Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"
Автор книги: Лев Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 111 страниц)
И не ведали почивавшие, яко от заката светила на землю ихонную прут многая полчища супостатов, дабы навеки лишить радости предаваться греху винопития"
– Аминь!
Найдись чудак и заплачь текстом, вроде древнего Иеремии после "чина освещения" обители: "В одна тыща девять сот тридцать....году от рж. Христова в северной часовне будут раздавать не "слово божье", но продавать пиво "распивочно и на вынос" предсказателя подвергли процедуре "изгнания беса.
– Можешь сказать, что тянуло любоваться пивными картинами? – Драки. От рождения боялся драк и скандалов, но в семействе не было ни единой стоящей ссоры, отец первым выходил из баталий. Умолкал.
– Воспитывая вас проникновенными текстами женщины ожидают реакцию, отзыв, страсть, но не молчание. Огрызается объект нехорошими словами – ага, принимает, реагирует, отзывается, молчит – "пень", да не простой пень, а себе на уме, чёрт знает, что выкинет в ответ...
Врождённая трусость держала на расстоянии от мест баталий.
– Чего так?
– Спрашиваешь. Пьяные драки бездумные, беспричинные, "творческие", талантливые и непредсказуемы, а трезвый соотечественник управляем, предсказуем и опасен. В пьяном бойце много детского.
Наблюдения военных действий на расстоянии содержали минус: детали "битв" ускользали, а в них-то и содержались прелести. Преимущества наблюдений с приличного расстояния – мог дать тягу, когда становилось страшно от драки двух людей, кои малое время назад обнимались... Пугало и другое: вдруг чужие военные действия перейдут на меня"!? – об этом в шесть лет не задумываются, страх приходит без объяснений.
Сердце замирало, когда видел, как с трудом державшийся вертикально монастырский пролетарий не мог попасть непослушным, ослабевшим кулаком в нужное место у "друга": морду!
– Лозунг "пролетарии всех стран, соединяйтесь!" был? Был, без него и дня прожить не могли. Во всякой столичной, губернской, районной газете "призыв к единению пролетариев" торчал на самом видном месте! Смысл лозунга для основной массы трудящихся был непонятен, кроме одного слова: "соединяйтесь!" Для чего ещё могли соединяться пролетарии? Поскольку в лозунге не упоминалась цель объединения, и не указывалось, где, в каком месте "объединяться", то газетное упущение пролетарии исправляли по своему разумению.
– Пролетарии монастыря упущение партийных идеологов исправляли своим понятным, привычным и проверенным манером: собирались у пивной.
– Это ваши, монастырские пролетарии собирались у "пивной" часовни, а у городских пролетариев были свои, любимые только ими, точки "сбора". Монастырские обитатели любили свою часовню и ревниво оберегали её от пришлых пьяниц. В чём их вина? Наше семейство числом из пяти душ проживало в юго-западном углу монастыря, рядом с трансформаторной "часовней" и единственное окно маленькой кухни смотрело в стену. Номер кельи сто шестой ЖАКТа" с перводом-пояснением: "жилищно-акционерное товарищество".
Недостающие детали декораций, "действующие лица и исполнители" буду выдвигать на сцену по мере необходимости. Все "пиесы", кои нами играются – поделены на две части: текст и декорации. Указанные позиции в "пиесах" не равными по силе воздействия на зрителя, а потому кто-тог из этой пары обязательно "хромой".
Если стану уделять больше внимание актёрской игре – многое окажется неясным, если отдам предпочтение декорациям – будет не лучше первого, поэтому буду придерживаться "золотой середины"...
– ... добавь: "да поможет мне бес"!
– Заядлый театрал?
– Одно время любил театр, обо мне даже фильмец "Призрак оперы" сделали... Но потом как-то приелся театр...
– Чего ж так?
– В театре бывал?
