Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"
Автор книги: Лев Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 79 (всего у книги 111 страниц)
– А если бы не получилось?
– Вы талантливые, даровитые, что-нибудь придумали.
– Ты – бес, тебе дана способность перемещаться из прошлого в будущее, так скажи: чем бы всё окончилось, превратись вражеский комендант в губернатора?
– Не следует смешивать реальные события с фантастикой!
Обход города наградами в прошлом можно сравнить с тем, как если бы кто-то, проживая с патологически ревнивой женой, переспал с другой и был уличён в измене с последующими сценами домашнего суда за кобелиное деяние.
Но жена не ушла: ревнивая, но не настолько глупая, чтобы избавить меня от тирании. Худший вариант, когда жена остаётся с несмываемым укорм в глазах:
– Кобель... – до конца дней моих (или своих) напоминала измену при любом случае. Удобно и выгодно поминать чужие преступления. Похоже на короткий поводок для собаки. Главное после "разоблачения" – не давать надежды осуждённому очиститься. Чтобы вся последующая жизнь не могла именоваться "жизнью", но была бы "семейная вялотекущая". Каких радостей от такой жизни ждать?
Были у меня возможности проснуться в одно прекрасное утро в городе-герое... нет, не так: "в одно прекрасное утро в одна тысяча девятьсот ...году начала мая месяца, силою волшебства высшей категории, просыпаюсь порядочным, не "кобелистым" мужиком? Осознавшим глубину прошлых падений в сети греха, ныне отринувший прошлые греховные деяния (и помыслы) и торжественно поклявшийся никогда впредь не взглянуть ни на одно, каким оно не будь прекрасным, женское лицо.
– Клеймо "кобеля" не смыть и не вытравить! Какие выгоды извлечёт жена от измены мужа – знать жене, но список моральных компенсаций всегда превращается в материальный и может оказаться бесконечным.
Только поэтому не следует становиться на путь измен: изменивший до конца жизни бут рассчитываться...
–... и после ...
– Пример?
– Иуда из Кариота...
– Забавно получается: Иуда у христиан объект осуждения и презрения, эдакий символ измены, а у других верований что-то похожее есть?
– Что набиваем: богословский трактат по апологетике, или разоблачение вражеских прислужников?
И чем отличаюсь от немца? От того, кто сейчас живёт с чувством вины за прошлое? И я каюсь за прошлое предательство. Привет, камрад!
Новые времена утешают:
– Ни в чём вы не виноваты! Это "власть советов во главе с верным..." так жестоко обделалась, допустив войну на землю! Это она, безмозглая тварь, войну вначале "промухоловила", а потом вела кроваво и бездарно!" – но всё едино неудержимо тянет принести публичное покаяние: каяться под одеялом надоело. Нет бы устно, а почему-то тянет покаятся на бумаге!
– Первое: покаяние заразительно, второе: "слово к делу не подшивается". Забываешь!
– Это ты забываешь, а мы талантливые, мы любое слово к любому слову подошьём!
Глава 75.
Ход пьяных мыслей
(с поддержкой беса.)
Как не напивался домовладелец (я) – квартирант (бес)
оставался трезвым:
– Чего так, бе-е-е-с-сяра? Я – в хмелю, ты – как стёклышко... не мутный...
– Кто-то должен оставаться трезвым?
В любом предательстве просматриваются три составляющие:
а) кого предать,
б) кому и за сколько
в) найти оправдание предательству Третий пункт следует пускать первым.
Ему и посвятим главу:
во времена "созревшего социализма", когда "изм" собирался свалиться с ветки непонятным плодом, случалось на производстве распивать алкоголь. Любой. В основном баловались самогоном по причине его дешевизны. У всего, что мы пили, было отвратительное свойство: пьёшь его тайно, а он, скотина, вылезает явной вонью! Получалось, как в "писании": "и нет ничего тайного, чтобы не стало явным". Мало кто из пьющих знал эти слова, а если и знал, то на время "потребления" отключал память на предупреждающий стих из "писания".
