Текст книги "Сумерки Мемфиса (СИ)"
Автор книги: MadameD
сообщить о нарушении
Текущая страница: 81 (всего у книги 97 страниц)
Грабители сочли за лучшее бежать, но далеко не ушли. Воины храма, с факелами и мечами, окружили их и схватили. А напарник Никострата бросился к лежавшему товарищу, уже не сомневаясь, что с тем покончено.
Но когда Ликон, упав на колени, приподнял темноволосую голову, глаза Никострата открылись.
– Где?..
– Грабители схвачены, – откликнулся фиванец: у него защемило в груди, когда он разглядел дыру в панцире Никострата. Тот весь был в крови, так что трудно было сказать, куда он ранен; но когда лаконец опять разомкнул губы, на них тоже показалась кровь.
– Слишком ра…
– Не пытайся говорить, – увещевал его фиванец. Он понял, что хотел сказать Никострат: “слишком рано”. Что именно рано?.. Но тут Никострат лишился чувств.
Подошли остальные, окружив их. Ликон поднял голову, часто замигав от света факелов; потом встал.
– Мой товарищ тяжело ранен, нужен врач!
Но в глубине души фиванец не сомневался, что Аркаду из Спарты никакой врач уже не поможет. Воины громко зашептались; потом двое наклонились над Никостратом.
– Эй, ты, помогай! Держи его голову и плечи!
Вздрогнув от окрика, Ликон послушался. Присев, он снова приподнял темноволосую голову, тяжелую, как у мертвого, и держал товарища, пока двое других наспех перевязывали его льняными полосами, оторванными от собственной одежды: прямо поверх кожаного нагрудника. Из щитов быстро соорудили носилки.
“Вот и последние почести”, – мрачно подумал Ликон.
Когда раненого подняли на плечи и понесли, фиванец поплелся за остальными, гадая, что теперь будет с ним и его товарищем. Накажут ли самого Ликона за то, что оставил пост?.. Или их обоих представят к награде? Спартанцу она уже ни к чему, хотя он-то как раз заслужил…
Раненого занесли в караульную при воротах храма – там было достаточно места, чтобы положить его и осмотреть. Сбегали за врачом: при храме Аполлона Целителя постоянно жил лекарь, принимавший больных, – совсем неимущих даже бесплатно, но гораздо чаще за деньги. Однако сейчас было не до этих соображений. Разрезав ремни, со спартанца сняли доспех. Кровь из раны в верхней части груди все еще шла, и могучее тело стало бледным как желтоватый пентелийский мрамор – только губы и темная борода были омочены кровью, будто воин испил ее, совершая какой-то ужасный обряд…
– Легкое пробито, но еще дышит, – прошептал врач, поднеся к губам Никострата маленькое серебряное зеркало: оно затуманилось. – Может статься, бог спасет его!
– Он задержал грабителей, которые пытались влезть через стену, – негромко объяснил один из воинов. Врач кивнул, сурово поджав губы, и принялся за дело.
Немного погодя раненого обмыли и тщательно перебинтовали, подложив валик, чтобы остановить кровь. Он покоился без движения на лежанке, которую уступил ему один из отдыхавших после смены стражников.
– Больше пока ничего нельзя сделать, – сказал лекарь. – Знает кто-нибудь, где он живет? Кому сообщить о случившемся?
Все взоры устремились на Ликона; но тот только беспомощно пожал плечами. Тогда решили оставить раненого в храме до утра – все равно пока его нельзя было переносить; а утром сказать начальнику.
Никострат очнулся в незнакомом месте – он лежал на узкой жесткой постели, непохожей на широкое и мягкое супружеское ложе, на котором он проводил ночи со своей женой в доме Эхиона. У него ужасно болела грудь; а когда он попытался вдохнуть, правая половина груди как будто занялась пламенем…
Лаконец поднял левую руку и ощупал тугую повязку. Рука тут же упала, как чужая. Он с трудом повернул голову и увидел, кто сидит с ним рядом.
– Диомед?..
– Тише… Ты у меня дома, в моей комнате, – с состраданием прошептал молодой фиванец, приложив пальцы к его губам. У Никострата в голове окончательно прояснилось, и он, пробормотав проклятие, попытался сесть.