– Единожды в областном драматическом, в совецкие времена "Горело" "зрелищное предприятие", не ходили трудящиеся переживать "талантливую игру" областных лицедеев, обкомы вмешивались и "по согласию за горло" трудящиеся "активно посещали места культуры". Как всегда в стране советов.
– Что в игре заметил?
– Чтобы и галёрка слышала, какую культуру актёры несут в "трудящиеся массы" приходилось повышать голос, шепотом роли не играют, а когда задушевные сцены до зрителя криком доводят извини, это не театр, что-то другое. На этом моя любовь к театру и умерла...
С "этикеткой" маюсь всю жизнь и не напрасно: на закате дней довелось прочитать в умной книге, что данное при рождении имя определяет дальнейшую жизнь носителя оного.
Сестра не изобрела имя брату, читать не умела и набираться знаний в разделе "личные имена людей" было негде, а потому имя позаимствовала. На момент, когда нужно было крестить младенца в православной вере и нарекать именем, в стенах монастыря появился милый и симпатичный мальчик, от коего маленькие девочки, и повзрослее, были без ума!
Когда девочки без ума от кого, или чего – их дело, но когда безумие, как зараза, переходит на других – плохо. Замечено: с девочками случаи "любовного безумия" происходят чаще, чем с мальчиками одного с ними возраста, и подтверждение тому – успехи мужской половины нынешних "звёзд эстрады".
И тогда сестрица, ожидая в будущем внимания от девочек в сторону брата позаимствовала чужоё имя.
Прощены сестре старания: не знала девочка пяти лет, что два человека с одинаковыми именами жить рядом не должны: кто-то один обязательно сгинет. Насовсем. Но это из области мистики, хотя тот красивый мальчик потом всё же погиб.
Возможно, погибнуть должен был я, моментов хватало, но почему уцелел – кто знает? Почему погиб одноименны мальчик а не я знать Судьбе, тётя живёт своими соображениями, нас не спрашивает.
– Если что и узнаёте из намерений тёти Судьбы – плюёте на предупреждения и делаете своё.
О девочках и с ними было – позже, а пока пребываю в возрасте, когда конфликт с сестрой мог возникнуть без причины и абсолютно на ровном месте. Продолжать рассказ о житие в бывшем женском монастыре времён оккупации возрастом в шесть лет и в звании "засранца" – не хочу и протестую!
"Замыкающая" в семействе – младшая сестричка возрастом в один год на начало грандиозных исторических событий с названием "война".
Сестричка представляла круглое во всех местах существо, любимое, как все "последыши". На то время о том, что она будет не последней, ещё никто не знал. Не только этого не знали, но и многое и другое из того, что нас ожидало впереди. Прелесть будущего в том, что оно неизвестно: ждёшь лучшего, а оно всё не приходит! Чтение интересной книги приятнее: есть возможность заглянуть на последнюю страницу: "что там!? Чем всё закончилось?" – жизнь с собою такое делать с собою не позволяет. Меньшую сестричку окрестили в веру во второй месяц после начала войны. Крещение совершалось по двум соображениям: дитяти исполнился год пребывания на грешной земле – раз, надвигались грозные события с названием "война" и "крещеную душу" "всевышний" мог как-то оградить от возможных военных неприятностей – два. Могла быть и третья позиция, но о ней не имею представления.
Крестили сестру на дому. Помню вечер: был солнечный и на исходе. Священник был крепким, рослым мужчиной и творил обряд с пением и горящими свечами. Удивляло: человек пришёл в келью в обычной одежде, но потом поменял её на другую... Такие изменения вызвали лёгкий страх и уважение к носителю одеяния. Затем человек приступил к исполнению непонятных действий.
Отец помогал священнику, пел на каком-то языке непонятные слова, дивился отцовым способностям и немного гордился: не знал, что отец до тридцати лет служил у архиерея и знал "службу" не хуже самого лучшего священника.
плеч. В питании война делилась на этапы: в первый день после «коварный враг напал на советский союз» изменений не было, меньшую сестру продолжали кормить французскими булками, моченными в кипячёном молоке сельского производства.
