Текст книги "Прогулки с Бесом (СИ)"
Автор книги: Лев Сокольников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 107 (всего у книги 111 страниц)
– Дозволено уравнивать древние представления о "преступлениях перед родиной" с новыми грехами?
– Не совсем, весовые категории разные.
– Многими вещами жизнь радует... Чем собираешься порадовать?
– Выводом: старые нормы греха в новые времена цвет и силу теряют. Или стыд. У всякого греха свой окрас... За спалённую ветхую монашескую келью выдавать награды "За участие в боевых действиях" следует награждать, а за присутствие в боях в роли наблюдателя награждать не следует. Потому и штурман, давший команду разружать бомбовые люки и спаливший монастырь сегодня с полным правом гордится наградами за борьбу "по освобождению родины от немецко-фашистских захватчиков", а тебе гордиться нечем, тебе о прошлом широко рот открывать не следует.
– Согласен: не имею оснований гордиться. Шестьдесят лет, каждый год, тот штурман на торжествах по случаю освобождения города от врагов, парится под майским солнцем на "общегородском митинге по случаю победы" В чёрном пиджаке с массой орденов и медалей за прежние подвиги. Тяжёлый пиджак, увесистый, тело слабое, старое и немощное, не прежнее молодое и несокрушимое.
– Чёрный пиджак контраст наградам, а так пиджак в мае в наших краях лишний.
– На пиджаке есть орден за сожженный на две трети бывший русский женский монастырь?
Многие дети фантазировали на тему "участия в военных действиях", грешил рассказами с желанием поразить и удивить друзей, но мне было проще: кое-что из военного "товара" видел. "Поражал" друзей на Урале, в сорок седьмом. Сочинял, грешен, каюсь! Врал и добавлял небылицы, не краснел от собственного сочинительства, а сегодня, оказывается, такое сочинительство дорого ценится!
Прежде говорили:
– Врёшь! – сегодня процветает демократия и ответ вежливый получаю:
– Весьма талантливо написано! – детские сочинения о войне принимались сверстниками враньём из неизвестного фильма, нестерпимым враньём, после коего "я с тобою не дружу" . Драчек "до первой крови" не было.
И никто из слушателей не задумался: "как малый талантливо врёт! Надо ж так уметь!" – попытки выдать рассказы за правду не имели успеха.
После двух, или трёх проб доказать, что не вру о войне, что был участником излагаемых событий – мой "вес" почему-то опускался всё ниже и ниже... Тогда-то и умолк, и казалось – навсегда.
– Есть объяснение. На какой территории плёл свои "повести о войне"?
– На Урале. В сорок седьмом голодном отца отправили туда заниматься тем, чем занимался и у оккупантов, а нас – как его семейство.
– Как тебя могли понять тамошние мальчишки, что им твоя оккупация? Экзотика, не иначе.
– Теперь понятно. Почему такое распределение даров? Компенсацией за трёпку отечественной бомбой получить сны в цвете и слабенький дар сочинять? Так мало? Иные получали куда меньшую взбучку, а награждались не в пример большими дарами, чем мой!
– Временами бываешь жутко бестолковым. Сколько народу война потрепала?
– Много...
– И если всем выдать большие компенсации за прошлые неудобства что увидим? Представил?
– Представил...
– Чтобы наблюдали вокруг? Половина населения всплошную ясновидящие с уклоном предсказывать будущее, не задарма, но за плату? Никто и ничего производить не хочет, только предсказания, конкуренция страшная, прокорма на всех не хватает...
С возрастом собственные рассказы стали самому казаться безудержным враньём, но однажды посетила Лень и пропела скучным голосом:
– Кому интересны твои фантазии, когда через одного своих повестей времён войны по уши, и не менее, если не более, интереснее твоих, чем гордиться? Не проходящей заботой о куске хлеба?
– Прежде подобные рассказы входили в список "антисоветских" с последующими "оргвыводами" сказителю. Как доблестный ас вместо вражеского склада с горючим спалить бывший женский монастырь!? Явная и злобная клевета!