– Эльпида!
– С ней все хорошо, – Диомед сжал его руку. – Лежи, прошу тебя! Твоя жена уже навещала тебя здесь, и ты приходил в себя и говорил с нею…
– Она там с нашим сыном, – прошептал лаконец, снова простершись на постели и прикрыв глаза. Этот калека – его сын, сказать по правде, никогда не вызывал в нем отцовской любви; но вызывал жалость, сейчас еще большую.
Диомед опять взял друга за руку.
– Лежи и слушай. Твой храбрый поступок стал известен начальству, и тебя представили к награде… я сам просил, чтобы тебе выплатили денежное вознаграждение: я сказал, что ты спартанец и совсем беден. Это никого не удивило.
Юноша издал смешок.
– Ты, наверное, хочешь знать, почему тебя отнесли ко мне. Я как будто почувствовал, что случилось с тобой, и примчался к храму Аполлона посреди ночи… ты еще не приходил в себя и бредил в горячке. Представляешь, филэ, что было бы, окажись ты опять в доме Эхиона?
– Да, – едва слышно отозвался Никострат. Он услышал, что Диомед назвал его именем возлюбленного друга, но сил возражать не было.
– Ты говорил в бреду такие вещи, – Диомед рассмеялся. – Даже я, поверишь ли, узнал о тебе немало нового, а уж прочие…
Никострат постарался пропустить это мимо ушей: но его бросило в жар при мысли, сколько сокровенного он мог выболтать.
– А твой отец?..
– Он знает. И он согласен, чтобы я выхаживал тебя у нас дома, – откликнулся Диомед. – Не заботься пока об этом.
Никострат внезапно понял, в чем причина такой снисходительности. Не иначе как отец Диомеда счел, что они двое любовники или бывшие любовники. Спартанец сжал в кулак левую руку, но промолчал.
– Мне нужно поспать.
Он провалился в долгий черный сон.
Снова открыв глаза, спартанец ощутил сильную жажду… и некоторый прилив сил. Несмотря на то, что рана в груди по-прежнему жгла и щипала, и дышать было больно, Никострат приподнялся на ложе.
– Дайте мне воды!
Чья-то нежная рука поддержала его голову, а другая поднесла чашу с водой. Никострат с наслаждением омочил губы, и только потом узнал свою сиделку.
– Эльпида!
Гетера улыбнулась. Она сидела у его постели, сложив руки, и невыразимо глядела на него своими синими, как ирисы, очами.
– Ты знаешь, как близок ты был к смерти?..
– Догадываюсь.
Никострат усмехнулся, превозмогая боль. Но умирающим он себя уже не ощущал.
– Еще больше, чем жить, мне радостно видеть тебя.
Он протянул к жене все еще неловкую руку, и Эльпида, поняв желание мужа, склонилась к нему: они благоговейно поцеловались.
– Диомед на службе, – сказала Эльпида, предупреждая вопрос. – Меня впустила рабыня его матери.
Никострат молчал, с наслаждением глядя на нее; и гетера с усмешкой опустила глаза. Она поняла, что о сыне спартанец так и не спросит.
– Питфей сейчас дома, с Кориной.
Никострат кивнул.
– А что грабители?
– Грабители?.. – Эльпида удивилась, что муж в такой миг вспомнил о преступниках; но потом осознала, что это из-за них он тяжко пострадал. – Оставшиеся двое казнены, конечно, – как святотатцы; и еще четверо других. Ты знаешь, ведь там был целый заговор. Эти воры сговорились со стражниками, которые охраняли внутренние двери, и они бы вынесли им самое ценное…
– У нас такое было бы немыслимо, – с отвращением сказал Никострат.
– В Спарте? – спросила Эльпида с жалостью; но потом спохватилась и кивнула. – Да, конечно.
Она подумала, что святилища Спарты никогда и не владели такими сокровищами, как Аполлон Исменийский; но, разумеется, промолчала. Однако, глядя на своего раненого героя, гетера остро ощутила, что пришла пора что-то менять.
