Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"
Автор книги: Лев Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 109 (всего у книги 111 страниц)
Ехали быстро, взрослые держали детей в середине без малейшей надежды вцепиться в борт и полно наслаждаться первой в жизни поездкой на автомобиле.
Прелесть перемещения в любом транспорте кроется в возможности любоваться картинами проезжаемых мест, а если ничего не видно – где удовольствие?
Изменникам, вражеским прислужникам (коллаборационистам) Природой отказано в любви к кому-то ещё помимо себя, но почему нас, детей, поместили в центр кузова – пусть выясняет кто-то другой,
Совсем скоро привезли на товарный двор станции. Древний "товарный двор" до сего времени находится на том месте, и, как прежде загрузка вагонов производится там. Отличие: ныне двор огорожен и прежнего свободного доступа нет.
Милая, прекрасная, таинственная, загадочная, подарившая много мечтаний, битая и жжёная полных два года авиациями двух стран, кормившая руками отца меня и сестёр, станция! – родилось неудержимое желание заняться исследованиями окружающего мира, но что-то удержало... Почему не убежал? "Кто", или "что" удержало от побега? – сегодня знаю ответ: интерес к погрузке в вагоны и вот это: "Вагон на колёсах, куда-то поедем! Это не катание с отцом в кабине трамвая два года назад, ожидается что-то другое, интересное и классом выше"! – много раз битая краснозвёздной авиацией станция не
привлекала внимание, а когда к составу подкатил паровоз, слегка толкнув вагоны – станционное пространство вообще исчезло. Компаньон, расскажем о картинах со станции?
– Ничего интересного, на то время от станции мало что осталось в техническом отношении, покойницей выглядела станция. Какое привлекательное полотно могла написать авиация в купе с артиллерией на железнодорожном узле стратегического значения? Ужасное, но восемь, или шесть вагонов, пригодных к перевозу людей, нашлось.
– Не "нашлось", теплушки приготовили заранее!
– Не мешай! Приготовление к бегу происходило быстро, чётко, по-немецки, с примесью приличной порции русской сноровки. Убегавшим от справедливого гнева (всего!) совецкого народа вражеским прислужникам хорошего от надвигавшейся совецкой армии не ожидалось, вот и шевелились Пусти крылатость: "прислужники работали не за страх, но за совесть"!
– Работали не на совесть, а за страх, страх и совесть не живут вместе, эта пара всегда враждует. Во всей красе выступали Германские железные дороги и её работники.
– И мой отец?
– Удивительный вы народ! За бесконечные века свои побывал в двуногих телах многих национальностей, но только вы достойны удивления из всех народов! Настолько, что последние сто лет не хочется вселяться в кого-либо иного. Только вы одни, любимые и неповторимые, интересны и дороги! Хорошие деяния исходят от вас только в моменты, когда жареная птица клюёт в зады, а без ударов клювом "житие свое" не мыслите.
Не могу сказать, сколько часов лежало между любованием разрывами отечественных снарядов на восточной стене пансиона благородных девиц обращённой к огороду с чужими помидорами и до момента, когда паровоз, впряжённый в эшелон из восьми, или шести теплушек с прислужниками, оповестив станционные останки длинным и хриплым сигналом отправления, двинулся на закат солнца.
Не было у восьмилетнего малого хронометра, часов ни у кого не было, поэтому всё происходило вне времени...
– ...и пространства...
И вот он, миг радости, ради коего стоило пройти события трёхдневной давности: исполнив набор нот паровоз потянул вагоны и покатил!
Как пропустить чудный миг движения в неизвестность!? Никогда и ни за что! – мигом взобрался на пустующий верхний ярус нар и устроился у небольшого окна: взрослых пассажиров, удручённых недавними событиями, картины родных мест, проплывающие снаружи, не волновали. Вот оно, счастье, вот награда за все волнения прошлого!