Пою славу спокойствию и выдержке соотечественников не помышлявшим эвакуироваться: французские булки не покидали торговлю.
Сегодня некоторые говорят, что такое было, чуть ли не до самого прихода врагов в город, но не верю, это из области фантастики: откуда булкам взяться? Но с другой стороны: люди не знали, что такое оккупация с её нехватками всего и вся и могли производить французские булки по инерции...
Совецкие денежные знаки ("червонцы") стоимостью тридцать рублей ходили в качестве оплаты наравне с продуктами натурального хозяйства: картошка, мука, отруби, сало, мясо и прочее, что давала Земля
– "З" большая неправильная, настучи землю малой.
– И не подумаю, Земля кормит, давай хотя в названии почитать кормилицу.
Враги никак не реагировали на хождение советской купюры с изображение "вождя мирового пролетариата" в кепке. Рядом с купюрой уживались немецкие марки, но каков был курс каждой валюты – этого никто из оккупированных сказать не мог, не было обменных пунктов.
– Вот она, коллаборационистская природа небольшой и худшей части граждан!
Много сказано о мужестве и героизме борцов с врагами ни на живот, а на смерть, борцы с врагами заслуживают уважения и благодарной памяти потомков.
– Убери шаблон о "благодарной памят потомков"
– И не подумаю! Кто заслуживает уважения и всяческого поклонения? Они, герои! От кого память? Кто должен кланяться борцам с пришельцами? Кто не сопротивлялся и кому враги были безразличны? Что думали вражеские прислужники о борцах с врагами?
– Коллаборационисты оставались в целости без борьбы.
Установить когда и кто вывел закон "война хуйня, главное в живых остаться" – невозможно...
– Правильная редакция иная: "война хуйня, главное манёвры"
Глава 56.
Продолжение прогулки по родине
в тревожное время начала войны.
Война надвигалась медленно, но без долгих остановок, а если . и случались замедления в продвижении врагов – никто и никого из насельников монастыря оприятном не оповеща, не было политинформацйи на тему:
"В какие потери в живой силе и техники обошлась красной армии трёхдневная остановка вероломного, жестокого и сильного врага под беларусским городом..." – название города тоже не упоминалось.
По причине малой и неточной информации о событиях на фронтах монастырцы не паниковали:
– Психуй, не психуй – один хуй! – равнозначность названных величин гасили нервозность и не позволяли впадать в панику.
Когда война совершала очередной неприятный и пугающий рывок в сторону философствующих – возобновлялись разговоры с элементами прежней паники средней тяжести.
– Панические разговоры содержат и плюс: первые страхи опускают сердце в штаны и ниже, но последующие, будь в реальности на порядок страшнее первых, принимаются за повторы и пустые домыслы. Ложью. Оттого и не пугают.
Женщины бегали по кельям и занимались любимым занятием: нагоняли ужасы и попутно проверяли прочность мочевых пузырей соседок. С глазами, полными ужаса, вещали:
– Немцы евреев и комунистов убивают! – переносчики пугающих вестей не боялись быть "притянутыми к ответу", а проще – "взятыми за жопу".
Не было в монастырской среде таких, кто переживал за убитых евреев и коммунистов, а если и были – почему переживаниями ни с кем не делились, "не делали погоду". В бывшей обители царило безразличие:
– Немцам виднее, кого убивать – такое могли говорить только явные враги.
Если расправы с евреями и "кумунистами" не волновали обитателей монастыря, то:
– Мужиков кастрируют!!! – непонятная предстоящая работа врагов над мужиками наполняла глаза женщин ужасом, но был ужас предстоящей кастрации мужиков выше ужаса расстрелов евреев и коммунистов – разницу уловить не мог.
Мужчин слухи о предстоящей кастрации почему-то не волновали, и ничего, кроме непонятной ухмылки не вызывали.
