Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 83 (всего у книги 97 страниц)
Ее надежды странным образом были связаны с афинянином, который ждал ее для переговоров. Калликсен предлагал наместнице Ионии взять под опеку детей Дариона. Зачем бы ему такое предлагать?
Поликсена рассердилась на себя и, сжав губы, спрыгнула с коня. Поводья тут же перехватил один из воинов, сопровождавших ее, и коринфянка, против обыкновения, даже не оглянулась на любимое животное. Мелос в этот день тоже остался позади – муж дочери спорил и сильно горячился, но Поликсена сказала, что если ее замышляют убить, он один не отведет от нее беду, а подозрений персов ей не избежать в любом случае.
Она сейчас поднимется на борт чужого корабля, чего не делала с осени… Поликсена увидела, что с борта хиосской триеры, привязанной несколькими канатами, уже сброшены мостки. Она узнала это судно не столько по очертаниям, сколько по команде, которая проворно убирала что-то с палубы. Могучий триерарх Теламоний был среди матросов – и своими зоркими глазами звездочета он увидел Поликсену, в нерешительности замершую на берегу.
Подняв руку, иониец крикнул так, что вспугнул чаек и на его голос обернулись все, кто был поблизости:
– Госпожа все же нашла время осмотреть наш корабль? Голову готов заложить, что кое-какие наши плотницкие хитрости и тебе неведомы, царица!
Поликсена быстро подхватила игру и ответила – тоже в полный голос, но так, чтобы это не казалось нарочитым:
– Я достаточно сведуща в кораблестроении, друзья мои. Вы ничем меня не удивите.
С улыбкой она начала подниматься по мосткам, придерживая свои яркие одежды, – легкая мишень для любого стрелка.
– Твоя голова еще пригодится и мне, и тебе самому, триерарх, – а вот своего корабля ты лишишься, если проспоришь.
– Голову я бы тебе скорее отдал, – вздохнул Теламоний, подавая Поликсене руку и помогая подняться на палубу. Оказавшись на борту, она осмотрелась – другие корабли были достаточно далеко от них, и день выдался безветренный. Матросы, не оглядываясь на высокую гостью, старательно занимались своим делом, пакуя какие-то ящики и бочки и снося их вниз.
– Что это у них? – спросила царица.
– Мы времени даром не теряли и уже воспользовались твоим милостивым разрешением… Наши с утра на торгу, а пока мы запасаемся всем нужным в дорогу, – пояснил Теламоний, встретив ее взгляд.
Поликсена кивнула.
– Что ж, рассказывай про свой корабль.
Оглядевшись, она поняла, что и впрямь не отказалась бы владеть таким кораблем… Ее золоченое судно было изготовлено целиком из египетского кедра и даже не просмолено толком – а это оказалось сработано из доброго дуба, усадка была не такой низкой, как у ее триеры, несмотря на весьма солидный вес, и остойчивость больше, в чем Поликсена убедилась, наблюдая за хиосцами вчера.
– Я вижу, ты сама уже кое-что заметила, – сказал Теламоний, наблюдавший за ней. – Я открою тебе все по уговору… но кто же ведет такие речи во всеуслышание?
Он бросил значительный взгляд на троих охранителей царицы, которые поднялись на палубу следом.
Поликсена засмеялась; она обхватила ладонями локти и потерла, хотя ей было вовсе не холодно. Наоборот, становилось все жарче от волнения.
– Ну так пригласи меня в каюту, там и побеседуем. Только потом прогуляемся по судну, чтобы я сама во всем убедилась… А то знаю я вас!
Теламоний торжественно кивнул.
– Подождите снаружи, – велела Поликсена воинам. Те поклонились – с неохотой, но спорить не посмели.
Триерарх приоткрыл для нее дверь в свою каюту, и пропустил царицу вперед. Сам зашел следом и захлопнул дверь.
Поликсена вздрогнула при этом звуке: она увидела, как из-за стола посреди каюты поднялся афинянин. Он был в одном некрашеном хитоне, длинные волосы по-прежнему лежали на плечах роскошной золотистой гривой. А вот свою бороду, раньше пышную, как у морского хозяина, Калликсен теперь коротко подстригал.