Господа психологи, на сегодня выработана эффективная метода лечения травмированной психики детей возрастной до десяти лет? Методу вроде "реабилитацией" именуют? Или психика десятилетних мальчиков и девочек в военное время ни на что не отзывается? "Есть", говорите? Что трактует?
– Чего к психологам лезешь, почему не у меня спрашиваешь? В слабоумные записал!?
– Прости, друг, но считаться с мнением учёных следует...
– Каких "учёных", где видишь "учёных"!? Хотя одну работу по такому вопросу видел?
– Нет... с моим багажом знаний – и сложные работы? Пойму ли? Потому и не собираюсь никого реабилитировать. Что в реабилитации, какой прок?
– Суть реабилитация сводится к простой процедуре, когда дюжина психических травм гасится одним удовольствием не выше леденца, что и видим в твоём случае.
– Дюжина травм за три дня многовато, сбрось две трети. Ну, было, горели, тряхнуло зарядом тола, попал под лёгкую обработку артиллерии, но процедуры мелкие, не существенные. – Нехорошие события последних трёх дней в твоём сознании стёрлись удовольствием любоваться заоконными пейзажами катившей в неизвестность теплушки. Мизерная плата за прошлые события, почти ничего, но и эта плата исцелила.
– Что значат высшие образования: как всегда прав. Не мешало помянуть иные способы возврата в нормальное поведение, реабилитация казённо звучит, иноземщиной пахнет. Как бы и нужное, но чужое название, вроде и хорошее, а коли повесть о прошлом – и слова должны быть старые, отработавшие свой срок.
– Согласен. А найдём столько древних слов?
– Меняем "реабилитацию" на "восстановление", хотя крепко сомневаюсь, что калеченая психика детей восстанавливается.
– Сомнение – признак работы разума. Раз. За семь десятков лет жития проявления психических отклонений не наблюдалось. Два.
– Частите афоризмами, уважаемый, место на верхних нарах у окна теплушки явилось утешением за неприятности последних трёх суток, наградой вроде леденцового петушка на палочке, коими успокаивают плачущих несмышлёнышей. Облизывай медленно, но можешь и быстро грызть плавленый сахар, нет закона запрещающего грызть леденцы. И, пожалуйста, не высовывай голову из окна, а лучше уйди оттуда!
– Променял окно теплушки на изделие из плавленого сахара?
– Нет!
– Пример с петушком из плавленого сахара принят. Годится и конфетка, но если нет ни первого, ни второго – пускаем в дело дорогое и ничего не стоящее глажение по голове от затылка ко лбу и целование разглаженного места.
– Наконец-то дошло, почему "комунические" дяди, одаривая детей конфетами вели допрос:
– Что надо сказать дяде? – так дача конфет оказывалась не проявлением дядиной доброты, но процедурой восстановления калеченой детской психики ими и порченной.
– Жаль, но на всех калеченых властью советов конфет не нашлось.
– Гнусные вражеские прислужники, продавшие родину за кусок хлеба, вывозились работодателями в неизвестность.
– Оно, понятное дело, было куда лучше обойтись без прихода иноземцев и без службы аборигенов захватчикам, но что было – то было...
– "Что было – видели, что будет – увидим..." – многое из своих говоров подарила мать, но ободрение и надежду "увидим" поминаю первой.
За спиной, на холме, оставалась малая родина, кою совецкие люди почему-то не поминали. "Необъятную" поминайте, любите, защищайте, но упоминать малую не рекомендуем, лишнее, довольствуйтесь большой, а если всё же находилась бездумная голова, решившая отдать любовь только малой родине забыв большую "союз совецких социалистических республик" – вольнодумную голову лишали и малой родины. Одна на всех, "необъятная и не неохватная", но чтобы своя, маленькая и отдельная – нет. Ужасная родина, жестокая родина, какой бы не была – от этого "Родиной" не переставала быть.
Никто из находившихся в вагоне не любовался, возможно, в последний раз, проплывающими за окном картинами родного города, а потому конкурентов у теплушечного окна не было.