Глава
Клопиная ночь.
Временное чужое жилище выглядело так: небольшой дом в одну комнату площадью не более двадцати метров.
Единственное окно смотрит на улицу, на восход солнца, на противоположной окну стене старый платяной шкаф советских времен. Не старина, нет, не ореховое дерево. Рядом печь с осыпавшейся глиной. Голая железная кровать. Одна. Всё, и ничего иного.
По какой причине, и в какую сторону отбыли законные владельцы недвижимости мать не интерсовалась, не наводила справки, пребывая в убеждении "кому это нужно сейчас"
Сдержанность в получении ненужной информации мать приобрела в детском доме, похоже, "меньше знаешь – крепче спишь" имела хождение и в её юности, но о крепости сна и долголетии при слабых знаниях всего и вся люди не знали.
Пустовавших домов хватало, а где пребывали законные владельцы – никого не интересовало, царило прекрасное, но короткое время, когда жилищный вопрос не волновал граждан "страны советов".
"И была огненная ночь, и наступило утро – день первый...". "Отсыпной", или "спящий".
Выгорание более половины святой" обители в сопровождении впечатляющей бомбёжки сказали матушке:
– Шутки кончились, обстановка принимает нехороший вид ..." – и задолго до вечера, собрав остатки тряпья наш "караван" двинулся в каменоломни:
– Прилетят... – немногословие признак крайней усталости и опыта, на матушкину уверенность в прилёте освободительной авиации никто не покушался.
Если прежде до выработок камня на путь уходило двадцать минут – сгоревшая келья удлинила путь в неизвестное время, расставив на новой дороге овражные спуски и подъёмы. Второй момент удлинения: откуда-то прибавилось узлов с тряпьём, в-третьих – окончательно отбился от рук и ничего не хотел делать, и любой нынешний средний, без имени, знаток детской психики сделал заключение:
– Психика ребёнка травмирована чередой ужасных событий, оттого и форма протеста своеобразная – диагноз может быть иным, но обязательно оправдательным любому поведению страдальца. Детские переживания никого не трогали, а бунт сынка мать подавила лёгким подзатыльником, сопровождая наставлением:
– Спать на голых камнях собрался? – после чего применила элемент трудовой терапии: всунула в руки небольшой узелок с подстилками. В обстановке, близкой к военной, материнская любовь материальна в чистом виде: накормить, обуть хотя бы как-то, одеть, а над объёмом стрессов (переживаний) наши матери не имели власти.
– Провоцируешь огласить заявление:
– "Войны улучшали демографическую обстановку, увеличивая человеческое поголовья и очищая морально оставшихся в живых. Что непонятно? Работа инстинкта: "защитить потомство от несчастий".
Маленькую сестричку переносом руками не рассматривал, в переносе живого груза присутствовала позиция с названием "неподъёмная", грузчик из меня был никчемный, а ходовые устройства сестры с названием "ноги" почему-то не желали перемещать тело. Ход каравана под спасительные своды выработок известняка протекал настолько медленно, что порождал нехорошие, тяжёлые мысли в адрес родственницы: "из-за неё лучшие места в пещере займут другие"! – не хотела сестричка, хоть убейте, идти своими ногами!
Чего скандалил? Длина пути от нового места пребывания до каменоломен – всего-то полтора километра, пусть и по рвам, будет налёт краснозвездной в надвигающейся ночи – неизвестно, а бомбы, коими одаривали сверху – не особо страшные, оказывается, от бомбы пальто на вырост защищает не хуже многометрового слоя пещерного известняка, проверено... Чего тащимся по жаре?
Всегда и везде буду говорить о куске земли при доме, кои не позволяли народу сгинуть в трудные времена и при власти, какой она не будь. Пусть не просторный в дюжину сотых гектара огород, но маленький "огородик", огородный символ русской аграрной душе, она остаётся "земляной" всегда и везде, сколько бы он не жил в городе.