Со "спиртопоглотителями" ("спиртоглоты") на производстве администрация боролась всеми способами без успеха: изгнанный из одного "здорового трудового коллектива" с порочащей статьёй в трудовой книжке принимался в другой "трудовой коллектив" не трезвее, и в итоге общее число пьющих граждан "страны советов" на производствах оставалось на одном, отмеченном статистикой, уровне.
Высшим проявлением индивидуальности на грани с талантом было крепко "принять на грудь", и, пребывая в подпитии, не "засветиться" перед начальством:
– Пьянство на производстве гибель производства, рано, поздно, но гибель. Но грешники были нужны производству: как мог начальник дисциплинированного, трезвого, знающего своё дело работника заставить выполнять тяжёлую, опасную здоровью трудящегося работу?
– Малый цеховой "штрафбатальон", без штрафбата ни одно производство в стране саветов не обходилось. Слабыми на "оглыжку" начальство затыкало производственные дыры:
– Вы вчера соизволили провиниться, "нарушили трудовую дисциплину путём распития спиртных напитков", так на сегодня за вами должок имеется! Во-о-он, видите бочку с говном? Будьте любезны, откатите её в во-о-о-н тот угол цеха! Катите аккуратно, не расплескайте содержимое! И быстро! – кепочку на глаза пониже натягивай – "и вперёд на свершение трудового подвига"! – за мной грех вчерашний, а сегодня должен искупить вину трудом. Труд не по вашему профилю, но и делать из производства питейное заведение тоже нельзя.
Выпить под носом у начальства не вменялось в грех, деяние считалось за доблесть. И тосты на производстве произносили такие:
– Хороша!... – выпивающий делал паузу, отправлял содержимое посудины по назначению и заканчивал славословие:
– "совецкая власть!" – а когда пьющие употребляли самогон то возносили хвалу:
– Хороша, родная!
Потребление "самопального" алкоголя на производстве не относилось к "распитию алкогольных напитков", это была невинная дегустация и определение талантов самогонщика:
– Крепка – и добавляли – савецкая власть!
– Дано англичанину, французу, немцу выразить тремя словами глубину любви властям? Нет, а мне дано и горд этим!
Какое отношение к предательству имели распития спиртных напитков на производстве? Прямое! Только полное отсутствие совести позволяло нам сравнивать "советскую власть" со стопкой, пусть и хорошего, самогона. Власть призывала "уперёт, на свершение трудовых подвигов", а призываемые, предательские рожи наши, командирские призывы наглым образом топили в самогоне!
– У "совецкой" власти не хватило ума объявить в печати пьянство на производстве "преданием интересов рабочего класса" Так, бесяра? Сообрази высокие командиры где закопаны "корни зла" мы превратились в первую по трезвости нацию мира.
– Верно, но забываешь малость: из каких "командиры" вышли? Разве не из пьяной босоты? И как могли объявить пьянство "предательством", когда и сами "не просыхали"? А могло бы получиться: для вас клеймо "предатель" позорнее, чем "спившийся"...
– Спиться проще... Власть не могла правильно "расставить приоритеты": не знала о них. Помянем её!
Глава 76.
Блуждания по ккупированному времени.
Нас следовало обвинить в непоследовательности изложения фактов, в нелинейности, то есть. Признаёмся, есть такое, но против всякого обвинения есть оправдание:
– Разброс информации большой, фрагментация процентов на семьдесят, и если на долгосрочном хранителе информации в компьютере (винчестер) записанное дефрагментируется – наши записи дефрагментирвать невозможно. Нет, хотя можно, но труд долгий, тяжкий и ненужный.
Если после первой главы продолжить знакомство с пятой потерь не будет, каждая глава микроповесть о чём-то, и если в десятой главе встретится дополнение к третьей – верный
признак, что кого-то из нашей пары пощадил Склероз и позволил сделать дополнения. Бес заявил:
– Меня склероз не касается: нечего склерозировать, отсутствует объект порчи.