"Кастрация" по звучанию напоминали "стригут", но для вхождения в глубокий сравнительный анализ "стрижки" и "кастрации" – ни ума, ни знаний у меня не было.
– Женщинам груди отрезают! Детей убивают! – это было понятно, но не пугало: как пугаться, если ни разу не видел удаления грудей и убийство детей? С чем было сравнивать, если ничего, кроме редкого и лёгкого подзатыльника от сестры, не получал?
– Минск взяли!
Страхи о расстрелах евреев и комунистов не касались насельников, но заявления о лишение женшин молочных желёз и убиство детей вводило в кратковременную задумчивость.
– Не пережиала обитель за убиваемых евреев и коммунистов, не волновалась...
не было оснований: ни к еврейству, ни к коммунизму никакой частью тела и души насельники не касались:
– Да сгори они все синим огнём! – кто "все", кого следовало жечь синим огнём уточнений не делалось, но, похоже, туда вписывали и прущих немцев. И ещё одна уверенность утешала:
– Перебьют "товарищей" – и война кончится – насельники никак не хотели допустить, что враги, изведя позиции из евреев и коммунистов приступят к ним...
Откуда в бывшем монастыре, а ныне "люмпен городе", было взяться евреям? Что, евреи сидят и ждут, когда придут враги?
Страшные рассказы об отрезании грудей у женщин понимал, но что такое "минск"? Кто и у кого "взял" его? Кто дозволил? разрешил? Почему кто-то неизвестный отдал "емцам? – и монастырцы продолжали мирно спать: не было среди них ни евреев, ни коммунистов, а Минск, немного знавшие географию, видели на большом удалении от подаренных советской властью монашеских келий:
– Далеко до нас... авось, не дойдут...
Как крепко, и какой процент жителей города верили, что прущих с запада врагов кто-то остановит и "даст укорот" – этого не знаю, но что граждане не сидели сложа руки – могу поручиться.
Страхи и ужасы подчиняются законам: они пугают до определённой нормы и достигнув пика – перестают быть страхами. Напуганные устают от собственных страхов и, набоявшись вволю – заполняются сомнениями м вопросами:
– "А так ли на самом деле, как говорят? Груди режут? А ты видел? Нет? Так какого хера брешешь? С чего, за какие грехи бабам сиськи резать? Не проще сразу убить? И с чего начнут враги, когда дойдёт очередь и до меня!? Ведь это так интересно"!
Враги – врагами, но забота о пропитании никуда не девается, пропитание промышлять нужно и паника от предстоящих возможных вражеских зверств не сказывалась на аппетите в сторону уменьшения. Паниковать – паникуйте, на здоровье, но только до обеда и не до такой степени, чтобы терять аппетит. Почему страхи не убивали аппетит – вопрос ждёт научного толкования.
Короче: вопрос о пропитании не исчезал, оставался на месте и с каждым днём становился "актуальным". На то время "актуальность" не имела хождения, о ней ничего не знали, а просто хотели есть. Когда приходило время положить что-то в желудок – недавние паникёры забывали о надвигающихся с захода ужасах:
– Коммунистов и еврее видели, выдержали, выстояли, теперь посмотрим на тех – вот они рассуждения скрытых врагов "страны советов"!
Две заботы у простых людей во всякой войне: наполнить желудок и не потерять голову в процессе ненужных военных забав. Заботы можно поменять местами, но от перемены заботы не исчезают. Вольный допуск, или, что ещё хуже – "бесовские внушения", но вот это, великое: "война – войной, а обед – по расписанию" – родилось в монастыре в "сорок первом грозном" и никак не позже! Если сегодня кто-то возразит нам – готов согласиться на условии: да, возможно, поговорка была в зачатии, ещё не оформилась, но идея "обеда по расписанию" уже тогда витала в атмосфере монастыря!
У юристов есть понятие о "естественных законах", кои и писать не нужно. "Закон о поддержании плоти пищей" входит в группу "естественных законов".