Во все времена отеческой истории крохотные наделы земли при домовладении спасали горожанин. Размеры надела разнились, но в среднем были равны:
– Что поделать, если большего нет? – печалиться о малом клочке земли одно, но выжать из него максимальное количество продуктов земледелия другое.
– Нынешние стандартные шесть соток используются в мирное время, но если бы тогда у горожан были эти сотки – оккупацию назвали "матерью родной". Сотки земляного надела с успехом заменяли любых правителей.
Что творилось в других городах отчизны с частной землёй на те времена – не знаю, а при нашем временном жилище был огородик с созревшими маленькими помидорами, густо сидевшими на невысоких кустиках. О чужих помидорах – позже.
Мать ошиблась, подвела чувствительность: ночь в пещерах на удивление прошла тихо и безмятежно. Не было споров "кому лежать у входа", а кому мучиться в глубине от недостатка кислорода.
Мелочь, кою никто тогда не отметил ни единым словом: вскорости, после заката солнца, где-то в районе станции, два, или три раза привычно и знакомо ухнуло. Не тяжело, без впечатлений и терпимо. Обитатели пещеры не спали, лежали в ожидании продолжения бомбёжки с перемещением "удара с воздуха" по остаткам монастыря. Оптимисты возражали:
– Какого хера в монастыре бомбить!? Больше половины домов сгорело! Ай, мало!?
Первой радость того времени была команда матери "садись за стол", второй радостью было слушать далёкую бомбёжку и со злой радостью думать:
– Не достанете! – не ручаюсь, что так думал в адрес доблестных совецких авиаторов, но мог думать: если вражеская авиация два года назад не могла причинить вред телам нашим – почему теперь своя достанет?
– Показать фигу пытающемуся превратит тебя в фрагменты грех небольшой, совецкая авиация по привычке клепала станцию, но недолго, минуты, и возвратилась в полном составе на прифронтовые аэродромы. Была и причина: прошлая ночь прошла с перевыполнением плана по уничтожению вражеских объектов с живой силой и техникой на захваченной территории, (спалив две трети жилого фонда бывшего женского монастыря), и с чувством выполненного долга в следующую ночь могла позволить отдых и набора сил на предстоящие сражения.
– Настоящая газетная передовица! Где набрался?
– Не знаю, где мог нахватать... И эти бесконечные "кавычки" к месту и не совсем. Чего хотел? Рассказ-то идёт о "совецких" временах, а как обойтись без газетных и эфирных слов совецкого времени? Исключить прошлые словесные построения – окажемся в новом времени, если далёкое "возвышенное" словоблудие ныне выпускать без кавычек чего доброго за истину примут. Можешь заявить, что все граждане забыли язык газетных статей прошлого? Нет, а потому такое нахерачат, что будет лиши прежнего, за древними "совецкими" текстами глаз да глаз нужен, того и гляди воскреснут!
Авиатор, прилетевший прикончить станцию, не целясь, сбросил две, или три бомбы без знания, что смертоносный груз уложился в цель. Не иначе "стахановец", военный "ударник". Или были свои счёты к вражеской армии, а вам, предательское семя, залетел проверить самочувствие?
– На то время помимо общенародных претензий захватчикам у каждого воюющего могли быть личные счёты.
Несерьёзный, пустяковый налёт начался после того, как уснули под надёжными сводами каменоломни. Необъяснимое свойство тогдашних налётов: начинались после ухода в сон. Лежишь, смотришь в тёмное бездонное небо, никаких мыслей, и только закрыл глаза – вот оно нытьё моторов, вот они, аспиды, явились! Знаю, даже десяток и бомб не достанут меня, не по зубам каменоломня всем авиациям, но почему моторы не дают уснуть!?
Был и плюс: налёт закончился на удивление быстро, пожалуй, к часам двенадцати будь у кого из спасающихся часы и можно было определять начало и конец авиационного "сеанса" по обработке освобождаемой территории. Стоило делать ночной вылет ради трёх бомб?