За всех наслаждался проплывающими картинами и радовался новизне: проезжаем сгоревший элеватор, а горел "кормилец" недавно, два года событию. Картины города, навещаемого только в тёплое время, проплывали в противоположном окне вагона.
Дальше конца улицы, что начиналась за железной дорогой, проходящей в прорытом холме, не забегал, а сейчас вижу город из окна, а в другом окне, на холме, невидимый, основательно сгоревший два дня назад монастырь. Метался от окна к окну, загружая память картинами оставляемой малой родины, и не думал: "когда-нибудь увижу родные места"?
– Беся, плохо получается описание картин в окнах теплушки?
– Не профессионально, но терпимо. Продолжай:
"отечественные монастыри никогда полностью не выгорали, в русских монастырях всегда что-то оставалось. "Корень жизни" русских монастырей, как ни старались выдрать иноземные супостаты и свои временщики, оставался на месте, и таковую живучесть предстоит исследовать в будущем, если, понятное дело, найдутся желающие посвятить жизнь исследованиям необыкновенной живучести русских монастырей...
... а над покинутой станцией с наслаждением и без страха быть сбитой работала краснозвёздная авиация, ухала и бабахала бомбами всех сортов и калибров без остановки и передышки: большего удовольствия авиаторам, чем абсолютное господство в воздухе не существует.
По сегодняшним подсчётам беса (как технический секретарь участия не принимал, хватает работы по набивки текста) короткий эшелон с коллаборационистами убрался со станции за тридцать минут до не состоявшегося уничтожения.
Кого и в который раз благодарить? Родную советскую авиацию, коя задержалась с налётом на станцию, врагов, поспешивших с отправкой прислужников?
– Предательские морды ваши, чужакам за прокорм служили? Служили, было, не отвертитесь, бумагу подписывали, аlles, не нужны, отработанный материал, трудовые соглашения окончены, можете проваливать на все четыре стороны...
– ... на три стороны, четвёртая, западная, была занята отступающими врагами...
– ...нет вам, европейские дурачки везли отработанный материал в Рейх не задумываясь о надобности. Изменили своей стране – вам изменят быстрее, опыт есть. Состарившаяся сыновья мораль поясняет:
– Отец работодателей называл "германцами", и непонятно, какая была нужда у германцев в пособниках? Стоили забот и хлопот?
– Мораль, чёртова немецкая мораль "служивших Рейху не бросаем!"
Спрашиваю дух отца:
– Оккупация заканчивается, работодатели драпают, пора и прислужникам подумать о сохранности своих голов и тел. Крах вот он, виден, время тягу давать.
– В какую сторону "тягу давать", от кого бежать и куда? От вас? А куда девать бумагу с росписью "на верное служение Рейху"?
Собери начальство работников, раздай расписки, скажи прощальное слово:
– Данке шеён за службу, разбегайтесь по домам и да поможет наш католический бог сохранить ваши головы без дырок!
Виновата немецкая мораль, это она, клятая, виновата, она не позволяла бросать вас на съедение своим! Дал подпись на верное служение Рейху немец верит слову, а подписи тем паче, и ты становишься подданным Рейха!
– Предложение о последнем часе пребывания на станции построй так: "задержись немецкие командиры железной дороги с отправкой эшелона с пособниками на половину часа – ни от врагов, ни от пособников на станции ни хера не осталось!"
– "Хер" выбросить?
– Хватился... Утомился от херов? Оставь, поступит критическая команда о выбросе херов – выбросим.
Зная немного специфику железной дороги добавлю:
"разнеси совецкая авиация одной бомбой выходную стрелку – и конец, никакие эшелоны долгое время не тронутся с места, и вот тут-то проклятых вражеских пособников и добивать! – можно до бесконечности задаваться вопросом, "какие силы помогали вражеским прислужникам избегать справедливого возмездия" ответа не будет.
– Что силы были явно не совецкими и говорить не нужно.
– Что тогда спасло от явной смерти? Бог?