Какие "картины" могут возникнуть сегодня, если новая военная паника "овладеет умами" граждан? Чем и как поведение сегодняшних граждан будет отличаться от метаний тогдашних людей, видящих неизбежность оккупации? С названием "ни сегодня -завтра"? И будет ли разница? Или "будут внуки потом – всё опять повторится сначала"? – это из нашей любимой песни...
Всякая паника имеет окрас. У военной – свой, у паники "дефолт" – свой. Что станут делать граждане, кому сегодня за семьдесят и кто хорошо помнит "огненные годы"? И не совсем "огненные", а так, чуть-чуть с запахом гари, как у меня? Правильно: граждане кинутся в торговые точки хватать всё, что в продаже на сладостный миг впрыскивания собственного адреналина в кровь:
– Паникака! – "приоритетные" товары, как и прежде:
а) соль (хлористый натрий) любой степени чистоты и в любом количестве,
б) спички. Ящик, два, миллион коробок, сколько ухватишь!
в) Керосином запастись! Бочку, а получится – кати цистерну, надёжнее, надолго хватит!
г) свечей не забудь, бери все, денег не жалей!Ай, в темноте сидеть!? – к свечам:
крупывсякиеиразныемылосахарсольспичкиниткитканилюбыеивнеограниченомколичествеиглыкшвейныммашинкамиглкипростыеивсякие!!!
– Ничего не забыл!? Мыло, мыло не забудь призватить! Мыла тыщу кусков любого, какое ухватишь! Бери и жидкое, сгодится! Можно и "дегтярное"... от вшей – сделав запасы из указанных позиций успокоюсь и смело встречу любую лихую годину плюс "огненные годы" любой длительности.
– Сейчас-то грамотный, а тогда никто и ничего худого от приближающихся событий не видел, не представлял и в малой степени, что будет далее. Бодрила уверенность:
– Куда хуже? Хуже быть не может, всё, предел плохому – вот он, на пороге. Нам бы пережить нынешнее время, а там начнутся улучшения!
"Спиоск жизненно необходимых вещей военного времени", кои упомянул выше, до сего дня хранится в долгосрочной памяти граждан, побывавших в войне, а кое-кому на генетическом уровне перешёл и новые времена. Граждане тех лет сегодня старые, многое забывшие, но список необходимых товаров для успешного отражения возможной грядущей войны остался на "скрижалях" старческой памяти навсегда, перечень "жизненно необходимых товаров" неуничтожим! Как надпись на видеокассетах в хранилищах ОРТ: "не стирать! Хранить вечно"!
Итак, на отцовых руках к моменту заварухи с названием "война", было четыре рта, требовавших хотя бы каких-то пищевых калорий. Тогдашние калории назывались "не до жиру – быть бы живу", но нужда и в таких испытывалась каждый. С утра. Если пользоваться старинным языком – глава семьи мог сказать так:
– "Сам-пять": семейство заявителя состоит из пяти душ и последний в семействе – добытчик. Первые – дети и жена, последний – всегда он:
– Кто детей "насторгал"!?
Трамваи прекратили бега по улицам города, и вместе с трамваями остановилась отцова работа. Главная статья дохода исчезла, и тогда на "сцену" спасительницей семейства от голода вышла мать: устроилась работать подённо в городское овощехранилище.