Мать не захотела оставаться в пещере для продолжения споров о том, кому вредно лежать в глубинах хранилища, а кому – "нет" и повела "выводок" досыпать к закадычной подруге, что проживала на улице за пределами монастыря. В прошлую ночь огонь и бомбы обошли стороной дом подруги.
В полном мраке добрались до жилища подруги, радушно были приняты, получили для продолжения сна место на полу, расстелили подстилки и улеглись...
Преимущество войн перед мирным временем: откровенные радости при встречах, не игровые и фальшивые, отсутствие злобы и зависти, малознакомые, встречаясь, проявляют неподдельную радость, какой нет у близких в мирное время.
– Войны необходимы на любовь и сплочения.
Мы улеглись, а женщины продолжали тихо беседовать: у подруг всегда находятся темы бесед. Уснул мигом...
Должен признаться: война приучила любить сон во всех проявлениях, начиная с крепкого, глубокого и спокойного, и до сна на ходу. Низкий поклон тебе, мать война, за науку! Не забыла слова:
– Спи, а проснёшься – свершится чудо и получишь что-нибудь съедобное – сон заменял питание, но не всегда и не полностью. – Сон вместо питания, по слухам, изобрели французы и давно: "когда сплю – я ем". Если сегодня кто-то выбирает формой протеста голодовку – запасается водой, горшком и матрацем.
– До лёгкой встречи с бомбой отечественного производства спал, как все нормальные люди, а после знакомства сподобился прекрасных снов в цвете, и настолько прекрасных, что жалел, когда приходило пробуждение:
– Почему не побыть во сне, досмотреть, чем кончится кино? – возможно, среди пещерных снов были и пророческие, вещие, но знать что сны таковые – не знал. Кому рассказать и кто растолкует, если у каждого свои сны не хуже? А тогда удивлялся ночным картинкам и молчал о них. С того времени и пошло: если всем нормальным людям сон необходим на восстановления жизненных сил – до сего дня ложусь спать сверх программы с одной целью: увидеть в коротком сне что-нибудь новенькое, интересное.
Чтобы удовлетворить информационный голод нормальные люди смотрят телевизор, а мне хватает сонных картинок собственного приготовления. То есть, сплю без памяти, или "как убитый" всего час, а остальное время рассматриваю сны. Бывает, начинаю ночь с картинок, а потом перехожу на простой сон. Бывают такие "фильмы", что повторить в слабом подобии не получилось ни у одного талантливого режиссера Холливуда.
– Надо понимать так, что в кинематографе не нуждаешься?
– Тот, что сегодня свирепствует? Такая синерама не нужна, без неё обхожусь. Что вижу в чужих фильмах авниваю со своими давними картинками, и часто сравнения бывают не в пользу создателей фильмов. В последнее время и у талантливых режиссеров столько дури вылезает, сколько в десяти снах, по восемь часов каждый, не увидишь!
Существуй прибор записи снов – Американская Академия Кино без промедлений, задержек и волокиты завалила "Оскарами" по всем номинациям!
...в полном мраке почесал правый бок, и под пальцами появилась липкая мокрота знакомой отвратной вони. Клоп! Он, родной и проклятый! Вечный спутник! – раздавил врага, немедленно вернулся в сон в надежде увидеть продолжение, но его не было...
Наивный мальчик! Разве там был один клоп? Второй укус в икру левой ноги оказался злее первого, а через совсем малое время чесалось всё тело – ярость атакующих клопов равнялась прямой пропорции убитых клопиных родичей и обратной пропорции жажды мести оставшихся жить... если позволить клопам иметь роскошь с названием "жажда мести". Война, кругом одна война!
Чесался с наслаждением, отбросив покрывало-одеяло.
Заворочалась, с почёсыванием, старшая сестра. Чесались молча, в полном мраке: и спички, и керосин были дороги, но дефицита на клопов не было: клопы гибли сотнями, но не отступали!
– "Сотнями"! – иронизировал бес – тогда "милых" клопиков было не более десятка, но почему принял за "клопиную армию" – это от темноты и упорства атакующих: впроголодь жили хозяева насекомых, откуда клопам быть сытыми?