– Заявление надо понимать "главный вредитель в повести технический редактор", то есть, я и ничего путного на выходе не ожидается, "оставь надежды всяк сюда входящий", одни фрагметы? Так ведь предупреждал: слесарь я, не писатель!
О какой "линейности повествования вести" речь, если впервые слышу о ней, чего требовать от простого стукача по "клаве"?
Приглядись к названию главы: "долгие прогулки по оккупированным временам"? Как можно "прогуливаться по временам" да ещё и "оккупированным"? "Времена" что-то долгое, а оккупация длилась два года без малого.
С другой стороны: кто знал, сколько продлится оккупация и чем кончится? И кончится ли? А потому:
"линия фронта ушла на восток, оставив оккупированным в качестве утешительного приза лозунг: "Враг будет разбит – победа будет за нами"!
Что сказать? Лозунг "ободряющий, вселяющий в сердца савецких людей в скорую победу над захватчиками". Лозунг правильный, без замечаний, но голодный: убегавшие на восток "товарищи" рецепта выживания не оставили вчерашним соотечественникам:
– Живите, как сможете... желательно в звании "стойкие и мужественные совецкие люди... Когда-нибудь зачтётся... и наоборот..." – "наоборот" не оглашался по причине неприятных последствий: "пойдут, сволочи, к немцам в услужение..."
Командиры на востоке, за линией фронта, не считая малого процента настоящих, талантливых военоначальников, в массе пребывали в звании "гениальнеых дураков", но понимали:
"Оккупированные "совецкие" граждане лозунгами питаться не будут, "совецкие" лозунги съедобны, поэтому..." бег мыслей замедлялся и скоро останавливался:
– "Пойдут, пойдут служить врагам, обязательно пойдут, мать их..." – заботы о хлебе насушном с определением "не до жиру – быть бы живу" были у каждого оккупированного выше оставленных властью лозунгов.
Надвигалась зима, а что приходит в обнимку с зимой жителю средней полосы нет нужды говорить. Что может нести зима людям на выжженной земле? Не совсем выжженной, не дотла, полностью выжечь не успели, но изрядно опустошенной? Где, как и чем найти в городе прокорм, чем обогреть старые монастырские кельи возрастом в сотню лет? Не было среди убегавших в сторону восхода солнца таких, кто, оставляя обитателей монастыря на неизвестность, вместо пустых призывов "к мужеству с героизмом" в придачу, прямо и честно сказал:
– Мужики, мы бежим, а вы выживайте, как сможете! Делайте на занятой врагами земле всё, чтобы не сдохнуть судить вас не будем! Но не изводите взаимно "друг друга" так, как только можете делать в мирное время. И общение с оккупантами в грех не зачтутся! – так нет, вот вам идеология! "Совецкая" утешительная, ободряющая, призывающая, вечная и непобедимая" идеология!
– Не "гнилая", зарубежная. Нормально катишь, не тормози, продолжай!
С другой стороны: сытый патриот не патриот, только голодный может быть патриотом.
За шесть десятков лет встретил одного "патриота" и прошёл мимо, не заяви "товарищ" "я патриот"
– Ну, правильно! На лбу тату делать "патриот"? не виноват человек, плохо соображал, верил в праведность "совецких" лозунгов и получил увечье. Учение калечит не менее, чем автомобильный транспорт. Насмотрелся дурных фильмов, "глотал" не думая вот и отравился, как грибами.
В своём "патриотизме" прежде всего убеждал себя, но не окружающую публику. Пёрла из него единственная фраза любимого фильма: "всё остаётся людям". Бывает, случается: вполне взрослый индивид натыкается на лживую фразу, не понимает, что она – лживая, принимает ложь за стопроцентную истину и верит ей, пока не устанет. Если бы так – ничего, дело твоё, "всяк по-своему с ума сходит", но не лезь со своими идеями в чужие уши с "надеждой в сердце":
–"Верю я – поверишь и ты, деваться тебе некуда"!