Многие помятуты героическими деяниями по защите города от наступающего врага, но работники "засолки", как мать называла овощную базу нигде не помянуты. Напрасно:
– Война – войной, а солёная капуста да огурцы, засоленные в дубовых бочках и потому с названием "бочковые" нужны в любой войне! – пожалуй, тогда-то и родилась крылатость "война – войной, а обед по расписанию"
Что это было? Наивность? Организаторы заготовки овощей не верили в возможность прихода врагов в город и продолжали нужное дело: солили и квасили выращенные земные дары? Или верили, но не сдавались? Или работали по инерции? Или потому, что безделье в тревожное время тяжелее и хуже работы? Героические люди! И сегодня неофициальные "историки из народа" рассказывают:
– Первыми в город вкатили немцы на мотоциклах и удивились: в пивнушке на пути продвижения горожане мужского пола предавались удовольствию распива интернационального напитка. Гости, понятное дело, применив "право сильного" потребовали отоварить их вне очереди. Совсем неудержимые шутники добавляли:
– Ага, явились чёрт знает откуда и пиво им без очереди подавай! – серия "безудержной фантастики", или "бред сивой кобылы". С другой стороны могло быть такое: откуда взять воинов красной армии, чтобы всплошную, без единого коридора, создать линию обороны? Но если фантастический эпизод обыграть нынешними средствами кино получится весело Сегодняшний вопрос к любителям пива прошлого:
– Мужики, паниковали, боялись?
– Знай, как паникой пользоваться – паниковали ради интереса, а так нет, не паниковали.
И я ничего не знал о панике, но волновало предстоящее и неизбежное отрезание грудей у матери. Раза два пробовал представить процесс удаления материнских грудей, но ужасные картины долго в воображении не держались:
"как это грудь матери вдруг окажется ровной, без двух выступов!? Как у меня и у отца ничего не будет!? Глянуть бы натех, кто станет ортезать грудь у матери! И где резать будут? Дома? Как будет происходить процесс удаления грудей? Страшно и отвратительно, а главное – для чего!? А где брать молоко для младшей сестры!?
Предстоящее отрезания матушкиных грудей по страху превосходило собственную кончину от рук неизвестных и страшных немцев.
Страх, достигнув высшей точки, теряет свойства и переходит в пугало, в кое верить не хочется, но детали кончины интерес не теряли: кто-то, с названием "немец", ухватит выше щиколоток мои тощие ноги, раскрутит над головой, и, сделав не мене трёх оборотов ударит думающим местом об угол кельи!
Отца рядом не будет, отец, как всегда, будет "промышлять харчи", единственным зрителем сцены кончины сынка будет вытерающая слёзы мать без вмешательства в процесс истребления. Жалел мать и переживал.
Каюсь: перед собственной кончиной хотелось видеть, как такое действо враги произведут над кем-то другим...
Процесс отъёма от груди младшей сестрички начался в тревожные дни, и ныне тому есть объяснение: ухудшилось питание "коровы", то есть, матери. Второй выриант:
– Коли война – так всем одинаковые порции, нельзя кого-то кормить парным молоком, а другим... у других было хуже.
Или лишение грудного вскармливания связано с предстоящим отрезанием молочных желёз родительницы, или пришло время лишать сестру природного продукта – установить не берусь.
Существует единая инструкция отъёма малых детей от родительской груди, нет таковой – неизвестно, но как мать сказала младшей "нет" – занятное зрелище.
Когда сестра, напившись до отвала, получала личное время на познание окружающего мира, а проще – "гуляла", мать чем-то прибинтовывала на груди старую чёрную сапожную щётку щетиной наружу. Первый этап.
Любившее приложиться к природной кормушуке создание в складочка жирка любовалось миром, время шло, но не в прежнюю сторону, а куда-то ещё – дитё не догадывалось.
Наступал момент получения "обеда", мать брала ребёнка на руки так, как держат женщины детей в кормлении, сестричка понимала, что нужно помочь кормилице и помогала руками обножить материнскую грудь...
... и, о, ужас! – настойчивые попытки открыть "столовую" со слабым сопротивлением матери кончались встречей с чёрным, колючим, страшным, отвратительно вонявшим предметом, далёким от аромата грудного молока!
Отчаянью и ужасу сестры не было предела, и не медля, без задержки, хотя бы на секунду, страдалица включала "сирену"! Напрасно: волосатый и вонючий ужас не реагировал на стенания и не собирался покидать место законного кормления!
Отлучение продолжалось – брат злорадствовал!
Оставалось пройти страхом "минск сдали", "расстреливают евреев и коммунистов" и "мужиков кастрируют".