– Вынуждаешь повторяться: по меркам совецкой жизни ваша семейка заслуживала полного и быстрого истребления. Отец, как основной и главный вражеский прислужник, а вы по статье "семейство врага" Уцелели по причине: проживали в атеистической стране, отец был верующим, иным тогдашнее везение объяснить не могу.
– Забавно: заявляя "проживали в атеистической стране, а глава семейства был верующим" допускаешь существование какой-то иной силы, но не иудейского бога? Кто тогда хранил крапивное племя? Многое непонятно: чего ради Высшей силе спасать предателей (всего!) совецкого народа, а других и лучших представителей народа убивать? Где справедливость?
– Без малого две тысячи лет ожидаете прихода справедливости сверху, но что-то задерживается справедливость.
– Когда верхняя справедливость задерживается – забывают о её существовании и переходят на нижнюю, на много ступеней ниже верхней. В нижней ступени нет угроз "именем всего совецкого народа и его лучшей, передовой, части", вражеские отщепенцы достойны презрения и гнева (всего!) народа"?
– Она самая, соображаешь...Презрение можно пережить, а вот гнев... с гневом обстановка выглядит хуже. Набивай:
– "супротив и в пику всему совецкому народу непонятно "кто", или "что" хранил крапивное семя от истребления" Кто был автором земной несправедливости никому и никогда не установить. И никто не слышал с небес громоподобных речений: "болваны, собираетесь лишить жизни крапивное семя, а мы вашим желаниям и крупную фигу показываем!"
– "С большой литеры набрать "небо"?
– В небе висела "совецкая комунически-атеистическая" авиация, о каком "большом" небе речь"? Небо могло получить определение "с овчинку" в любую секунду, тут не почёта большими литерами!
Как понимать пробегавшие события возрастом за шестьдесят?
Мудрость верующих гласит: "если бог за нас – кто против?"
Дело Хранителей, не оставлявших ни на секунду предателей и отщепенцев, презираемых совецким народом? По своей инициативе берегли от смерти крапивное семя, или указания о сохранности получали от кого-то? Зачем? Кто и когда ответит? Правота Края Родного и отца абсолютна, когда друзья за опустошением посудины "Смирновской" за месяц до начала оккупации свои волнения перекладывали на бога:
– Бог о нас подумает!
– Вот так всегда: слава достаётся не тем, кто работает...
– К чему сказано?
– Ясность в вопросе "кто спасал" отсутствует, кому адресовать благодарности за спасение? Два года сопровождать по рокаде вражеские эшелоны и не испытать работу народных мстителей одного "божьего промысла" мало, что-то было ещё...
– И Краяродного пуля не коснулась, и мины нажимного действия не рвались под подошвами рельсов.
– Чёткая работа Германских железных дорог выше любых богов.
– Реклама?
– "В рекламе нуждается лживое и худшее, а немецким железным дорогам прошлого реклама не нужна.
Мост.
Рейх от Ла-Манша до Уральского хребта не состоялся, авторы убегали за запад и увозили пособников.
Не опросил отца, жалею: всех прислужников увозили, или только желающих? специалистов железки, или и чистильщиков стрелок загрузили в вагоны? Кому враги оказали предпочтение? – вопросы остались в прошлом.
Эшелон с беглыми медленно втягивался на любимый мост, и как только вагон вкатился на первую ферму – произошло непонятное и пугающее: стою на вершине монастырского холма, смотрю на мост и на медленно продвигающийся поезд в шесть, или десять теплушек и вижу себя в вагоне! Интересно до испуга, вроде того, что испытывал недавно в "медитациях" у завалинки восточной стены кельи, и новое явление по удивлению намного превосходило прежние упражнения по перестановке местами востока и запада. Прошлые занятия не давали раздвоения, а тут в двух местах в одно время! На монастырском холме – и на мосту, в вагоне эшелона!
– Сделай пояснение "и как только вагон вкатил на первую ферму моста..." – мы-то знаем, что любимец смотрит фермами вниз, в реку, но читателю следует пояснить устройство моста.