– Послушай, – произнесла Эльпида после молчания. – Нам нельзя больше оставаться у Эхиона… когда ты поправишься, – пояснила она. – Сейчас он не посмеет тронуть меня и нашего сына: ты стал знаменит, в некотором роде… К Эхиону приходили жрецы Аполлона и архонты: видел бы ты его лицо!
Эльпида издала смешок.
– Это скверно, – произнес Никострат, поразмыслив. – Что я стал знаменит.
Жена пожала плечами.
– Трудно сказать, как обернется твоя слава, – может, к лучшему, – заметила она с легким лукавством. – Но ты согласен, что нам нужен другой дом?
– Дом до весны, – пробормотал спартанец.
Потом слабо улыбнулся.
– Да, согласен.
Эльпида поцеловала его.
– Тебе выплатили из казны награду в пятнадцать мин. Этого хватит, чтобы заплатить за проживание в хорошем доме…
Но Никострат уже думал о другом.
– Долго ли еще я так проваляюсь? – пробормотал он с глубокой досадой. – А потом должен буду заново учиться носить щит и копье, как младенец!..
Эльпида склонилась над ним, так что ее каштановые волосы, завитками спускавшиеся из-под покрывала, легли ему на грудь.
– Ты наделен необычайной жизненной силой, как боги… или богоравные спартанцы. Вот увидишь, скоро к тебе все вернется! И если бы не это, – прибавила она, – еще неизвестно, как обошелся бы с нами Эхион.
“Это и доселе неизвестно”, – подумал Никострат. Но возражать супруге не стал.
========== Глава 181 ==========
Никострат проболел значительно дольше, чем рассчитывал; все его молодое тело, тело мужчины, наделенного несокрушимой наследственной крепостью и здоровьем, протестовало против этого, – но рана оказалась коварной. Вначале лаконец, казалось, быстро шел на поправку: на второй день он смог вставать, а на четвертый начал понемногу ходить. Эльпида навещала супруга каждый день и сидела с ним – но в конце концов Никострат сам попросил жену не беспокоить себя так часто: ему было тяжело показываться ей в таком беспомощном состоянии.
– Обслужить себя я уже могу сам, а рану каждый день осматривает врач, – сказал спартанец. – Лучше оставайся с ребенком.
Эльпида все поняла и скрепя сердце согласилась. Никострату подумалось, что его жена, возможно, завела дружбу с хозяйкой этого дома, – однако лучше было, чтобы разговоры о его семействе прекратились. Врач из храма Аполлона, который счел своим долгом довести лечение до конца, тоже мог много кому о нем рассказать, и наверняка рассказал; и братья Диомеда, конечно, проявляли любопытство к увлечению старшего… но тут уж ничего поделать было нельзя.
Потом, однако, больному стало не до этого. На улице быстро похолодало, и Никострат начал сильно мерзнуть, как всегда мерзли воины после большой кровопотери: его колотил озноб под несколькими шерстяными одеялами, которыми спартанец был укрыт до подбородка. К ознобу присоединился кашель, дышать он начал с присвистом и хрипами, а слабость валила с ног, стоило Никострату только подняться.
Врач, в спешном порядке вызванный к нему, сказал, что дело серьезно.
– В легком образовалось нагноение, – заявил он Диомеду и его матери. – Нужно выпустить жидкость наружу; но и тогда еще неизвестно, выживет ли больной.
Рана была уже зашита и закрылась; но чтобы очистить легкое и побороть воспаление, пришлось пойти на риск – сделать раненому прокол между ребрами. Никострат снова лежал в беспамятстве и даже не понимал, что собираются с ним сделать; через отверстие немного ниже раны, проколотое заостренной и раскаленной на огне проволокой, вставили сухую тростинку, и наружу хлынуло большое количество гноя и крови. Никострат вскрикнул, когда его ужалило раскаленное железо, и пришел в себя, забившись на постели и кашляя, – его пришлось удерживать силой; Диомед, непривычный к таким зрелищам и такой врачебной помощи, сам побледнел до обморока.
– Он будет жить? – спросил юноша врача.
– Если того пожелают боги, – ответил лекарь, не сводя глаз с Никострата: у воина быстро кончились силы и он опять простерся без движения, только хрипло дышал. – Он очень силен, менее крепкий скончался бы еще в первые часы. Но такие раны самых сильных приводят к гибели.
