осекся, словно осознав, что Никострат, такой надежный с ним, и с женщиной другим быть не может.

– А она? Сам подумай, – иониец продолжил с жаром, осененный новой мыслью. – Она, конечно, хороша… Но сколько у нее было до тебя, и сколько будет после?..

На лице Никострата сверкнул гнев.

– До меня? Я уверен, что Эльпида немногих допускала до себя, – отвечая другу, лаконец почувствовал в этом уверенность. – А после…

Он покачал головой.

– Не знаю! Одной Ананке ведомо!

Никострат сел и задумался. Налив себе еще разбавленного вина, он сделал несколько глотков, глядя в грубо оштукатуренную стену напротив. Потом посмотрел на друга.

– Гетеры водят дружбу со многими мужами… Ведь они занимаются не только этим, – он покраснел. – Эльпида предлагала нам помочь!

Мелос негромко ахнул.

– У вас уже до такого дошло?

Никострат улыбнулся.

– Архонт посоветовал – заведите друзей! И нам этого не избежать! Так зачем отказываться от того, что дает судьба?

Мелос вздохнул и кивнул.

Никострат поднялся, и друзья обнялись.

– Я боюсь за тебя, и за наш диас, – признался Мелос. Он никогда еще не признавался в ревности, и Никострат удивленно замер в его объятиях. А потом высвободился и посмотрел другу в глаза.

– Я тебя люблю больше всех мужчин, и ты это знаешь! Но мы должны идти вперед, и дальше ни перед чем не трусить!

Он похлопал Мелоса по плечу, и иониец улыбнулся, смиряясь с волей друга; как делал всегда.

– Ты написал письмо матери? – спросил он.

– Вчера еще закончил… Но, думаю, теперь его предстоит переписывать, – ответил царевич. Мысли его вновь вернулись к Эльпиде.

***

Они позавтракали вдвоем у себя в комнате, а потом решили пройтись по городу, познакомившись с ним; не имея пока других дел. Они придумали подняться на священный холм, в храм Афродиты.

Друзья исполнили свой зарок – купив на рынке пару голубей в клетке из ивовых прутьев, отдали их одной из старших жриц, пожилой суровой женщине. Они сами смотрели, как птицы бьются под ее ножом, как красная кровь брызжет на алтарь – большой плоский камень, побагровевший от жертвоприношений и смердевший, хотя его часто мыли. Потом Никострат и Мелос долго стояли на вершине холма, глядя на Коринфский залив, на Истмийскую дорогу* далеко внизу – по ней ползли маленькие люди: вереницы путешественников и торговцев, воинские отряды. Вокруг вздымались пурпурные горы.

– Смерть мы видим, смрад чуем! А видим ли волю богов? – внезапно произнес Мелос. Обычно покладистый с другом, он был способен на большую дерзость.

Никострат пристально посмотрел на него. Он вспомнил, как Мелос в пятнадцать лет, один из всех, отправился в Лакедемон, просить спартанцев за своего друга и его мать-царицу; вспомнил, как Мелос ворвался на своем коне в Спарту и потребовал встречи с самим царем… Никострат взял друга за руку, ощущая глубокую благодарность.

– Мы не видим волю богов, Мелос, – сказал он. – Мы ее осуществляем.

Вскоре Никострату захотелось уединения: по мере приближения вечера мысль о женщине все сильнее овладевала им. Он не знал точно, в каком часу гетера ждет его; однако чувствовал.

Мелос увидел, что друг собирается на свидание, и лишь грустно улыбнулся, не прекословя ему.

– Она будет одна? – спросил иониец.

Никострат кивнул.

– Может быть, скоро она пригласит и тебя, – заметил он. – Как моего друга.

Мелос нахмурился, но и на это не возразил.

Уже выходя, Никострат обернулся и сказал:

– Нам не нужно больше пользоваться выдуманными именами… Это все равно раскроется быстро, и лгать властям мы не сможем!

Мелос кивнул. Он, как и Никострат, вспомнил о том, как несколько лет назад ездил в Спарту и какого шума наделал… рано или поздно в Коринфе может сыскаться тот, кто его опознает! Здесь и спартанцы бывают, и не так редко!