Всякие бывали ночи в последующей жизни: и "трудовые", и "ночи гульбищ и любви", а "клопиная" – всего одна. Было, было, случалось, встречи с клопами бывали и позже, но такой яростной, как в доме материной подруги – не упомню...
Порицание создателям песен:
– Почему воспеты "соловьиные" ночи, а "клопиных" – ни одной?
Мои личные "военные действия" на клопином фронте продолжались до зари, и как только забрезжил рассвет и можно было ориентироваться в окружающем пейзаже без опасности "свернуть шею в темноте" – мать подняла нас, быстро собрала "постельные принадлежности", поблагодарила подругу за приют и скорым шагом двинулась на новое место жительства.
Сегодня гадаю: "мать спешила затемно пройти путь потому, что боялась встречи с немецкими патрулями? Или бежала от клопов в доме подруги? Задержи патруль наш "караван" – действие оккупантов было бы меньшим злом, чем отечественные клопы. Риск встретить патрулей ровнялся нулю, но почему мать торопила – тогда не спрашивал, а сейчас не у кого...
Немецкие патрули не ходили ночью по окраинам города.
Дорога из каменоломен к новому жилью пролегала мимо кладбища, и после первого похода успел возненавидеть "место вечного упокоения": уж очень крутым был подъём! Обычно дети и взрослые боятся мест захоронения человеческих останков, а я с юности их возненавидел, да простят меня почитатели усопших!
Ненависть имела причину: путь к месту спасения через кладбище был намного короче, но и во столько труднее: проходил через глубокий овраг, а у оврагов почему-то два спуска и столько подъёмов. Спуститься в овраг без ноши – уже работа, но с узлами – картина "Переход Суворова через Альпы", мелочь, не впечатляет, Альпы генералиссимуса были менее пересечённой местностью, чем овраг между временным жильём и местом спасения в выработках.
В светлое время проходить дорогу было трудно, но как мать собиралась провести нас тем путём в предрассветном мраке – знала только она.
С фельдмаршалами не спорят: или гибель от клопов в доме подруги, или "переход через Сен-Готард". Оно и верно: подкормившиеся чужой кровью клопы на какое-то время оставят в покое хозяев.
Клопы имелись и в нашем семействе, но мать постоянно и люто с ними враждовала. Вела войну "всеми доступными средствами", не брезгуя и "запрещённым Женевской конвенцией" оружием: керосином.
С первыми лучами солнца караван появился в начале нового места обитания, и стало как-то тревожно. Не так, что б уж очень, но в окружающем пейзаже появилось что-то новое. После "крещения огнём и сталью", кое прошёл в позапрошлую ночь, какая-то презренная воронка, пусть и от большой бомбы, не впечатляла.
Подошёл к краю воронки не потому, что её сделала бомба, а потому, что в громадной яме торчала развороченная взрывом водопроводная труба, из которой вытекала вода. Это было интересное зрелище.
Ох, уж это негодное сослагательное наклонение! Ох, уж эта манера старые события мерить сегодняшними мерками и продолжать "тащить хвост старины" в новое время! Ох, уж это снабжение водой жителей монастыря в оккупацию!
А как решали "водяной вопрос" оккупанты? Что они, "аспиды", сами-то пили? Из каких источников? Чем мылись? Всё же европейцы...
Вода приходила в колонки из водонапорной башни, а вот как основа жизни добиралась от реки до башни, какие насосы гнали воду в башню? Где находились?
А, вот оно что: на берегу, совсем недалеко от любимого моста, в самом глубоком месте, куда боялись заплывать и хорошо плававшие ребята – стояло небольшое сооружение, в коем что-то равномерно работало, но кем и чем кормился постукивающий агрегат – тайна и до сего дня.