Служитель Аполлона поднял глаза на безмолвного юношу и усмехнулся.
– Ты его друг? Привыкай! Скоро глаза таких молодых, как ты, увидят много страданий раненых.
Он похлопал Диомеда по плечу.
– Но надеюсь, что твой спартанец выкарабкается и еще не раз получит возможность проявить хваленое мужество своего народа.
Дав Диомеду еще несколько наставлений по уходу за другом, лекарь покинул дом.
Хуже Никострату, однако, не стало – с этого времени он начал поправляться; однако медленно, и неотвязный кашель долго не проходил. Лаконец сам догадался, что к воспалению после ранения присоединилась простуда, и больше не пытался геройствовать, торопя свое выздоровление. Никострат терпеливо пил сложные травяные сборы, которые приносила ему служанка, и хмуро смотрел, как за ставнями идет то дождь, то мокрый снег. Как быстро утекало время!.. Дни для больного тянулись очень долго, но он делал зарубки на палке, ведя им счет; и однажды ужаснулся их количеству. Полмесяца обременять собой чужую семью – это было уже совсем неприлично, не говоря о расходах…
“Как плохо везде чужеземцу, не имеющему своего надела”, – подумал он, в очередной раз поднявшись с постели и начав расхаживать по пустой комнате. Никострат уже пытался возобновить гимнастические упражнения, и понял, что вернет прежние навыки еще не скоро. За свое тяжелое оружие он пока даже не брался. А ведь близилась середина зимы!
Вдруг Никострат услышал женские голоса и легкие шаги в коридоре: он поспешно отступил назад в комнату и одернул свой хитон, пытаясь привести себя в порядок. Он провел рукой по влажным от пота длинным волосам, как раньше, стянутым в хвост; и тут вошла жена.
Эльпида, разрумянившаяся от холода, улыбалась. Она казалась усталой, но в глазах ее появилось какое-то новое выражение довольства, которому Никострат пока не нашел объяснения. Радовалась, что муж выздоравливает?.. Конечно, но было тут и другое…
Эльпида положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза; потом поцеловала.
– Как ты?
– Поправляюсь понемногу, – ответил лаконец.
Поведение жены опять вызывало в нем тревогу… как будто Эльпида отдалилась от него за эти дни, что он болел. Но тут Эльпида обняла его с неподдельной нежностью, и Никострат забыл обо всем. Он так истосковался по ней!
– Извини… я не приходила целых три дня, – сказала Эльпида с некоторым смущением, подняв голову.
– И хорошо, что не приходила, – ответил Никострат; хотя при этих словах жены ощутил почти неприязненное чувство. – Я, как видишь, простужен, ты и ребенок тоже можете заразиться! В городе уже немало больных!
Эльпида кивнула.
– Я знаю.
Она откинула назад волосы – они были собраны узлом на затылке и покрыты шелковой сеткой, но несколько локонов ниспадали свободно, обрамляя лицо. Теплый плащ с капюшоном Эльпида, конечно, оставила в прихожей, и теперь была простоволоса.
– Никострат, – сказала гетера после долгой паузы. – Кажется, у нас опять будет ребенок.
– Ребенок?..
Лаконец догадался, в чем Эльпида хочет признаться ему, еще на середине фразы; но когда она произнесла эти слова, не смог совладать со своими чувствами. Он схватил ее за руки.
– Это точно?
– Скорее всего.
Эльпида подняла на мужа свои синие глаза и улыбнулась – теперь бледная как зима, что мела за окном. Никострат спохватился.
– Но тогда тебе нельзя находиться тут! Я заразен, и теперь…
– Я не задержусь, – ответила жена.
Она немного отступила от Никострата и сложила руки на груди.
– В эти дни… только не рассердись… я подыскала нам с тобой дом. Я нашла среди фиванцев пару знакомых, которые посещали мои симпосионы шесть лет назад. Меня и мое пенье в Фивах до сих пор не забыли.
Никострат изумился; а потом рассердился.
– Нашла знакомых?.. Но разве в Фивах, как и в Коринфе, не знают, чьей женой стала гетера Эльпида? Нас с тобой теперь раскроют в два счета!