По дороге к дому гетеры Никострат купил с лотка букетик фиалок. Он мог бы сделать любовнице и дорогой подарок… но связь Эльпиды с ним началась не так, как с одним из ее богатых поклонников, и они оба это знали.

В этот раз Никострата встретила не сама хозяйка, а Корина. С приветливой улыбкой и поклоном маленькая рабыня проводила его в ойкос, где предложила устроиться на ложе. В комнате, освещенной единственной лампой, курились благовония, на столиках стояли цветы; но Никострат почувствовал, что его скромный букетик не лишний.

Эльпида появилась, одетая в розовый хитон, подобная Эос в этих сумерках. Никострат быстро встал, ощущая, как воспламенились все его чувства; вместо приветствия он неловко протянул гетере свои цветы.

Эльпида приняла фиалки с улыбкой: по тому, как она поднесла их к лицу, вдыхая аромат, Никострат понял, что именно такого знака внимания коринфянка и ждала. Потом любовники поцеловались; и несколько мгновений стояли, обнявшись, ощущая, как бьются их сердца.

Эльпида первая мягко отстранилась.

– Садись, – она опять показала Никострату на ложе, а сама устроилась в кресле напротив. – Скоро подадут ужин.

А пока гетера налила гостю вина, разбавленного водой наполовину, но ароматизированного розовыми лепестками. И себе налила.

Некоторое время они смаковали напиток, глядя друг на друга и не говоря ни слова. Потом Эльпида произнесла, постучав ногтем по своей чаше:

– Тебе много что есть скрывать, и много что есть рассказать… Тебе это нужно, а я готова слушать тебя!

Никострат кивнул. Он кашлянул и заговорил – вначале медленно и глухо, углубляясь в свою опасную историю, точно пробираясь по горной тропе; потом царевич увлекся, и уже почти не заботился о том, чтобы выбирать слова. Гетера слушала, не перебивая. Они даже не заметили, как рабыня принесла еду.

Никострат рассказал о себе и своем друге не все, но большую часть: это получилось само собой.

Когда он замолчал, Эльпида налила ему еще вина. И пока спартанец пил, медленно приходя в себя от сказанного, женщина произнесла:

– Ты как Тезей из Трезены – или тот древний Никострат, сын Менелая*. Я теперь еще больше радуюсь и тревожусь оттого, что боги свели нас… Ты неизбежно должен был кому-нибудь довериться здесь, и если не мне, то другой!

Царевич поставил чашу.

– И как ты распорядишься этим знанием? – спросил он. Юноша замер в ожидании ответа.

Эльпида некоторое время молчала, склонив голову. Никострат заметил, что она украсила свои темные волосы, отливавшие блеском красного дерева, фиалкой из его букета.

– Давай поужинаем, царевич, – наконец сказала гетера. – Когда ты начнешь вести жизнь гражданина, как мечтал, ты станешь намного больше ценить уединение!

Никострат встрепенулся.

– Так ты хочешь…

– Завтра я хочу позвать гостей, которым представлю вас, – Эльпида улыбнулась и дотронулась рукой до его обнаженного колена; сердце юноши взыграло. – Приходи и приводи своего друга. Я убеждена, что он так же умен, как и ты!

Коринфянка прервалась.

– Едва ли в этом городе скоро найдется тот, кто вспомнит одного из вас или почувствует в вас угрозу. Но однажды это случится… и вы должны быть готовы отразить удар!

* Истм – в древности название Коринфского перешейка, отделяющего полуостров Пелопоннес от материковой части Греции.

* Тезей, по преданию, родился в древней Трезене – главном городе Трезенской области на юго-востоке Пелопоннеса, от царевны Эфры; земной отец его Эгей был царем Афин, но Тезей вырос, не зная его.

Мифический герой Никострат, согласно одной версии, был сыном царя Спарты Менелая и Елены; согласно другой – сыном Менелая от рабыни.

========== Глава 135 ==========

Первое письмо из Коринфа пришло, когда еще не кончился траур по Уджагорресенту. И в этот раз Поликсена узнала руку сына – твердый, но неровный почерк юноши, который прибегает к папирусу только по большой необходимости. Письмо было подробным для спартанца и дышало сомнениями, при всем старании Никострата ободрить свою мать… но одной этой весточки было достаточно, чтобы осчастливить ее.