Царица заставила себя улыбнуться, усаживаясь за стол и тем давая возможность сесть флотоводцу.
– У тебя теперь борода как у персидских царедворцев. А твой наряд меня удручает.
– Его бедность? – полюбопытствовал Калликсен, не улыбнувшись. – Или то, что мой хитон такой непристойно короткий?
Поликсена пристально смотрела на него.
– Ваши жены, афинянин, закрывают лица, выходя из дома, и не видят за всю жизнь никого, кроме мужа и братьев, – это я сейчас, говоря с тобой, нарушаю все ваши правила благопристойности.
Видя в свете лампы, что моряк покраснел, она усмехнулась.
– Я очень изменилась, да? Закрытый наряд персов наилучшим образом подходит для лазанья по горам и верховой езды, и для ветреной погоды… Здесь, в Ионии, с ее затяжными зимами и дождями, персы тоже чувствуют себя почти как дома.
Калликсен кивнул.
– Ты умело подвела меня к главному. Ты права, мы здесь не затем, чтобы обсуждать одежду… или былое, – он покосился на Теламония, который устроился в углу и безмолвно наблюдал за собеседниками. Потом афинский полемарх встал, оставив царицу сидеть.
– Как я уже сообщил тебе, на Хиосе спрятаны дети Дариона, которых я выкрал осенью. Я предлагал привезти их тебе, чтобы ты могла воспользоваться этим…
– Как именно? – не выдержав, перебила его коринфянка. – Дети моего племянника могут помочь только укреплению моей власти как наместницы!
Флотоводец повернулся к ней.
– Об этом и речь, госпожа Поликсена.
Она на несколько мгновений смолкла – ошеломленная, возможно, тем сильнее, чем более позволила себе размечтаться. А потом резко засмеялась.
– Так ты хочешь помочь мне удержать власть и таким путем послужить освобождению Ионии… и афинским интересам? Это что-то новенькое!
Калликсен улыбнулся.
– А разве я когда-нибудь говорил тебе, что собираюсь служить освобождению Ионии? И почему ты решила, что мое предложение не отвечает интересам Афин?
Поликсена резко встала.
– Ты хочешь сказать…
– Раньше я думал иначе – как большинство… И даже совсем недавно, – признался флотоводец. – Я думал, что эллинские союзники сообща выбьют персов из Ионии, а ты будешь блюсти эту землю до их прихода! Но узнав, какие силы в действительности противостоят нам, я осознал…
– Ты осознал, что за такую победу Элладе придется заплатить втридорога, – закончила Поликсена. – Персы вернутся… и тогда Ионии не отстоять даже такого худого мира. А у Дария хватит войска, чтобы, когда вы отдадите своих лучших мужей, со всей яростью обрушиться на ваши полисы.
Она покачала головой с бесконечной печалью.
– Но ведь войны никак не избежать.
– Столкновения не избежать, но мы еще можем победить в нем, – сказал Калликсен.
Поликсена оперлась костяшками на стол.
– И что я должна буду делать, когда ионийцы под предводительством моего зятя нападут на персов? Поддержать азиатов? И это же самое сделаешь ты?..
– Ни в коем случае, – серьезно ответил флотоводец. – Когда ионийцы начнут резаться с персами, ты, конечно, займешь сторону соплеменников – ведь ты их правительница и это их земля! А уж потом любое объяснение сгодится, причем обеим сторонам, – он усмехнулся. – Во время драки поздновато выяснять, кто первый начал, не так ли?
Царица склонила голову к плечу.
– Должна признаться, я недооценивала тебя, Калликсен Пифонид, – медленно проговорила она. – Данайцы, дары приносящие, рядом с тобою сущие дети… Но неужели ты думаешь, что Афины после всего, что ты сотворил, примут тебя обратно?
Калликсен улыбнулся.
– Это, госпожа, так же непредставимо, как то, что мы можем заставить Дария отступить… Я отстаиваю Афины, их свободу и честь, везде, где бы ни побывал, – но порою радуюсь, что, хотя бы по роду занятий, не принадлежу более к числу афинских граждан. Разумеется, мне ничего не простят, но я и не собирался сдаваться на милость экклесии!