– Нас раскроют в два счета и без этого, – сказала коринфянка: она все еще стояла поодаль и хмурилась, скрестив руки на груди. – Но это случится тогда, когда уже перестанет иметь значение… ты понимаешь?
Никострат кивнул.
– Да.
Потом спартанец закашлялся, прикрыв рот.
– Ты бы ушла сейчас отсюда… посмотри на меня!
Никострат с усилием улыбнулся жене.
– Когда поправлюсь, мы это обсудим!
Но Эльпида покачала головой, не двигаясь с места.
– Я потому тебе все сейчас рассказала, что нам пора переехать. Это уже нехорошо… тебе так долго оставаться у чужих, согласен?
– Конечно, – муж кивнул, снова устыдившись своего положения.
Эльпида быстро приблизилась к нему и поцеловала; потом так же быстро отступила к двери и обернулась.
– Тогда послезавтра будь готов. Пойдем смотреть дом… может, еще не понравится?
Гетера лукаво улыбнулась ему и выскользнула за дверь. А Никострат, несколько мгновений простояв на месте, отошел к постели и тяжело сел, опустив голову. Он пытался справиться с уймой новостей, которые на него обрушила жена.
Конечно же, новый дом Никострату понравился: лаконец всецело полагался на вкус жены, и Эльпида его не подвела. Глицинии в горшках и олеандры, украшавшие портик; уютный внутренний двор с садом; три полностью обставленные смежные комнаты, которые были целиком в их распоряжении…
– Хозяйка – вдова и давно сдает комнаты, – объяснила Эльпида. – А прежние жильцы съехали еще осенью.
Никострат с женой и слугами переехали в тот же день. Эхион им не воспрепятствовал: он сам в это время был болен. Никострат же неуклонно поправлялся.
Он почти блаженствовал, избавившись от Эхиона, несмотря на все предчувствия; и мысль о новом ребенке радовала его все больше. Хотя лаконец понимал, что дальше им с женой придется трудно, – но чем была бы жизнь без таких трудов?..
В один из дней, когда он был почти уже здоров и упражнялся в метании копья во дворе, прибежала Корина и объявила, что к нему гостья.
– Гостья? – Никострат опешил.
– Да, хозяин. – У Корины был такой вид, словно она давно знала эту посетительницу и хотела удивить Никострата. Начиная обо всем догадываться, сын ионийской царицы отложил свое оружие и вернулся в дом; там он умылся и сменил одежду, прежде чем пройти в комнату, где ждала его неизвестная госпожа.
Она уже сидела там с Эльпидой и вела с ней какой-то женский разговор; но при виде молодого хозяина тотчас смолкла и встала. Это и вправду оказалась Адмета, дочь спартанского геронта и вдова отца Никострата.
Лакедемонянка почти не изменилась: та же осанка, та же гордая, смелая непосредственность в одежде и манере держаться.
– Аркад из Коринфа, – произнесла она с легкой насмешливостью, рассматривая Никострата своими серыми глазами. – Спартанец, обронивший свой щит… сын персидской наместницы… воспитанник египтян! До сих пор не могу понять, что ты такое!
Никострат почтительно поклонился.
– Чему обязан честью видеть тебя, госпожа?
Адмета улыбнулась. Никострат понял, что она услышала о происшествии в храме Аполлона Исменийского… и много раньше, чем поговорила с его женой.
– Ты знаешь, как высоко мы ставим андрею – мужество наших воинов, – сказала она. – Но еще дороже стоит мужество, проявленное в одиночку. Ты унаследовал от своего отца больше, чем я думала…
Никострат ощутил глубокую благодарность. Он молча поклонился. Однако видел, что Адмета еще не закончила.
– Мне очень лестно это слышать… но ведь ты, конечно, прибыла не одна, госпожа? Я не думаю, что единственной твоей целью было увидеть меня!
Адмета кивнула.
– Ты прав. В Фивы из Спарты приехала не только я – хотя мы с моим супругом прибыли в числе первых… в Беотию сейчас спешат тысячи наших братьев и сыновей, чтобы присоединиться к воинам, которые отправятся освобождать Ионию.
Никострат просиял.