От взятой в пользование фразы из киноподелки, бедолага сам себе казался необыкновенно "умным, добрым, гуманным, человечным". Не был коммунистом, и почему такая "беда" с ним не случилась – помалкивал.
Наблюдалось интересное несоответствие: фразой "всё остаётся людям" пользовался часто, походя, но в действительности был редкостным и отменным жлобом. Понятное дело, такое не только любить, такое терпеть можно только по великой нужде. Ко всему обладал большим талантом провокатора:
– Вчера "голос" слушал – иначе не начинал и что-нибудь из услышанного, самую малость и не главное – "транслировал". "Ведя передачу" – внимательно следил за реакцией слушателя. Ждал, и если таковая начиналась – не перебивая, слушал "выступающего товарища".
Однажды, по простоте душевной, при скоплении народа, вопросил:
– Давно на КГБ работаешь? – и не менее внимательно, чем он, посмотрел в глаза. Зря старался: ничего в них не увидел. Немедленно подумал: – Влепил в "десятку" – никакой реакции! Вот это выдержка! Что там всякие придуманные штирлицы-исаевы, тут под боком свой не хуже! Хотя чего "патриоту" волноваться, когда за спиной стоит могучая организация "страны советов"!? Нет, не ЦК...
В колхозы "патриота" не гоняли, "сельское хозяйство страны" спасали другие, и этот факт был лишним доводом тому, что "патриот" всё же работал на "органы".
– Чего сопли жевать!? Всяк остаётся "патриотом" до предела, когда Patria собственноручно возьмёт за яйца!? Ах, как хочется посмотреть на "взятых патриотов"!
– Сытый "патриот" – не патриот. Вот если бы тебя родина оставила без порток, лишила куска хлеба, отняла крышу над головой, опоганила душу, и, пребывая в таком положении – со слезами восторга "положил бы живот свой на алтарь отечества" перепутав отечество с государством – да, это было бы наивысшим проявлением патриотизма. Но если за копейку, кою, по твоим подсчётам не доплатили, рвёшь глотку всем подряд – какой ты патриот? Сребролюбец – уже не патриот.
– Ничего не понимаешь в патриотизме! Он, как и десерт, должен быть сладким!
Где тот "патриот" сейчас? Жив ли? И встречусь с ним в ином мире? И если "да", то очень бы хотелось услышать его песни о "патриотизме" и там: отличие тутошних песен о "патриотизме" от потусторонних должно быть, в самом-то деле!
– Бес, а как обстоит дело на том свете с доносами в «органы»? Кои сидели в «здоровых совецких коллективах»? Засчитываются в «плюс»?
– Существует информация двух видов: "озвученная" для всех, высказанная, и "скрытая", то есть "для служебного пользования". "Скрытая" может быть и "озвученной", но для "узкого круга лиц". "Секреты не для всех". А там информация "плавает" свободно, к ней доступ открыт всем абсолютно, и каждый "пьёт" то, к чему испытывает интерес. О каких "доносах" речь? Какие "секреты"? От кого? И не зачтётся факт, что наслаждался житием в звании "отпрыск секлетаря партейной ячейки".
И у тебя нет никаких причин волноваться на тему отцова служения врагам:
в мире живых "процесс примирения пошёл" и камешками-монуметами с надписями "помирились посмертно". Никто и никогда не скажет о родине: "старая дура" – о таком страшно и подумать: "вдруг язык отсохнет"!? Нет таковых извергов в отечестве вашем, и никогда не будет! Никто такого не пожелает вслух "ближнему своему..."
–... но подумать – может. Второй случай хуже: таковые мысли всегда заканчивались побегами от родины – возразил бесу...
Глава 77.
Любованием старыми
неприятностями.