Прошлые тайны делю на "интересные", без "срока давности", не совсем такие и абсолютно ненужные. И если была вода в монастыре – почему обитель не уберегли от огня? Вопрос:
– Дорогие монастырцы, братия и сестры по оккупации, сукины дети! Чего молчали, почему никто не написал, хотя бы строку единую о времени пребывания "под игом"? Ответ нынешним языком:
– "Мужик, ай, с дуба рухнул"? Кто добровольно согласился загреметь на добычу золота в колымском крае? А когда пришло время "говори, что хочешь" – память подводить стала, "поезд ушёл".
Через много лет попался в руки древний рекламный проспект, где перечислялось всё, что было необходимо для водопроводной сети старого времени. Только большой "научный" фантаст посмел бы тогда заявить: "в недалёком будущем воду в жилища людские будут гнать электрические насосы".
Вычитал в проспекте об "абиссинском" насосе, удивительном агрегате для подачи воды на высоту. Знакомился с проспектом наспех, и от спешки понял, что "абиссинский" насос в приводе не нуждается, без усилий извне воду подаёт на любую высоту... Что-то похожее на водяное "перпетуум-мобиле". Почему прошёл мимо "абиссинского" насоса и не выяснил тайну
чудесного насоса? Не шуточное устройство, если оно понуждает воду подниматься на любую высоту!
Но для какой надобности знать устройство "абиссинского насоса"? Зачем сегодня древний насос, если воду гонят мощные электрические насосы, а всякие "абиссинские" – древность, старина?
Совсем малый период времени обитатели монастыря ходили брать воду из реки. Спуск к реке летом был невероятно трудным, а зимой он вообще превращался в непреодолимое препятствие. Непроходимость тропинки повышалась оттого, что её обильно поливали "водоносы" и всегда неумышленно, против желания.
Раза два, или три был посылаем к реке, и эти три зимних похода к проруби запомнились надёжнее иных событий.
Повторюсь: как и положено "святым обителям", монастырь располагался на холме, а реки, по непонятной причине, для продвижения выбирают низины, и набор воды состоял из двух процедур: преодолеть крутой спуск не менее ста метров, набрать воды и двинуться в обратный путь по тому спуску. Иной дороги не было, а если и была, то непроходимая: плиты известняка выпирали по всему склону, а водонос не был альпинистом.
Набрав воды, полный радостных мыслей: "принесу воды – и всё"! – начинал подъём в гору. Сто метров немыслимо крутого подъёма! Сегодня кое-что понимаю в "градусах подъёма и уклона" и могу сказать, что памятная дорога к реке имела наклон "в сорок пять градусов от вертикали". Отдельные, короткие, куски тропы на водопой были и того круче, вот на них-то и случались падения доводившие до слёз водоносов. Самих слёз не было, была эдакая граница, черта перед слезами, через которую хотелось перейти и завыть!
"Тропа водоносов", поклон тебе: в последующие годы, когда условия брали за горло – вспоминал обледеневшую тропинку и себя на ней с маленьким ведром воды. И слова матери:
– "Суп есть собираешься? На чём варить, воды-то в доме нет..." – ни крикливых требований "сходи по воду!", ни угроз "жрать не получишь", а всего лишь спокойное объяснение сложившейся обстановки:
– "Без воды возвращаться нельзя..."
Наиподлейшие явление: добравшись до средины подъёма, при следующем неудачном шаге к вершине, поскользнувшись, падал и скатывался вниз, поливая водой "дорогу жизни". Падающих водоносов, вроде меня, хватало, поэтому спуск и подъём от наших трудов становился широким и гладким. Обледеневший спуск ускорял доставку тела к проруби за новой и нужной порцией влаги.
Скатывание с крутого обледенелого подъёма сопровождалось: "эх, ведь совсем дошёл, поднялся на две трети крутой и обледенелой горки! И вот тебе: поскользнуться от единого неверного шага и съехать вниз! что может быть обиднее"?
– Заглохни, циник! Из всей прошлой водяной эпопеи запомнился момент, когда медленно, осторожно, с задержкой дыхания, забыв обо всём на свете, крадучись взбираюсь на вершину.