– Это прекрасные вести!
Тут спартанка склонила голову и погрустнела.
– Мои ныне здравствующие сыновья еще слишком молоды, чтобы принять участие в этой битве. Однако мой муж Эвримах будет сражаться рядом с вами.
Никострат понял, что означало ее молчание. Он долго ничего не говорил, из уважения к жертве, которую приносила Спарта; а потом все же осмелился заговорить.
– Госпожа… Быть может, это неуместно, сейчас напоминать тебе об этом… Но главной моей целью является спасти мою мать!
Лакедемонянка вскинула голову, ноздри ее раздулись, как у львицы… А Никострат, невзирая на это, твердо продолжил:
– У Ионии найдется довольно защитников, а у ее царицы слишком много обвинителей! А кто придет моей матери на помощь? Прошу тебя, Адмета, ради своих сыновей подумай об этом!
Адмета некоторое время не отвечала… потом взяла Никострата за руку и сильно сжала ее.
– Спасти мать – священный долг, – сказала она. – Я поговорю с нашими мужами… Как я понимаю, ты хочешь, чтобы тебе дали мору* из спартанцев, которой ты сможешь сам командовать?
Никострат смешался, не зная, как воспринимать это предложение… но Адмета глядела на него и спрашивала совершенно серьезно.
Царевич кивнул.
– Ты получишь то, чего просишь, – ответила Адмета. – Я навещу тебя позже. А сейчас – гелиайне.
Никострат поклонился и проводил спартанку взглядом, не осмеливаясь нарушить волшебство этого мига: как будто разговор с дочерью Агорея ему только приснился.
* Отряд в 600-1000 человек, составлявший воинское подразделение в Спарте и других греческих полисах.
========== Глава 182 ==========
Адмета навестила Никострата снова спустя пять дней – не одна, а с мужем, светловолосым Эвримахом.
– Мой супруг – эномотарх, – представила его спартанка: теперь по-новому, поскольку, очевидно, Эвримах получил новое назначение. Эномотия, как было хорошо известно сыну Поликсены, состояла из шестидесяти четырех гоплитов. А ему, вдвое моложе и вчетверо неопытнее этого героя многих войн, предлагали командовать шестью сотнями, а то и тысячей!..
Если, конечно, слова Адметы не были насмешкой… хотя насмеяться подобным образом было бы чересчур жестоко даже для спартанцев.
Однако, снова посмотрев в прищуренные серые глаза Адметы, Никострат понял, в чем заключался смысл ее великодушного жеста и необычайной чести, оказанной ему.
Сын Поликсены единственный в своем отряде знал план Милета и дворца, точно так же, как был знаком с малоазийскими обычаями лучше всех этих спартиатов… он хорошо владел персидским языком, а также египетским; и он был больше всех заинтересован в спасении царицы. Настоящее командование будут осуществлять начальники эномотий и лохов* – более мелких подразделений, которые войдут в его мору. И по-настоящему сражаться будут подчиненные спартанцы, а не он. Доблестные мужи, чьим призванием и единственным занятием это было всю жизнь.
Никострат, пораженный стыдом, опустил голову, внезапно ощутив себя чем-то вроде Дариона… или тех азиатских военачальников, которые возлежали в носилках, пока их воины захлебывались кровью под вражескими ударами.
Несколько мгновений длилась тишина… а потом Адмета вновь заговорила.
– Ты сразу вникаешь в суть вещей и трезво себя оцениваешь, – сказала лакедемонянка. – Это редкость в мужчине, особенно в столь молодом мужчине.
Никострат взглянул на нее. Он едва мог заставить себя глядеть на Адмету прямо.
– Ты и вправду… сделала мне такое предложение, госпожа? И ваши воины согласились?..
Супруги переглянулись; а потом Адмета кивнула.
– Да, царевич. По нескольким причинам, которые только что пришли на ум тебе самому. И это достойно мужчины, поверь мне… у каждого своя роль в мировом порядке!
Никострат улыбнулся. “Не отказываться же мне теперь, оскорбив весь Лакедемон разом”, – подумал он. Да, он ничем не заслужил командования такими бойцами; и, вероятно, никогда не заслужит… но то, что его выдвинули на эту роль, было, бесспорно, особым отличием. Тавром судьбы.