«Повторение – мать учения» – оттого и повторяемся: во время писания сочинения тётя «Статистика» не оставляла вниманием и еженедельно, «во втрой половине дня понедельника» от нас «сводок»:
– "Какой процент граждан замирал от ужаса при мысли о нашествии врагов? И сколько любопытных граждан наполнялось ужасами о надвигающихся врагах и мучились вопросом: "какие эти оккупанты"? Что брало верх: любопытство о прихода оккупантов, или страшные разговоры о их деяниях? "Немцы хуже совецкой" власти? Лучше? – ныне установить, сколько "совецких" людей, ожидало прихода врагов – старая баба Статистика, возможно, где-то и хранит докуметы об этом, но никому не показывает. Задавать вопросы Статистике:
– На кой ляд знать число граждан, кои с интересом ожидали прихода иноземцев? – сомневаться в нужности "совецкой" власти во все времна её существования.
– Бесяра, следует рассказывать о поведении граждан города при "разделе социалистического имущества"? Брошенного?
– Стоит. Можно и не рассказывать: если в будущем повторится обстановка, сходная с сорок первым двадцатого столетия – граждане ни с меньшим рвением, как и предки, предадутся обогащению...
– Без права выпустить лозунг:
– "Хапен зибен"! – главное в древнем лозунге – "хапай"!
Граждане страны советов, оставшиеся в захват врагами по нужде, по желанию, или по безразличию, упоминались в рассказе о горевшем до зимы элеваторе с зерном.
Раздел советского имущества гражданами начинался немедленно после того, как власть надёжно затихала за линией фронта. Всегда так было и впредь будет: как только власть удалится на приличное от народа расстояние, измеряемое в "километрах/событиях" – оставленные без промедлений и задержек приступят к дележу "народного имущества". Верно: имущество-то народное, а посему никто иной, помимо народа, делить его не в праве!
Есть величина "тонны/километры", а мы вводим новую величину: "километры/события". Иное название: "до бога – высоко, до царя – далеко". Это такое расстояние, когда "карающая десница власти" лишена возможности карать, "не достанет". Это был короткий промежуток времени, блаженный и сладостный, без власти: "этих" – уже нет, а "те" – ещё не появились. Когда появятся – им будет безразлично, кто и что присваивал.
О, прекраснейшее время грабежа "народного имущества", каким бы убогим, скудным и ненужным в повседневности не было то "имущество"! О, наше великое и вечное сопровождение в приобретении ненужных вещей:
– "Авось, пригодится"!
Участие родителя в процессе растаскивания "социмущества" было робким, с оглядкой и потому "продуктивным", и таковая отцова робость объясняется просто: в нём крепко сидели десять евангельских заповедей.
– Там не было заповеди: "не брать брошенное "советами", не было предупреждений не "укради" и никто не орал:
– "Не возжелай вола ближнего своего", уноси, сколько горб выдержит"!
– Вот оно, воспитание у архиерея! Знать бы, насколько нынешние "пастыри" от древних отличаются идеализмом? Как глубоко в "миру" завязли? Почему отец не был, как все, но "отбивался от стада"? Почему не лез и всего боялся? Похвалиться количеством дураков, деливших добро поровну, никогда не получалось, "делящие" всегда брали больше, если не всё.
Отец не лез в места, где назревал скандал при разделе "социмущества", но появлялся тогда, когда делить уже было нечего... Такое время и название имело: "шапочный разбор". Вот и довольствовался тем, что оставалось от "порядочных расхитителей" из числа недавних "советских" людей.
Мучительный вопрос: боялся отец лезть в гущу дележа, или не позволяло быть как все помещичье-купеческое воспитание плюс служба при архиерее? Чем иным определить ненужную на то время скромность? При дележе добычи, когда доходило до "рванья ноздрей друг другу", отец стоял в стороне? Что мешало быть "вместе со всем народом", какие принципы?
Если приносил зерно с продолжавшего гореть элеватора – оно было не поджаренным, а наполовину сгоревшим, бросовым. Со склада на одной из улиц за монастырскими стенами, был принесён ящик прожившего все мыслимые сроки изюму. Где отец откопал "сласти"? Почему советская власть допустила гибель ящика с изюмом – на это ответят будущие историки, но лично я думаю, что изюм хранился на складе для "престижу": смотрите, как мы богато живём! Ящик изюму есть!