Поликсена, скрывшись от всех, плакала и прижимала папирус к губам, пока не испугалась, что буквы расплывутся. Тогда коринфянка вытерла глаза и, по уже укоренившейся привычке, внимательно перечитала послание.

Никострат писал, что он и Мелос прибыли в Коринф и наняли подходящий скромный дом на окраине… они начали заводить знакомых, чтобы стать своими среди коринфян и получить гражданство. Двое друзей открыли архонту, как их зовут и кто они по крови, ничего больше, – и теперь предстояло завоевать доверие уважаемых людей. Они уже посещали и гимнасии, и бани, это главные места, где собираются свободные мужчины и юноши. Чтобы войти в число всадников или гоплитов, нужно время – нужно показать себя… А войны сейчас нет, и коринфяне только тренируются – устраивают состязания, чествуя богов и атлетов.

В конце Никострат пожелал матери и сестре здоровья и прибавил, что напишет снова, как только будет возможность.

Это письмо он прислал с ионийцами, которых приставил к нему Масистр. Корабль был предоставлен царевичу во временное распоряжение, и ионийцы истосковались по дому… воин, который доставил письмо в Дельту, так и сказал Поликсене.

– Мы были рады послужить твоему сыну, госпожа, но на большее не рассчитывай. Мы семейные люди, и время сейчас такое…

– Время всегда такое, – усмехнулась коринфянка. – А что, вам теперь очень неспокойно за свои дома?

Она надеялась таким путем узнать что-нибудь про Дариона. Но иониец ее понял и ответил без всяких околичностей.

– Нехорош этот твой племянник, царица. Вроде и разумно правит, за порядком смотрит, без вины не наказывает, а все как из-под палки. Иногда вот тиранствует ни с того ни с сего – нескольких придворных сам замучил, для устрашения, как чуть не сделал с твоим сыном…

– Дариону не нравится, что он до сих пор так мало значит, – недобро улыбнулась Поликсена. – Ведь он должен был бы подгрести под себя всю Ионию! А пока что ему даже не поручают серьезных дел, не так ли?

Иониец пожал плечами.

– Послов в Милете он принимает… И несколько раз ловил бунтовщиков, в том году со своими персами сам схватил четверых, которые на него покушались. Их всех по приказу Дариона насадили на колья перед воротами дворца и оставили умирать, а потом продержали трупы на солнце еще пятеро суток…

Рассказчик почесал нос, кривясь.

– А было лето, и вонища – люди падали в обморок.

Поликсена передернула плечами.

– Недурно, – заметила она. – Впрочем, в этом я его понимаю.

Ей и самой, когда она была персидской наместницей, приходилось прибегать к крутым мерам. Казнить неслыханными в Элладе способами…

Все же Поликсена попыталась уговорить посланника своего сына, чтобы тот перед возвращением на родину отвез в Коринф ответ на его письмо. Но ничего не подействовало: это лучше всяких слов убедило Поликсену, какого мнения ионийцы о новом молодом правителе.

Поликсена решила, что пошлет письмо в Элладу из Навкратиса, с одним из купцов, – у нее еще оставались в Египте такие знакомые. Но ее что-то беспокоило в послании Никострата – не то, что он написал, а то, о чем умолчал… Сын как будто недоговаривал что-то важное.

Она дождется следующего письма – Никострат найдет способ его послать; может, тогда все прояснится. Своими мыслями с мужем Поликсена в этот раз не поделилась.

Однако же они вместе обдумали ответ Артазостре. Поликсена почти не держала на персиянку зла за поведение ее старшего сына: эллинка понимала, что Дарион от материнских рук давно отбился. Поликсена написала вдове брата по-гречески, без льстивых и тяжеловесных оборотов, которыми украшали речь азиаты и сама Артазостра: обращение княжны к старой подруге растянулось как длинное золотое ожерелье. Поликсена же на эллинский манер пожелала Артазостре радости и здоровья, коротко описала свою жизнь в Дельте, сердечно поблагодарила за приглашение… но сказала, что, пока не возникло крайней необходимости, она и ее последние подданные останутся там где есть.

– Конечно, персиянка все поймет, – сказал Тураи, когда письмо было запечатано и вручено вестнику.