И любимый монастырский холм не хотел отпускать, но хватило ума понять, что если поддашься желанию остаться в любимом краю – останешься навсегда и надёжно...Трупом в земле, то есть... Вот и решение вопроса о "родине": мать, отец, сёстры в вагоне были твоей родиной, а выгоревший на две трети монастырь – всего лишь местом на земле.
– Бес, где оказалась душа, поддайся желанию остаться в монастыре?
– Хилый трупик твой в зимнем спасительном пальто на вырост остался на теплушечных нарах у окна, а душа по вольной природе своей могла оказаться где угодно...
– ... перемещаться по пепелищу и страдать "недавно здесь жили люди, а ныне одни печные трубы и уголья?"
– И такой вариант не исключен.
– Почему устоял против соблазна остаться в родимом краю?
– Келья сгорела, ничего материального не осталось, за что держаться? Осталась неуничтожимая память, вот за неё и следовало держаться. Прада, на то время был большим дуралеем и не подозревал, что одарён Природой хорошей памятью, коя нематериальна и потому неуничтожима.
– А Склероз с братом Маразмом?
В медленно идущем эшелоне находились мать, отец, сёстры к ним и рванулся, сознание на долю секунды померкло, и опять смотрю из окна теплушки на холм, где только что стоял.
– Добавь: "босые ноги помнили тепло прогретой за день июльским солнцем каменистой земли..."
– Не, это худлитература, излишки, не помню, чтобы ногами стоял на чём-то тёплом, хватит того, что было...
Наваждение длилось секунды и впредь не повторилось. Жаль!
– Обычная картина кратковременного расставания души с телом, случается от многих переживаний, у тебя недостатка в таковых не было, хватало, и лишние были. Вот душа и вышла прогуляться...
– Друг беся, что тогда произошло, что за явление, почему память не очищается столько лет? Объямснить можешь?
– Сны видишь?
– Вижу. В цвете и много. Чего спрашивать?
– Сны – это душа покидает тело и путешествует в иных мирах, их "параллельными" называют, рядом с вами, далеко ходить не надо, за невидимой стеной. Помнится, вели разговор о Параллельном мире, ай, забыл?
– Помню, но мы идём против светил психиатрии, заявляющих, что наши сны "отражение, трансформация виденного и пережитого за время жизни" Объяснение касается старьё вроде меня, есть что трансформировать, хватает сюжетов, но почему молодым дикие картины приходят нейрофизиологи не рассказывают, утаивают...
– Право каждого свобода думать, что угодно. И мы не лишенцы какие-нибудь: тогда, в теплушке, твоя душа вышла из тела в момент полного бодрствования, такое происходит от избытка переживаний, повторяюсь. "Минимальный размер оплаты труда" имеете, а вот "единой нормой переживаний" прежде не существовало, и до се не обзавелись. Твою порцию волнений за трое суток иные за годы не получают, случилось "перевыполнение плана".
– Пожалуй, многовато было событий одно лучше другого!
– Вот душа и вышла из тела, прогуляться и посмотреть на эшелон со стороны...
– Зачем?
– Сколько можно повторять: Душа свободна, только она, держатель жизни, может задаёт вопросы, а ты обязан отвечать, как у следователя на допросе. Слышал "здесь вопросы задаю я"? Никому не дано опрашивать Душу, нет во всей Вселенной силы, коя могла бы учинить душам "допрос с пристрастием" на тему: "что собираешься делать"?
– А бог?
– Какой "бог", чей, название бога? Нет его... – доколе буду набирать бесовские "богопротивные" выпады!?
Тихо катит состав, крадётся. Для увеличения порции страха стоило написать: "над мостом кружила советская авиация с намерением воздать справедливое возмездие вражеским прислужникам", но небо оставалось чистым от предметов по взаимному изводу (авиация) и намерения разрушить мост отсутствовали.
– Добавь: мост оставался живым и здравым по твёрдой вере советских авиаторов "угодить в мост бомбой невозможно", но сколько лихих авиационных голов мечтало получить награду за убийство моста – данных наша пара не имеет.