– Статистические данные о разрушенных храмах советской властью на "святой Руси" имеются. Сколько опоганено монастырей "советскими культурными учреждениями" – и такие данные есть. Известно, сколько "обителей духа" переделаны в тюрьмы, есть список всех, кто сгинул в переделанных монастырях.
И "прославился" столь великими деяниями самый "христолюбивый народ" на земле! Попытайся найти другой народ, который так бы опоганил веру, как вы. Чего скулить? Сами всё, сами! Ныне вы бойко восстанавливаете и очищаете когда-то опоганенные вами "святыни", но всё это похоже на лечение сифилиса. Сифилис излечивается, но последствия от него остаются.
– Но мы живём верой, что всякие "верха" простят наши прегрешения. Что,
по-твоему, не нужно восстанавливать храмы?
– Восстанавливайте, но без гарантй, что до конца существования не пойдёте "по второму кругу" в столь "святом" деле, как "осквернение святынь"?
Возвращаюсь в храм-склад, где отцу при дележе "социалистического имущества" достался ящик пролежавшего все мыслимые сроки, изюму. Память терзают подозрения: "ящик мумифицированного изюму достался отцу не по жребию при дележе "народного имущества": видом ящик не вызывал слюноотделение, не будил аппетит у "расхитителей социалистического имущества".
Ягоды имели возраст не менее сорока лет, а может и боле того. Опять наше вечное и великое "нет худа без добра": будь виноград хорошим, съедобным – в миг прекратил существование, а не случись война с рождением призыва:
– "Не оставим врагам и частицы совецкого социалистического добра"! – отцов "добыч" прожил бы "сладкой изюмной жизнью" в церкви-складе ещё лет сорок так и не разбудив ни в чьём желудке голодного зверя.
– Вывод: "войны необходимы для замены продуктов питания прошедщих сроки хранения".
Ящик находился в древнем кухонном столе, изъеденным шашелем, и лучшего занятия для сестры, чем рыться в старом бросовом изюме в желании найти съедобные ягоды – не было.
И ещё одну волшебную тайну хранил потемневший от времени и простого дерева ящик: сестре казалось, что все, до последней, выбрала пригодные для внутренностей ягоды и съела их. "Изюмное" счатье кончилось навсегда, ушло в прошлое и в ящики осталсь одни виноградные мумии. Ящик ставился на место.
При следующем визите на исследованную вдоль, поперёк и по диагонали "изюмную территорию" выяснялось: "намедни не все ягоды съедены, что можно набрать ещё толику сладости"! – в какой день ягоды окончательно будут съедены и ужасная память прекратит портить жизнь напоминанием о их сладости – этого сестра не знала... Никто не знал.
Думаю, что какое-то волшебство всё же царило в ящике с пересохшим изюмом: сегодня всё съедено и остался мусор, а на другой день оказывалось, что если хорошо и внимательно порыться, то можно будет набрать ещё немного небесных ягод.
Сколько времени сестра копалась в "винограднике" – об этом никогда не спрашивал.
А ещё отцом были "похищены" сливы с винного завода. Для чего сливы находились на винном заводе, что с ними делали – поздновато сообразил: в тридцать.
Сливы заливались спиртом и получалась "сливянка". Чего с меня взять, отсталость! И сливы были съедобные, но более трёх-двух штук за один приём они почему-то в рот не лезли: уж очень сильно от них разило алкоголем. До опьянения!
При таком экономическом положении в семействе (у других оно было не лучше) встретили второй месяц осени. За окном лил дождь, временами переходя в снег, печь топилась только на ночь, спать ложились рано: берегли керосин. Польза первых месяцев оккупации несомненная: не будили бомбёжками, прошлые недосыпания возмещались полностью и голод проходил мимо спящего сознания... Спали и верили: "проснусь – случится чудо, появится хлеб и мать даст по кусочку"!
Благословенная война! Многое из своего "ассортимента" показала, но самое прекрасное, с чем познакомила многих – это порция пищи, коя у тебя не должна быть меньше, или больше, чем у твоей сестры.