– Без сомнения, – ответила Поликсена, невесело улыбнувшись. – Мой сын в Коринфе, и он продолжает действовать… Еще немного – и мы с Артазострой станем лютыми врагами: хотя ни я, ни она не хотим этого!..

Эллинка отерла слезу.

– Вот так получается… этим кончилось все, что начал мой брат, лучший из людей!

Вскоре после того, как состоялись похороны Уджагорресента, Поликсена получила второе письмо от Никострата: ее сын совершенствовал свои навыки. Не только умение излагать – он теперь шлифовал и воинское искусство: Никострат и Мелос заказали себе хорошие доспехи, и их взяли в филу… Они каждый день упражнялись с другими молодыми мужами и юношами в палестре, и принимали их хорошо. В завершение Никострат в своей скупой манере похвалил соплеменников матери.

Мелос прилагал к письму царевича собственное послание, в котором описывал красоты Коринфа, его храмы, бани, гипподром, превозносил вкус коринфян. Мелос упоминал и гетер – сказал, что знаменитые свободные женщины города несколько раз приглашали их с Никостратом на симпосионы, где услаждали гостей искусной беседой, стихами и музыкой. Ничего подобного они еще не видели…

Письма были разными, как отличались характеры молодых людей; их послания поочередно открывали разные стороны жизни Коринфа, как будто боевой пеан* сменился лирической песней. И все же эти мотивы вплетались друг в друга. Тут только Поликсена поняла, что не давало ей покоя.

Она пошла сказать мужу: теперь ей нужен был тот, кто бы ее выслушал!

– Тебе не кажется, что дети что-то утаивают от меня? Они стараются писать подробно, но как будто умышленно обходят главное… Я до сих пор помню, как Никострат взбаламутил и Спарту, и Афины за моей спиной!

Египтянин остро взглянул на жену.

– А теперь что тебе представляется?

– Так значит, и ты это увидел? – воскликнула Поликсена.

Она сложила руки на груди.

– Я вот чего боюсь, муж мой. А если кто-нибудь из них все же связался с гетерой… влюбился? В моем городе гетеры богаты и изменчивы, как везде, – но в Коринфе особенно… Никострат может пасть жертвой продажной женщины, при всем своем уме! Ведь он до сих пор был так чист!

– Я не думаю, что Никострат может стать жертвой женщины, – только добровольной, – заметил египтянин. – И сердца людей он видит. Хотя он мог влюбиться в гетеру, в этом я согласен с тобой.

Поликсена ахнула. Она испытала неведомую доселе ревность: ревность матери взрослого сына.

– Почему же Никострат это скрывает? Он перестал мне верить?

– Возможно, царевич пока не верит и себе, – улыбнулся Тураи. Он оставался спокоен. – Ведь ты знаешь, сестра моя, что мужчины, подобные твоему сыну, неохотно обнажают свое сердце и перед другими, и перед собой – Никострат скрывает важнейшее от тебя именно потому, что ты его мать!

Поликсена долго молчала, пытаясь осознать такую вероятность. Потом произнесла:

– Что ж, может, это не так и плохо… Я думаю, Никострату и Мелосу посодействовала какая-то влиятельная особа. Может, и женщина… Они не смогли бы иначе преуспеть так скоро, ведь у нас в Коринфе не осталось никаких корней!

Эллинка неуверенно улыбнулась.

– Значит, остается возблагодарить богов, – сказал Тураи.

Поликсена все смотрела на него – своими темными, накрашенными по-египетски глазами.

– А если причина не в женщине? А если это мой сын и Мелос стали любовниками? – вдруг сказала она.

Тураи вздрогнул и подался к ней.

– Что?..

– Они так долго вместе… Они заверяли меня, что они как братья друг другу; но если теперь все изменилось? – спросила Поликсена.

– Ну, так что же? Никострат – твой сын и племянник твоего брата, – сказал Тураи.

Муж сочувствовал ей – но в этих словах просквозило чисто египетское злорадство. Поликсена отвернулась, прижав руку ко рту.

– Прекрати, – сказала она дрожащим голосом. – Да, у нас это и в обычае, и в крови… но ведь они родственники! Мелос – по-прежнему муж Фрины! Это будет не только измена моей дочери, но и почти кровосмешение, если они лягут друг с другом!..