– Чего знать-то? Как попасть бомбой в мост, если сооружение выглядит сверху обычной однопутной колеёй? В спичечный коробок попасть проще. И по другой причине совецкие асы не охотились вроде и за лёгкой добычей: верили в неуязвимости моста:
– Заговоренный, вот и попасть не могут. Если прежде ни единая глупая бомба не коснулась взрывателем благородных мостовых конструкций – чего пытаться сейчас!? Пустая затея!
Почему мост не взорвали отступавшие враги? Построенный до переворота "русский" мост, видно, и в самом деле был заговорён от бомб и тротила.
Мост, милый и прекрасный мост, прочный и надёжный! Что мне в парижской башне Эйфеля, что до дворцов и храмов в иных землях? Все они ничто в сравнении с мостом старой работы. Уже тогда ты был старым, но прочностью и надёжностью не уступал мостовой молоди. И усталость металла не для тебя, пусть кто-то устаёт, но ты – нет!
И ещё по одной причине не получится красиво рассказать о тебе: не разбираюсь в мостостроении, особая наука, сложная и ответственная.
Понял, почему ни единая бомба не угодила в твои благородные конструкции: c высоты птичьЯго полёта видишься обычной колеёй, твои фермы смотрят вниз, в реку, а братья твои фермами взираю в небо. Вот и довзирались...Похоже, инженер, проектировавший и строивший тебя, знал, что в далёком будущем чужие и свои авиаторы поочерёдно будут метать бомбы в твоё благородное тело
Мост держит одну железнодорожную колею, и бомбоносные авиаторы двух армий, мечтавшие записать в актив разрушение моста и получить награду, видели с высоты тонкую нить железнодорожной колеи и реку, отчего у пикировщиков-авиаторов появлялась мысль:
– В мост угодить невозможно, пустое и рискованное занятие. Тебя, старик, мог разрушить только отчаявшийся пикировщик, до предела низко проходя над тобой, но такового, как в одной, так и в другой воздушной армии, на твое железное счастье не нашлось.
А мост гудел особым гулом, гулом, какой мог родить металл в металле. Поют не только скрипичные струны под смычком, поют и мосты, когда по ним движется состав с вражескими прислужниками: мосту безразлично, кого пропускать... Вагоны разные – и звуки соответствуют вагонам. Других звуков мост не рождал никогда, и ни одним музыкальным инструментом его не выразить. Звук движения эшелона по мосту заглушал звуки моторов самолётов обрабатывавших станцию за семь километров от моста.
Внизу река, июнь недавно был, плескался у берега в солнечный день, а сейчас водная артерия чёрная и страшная, нахмуренная и недовольная до замирания в левой части груди неизвестного органа:
– Не упадём в реку!?
Заканчивался вечер, солнце собиралось коснуться краем диска земли, люди на востоке предавались излюбленному занятию: убивали взаимно эффективным и проверенным способом бомбами "сверху – вниз" и никогда наоборот.
Паровоз медленно катит вагоны, а мост длинный, и если так продвигаться – с ума сойти от медлительности! Когда паровоз протащит наш вагон через этот про...прекрасный мост старинной постройки!? Почему машинист не прибавит ходу!? Или не понимает, что нужно быстро проскочить страшное место "между небом и землёй"? Или водой? А, вдруг самолёты догонят и сбросят бомбы на поезд!? Скорее бежать, бежать от осточертевшего воя моторов в воздухе! – но машинист не слышал моих заклинаний и еле-еле тащил эшелон, крался...
Визуализацией понуждал машиниста добавить ходу, но без успеха: у машиниста был опыт, у меня не было ничего, кроме страха. Кто победит? Машинист: он управляет паровозом, а я в зимнем пальто могу только лежать у окна на верхнем ярусе вагонных нар и смотреть на мир, мне не дано тащить эшелон по мосту, мои мысленные просьбы ничего в сравнении с опытом и знаниями машиниста, управлявшего изумительно прекрасной машиной с названием "паровоз".