Три ужаса долго не задержались и ушли, и причина тому, как понял взрослым, проста: ни одна из троицы не поддавалась пониманию.
В самом деле: кто у кого взял "минск", что за "минск", почему отдали "минск"? что за "кастрация"? Видел, как отец щетину с лица удаляет, понятно, а "катрация"? И кто такие "евреи с коммунистами", почему их стреляют?
Всё оставалось прежним, особых перемен не было, но родители притихли. Обстановка с питанием становилась всё хуже и хуже...
Глава 57.
Далёкие звуки войны.
(не музыкальные)
Дату прекращения езды демократичного вида общественного транспорта (трамвай) можно узнать в архивах губернской библиотеки и занести в повесть результатом памяти.
– "Помню..." – помнить день и час прекращения работы городского общественного транспорта шестилетнему не дано. Читатель и с минимальными способностями логически мыслить разоблачит:
– Это ж надо так врать: помнит, что было шесть десятков лет назад!
Не знаю и такое: или авиация Люфтваффе в первый налёт на город разнесла вдрызг подстанции, питавшие электроэнергией любимый и почитаемый городской транспорт, или это сделали отступающие сапёры красной армии – кто бы не сделал "доброе дело" – "поклон" им от жителей города за "правильное понимание текущей обстановки": прощай электричество и да здравствуют древние керосиновые лампы!
"Совецкие" граждане, эти удивительнейшие создания на планете Земля – мигом вспомнили о древних источниках света.
Необъяснимое явление: ныне широко пользуюсь электроэнергией, и если случается неисправность в подаче совсем на малое время – немедля впадаю в страх и ужас от наступившего мрака:
– "Всё, пиздец, надолго! Холодильник разморозится, мыть нужно будет... Последние известия не посмотрю..." – что снабжающие водой насосы встали – мелочь, главное – ничего не узнаю из того, что твориться в мире"! – избалованный благами цивилизации – впадаю в отчаянье...
Нужны, необходимы дни, когда нет воды, электричества и газа, и только в первые часы страдаю от неудобства, но приученный от юности бороться с недостатками всего и вся говорю:
– Надо что-то делать – и смотрю на мир другими глазами.
– Естественно! Не умирать, в самом-то деле! Вспомни, где лежат свечи, купленные "на всякий случай", а что "случай бывают всякие" знаешь с детства. Нет электроэнергии – ничего, ложись спать, а не узнаешь последние события в мире из "дурацкого ящика" в твоём житие ничего не изменится:
– Новости по "ящику" не посмотрел... Хотя, что в новостях? Разве что-то от меня зависит? Нет! Вот и спи... Нервы целее будут" – вроде рановато ложиться, бока отлежишь за тёмное время... свечи зажечь, или лампу керосиновую, как в войну?
Откуда керосиновые лампы? Переворот семнадцатого от сорок первого вон куда ушел, "лампочка ильича" повисла под потолками хижин савецких трудящихся, "долой старорежимные лампы и память о "тяжёлом и ужасном царском прошлом"! – а трудящиеся страны советов не до конца поверили "лампочке ильича" и сохранили раритеты с зелёными абажюрами, не верили в прогресс, что несла власть советов?
Почему отца не призвали "на защиту союза советских социалистических республик"? Было за сорок, или потому что было трое один меньше другого? Или в верхах надеялись, что война продлится пару недель и призывать "старьё", вроде отца, на защиту "самого гуманного и передового строя в мире" нет нужды?
Не спрашивал отца почему не "служил родине" в качестве военного. Не потому, что не дано было знать маленькому водителю городского электрического транспорта (трамвая) тонкостей "высокой" политики? Другие подозрения на эту тему "не выдерживают критики": "власть советов" побаивалась призывать на защиту "классово неустойчивого и чуждого ей товарища" с помещичье-купеческой родословной. Или "товарищи" допускали, что отцу стоит разбогатеть – и прежняя власть вернётся? "Герой – но дурак, дурак – но герой"! – из этого "водоворота" у нас ещё никто не выплывал. Выбор не широкий, но останавливаться на чём-то одном нужно.