– Я уверен, что юноши помнят это сами, – мягко отозвался Тураи. – А над остальным мы не властны, моя царица, – только бессмертные.

Он взял ее за плечи.

– Подумай – ведь в Коринфе их непременно будут склонять делать это с другими… Лучше уж им сохранить верность друг другу, чем найти мужчин совсем тебе чужих! У вас в воинских отрядах это поощряется… да и неудивительно, если молодые воины так долго вместе и лишены женщин, – заметил египтянин.

Поликсена с ужасом представила себе, как ее сына соблазняет чужак-коринфянин, который заставит его забыть свою мать… слова Тураи звучали так разумно. Нет, уж лучше любовь гетеры или даже Мелоса!

– У Ликандра был возлюбленный в школе, он признавался, – потом они возмужали и все кончилось… – сказала Поликсена: больше себе, чем мужу.

Эллинка вздохнула.

– Только ничего не говори Фрине, – попросила она супруга.

Тураи усмехнулся.

– Нет, разумеется. Но, думаю, слова твоей дочери не потребуются.

***

Поликсена и ее дочь сочинили ответ молодым людям – конечно, в их послании двое друзей тоже увидят не столько написанное, сколько ненаписанное. Но после размышления Поликсена склонялась к мысли, что ее сын все же увлечен гетерой, и это ее скорее обрадовало. Подобные женщины, при всех своих недостатках, могут многому научить мужчину: особенно такого, который готов учиться у мира.

А немного погодя, когда корабль в Коринф ушел, по Навкратису прокатился слух, что в Ионии опять неспокойно. А точнее, ионийские персы повздорили с карийскими и лидийскими: было несколько больших сражений на границах. Поликсена и ее семья сразу подумали, что политика Уджагорресента принесла свои кровавые плоды после его смерти.

Бывшая правительница Ионии теперь почти не сомневалась, что царский казначей поручил своим египтянам переговоры и подкуп властей в Малой Азии… Уджагорресент не решался действовать так, пока не ощутил, что скоро вступит в зал последнего суда. А теперь ему будет чем оправдаться перед Осирисом. Он свершил при жизни все, что мог, дабы ослабить врагов!

Только тем, кто остался на земле после него, предстояло расхлебывать последствия. Уджагорресент не изменил себе до самого конца.

* Пеан – древнегреческая хоровая песня; они исполнялись первоначально в честь Аполлона и по поводу каких-нибудь чрезвычайных бедствий. Впоследствии пеаны стали также исполняться в честь остальных богов и по разным поводам. Дорийцы пели пеаны перед выступлением в поход, перед отплытием флота, после победы.

========== Глава 136 ==========

К тому времени, как Никострат закрепился в Коринфе, у Дариона было уже два сына и дочь – от жены и двух наложниц. Жена была знатной персиянкой – а наложницы эллинками, ионийками. Впрочем, у обеих имелась примесь восточной крови.

Супругу Дарион выбрал сам, и ни разу не пожалел об этом. Шахназ была подобна прохладному пруду с лилиями, в который он окунался после утомительного дня, раскаленный своими заботами. Шахназ оказалась хороша собой и хороша в любви; но даже просто полежать, опустив голову на ее живот или грудь, было блаженством. Шахназ гладила мужа по волосам, и мучительные думы оставляли его, – Дариона порою терзали головные боли, которые могла снять лишь ее рука.

А потом он рассказывал жене обо всем, что мог рассказать только ей, – Дарион с некоторых пор не верил никому, кроме нее. Его ненавидели многие не только за стенами дворца, но и в самом дворце – и причины такой нелюбви молодой тиран не понимал, хотя все время над этим думал.

– Ведь мой отец делал то же, что и я! Он стал персидским наместником, будучи греком! – воскликнул однажды Дарион, когда они с женой сидели в саду у фонтана. – Почему же его любили все, кто жил под его властью?

Шахназ некоторое время помолчала, опустив длинные черные ресницы.

– И у твоего отца были ненавистники, мой господин, – наконец сказала она. – Но любовь и ненависть людей зависят не только от тебя, но и от времени, когда ты родился, от звезды, которая осияла твой путь… Филомен из Коринфа был чистокровным греком, и потому смог привлечь на свою сторону соплеменников, их сердца влеклись к нему.