Поликсена медленно протянула ему руку.
– Твое предложение слишком ошеломительно, чтобы я дала ответ сразу, – но оно стоит того, чтобы его обдумать.
Сходя на берег в полдень, – погода стояла великолепная, – Поликсена подумала, что Теламоний таки проспорил ей свой корабль, хотя и не намеревался его ставить на кон. Хиосцы останутся здесь, хотя афинянин вернется в Элладу: теперь соплеменники без него не обойдутся – даже если, сложив оружие, будут счастливы оплевать своего наварха. А еще царица подумала – очень хорошо, что какой-то бог шепнул ей сегодня оставить Мелоса дома.
Но скоро ее ликование улеглось, и в немалой степени этому поспособствовал страх измены. Садясь на лошадь, наместница невольно озиралась в поисках Геланики – разумеется, никаких светловолосых иониек в порту не оказалось. Клео тоже была светловолосой… теперь эти две женщины упорно начали казаться Поликсене сообщницами, возможно, без всяких на то причин. Мелос, скажи она ему, посоветовал бы госпоже удалить Клео от себя немедленно – приставить к черной работе, которой во дворце хватало; но Поликсена не могла этого сделать, и не по причине мягкосердечия и даже не из-за верности данному слову. За кухонными рабами, банщиками, прачками и поломойками вовсе не было возможности уследить.
***
К весне Никострат окреп настолько, что больше не отставал от своей моры. Он теперь не отличался от спартиатов – ни внешне, ни манерами; от него так запахло войной, что Эльпиде стало боязно приближаться к молодому мужу, когда он возвращался домой на побывку. В комнатах доброй вдовы, украшенных первыми весенними цветами, Никострат порою осматривался с изумлением: как будто жена зачаровала его и без его ведома перенесла в это место. И так же, будто не узнавая, лаконец глядел на сына, который теперь передвигался на своих двоих довольно ловко, как научивались хромые от рождения или давно охромевшие. Лишь в объятиях Эльпиды, в короткие мгновения близости, Никострат ненадолго становился прежним – тем, кого она узнала и полюбила.
– Чем ты занимаешься целыми днями в своем лагере? – с тревогой спросила Эльпида однажды, потому что по своей воле спартанец не рассказывал.
Никострат задумался ненадолго, а потом ответил:
– Это тяжелая работа, и когда посвящаешь себя ей, не остается времени и сил ее осмыслять… Этого не высказать.
Он улыбнулся и, поцеловав жену, прибавил:
– К тому же, я тебе рассказывал, какова наша подготовка. Наши упражнения однообразны, – ничего, в сущности, нового.
Но Эльпида понимала, что это далеко не так: перемены, совершавшиеся с ее мужем, были глубже, чем он пытался представить ей… да и самому себе тоже. Она не докучала супругу, стараясь как могла скрасить последние дни, которые Никострат проводил с семьей; а в разлуке с мужем Эльпиду радовало и ободряло то, что второго ребенка она носила легче, чем первого. Часто на нее нисходило то самое божественное спокойствие, которое ниспосылалось благословенным будущим матерям. Никострат чувствовал это, когда заглядывал в душу жене, и возвращался к своим воинам с новыми силами…
С Диомедом Никострат теперь виделся редко – а когда они встречались, фиванец глядел на друга с нескрываемым почтением, как и другие его младшие товарищи из местных. Такое преклонение могло бы испортить менее опытного мужчину и воина – но Никострат слишком хорошо узнал себе цену: и в спартанском лагере уважение приходилось завоевывать великими трудами каждый день, вновь и вновь.
В отсутствие спартанских мужей Эльпиду навещала Адмета. Некоторые спартиаты, подобно Эвримаху, привезли с собою жен; но таких оказалось немного, и Адмете было одиноко. Заносчивая лакедемонянка сошлась с Эльпидой намного короче, чем это было бы возможно у нее на родине; и хотя Адмета не была и не могла быть такой сплетницей, как коринфские и фиванские жены, она часто с удовольствием слушала рассказы коринфской гетеры о ее похождениях.