Первое и пугающее явление рождает вопрос:
– "Когда это кончится"!? – "чем" не входило в вопрос но подразумевалось только хорошим.
А пка мысленные просьбы машинисту ехать быстрее не выполнялись, нетерпение росло, страх в размерах равнялся нетерпению и, казалось, происходящему не будет конца!
Помню, что испытал после прохода эшелоном последнего мостового пролёта: радость и восторг, когда паровоз испустил короткий, нежного тембра гудок и прибавил ходу! Услышал, услышал блестящий друг страдания и муки мои! Давай, давай, родимый, вперёд!
– Хорошо просить нужно, настойчиво, хотя бы только в мыслях.
Как прекрасна и чудесна машина, когда на малое время на изгибе пути показывала блестящий чёрный бок в лучах заходящего солнца! – никто и ничем, но только чёрным чудом на колёсах, мог свести на "нет" все недавние страхи и огорчения! Даже и тихой ездой!
Тяни чёрный жук паровоз-работяга теплушку куда угодно, в любую неизвестность – любовь моя и вера в тебя не умрёт!
Солнце ушло за линию горизонта, и на неизвестном километре от остатков монастыря в вагоне установилась полная ночь. Покидать место у окна не хотелось...
О, Ночь! Сколько поэтов воспели хвалу тебе? И сколько ещё воспоют! Помню все твои лица за два года оккупации, и половина из них были порчены бомбёжками.
– Меньше... Ну, если в общей счислении – месяца три, не более. Как раз тот случай, когда в силе слова "у страха глаза велики".
– Разве мало три месяца? Не поминаю те ночи "добрыми", военные ночи не могли быть "добрыми", но та ночь из окна теплушки была райской: слово "божественная" в словаре не имело прописки.
Ночь была тиха и дарила мысль, кою боялся принять полностью: "вроде убежал от авиации!? Не догонит"! – любовался искрами от паровоза и окрасом неба над ушедшим за горизонт солнцем: между западной частью неба и северной, близко к земле, оно светилось редким тёмно-фиолетовым цветом, какого никогда прежде не видел. Прекрасный, до тревоги на душе, цвет!
Ныне фантастическая мысль тянет рот улыбкой: "почему ни прежде, ни потом не видел такого редкого окраса вечернего неба, как в вечер побега на запад? Не потому ли, что на то время воюющие стороны сожгли многие тысячи тонн пороха, извели "на потребу народа" не меньшее количество взрывчатки и оттого небо окрасилось в тёмно-фиолетовый колер? Почему бы и "нет"? Если ныне СМИ, через два дня на третий, призывают легковерную публику дышать "парниковыми газами", и если простаки, вроде меня, верят, что "запуски игрушек в Космос прожигают дыры в атмосфере и портят погоду" – почему бесу моими пальцами по "клаве" не заявить:
– Подтверждаю: редкостный и необыкновенный цвет участка вечернего неба на северо-западе, впервые, и вполне научно, объяснён моим ведомым. За таковую наблюдательность в прошлом, ныне присваиваю звание "лучший ученик беса" с вручением диплома с тиснением натуральным золотом (деять граммов)
– Похоже на момент, когда после шести десятков лет с конца войны "награда нашла героя" Что в дипломе? Монеты лучше...
"Что будет завтра"? – слова о "завтрашнем дне" поминала мать, но тогда материнские тревоги о будущем не касались, их сейчас помянул. Многие дымы вдохнул за последние три дня, но дым из трубы чуда на колёсах был сладким, чудным, не вызывал тревоги, а искры, вылетавшие вместе с дымом из трубы не пугали, не были злыми, жестокими и не поедали кельи женского монастыря. Разнились одинаковые искры: от горящих келий ярко светились и взлетали в ночное небо на приличную высоту – новые паровозной трубы были скромнее, невысокого полёта, но радовали больше недавних и нахальных искр горевшего монастыря. И ещё заметил: если искр вылетало много – ход убыстрялся, и теплушка раскачивалась сильнее.