Дни начинались с того, что нам в постель, кою мать называла "логовом", подавалось по куску хлеба, намазанного постным маслом с редкими кристалликами сахара. Откуда бралась сахарная благодать, из каких закромов – мы не спрашивали. Жевание куска хлеба, слегка мазанного подсолнечным маслом и чуть-чуть посыпанного сахаром, ничуть не уступало завтраку аристократов с названием "кофе в постели". С разницей: если аристократы сорили чем-то неизвестным, то мы – крошками от хлеба неизвестно из чего испечённого. И совсем не аристократично сорили. Если перед следующим "сеансом" спанья забывали стряхивать крошки, то они, высушенные теплом наших тел, впивались в бока, зады и спины.
После "кофе в постели" – оставались в "логове" и ждали момента, когда плита заведёт "огненную песнь" и наполнит келью теплом – лежать под одеялом в тёплой келье не хотелось. Начинался день.
Процедура одевания была условной, как и сама одежда: я облачался в длинную рубаху и чулки. Штанов у меня не имелось. Мать нам давала по пригоршне зерна, добыто на элеваторе, и мы должны были отделить "зёрна от плевел": хорошие зёрна от сгоревших. Годились в еду не совсем сгоревшие зёрна, и степень их пригодности устанавливала мать. Только она была "контролёром по качеству" Чтобы там не говорили, но памятные голодовки "в стране советов" нужны были гражданам для их же пользы: это была величайшая школа выживания! Как бы мать, сама не испытав "прелести социализма", могла отличить съедобное зерно от несъедобного? В какой бы другой "школе" научили такому? Социализм нужен был народу для того, чтобы они научились распознать непригодное зерно от съедобного.
Надеяться на исключение из списка "лодырей и скандалистов" у меня не было: работу по сортировке зёрен почитал хуже каторги!
"Каторгу" поминала мать, но значила "каторга" – не знал. Если "каторга" заключена в сортировке зёрен ржи для прокорма – да, хуже каторги ничего нет!
Основным "блюстителем законности" выступала мать, но её законы назвал бы "естественными": кто за тебя будет отделять сгоревшие зёрна ржи от целых? Сестра? Так перед ней на столе горка ржи уже насыпана и больше твоей, чего бунтовать:
– "Как потопаешь – так и полопаешь"! – не понимал смысла между топаньем и комёжкой, и продолжал увиливать от работы. Везло: дальше порицаний дело не шло и скудной кашицы из зёрен ржи "бунтаря" не лишали.
Моя, наполовину меньшая, чем у сестры, необработанная порция ржи переходила к сесте, и её родственные чувства к брату усиливались многократно.
"Каждое время рождает свои песни" – мать не рождала новые песни, но вспоминала детдомовский репертуар и тихонько напевала:
"В воскресенье, в воскресенье,
мать лепёшек напечёт!
Их помажет – вам покажет
и подальше приберёт..."
– песенка казалась весёлой по несовпадению: если мать из песни выпекала лепёшки, мазала маслом и прятала – наша мать лёпёшки и без масла скармливала нам:
– Дай остыть! Нельзя горячий хлеб есть, кишки в животе узлом завяжутся – и помрёшь... – трудно верилось, что горячий хлеб может "отправить на тот свет".
Калории, настоящие пищевые калории из белков, жиров и углеводов с добавлением необходимых витаминов требовали растущие тела наши, а вместо них предлагалось слабо посоленное мерзкое варево из зёрен наполовину сгоревшей ржи.
– Скоро зубы на полку положим... – тихо говорила мать давая пищу для размышлений о зубах:
"как это можно "зубы на полку положить"? Вытащить и положить? Было, совсем недавно болел зуб, помню, выл от боли, но когда выдернули "врага" всем семейством – пришло облегчение... Один зуб, а мать поминает "зубы"... Все сразу рвать!? Зачем на полку класть, нет в доме полок... Не болят зубы!"