В один из дней вместе Эльпида сказала мужу:
– Мы с супругой твоего эномотарха думали, как быть, когда мы останемся без вас.
Никострат улыбнулся, хотя ему было не слишком приятно это услышать – как жена будет без него. И что она могла позаботиться о себе сама.
– И что же решили?
– Пока хватит денег, я останусь здесь, у вдовы… А если что-нибудь случится…
Эльпида побелела и схватилась за руку мужа, осознав, какие слова едва не слетели с ее языка. Если Никострат и Эвримах полягут в этой войне. Но Никострат спокойно кивнул, побуждая супругу продолжать.
– Что тогда?
– Если тебя что-нибудь задержит… – Эльпида, все еще бледная, бегло улыбнулась, давая понять, что это совсем не обязательно смерть, – тогда Адмета возьмет меня с детьми к себе. Она это как-то обещала и не забыла.
– Я тоже помню, – Никострат просветлел лицом; а потом опять насупился, думая, какая судьба может ожидать их двоих детей в Лакедемоне. Особенно старшего!
Он опустил потемневшую, загрубелую руку на плечо Эльпиде и сказал:
– Думай, что я вернусь, – молись Аполлону и Артемиде. И я вернусь.
Но в глаза жене Никострат при этом не смотрел.
========== Глава 186 ==========
В скором времени после отплытия Калликсена ионийцы увидели большой флот – сорок кораблей, не меньше, все греческого образца: многие с глазами, нарисованными на бортах, и с белыми и красными парусами, украшенными изображениями Медузы Горгоны, Посейдоновых коней, вставших на дыбы, оливковых ветвей. Дозорные на стенах Милета подняли тревогу, простые горожане – панику; но еще раньше, чем весть об этих людях дошла до ушей Поликсены, они сами назвали себя, выслав гонца.
Это оказались персы Тизаспа с острова Самоса, желавшие немедленно переговорить с главнокомандующим персидскими силами в Ионии. Мануш, когда ему обо всем доложили, тут же отправился на берег…
Поликсене эту весть принес Делий – молодой дворцовый прислужник, недавно награжденный ею. Юноша вбежал в покои царицы, едва не оттолкнув стражников, стоявших у дверей: хотя воины, видя такое поведение раба, сами поняли, что его лучше впустить.
Увидев Поликсену, которая сидела за своим столиком и подкреплялась ячменным хлебом и вином, Делий, задыхаясь, сходу повергся на колени.
– Царица, там в гавани, – в Гераклейской бухте, – он ткнул пальцем, словно его госпожа могла видеть сквозь стены, – персы, которые только что нагрянули к нам на сорока кораблях, собираются говорить с твоими персами! Эти варвары… будут решать все между собой, не уведомив тебя!..
Поликсена, на несколько мгновений совершенно растерявшаяся, быстро взяла себя в руки. Ей стало страшно, но гнев разгорелся скорее и сильнее, поглотив более мелкие чувства.
– Ты молодец, Делий, что сказал мне… Я сей же час еду на берег!
Она стремительно поднялась и огляделась в поисках кого-нибудь, кто мог бы ей помочь: надлежало надеть доспех, который был выкован на царицу еще прошлым летом и уже давно не вынимался из сундука, и опоясаться старым мечом. Клео, конечно, не умела даже ухаживать за оружием – не говоря о том, чтобы понимать, как его носят…
– Клео, неси мои шаровары и алый ионический хитон! Давай сюда, я сама надену, и сбегай за Мелосом… или, может быть, ты мне его разыщешь? – снова обратилась наместница к Делию.
Юноша кивнул и умчался. Пока его не было, Клео быстро обрядила Поликсену и заплела ей волосы.
Мелос явился уже в полной готовности, вооруженный, – не сомневаясь в том, что от него потребуется.
– Помоги мне надеть панцирь и наручи, хорошо? – попросила царица. – И мой меч! Только бы не заржавел!..
Она нетерпеливо притопывала ногой, пока Мелос быстро затягивал на ней ремни и застегивал петли бронзового посеребренного панциря. Потом зять опоясал ее мечом.
– Готово, – сказал он, поднявшись. – Едем на битву?