Сколько было в эшелоне "убегавших вражеских пособников от праведного гнева советского народа" – не знал, а если бы и знал что в той "бухгалтерии" восьмилетнему шкету?
– Пособники убежали от "гнева (всего!) совецкого народа по недосмотру: два года назад сапёры отступающей красной армии не выполнили приказ командования по созданий выжженной земли и по необъяснимой причине оставили в целости красавец мост старинной постройки...
– ...вашего спасителя...
– Сколько сапёрских жизней извели за невыполнение приказа по взрыву?
– Кого сегодня волнуют прежние расходы? Ваше "вражеское семя", убегавшее от "гнева всего "совецкого" народа" в сорок третьем сегодня в молитвах обязаны поминать души сапёров добрым словом за невыполненный приказ о взрыве моста. Исполни приказ в сорок первом – какой дорогой убегать ражеским прислужники от гнева (всего!) совецкого народа в сорок третьем? Не было дороги, тупик, и нынешние молитвы сапёрским душам наивысшая награда!
– Молитвы примут, не вернут в место отправление с пометкой "адресат выбыл в неизвестном направлении"?
– Примут, найдут адресатов.
– Что мост остался цел польза явная...
Маленьким не молился – не знал молитв, а отец, по знанию церковной службы не возведённый в сан, не обучал детей и не принуждал на молитвы? Он-то знал молитв больше нужного, с отрочества и до тридцати лет служил архиерею, помимо старославянскими молитвами спасал плоть и греческими.
Война прошла – опять не молился: зачем, чего и у кого просить, чего бояться? Просившие по инерции "силы небесные защитить и сохранить" получали просимое? Исполняйся просьбы – вера "в силы небесные" прямая выгода! А как быть тем, чью просьбу "сохранить и помиловать" "верха" пропускали мимо ушей?
Чего мы просим до настоящего времени? "Здоровья". Так и говорим:
– Дай бог здоровья! – а исключительно умные просят:
– Дай лёгкой смерти... – и бога не упоминают, обходятся.
У кого просить здоровья, что за предмет, как выглядит, а если и свалилось здоровье – как распорядиться подарком, как беречь и какими порциями тратить?
Вариант "А": прошу одарить здоровьем меня, а рдню ставлю сзади,
"Б": когда "чист помыслами в голове и в сердце" прошу долгих и безболезненных лет жития близким, а себе что останется от даров сверху, "остаточный принцип"
И сколько позволительно просить долголетия у бога? Шесть десятков достаточно, мало? Семь хватит? Или восемь? А чем заслужить "стольник"? "Стольник" норма, перебор? Какими "добрыми делами во благо людей", и сколько "великих" дел нужно совершить на "стольник"? И что просить у бога, когда "окончу земной путь свой"? Там мои молитвы продолжатся? И если "да" – зачем, чего там просить? Сколько поводов на моления отпадает и главный из них "моление о здравии"
Молитвы убивают мелочью: их надо повторять "с жаром и всем сердцем", а как быть, если "жар сердечный" потрачен в далёком детстве и на мелочи? "Миллион на шпильки..."
– Нет нужды просить долголетия – раз, "вопрос о "здоровье" отпадает – два, "пропитание", вечный бич живых – три, там не пьют и не едят.
Что остаётся о чём следует кого-то "просить о даровании"? Просить что недополучил здесь? А что в этом мире мимо тебя прошло? Представления имеешь?
– Имею! Но это не подушечки малинового колеру с наградами усопшего, кои принято носить перед ящиками с "большими людьми" внутри. Земные награды и прочие знаки отличия там чего-нибудь стоят?
– Абсолютно ничего, всё ценное в вашем понимании здесь – не имеет цены там. От этого и происходят страдания "больших людей". Имейся возможность провезти с собой обоз земных благ туда – и там творился бардак не слабее тутошнего.