Супруга устремила на него взгляд своих черных очей.

– А в тебе кровь смешалась, и потому подданные не верят тебе вполне.

– Хватит!..

Дарион озлился: возможно, из-за напоминания, что сама Шахназ была благородной персиянкой без всяких примесей. Жена кротко замолчала; но гнев Дариона утих так же быстро, как загорелся. Он не мог подолгу сердиться на нее.

– Что же мне делать? – произнес молодой тиран.

Шахназ быстро встала с места; грациозная как лань, она скользнула к нему и села на колени у его ног. Она взяла его руки в свои.

– Твои ладони холодны, муж мой, – а голова твоя клонится от дум…

Она поцеловала его руку и прижала к своей щеке.

– У тебя есть те, кому ты можешь верить и кто охотно предастся тебе, – это арии, персы… Но ты должен очиститься от сомнений. Это отрава, которая проникает не только в твой собственный разум, но и в разум тех, кого ты хочешь покорить себе…

Дарион прикрыл глаза, слушая жену; ему вдруг показалось, что ее слова – и есть такой яд, от которого не существует средства. Но он запретил себе эти мысли. Если не верить Шахназ, то кому же?..

– Ты не можешь больше быть двумя половинами, которые спорят между собой, – ты должен предаться одному или другому! – сказала его персидская жена. Она поднялась с колен и села рядом на скамью, обвив его рукой. – Сомнения ослабляют мужчину больше, чем что-либо еще!

Дарион уставился ей в лицо.

– Но как же я отвергну наследство отца? Боги накажут меня за это! Эринии не дадут покоя!

Шахназ улыбнулась.

– Знаешь ли ты, что дает моему народу такую силу и власть над другими? Единый бог! Ты победишь Эриний и всех прочих демонов, если вложишь свое сердце в ладони Ахура-Мазды!

Дарион долго молчал, закрыв лицо руками.

– Может быть, – наконец сказал он. – Ах, отец, как ты был счастлив; и ушел счастливым, – прошептал тиран, обращаясь к мертвому.

Потом он вновь взглянул на жену.

– А что мне делать с Масистром? Думается мне, он давно возомнил себя законным правителем! И с каждым годом люди слушают этого сотника все больше… а чем он лучше меня?..

Шахназ со вздохом поправила свои гладкие черные волосы, убранные хитро переплетенными золотыми цепочками.

– Самое могучее дерево дряхлеет и умирает. А Масистру уже за пятьдесят. К тому же, у тебя есть грамота великого царя, которая обязует Масистра уступить тебе власть, когда тебе исполнится двадцать лет… всего два года осталось!

Дарион молчал – его опять одолели сомнения, точно осы, жалившие мозг. Жена ласково взяла его за руку: тонкие пальцы мужа дрогнули в ее ладони.

– Масистр подчинится, у него нет выбора. Но ты сам знаешь, почему этого военачальника слушают люди, – сказала персиянка.

– Он не сомневается, – прошептал Дарион.

Шахназ поцеловала его, и они некоторое время сидели, обнявшись. Потом жена встала и увлекла Дариона назад во дворец – в детскую, где они некоторое время с удовольствием занимались сыном, маленьким Варазе.

– Какой он крошка, – с щемящим чувством сказал Дарион, когда мальчика забрала нянька. Варазе был его любимцем, хотя первым родился Фарнак, сын от наложницы. – Мне и моему брату тоже было мало лет, когда отец погиб… а самый младший мой брат тогда еще не родился!

Шахназ метнула на мужа взгляд, подобный молнии.

– Если мне будет позволено сказать, твой отец погиб глупо, мой господин. Это было сражение, которое мог выиграть любой военачальник.

Дарион застыл на месте, сжав кулаки.

– Масистр сейчас так же сражается, – прошептал он.

Шахназ сразу же ощутила перемену его настроения. Если ее муж вдруг сознавал себя недостаточно храбрым, это могло вылиться в припадок бешенства… даже она боялась его в такие мгновения.

– Пусть сражается, если его дело драться! – быстро сказала персиянка. – Ты бы справился сам, но у тебя более важные дела. Если погибнет, так даже лучше, – прибавила она.