По глазам Мелоса царица поняла, что он сам все уразумел. Поликсена кивнула.
– Именно так… Мне нужны будут Алфей и Нестор, а еще отбери шестерых человек, кому сам доверяешь. Если там, на берегу, персы все кончат без нас, хуже и представить нельзя!
Мелос кивнул и быстро ушел.
Поликсена, бряцая доспехами и заново приспосабливаясь к ним, прошлась по комнате. Потом с осторожностью извлекла из обсидиановых ножен клинок и, проведя по лезвию пальцем, взмахнула мечом, со свистом рассекая воздух опочивальни. Режущая кромка затупилась, и наточить уже некогда… но оружие не заржавело, и то хорошо.
Убрав меч в ножны, коринфянка вдруг заметила раба, который так и не ушел, – с разгоревшимся от восторга лицом Делий глядел на свою царицу, точно на Афину Палладу. Клео, наоборот, была слишком явно испугана. Поликсена улыбнулась.
– Ты умеешь ездить верхом? – спросила она Делия. Она не ожидала, что раб это умеет; но, к ее радости, он кивнул.
– Да, госпожа! Я раньше служил младшим конюшим!
– Тогда сейчас поедешь с нами. Я скажу, чтобы тебе дали коня.
Это, конечно, могло им помешать… если бы конь заартачился, не признавая нового седока; и сам Делий мог оказаться неопытным наездником, несмотря на свои слова. Однако Поликсена почему-то ощущала, что поступает совершенно правильно. Делий был заоблачно счастлив, услышав приказ хозяйки. Вот кто действительно заслуживал свободы – возможно, этот юноша стал бы ее помощником и оруженосцем…
Явились Мелос, Алфей с Нестором и еще шестеро воинов-ионийцев. Поликсена, быстро оглядев их, кивнула.
– Поедем на берег, встретить чужих и наших персов… говорить буду я, а вы держитесь позади и глядите в оба, – предупредила она.
Ионийцы переглянулись, суровые, как перед боем. И Алфей сказал:
– Мы все поняли. Можешь на нас положиться.
Воины вышли, а Поликсена еще задержалась – взглянуть на себя в зеркало. Она расправила длинный разрезной хитон, откинула назад волосы, перевитые на висках кожаными ремешками и заплетенные в косу. Гордо подняла голову, довольная своим отражением.
– Ну, вперед.
Сделав знак Делию, который остался в ее спальне вместе с Клео, Поликсена направилась к выходу. На пороге обернулась на служанку.
– Жди здесь.
– Да, царица, – сказала Клео.
Делий вышел следом за госпожой; и в дверях он, так же, как и Поликсена, оглянулся на Клео. В глазах молодого раба была откровенная ненависть. Неужели запомнил, как Клео в тот день задержалась после прогулки, и подозревал ее в предательстве, – или, быть может, эта девушка чем-то сильно насолила ему самому?..
Поликсена приказала себе немедленно забыть об отношениях с прислугой. Времени оставалось совсем мало. Царица и ее свита покинули дворец и сели на лошадей: Делий взобрался на коня не очень ловко, но животное оказалось смирным, и юноша скоро приноровился.
Они поскакали в гавань. Обычно в городе было спокойно, но сейчас спутникам царицы пришлось расчищать ей дорогу. Улицы были заполнены народом. Люди кричали, метались, готовясь не то спасаться бегством, не то запереться в домах; из уст в уста передавались слухи о вражеском вторжении, один ужаснее другого. Кто-то из милетцев, победнее видом, вслух молился, упав на колени прямо посреди площади и воздевая руки к небу; а кто-то громко проклинал день и час своего рождения.
Когда в этой толпе узнали Поликсену, на лоснящемся черном коне, сбруя которого звенела серебряными монетами царской чеканки, послышались угрозы. Воинам царицы пришлось обнажить мечи и потребовать пропустить ее. Блеск благородного оружия устрашил чернь.
– Госпожа за вас поехала биться, неблагодарные свиньи! – с горечью выкрикнул Мелос.