Он поклонился обоим супругам.
– Когда я могу увидеть этих воинов? – осведомился Никострат все еще настороженно.
Адмета посмотрела на мужа, а потом опять на него.
– Сперва сядь, царевич, Эвримах тебе кое-что расскажет о твоих солдатах.
Спартанка отступила в тень, сложив руки на груди, – наконец-то она предоставила слово своему мужу. Никострат сел на плетеный стул в общей комнате, где они находились втроем, и спартанский эномотарх опустился на стул напротив.
Эвримах, пристально глядя на молодого воина, постучал пальцами по столу – взгляд Никострата невольно приковался к его мускулистой руке, оплетенной темными жилами, с несколькими довольно свежими рубцами. Скольких врагов лишила жизни эта рука?..
Наконец светловолосый дориец заговорил.
– Для начала ты должен знать, Никострат, что из твоих людей не все полноправные спартиаты, граждане Лакедемона. Тех, чье единственное ремесло, – воинское, и чья единственная обязанность – сражаться, тебе дается двести из тысячи. Но ты должен понимать, чего стоят эти воины.
Никострат вспыхнул.
– Я понимаю, господин, – сказал он.
Эвримах, внимательно глядевший на него, кивнул.
– Хорошо, – продолжил спартанец. – Далее – благородные мужи, являющиеся спартанцами, но не принадлежащие к высшему сословию гомеев*. Это тоже славные воины, все они прошли не одну жестокую битву. Их число составляет четыреста. Остальные четыре сотни – периэки.
– Лаконцы, которым отказали в спартанском гражданстве, населяющие окрестности, – пробормотал Никострат, уставившись на свои сандалии. – Такие, как я.
– Ну нет, – возразил Эвримах. Он коснулся плеча собеседника мозолистой ладонью. – Я бы причислил тебя к благородным мужам. Уж этого, по крайней мере, ты заслуживаешь.
– Я польщен, – откликнулся Никострат, все еще стыдясь взглянуть на этого покрытого шрамами спартиата и эномотарха.
– И наши периэки также заслуживают уважения и стоят многого, – сказал Эвримах. – Они оставили свои родные горы и козьи стада, чтобы идти защищать Лакедемон… уверяю тебя, что я не раз видел наших козопасов в бою. Воодушевляемые сильнейшими, они могут проявить чудеса доблести.
Никострат кивнул.
– Не сомневаюсь.
Он посмотрел в светлые глаза Эвримаха.
– Так когда…
– Завтра, – обещал эномотарх. – Я зайду за тобой один.
***
По ходатайству Эвримаха и других знатных спартиатов, Никострат был освобожден от службы в фиванском городском дозоре – его единственной обязанностью стала подготовка к ионийской войне. Он и его отряд переводились на содержание города: Фивы жертвовали свои богатства, дабы снарядить войско, достойное Эллады и ее свободы.
– В этом и твоя немалая заслуга, – сказал Эвримах, когда зашел рано утром за своим подопечным. – Ведь ты спас сокровища храма, которые хранятся там на случай такого бедствия.
– Я думал, что сокровищ Аполлона не трогают без крайней необходимости, – возразил Никострат.
– Такая необходимость может наступить скорее, чем думают фиванцы, – ответил Эвримах. – А ты помог сберечь казну.
После чего эномотарх замолчал – и молчал до тех пор, пока они двое не прибыли на равнину, где разбили лагерь воины Никострата. Для скорости оба спартанца сели на лошадей: хотя никогда не любили ездить верхом. Никострат, к тому же, слышал, что привычка к верховой езде может пагубно сказаться на мужской силе…
Он забыл обо всем, увидев свое войско, построившееся на поле в боевой готовности. Впереди, в десять рядов по двадцать человек, несомненно, стояли гомеи – спартанские Равные, цвет Лакедемона. Все в плащах цвета крови, в панцирях, в коринфских шлемах, наводивших ужас, – полностью закрывавших лицо, лишь с прорезями для глаз, и высокими конскими гребнями-щетками. Каждый из них держал гоплон – тяжеленный бронзовый щит-чашу, закрывавший его самого и товарища слева, и массивное бронзовое или кизиловое копье.