Дарион нахмурился.

– О чем ты…

Шахназ приложила палец к губам и кивнула на Варазе: сынишка засыпал на руках у няньки.

– Ну а если этот сотник останется жив, то еще послужит тебе, когда ты примешь власть, – шепотом сказала она. – Он не избежит своей судьбы. Бог устроит все мудро, Дарион.

Она улыбнулась.

– Сердце нашего сына в твоей руке, как твое – в руке бога!

Позже Дарион пригласил Шахназ в спальню, прислав за ней служанку. Теперь Шахназ чаще проводила ночи в женских покоях, но всегда знала, когда муж позовет ее.

Персиянка явилась и приблизилась к Дариону с поклоном. Супруг кивнул ей, жестом пригласив сесть; но он был бледен и озабочен. Он опять заговорил о Масистре.

– Этот человек служит великому царю, но другой рукой помогает грекам! Почему он отпустил с миром сына коринфянки?..

– Из уважения к твоей матери, конечно, – сказала Шахназ, внимательно следя за выражением мужа. Кажется, у него опять начиналась головная боль.

– А я думаю, нет, – с жаром возразил Дарион. – Масистр счел, что этот безродный выскочка лучше меня… что он правил бы лучше меня!

Со стоном он схватился за голову.

– Да как он не понимает, что таким, как этот тупой спартанец, вообще нельзя доверять власть!.. Пусть полюбуется, что эти доблестные дорийцы устроили в своих городах!

Поднявшись, Шахназ быстро преодолела расстояние, которое разделяло их, и взяла голову мужа в свои прохладные легкие руки.

– Масистр защищает наследие твоего отца, о котором ты печешься, – прошептала она. – Не может быть добра без зла, как света без тени.

Ее ласка успокоила Дариона и прояснила его ум, как бывало всегда. Но в этот раз приступ продлился гораздо дольше обычного; словно Дариона наконец одолели Эринии, которым он не мог противостоять. Греки верили, что эти свирепые демоницы неотвязно преследуют нарушителей установленных отношений между людьми, отцами и сыновьями.

И когда Дарион уснул, не вспомнив о любви, Шахназ долго сидела без сна – как будто все тревоги мужа перелились в нее и теперь звенели внутри. Но персиянка была рада этому. Пусть тревоги наполняют сосуд, который лучше для этого предназначен.

Спустя небольшое время вспыхнула новая ссора с карийцами, и Дарион отправился унимать их вместе с войском, присоединившись к Масистру. Шахназ не удерживала супруга, понимая, что ему нужно утвердить свое мужество… хотя саму ее разъедал яд сомнений, несмотря на молитвы и размышления.

Что, если Дарион так и не станет цельным и сильным мужем? Люди всегда чувствуют тяжесть руки, которая правит ими.

Шахназ все чаще заходила в детскую, к Варазе, и подолгу сидела с ним. Что будет с мальчиком, если…

Нет, Шахназ не хотела смерти мужа; но не могла не думать о такой возможности.

И однажды, пока Дарион был в отлучке, персиянка позвала своего евнуха, исполнителя самых деликатных поручений. Муж ее евнухов не любил, но запретить жене держать слугу не мог. Никогда женская половина дворца не обходилась без таких посредников.

– Что угодно моей госпоже? – спросил безбородый слуга, когда их оставили одних. Шахназ улыбнулась; потом вновь нахмурилась.

– Я хочу написать письмо матери моего мужа. И ты не должен никому говорить об этом, – предупредила хозяйка.

Она прошлась по комнате, мягко ступая расшитыми бисером войлочными туфлями, сложив руки на груди.

– Я не стану грозить тебе, потому что ты сам понимаешь все последствия…

– Конечно, – евнух уже сообразил, к чему идет дело, и даже побледнел. – Будь покойна, госпожа, никто не вытянет из меня этой тайны!

– Дарион очень просто вытянет, – усмехнулась Шахназ. – Но так нужно… тебе и мне остается положиться на бога. Садись и пиши, – распорядилась она, звучно хлопнув в ладоши.

“Царственной Артазостре, почтенной матери моего супруга и господина моей жизни, украшенной многими добродетелями, и превыше всего – мудростью.