Толпа глухо заворчала, но приблизиться или сказать что-либо непочтительное никто больше не осмелился. Всадники достигли закрытых северных ворот, возле которых происходила сумятица, – ионийские стражники бранились с кучкой персов, которые требовали, чтобы их выпустили из города. Поликсена увидела, что еще немного – и в ход будут пущены мечи. Она натянула поводья: Флегонт, всхрапнув, поднялся на дыбы…
– Эй, вы! Пропустите свою царицу! – крикнула эллинка.
Воины у ворот оглянулись на повелительный женский голос; и, как всегда, явление наместницы, в ее алом наряде и на черной лошади, поразило всех и заставило забыть о своих раздорах. А когда собравшиеся увидели, что на ней броня, изумление дошло до крайности.
Поликсена со своими спутниками проехала мимо присмиревших как овцы вооруженных мужчин; она направилась на побережье. Отсюда были видны блестящие изгибы реки Меандр, которая впадала в море в западной части Гераклейской бухты, – голубое небо сливалось с морем, и не верилось, что тысячи людей готовы вот-вот сойтись в жестокой битве ради обладания этой красотой…
На пристани яблоку негде было упасть: там собралось множество персов, большинство – в доспехах, а в гавани теснились корабли вновь прибывших. Поликсена и ее маленький отряд приехали с подветренной стороны, и в нос царице ударила невообразимая смесь ароматов – к привычному запаху водорослей, рыбы, гниющих фруктов примешивался запах множества скученных мужских тел, превших под плотными одеждами. Этот смрад тысяч азиатов, предвкушавших кровавый пир на чужой земле, так отличался от мускусного аромата ложа любви…
Поликсена оглянулась на мужчин, сопровождавших ее. Посмотрела на Мелоса, потом на Делия: юный прислужник был совсем не готов к подобному, но полон решимости хорошо себя показать. Поликсена улыбнулась мальчику, и он робко улыбнулся в ответ.
– Мы как раз вовремя! – ободряюще сказала коринфянка. – Ничего, мы продержимся и прорвемся. Все пойдет так, как я сказала, – помните?
– Да, царица, – нестройно ответили ее спутники.
Поликсена тронула поводья, и конь пошел вперед. Флегонт боялся, всхрапывал и, казалось, каждый миг готов был оступиться на песке или попятиться; но покорялся воле госпожи. Остановившись в десятке шагов от персов, наместница подняла руку.
– Эй, воины великой Персиды! Мануш, сын Масистра, где ты?.. – крикнула она что было мочи.
Царственную женщину до сих пор не замечали – но теперь ее отряд привлек всеобщее внимание. Персы начали оборачиваться – тьма тьмущая врагов, как теперь представлялось правительнице и остальным.
Поликсена сидела очень прямо, сжимая поводья, богато украшенные серебряными бляхами и монетами с ее собственным изображением. Даже если ее сейчас разорвут на части, она не дрогнет…
“А если не разорвут? А если меня… невозможно даже помыслить…”
Липкий пот заструился у нее между лопаток. Но Поликсена не успела прочувствовать этот самый глубинный, самый унизительный из женских страхов: она увидела, как азиаты расступаются, пропуская своего военачальника. Мануш ехал ей навстречу.
Он был невозмутим, красив, почтителен, – как всегда. Верховой перс поклонился царице, и теперь Поликсена явственно ощутила в его манере издевку победителя. Того, кто раскусил все замыслы ничтожных врагов и предупредил их.
– Зачем царица явилась сюда? – спросил воевода посреди всеобщего молчания: даже чайки притихли.
Посмотрев ему в лицо, Поликсена прочитала не только насмешку, но и тревогу. Мануш не хотел, чтобы женщину, которая принадлежала его брату и была ему дорога, обесчестили простые солдаты. Ну и, возможно, он сам выделял ее среди других. Поликсена вспыхнула от стыда и злости: злость заговорила ее устами, опередив разум.
– Ответь мне, что здесь происходит? Почему никто мне не сказал… вот об этом полчище саранчи?
Она выбросила руку в сторону самосских кораблей.
– Мой слуга только что принес мне известие о сорока боевых кораблях, которые прибыли в мою столицу, – и я, насколько могу судить, чуть не опоздала к концу переговоров с этими людьми! Ты уже пригласил их разместиться в Милете, Мануш? Кто дал тебе такое право?..