У Никострата мурашки пробежали по спине, когда он встретил взгляды безмолвных бойцов передней шеренги. Меньше всего он хотел бы оказаться на месте врагов, от которых потребуется сломать этот строй…
Но тут же он увидел слабость спартанской тактики, которая неизбежно должна была обнаружиться в новых условиях.
Никострат обернулся к Эвримаху, пристально наблюдавшему за ним со стороны.
– Господин, такое построение лучше всего подходит для обороны, притом в теснине, – громогласно заявил сын ионийской царицы. – Наступление – совсем другое дело. Персы сражаются на открытой местности и научены поражать издали – стрелами и дротиками. Среди них много искусных лучников. Нас могут засыпать стрелами прежде, чем…
Спартиат, также одетый в алый плащ, поднял руку, одобрительно кивая.
– Я рад, что ты первым это высказал. У тебя есть задатки командующего, – похвалил Эвримах. Он оглядел своих сородичей и усмехнулся.
– Что ж, для этого мы здесь и собрались – выработать новую наступательную тактику. Смотри на этих воинов как на превосходную боевую машину, которую можно перестроить для любых целей…
Никострат посмотрел на спартиатов, потом на благородных мужей, стоявших позади, – его поразило, что они простояли не шелохнувшись все это время. Дициплинированы они были куда лучше его самого; и в выносливости, как и в умении терпеть боль, конечно, намного его превосходили. Никострат оглядел свое скромное вооружение и расправил плечи, сразу ощутив, как заныла недавняя рана…
– А где остальные? – спросил он, все еще не ощущая в себе достаточно отваги, чтобы начать распоряжаться в этом войске.
– Там, – Эвримах кивнул в сторону людей, копошившихся среди палаток. – Там периэки, а также илоты и оруженосцы, которых привели с собой твои воины.
Никострат передернул плечами.
– Холодно, – пожаловался он; а потом широко улыбнулся спартиату. – Погреемся, господин?
Эвримах засмеялся.
– Командующий приказывает погреться! – крикнул он всему отряду. – Выполнять! Разбиваемся на пары!
Никострат заночевал в лагере, в простой солдатской палатке, – они закончили уже при свете костров, разведенных на мерзлой земле. В ходе учений и после них царевич еще знакомился со своими гоплитами, стараясь запомнить как можно больше имен и даже благородных родов… Он не утруждал себя настолько даже тогда, когда был со спартанцами в походе полтора года назад. Никострат так устал, что уснул, едва только улегся и завернулся в свой плащ.
Посреди ночи он, однако, проснулся от холода и боли во всем теле; а рана в груди жгла так, будто во сне его пригвоздили к земле. Лаконец приподнял голову и различил рядом алый отворот плаща и взлохмаченную светловолосую голову Эвримаха, который спал сном младенца. Его не беспокоили ни ломота в костях и мышцах, ни мороз – а ведь спартиат был вдвое старше и должен был бы быстрее выдохнуться…
Обзывая себя размазней, Никострат улегся обратно и завернулся поплотнее в плащ. Но он долго еще ворочался, и намял себе бока на тонкой войлочной подстилке, пока не нашел удобное положение. Никострат заснул; и, казалось, совсем не успел отдохнуть, когда его похлопали по плечу, вынудив открыть глаза.
– Подъем, – сказал Эвримах.
Никострат, моргая, сел и встряхнулся: тело сразу же запросило пощады. Когда молодой воин посмотрел в сторону входа, ему показалось, что еще не рассвело.
– Полагаю, весь лагерь уже на ногах?..
Спартиат усмехнулся.
– Что же ты так дурно обо мне думаешь? Нет, царевич, мы с тобой встаем одними из первых, как и следует начальникам. А теперь просыпайся, илоты уже готовят завтрак…
Никострат прожил в лагере еще четыре дня, тренируя своих воинов по-спартански, с рассвета до заката: Эвримах обучил его групповым упражнениям, которые спартанцы обычно проделывали. А потом, рискуя навлечь несмываемый позор на свою голову, сын Поликсены сказал эномотарху, что ему нужно съездить домой, проведать жену.