Остаётся немного – и вот она, ровная поверхность и тропа в снегу, вот она, победа!" – в душе шевелится подлая радость: "всё, выбрался!" – ещё несколько шагов... Победа над обледеневшей вершиной наполняет сердце радостью – ура, поднялся! – разрешала делать последний шаг – и шаг оказывался неверным – и, вот она, третья встреча с прорубью!
Стоять у проруби и плакать от досады? А на кого досадовать, кто видит твоё горе? Горе прекрасно, когда есть с кем делить и кто-то выразит сочувствие, пусть и непроверенное... А если никого рядом нет – чего выть? От кого и чего ждать? Было, выл, и вой имел причину: ссора с сестрой. А сейчас сестры рядом нет, один перед обледеневшим подъёмом и жаловаться "в голос" не на кого...И вспоминается "воспитательная работа" над братцем:
– "Ходить по улице разинув рот – ничего, мои валенки годятся, а как воды принести – "как пойду с дыркой"!?
А как без воды являться, что мать скажет? Поэтому набирай влагу заново и – в гору! Иди медленно, осторожно, не торопись и не думай о тёплой плите в келье, забудь о "десяти линейной" лампе и о "воздушных" боях крышками от чайников.
Откуда горожане брали воду? Из колонок. А откуда вода в колонки приходила?
– Напрашивается нехороший, гадкий и "провокационный" вопрос:
"Оккупанты ходили зимой по воду к прорубям, или стволами автоматов-пистолетов PM38 гнали водоносов из местных"? Или доставка необходимой влаги происходила с условием: десять литров воды в чистом ведре (непременное условие!) – оплата одной оккупационной маркой? Как у себя решали "водяной вопрос" проклятые враги!?
Как-то за пивом в забегаловке разговорился с посетителем, старше меня на год. Был в оккупации, но из всего виденного запомнил, как под охраной двух немцев дюжина пленные совецких солдат занимались ремонтом городской
водопроводной сети. Тогда, каюсь, подумал:
"Хорошее дело враги придумали: нет фальшивых аукционов-тендеров-бундеров на получение подряда по ремонту водопровода, нет откатов, взяток, нет завышения стоимости работ, эдак, глядишь, таким манером враги всю мать Россию переделали!"
– И родному ворью зубы сломали.
– Ага, разогнался, скорее сами рехнулись. Наше ворьё вечно и несокрушимо!
– На то время стараниями "отца, друга и вождя всего совецкого народа" работа "из-под палки" надёжно и крепко сидела в трудящихся "страны советов". Пожалуй, мечты врагов принести вам "новый порядок" могли и осуществиться.
"Водопровод оккупированным трудом самих оккупированных!" выполнялся неукоснительно и с минимальными затратами. Нет вам смет, проектов, согласований, разрешений-дозволений в сопровождении крупных сумм отступного и иного воровства мирного времени. О воровстве военного времени сведения отсутствуют.
– Интересно, какие трубы закладывали пленные? Сегодня тем трубам шесть десятков лет, пора превратиться в труху, а меняла совецкая власть вражеские трубы совецкими, или вражеские до сего дня служат? Бес, приготовь полную справку по водопроводной системе города...
...и когда вошли в жилище – страху и удивлению матушки не было предела: платяной шкаф старой работы, что остался от прежних хозяев, и стоявший фронтом к окну, был утыкан мелкими осколками оконного стекла! Это была редкая работа взрывной волны единственной бомбы, что грохнулась наискосок от дома. Железная койка, на которой в прошлую ночь мать собиралась нас укладывать, но передумала и потащила в пещеры спасаться, была завалена кирпичами от развалившейся печки. Аккуратно завалена койка, кирпичи лежали точно в том месте, где должны были лежать голова сестры и моя...
Запоздалое любопытство: "выдержал восьмилетний череп мой приземление кирпича с верхней части печи? Высота полёта – полтора, или два метра, не выше? Кирпич – нешуточный, полновесный, старинного изготовления? Назвал бы старинную кирпичную продукцию "честной", со звоном, увесистой и тяжёлой! Настоящий кирпич, но не рахитичный совецкий недоносок!