Военачальник открыто усмехнулся.
– Мой государь, солнцеликий, праведнейший и непобедимый, – ответил он. – Или ты забыла, что ты во всем подчиняешься Дараяваушу, и я также подчиняюсь ему? Я состою у тебя на службе, это так, – Мануш слегка поклонился ей, – но высшая военная власть принадлежит мне одному. Слово сатрапа в таких делах ничего не значит.
“А особенно женщины, называющей себя сатрапом”, – подумала Поликсена.
Но Мануш явно был впечатлен ее выступлением и ощутил уважение к ее храбрости. Царица выше подняла голову, исполнившись решимости идти до конца.
– Что из этого ты считаешь делами, неподведомственными сатрапу? Я вижу множество людей, которые требуют пропитания, крыши над головой, места, которого в городе уже недостаточно… Не говоря о бесчисленных прочих надобностях! Могу поклясться, что эти солдаты далеко не последние, будут еще и еще!
– И что же? – быстро спросил Мануш. В черных глазах его промелькнуло беспокойство: он не стал отрицать, что ожидается еще большое пополнение.
– Ты будешь отнимать хлеб у своих солдат, чтобы накормить этих? – прямо спросила Поликсена, снова мотнув головой в сторону самосских персов. – Новый урожай на наших полях еще не собран, а закрома почти опустели! Думаю, никто здесь уже не сомневается, что мы готовимся к войне с греками?..
Мануш чуть не попятился. Он устоял на месте, но Поликсена увидела, как дрогнула нижняя губа под аккуратной черной бородой.
– Мы готовимся? О ком ты говоришь? – произнес перс едва слышно.
– Обо всех нас, – без колебаний ответила Поликсена. – О тебе и обо мне.
Мануш некоторое время молчал – его взгляд пронизывал эллинку до самого затылка. Так смотрел на нее Гобарт, обладавший двойным зрением…
Потом губы военачальника тронула улыбка.
– Я поговорю с моими людьми, – сказал он. – Оставайся здесь.
Он отъехал, и ряды солдат сомкнулись, скрывая своего главнокомандующего. Поликсена обмякла на спине Флегонта, ощущая, как чудовищное напряжение понемногу отпускает ее: она дрожала и вся покрылась потом. Коринфянка отвела со лба прилипшие волосы. Кажется, Мануш понял, что она хотела ему сказать…
Мануш снова подъехал к царице спустя небольшое время.
– Эти люди останутся, и мы найдем, где разместить их и чем накормить. Их шесть тысяч, – сказал он. – Но больше никого не будет.
Поликсена кивнула, сжимая губы.
– Хорошо. Надеюсь, ты расскажешь также, кто прислал сюда этих воинов и зачем.
Азиат приподнял брови. Он не сомневался, что осведомители Поликсены не уступают его собственным. Но вслух он сказал:
– Разумеется, царица.
Мануш помолчал, оценивающе глядя на нее.
– Теперь ты можешь уйти.
Поликсена громко рассмеялась, позволяя себе наконец вздохнуть с облегчением.
– Ты меня отпускаешь?
Мануш улыбнулся, но удержался от ответа, который в любом случае был бы оскорбительным: военачальник поклонился.
Поликсена повернулась к своим спутникам и увидела, чего стоило им сохранять молчание и оставаться позади во время всего этого разговора. Но в глазах каждого из десятерых мужчин читалась огромная гордость за свою предводительницу. Поликсена победно улыбнулась.
– Едемте во дворец.
Тронув коня, коринфянка подумала, что сегодня заставила Мануша вспомнить – или заново осознать, почему именно ее Дарий выбрал править Ионией. И она сумела подать высокопоставленному персу намек незаметно для Мелоса… усталость вдруг одолела царицу, и Поликсена уткнулась лбом во влажную конскую шею, оставив поводья.
Несколько мгновений она пробыла как в тумане. А потом до нее донесся озабоченный голос Мелоса:
– Тебе плохо?
Поликсена покачала головой, заставляя себя выпрямиться.
– Нет, – ответила царица сквозь зубы.