В "трудные минуты отступления" никто не подгонял грузовиков к монастырским кельям и не предлагал обитателям бегством на восток спасться от вражеского нашествия. Хочешь спасаться – "бери ноги в руки" и убегай сам! Куда?
– Кто и где ждёт нас? – задавала резонный вопрос в пустоту большая часть монастырских насельников, и не думала покидать кельи, отнятые советской властью у монахинь.
– Этих видели – говорили монастырцы, кивая головой в сторону убежавших на восток "руководителей жизни" – посмотрим, каковы те – и указывали большим пальцем правой руки направление, откуда по ночам прилетали на бомбёжку чужие и злые "еропланы".
– "Враги идут, чтобы вас убить и захватить землю"!
– А нам без разницы, кто нас убьёт! Да и земля не наша – до прихода врагов монастырские обитатели уже были готовыми предателями.
– Бесяра, мыслишка родилась: не будь врагов – откуда "вражеским прислужникам" браться?
– Предатели, как и доходы, бывают "декларированные", то есть "заявленные" и тайные, "неучтённые". Обитатели монастыря числились во второй группе – уточнил бес. Возражений от меня не было.
Глава 58.
Первое упоминание Латвии.
На начало войны у отца было два друга: с одним связывала работа до войны – трамваи гоняли и верили в бога:
– "Без бога – ни до порога"! – с другим – только работа. Другой не был атеистом, его скорее стоило бы именовать "крепко сомневающимся"
Имя сомневавшегося друга в божьих промыслах Василий с отчеством "Васильевич", а отец звал друга "Васькой", что позволительно большим друзьям. Иногда пользовался прозвищем Василия Васильевича "Край Родной".
На дачу прозвищ мы способный и талантливый народ, прозвища, кои взаимно клеим, могут быть любыми. Много за семь десятков лет слышал прозвищ, но прозвище отцова друга "Крайродной" – было единственным, редким, красивым и точным.
Прозвище "Крайродной" Василий Васильевич получил за великую любовь родного города. Это был большой патриот города, и, никаких иных мест за чертой не признавал. Пускал кого Крайродной в свою большую любовь расспросить по своему малолетству Василия Васильевича не мог.
На "большую советскую родину", коя к тому времени простиралась "от моря и до моря", у Василь Василича любви не оставалось, а по размерам он был больше отца.
Не все крупные телом люди в такой же степени наполнены любовь места появления в свет, как Крайродной, и загадку большой любви в большом теле никто до сего времени не выяснил.
– Бесяра, друг, сделай меня медиумом на малое время?
– Чего хотел?
– Войти в общение с душой Василия Васильевича и вопрос задать: "чего не перебрался в стольный град молодым, чего сидел в провинции"? В столице мог стать большим человеком?
– Объяснение в прозвище "Крайродной", чего ещё нужно? Край Родной был выше любого положения в стольном граде, не мог человек разорваться на две части.
Полностью, без остатка, отданная родному краю любовь превращалала Василь Васильич в однолюба до такой степени, что не знал человек сколько республик втиснуто в "страну саветов", а о калмыках говорил:
– У них глаза узкие...
Сегодня принудительная любовь сошла на "нет" и никто "свыше" не заставит меня любить и считать "дорогими друзьями" неизвестных обитателей планеты "Бета Проксима", или жителей Кавказа...
Газет Васильич не читал, о "советских социалистических республиках" знал понаслышке, а если что-то и знал, то всё едино прекраснее родного города ничего не было:
– Край родной! – вздыхал человек и никто ему не возражал.
Сомневающихся в любви к родному краю рядом не находилось, и два слова в его исполнении заменили ему фамилию в местах, где без фамилии можно было обойтись: "место трудовой деятельности".