"Стратегические запасы" продовольствия из обгорелой ржи, добытые отцом на элеваторе – таяли и отцова печаль приближалась к апогею. Реальный голод приготовился войти в келью...
...но раньше настоящего, полного голода – в келью вошла тётушка...
Глава 78.
Поездка по стальным магистралям страны.
– Нас постоянно упрекают за плохие дороги, но хотя бы кто-то похвалил за самые длинные в мире стальные магистрали!
Тётушку поминал в генеалогическом древе родительницы, и, глядя миру в глаза – заявляю:
– Тётушка не только сестра матери, тётушка, о коей пойдёт рассказ, особый человек.
Тётушек со стороны матери трое, но памятная из них средняя. Пришла в видимый мир за два года до окончания девятнадцатого века. Мать моложе тётушки на одиннадцать лет.
Многим памятна тётя, но главный подвиг этой мужественной женщины таков: в сорок три года, когда Рейху потребовались иностранные рабочие руки – явилась перед военными чинами оккупантов с изъявлением желания отправиться работать "на пользу великой Германии". "Добрая воля" в заявлении отсутствовала полностью, причины "посильно служить Рейху" были иные: вызвалась на поездку в далёкую страну в качестве "няни" племяннику, юноши четырнадцати лет, наполовину еврея, отправляемого в Рейх на работу. С самого начала смелая женщина, не имевшая своих детей, поставила условия германской администрации:
– Прошу и настаиваю на том, чтобы он был со мной! – и согласно чёртовой немецкой морали военного времени – тётушке разрешили отправиться в Рейх вместе с племянником. Как ныне толковать тогдашнее поведение немецкой администрации, коя позволила аборигенке ставить свои условия – не знаю... Есть подозрения, и никак не могу от них избавиться: немцы, коим русская женщина возрастом за сорок ставила условия, были ненормальные. Ни один военный в положении оккупанта, никогда бы не позволил женщине из оккупированных граждан диктовать свои условия: "кого, куда и с кем отправлять". Куда бы у меня делась эта старуха со своими условиями!?
Рассказ тётушки о неполных трёх годах жизни в Рейхе оставлен в двух тетрадях, и по ходу повествования буду ссылаться на её записи. "Для сравнения в показаниях".
Визит к сестре был не праздным: сидя на старой табуретке говорила:
– Что сидишь, чего ждёшь? Чем ребят кормить собираешься? Немцы рабочих на железную дорогу набирают, сходил бы, узнал... – тётушка назвала имя соседа – устроился, немцы взяли работать – что бы любой мог подумать: "ага, сосед устроился – и ничего страшного не случилось... ай, и мне сходить? Узнать"? Не убьют ведь..." – вот оно, великое, несокрушимое женское предложение-приказ: "сходил бы и узнал"!
Не было сказано ни единого слова об "измене родине", будто родины и не существовало, а вокруг были не враги, а всего лишь "работодатели". И никто не думал о "шагах к падению", всё говорилось невинно и ни к чему не обязывало: "сходил бы и узнал"! И только! Что будет за визитом к захватчикам – там видно будет, а пока твои обязанности сводятся к простому деянию: "сходить и узнать"!
– Вот оно: "дети отвечают за грехи отцов"! Но это продолжение, а начало : "отцы отвечают за детей" почему-то не упоминают. "Кольцо жизни", символ бесконечности...
– И сколько понадобилось десятилетий, чтобы понять простую истину: "не следует силой оружия кого-то ставить на колени: такое стояние всегда бывает временным"! Забавляет определение войны "началась". Вроде, как бы сама по себе, сукина дочь, началась и никто, подлую, не затевал. У вас есть родня "началась война": "так получилось..." Тоже вроде бы само получилось, никто и ничего не делал, умысла плохого не было, а оно взяло – само и "получилось". Приходилось слышать такой лепет от дефективных соотечественников? Они вроде бы и не виноваты, всё само "так получилось"... И войны сами начинаются, и мерзость "получается" помимо желания...