Она уже лжет всем, кроме немногих. Скоро ей придется лгать всем и каждому – кроме, может быть, Делия, преданного слуги. Но это нужно перетерпеть. Скоро каждый из них явит свое истинное лицо и получит по заслугам… и по своей собственной правде.
========== Глава 187 ==========
Калликсен приплыл в Афины в разгар военных сборов, и был встречен весьма подозрительно; однако убедительно объяснил, где он пропадал всю осень и зиму, пока шла подготовка. Его корабли пострадали во время бури, половина его людей утонула, как и большая часть товаров в трюмах. Им удалось пристать к берегу Самоса, где моряки и провели зиму, – за свое проживание они отдали тирану острова все, что у них было, однако сумели разведать обстановку. На Самосе вместе с ними зимовала большая персидская армия, которую ионийским персам предоставил Египет…
Это сообщение сильно взбудоражило афинян и остальных и заставило забыть о сомнениях насчет знаменитого флотоводца. По крайней мере, до тех пор, пока Калликсен мог им пригодиться.
Афинский наварх успел навестить Никострата и весьма тепло говорил с ним, радуясь его успеху и его новому столь важному назначению. Никострат был тоже рад дяде, но у него, как и у прочих, создалось впечатление, что Калликсен о многом умалчивает. Однако Никострат ни о чем не спросил, когда афинянин вручил ему письма от Мелоса и от матери. Это была первая весть, которую сын Поликсены получил от нее самой, – за целый год…
Мать немного рассказала Никострату о своих домашних делах – о здоровье членов семьи, о событиях при дворе и переделках во дворце; а также о новшествах в управлении. Спрашивала о том, как поживает ее сын; но так, словно не особенно надеялась на ответ.
“Я пойму, если ты не захочешь или не сможешь ответить царице Ионии, – писала Поликсена. – Но буду рада самой ничтожной весточке от тебя…”
Никострат рассмеялся. Что он мог написать ей, во имя всех богов? Что он готовится пойти на Милет и на ее дворец с мечом, во главе спартанского войска, – впереди всех беспощадных спартиатов?.. Впрочем, конечно, о планах греков Поликсена уже узнала, и не этих слов ждала от своего старшего сына.
“Я люблю ее и буду любить всегда, что бы ни стало с нами, – подумал царевич. – Это не имеет значения ни для кого из моих товарищей, кто пойдет на нее войной, – а мне так страшно, что я не успею ей этого сказать…”
Он немного рассказал матери в письме о своих домашних делах и здоровье, – упомянул о ранении на службе в Фивах, после которого был поставлен во главе спартанской моры. Что это за отряд и с какой целью Никострата сделали полемархом, Поликсена догадается сама.
Никострат написал в конце, что любит ее, – и надеялся, что хотя бы эти слова до матери дойдут.
В самую лучшую весеннюю пору союзный греческий флот собрался в Пирее, в порту Афин. Туда отправлялись отряды воинов со всех концов Эллады, под предводительством своих полемархов, – главные силы выдвинули самые могущественные полисы, Афины, Фивы и Спарта, забывшие ради такого великого дела о своем вечном соперничестве. К основным силам присоединялись остальные. Коринф прислал отряд, хотя и не такой значительный. Спартанцев, помимо жителей их предгорий, поддержали насельники соседних городов – фокейцы и локры. Большинство мелких племен прислали воинов под конец; этих крепких, неприхотливых и независимых уроженцев Пелопоннеса часто сопровождали их жены и любовницы, а за обозами увязалось множество торговцев, спешивших предложить воинам свой товар.
Эльпида вместе с другими женщинами отправилась проводить Никострата; хотя он беспокоился, как бы ее не толкнули и не обидели в сутолоке.
– Со мной ничего не случится – а я должна увидеть, как ты отплываешь вместе с товарищами, только тогда моя душа будет спокойна! – сказала жена.
Их маленькая семья отделилась от спартанцев, вместе с которыми Никострат пришел в Пирей, и они торопились высказать друг другу на прощание самое главное. Самое главное в двух словах!.. Никогда еще краткость и скупость речей, к которой Никострат был приучен всем воспитанием, не мешала ему так, как сейчас…