В какой раз разминулся со смертью? Пятый? Шестой? Не сбиться бы в счёте... Война возвращается теперь уже с востока, и "бухгалтерия жизни" может измениться в любой момент, вплоть до "закрытия счёта".
А в соседнем доме причитал женский голос: отечественная бомба, так редко и необыкновенно разукрасившая платяной шкаф во временном жилище, кусочком металла тела своего угодила в голову сестре. Наповал. Оставшаяся жить в страданиях дошла до точки, когда высота горя выше быть не может и следующая "точка горя" рождает вопрос:
– "А, может и самой следом отправиться"? – или сойти с вершины страдания в долину, согласиться с бедой и продолжать пребывать в этом мире. Выбор "жизнь", делают "крепкие духом", слабые – уходят в небытие...
Женский плачь-стон в соседнем доме сравнил с "пулей на излёте"
Как случилось, что осколок "совецкой освободительной" бомбы убил женщину? Погибшая за два года войны не поняла, что дарят налёты авиации, первый раз попала под обработку с воздуха? Не разбиралась в бомбёжках и в момент максимально громкого воя бомбового стабилизатора стояла у окна в полный рост в ожидании, чем окончится вой? Или сознательно искала смерти? Знала: осколки при взрывах разлетаются веером вверх и в стороны? Если лежать на земле, или в доме на полу – отделаешься трёпкой, какой отделался в прошлую ночь?
Стон-плач в соседнем доме напомнил собственный вой на пепелище родной кельи сутки назад – и устыдился: "что моё горе, всего-то обгоревший старый кот, а женщины сестра погибла..." – и удивился: плач женщины плюс своя недавняя скорбь не выжали слезу...
– ...ибо превращался в юного циника военного времени.
– Есть "циники мирного времени"? Что-то новое.
Кто виноват? Сама и виновата, не упала на пол, услышав пение стабилизатора бомбы-освободительницы. Тебе послан "гостицец", соседу – плюхайтесь наземь оба, бомба, бомбочка, бомбушечка разберётся кого оставлять жить, а кому закрыть счёт дням.
Малый восьми лет знал, что следует делать с телом при звуках воя бомбового стабилизатора, а взрослая тётя не знала, что нужно пластом падать на землю? Или нас бомбили по-разному? А, что если штурман, давший команду первому пилоту "сброс!" в памятную ночь встречи с бомбой ещё раз ошибся? Я-то успел спрятаться в рукотворный кокон из сукна от немецкой шинели и подкладки из совецкой ваты, а женщине не во что было прятаться? Какие мысли посетили погибшую в последнюю секунду пребывания в жизни, и что думал трёпаный событиями трёх последних дней малый, слушая плач сестры погибшей женщины? – сознание, как и желудок, пустовало, и прорастания высоких мыслей не произошло.
– В позапрошлую ночь "большого огня" легко отделался. У женщины, потерявшей сестру, не было мыслей, остались слёзы, слёзы прекращаются с началом работы мозга. Только женщинам дозволено плакать над погибшими.
– Может, тогдашнее сознание женщины наполнить нынешними мыслями? Обвинений в сочинительстве не будет?
– Будет. Обязательно. И что с того? Чем наполнять повесть? И кая разница погибшей, кто оказал милость небес и остановил течение жизни? "Чужие", или "свои"?
– Смерть и есть милость. Как ни живи – всё едино умирать. В этом и кроется прелесть жизни.
Работа изделия оборонной промышленности страны советов (бомба) вызывало удивление, страх и уважение: большая воронка по центру улицы, развороченная водопроводная труба , уложенная в прежние времена на глубине ниже границы промерзания грунта в данной местности, то есть на два метра без двадцати сантиметров, убитая осколком женщина в соседнем доме и разрушенная печь в нашем временном приюте. Работа не менее ста двадцати процентов, а не потащи мать выводок в каменоломни – кирпичи улеглись не на пустую кровать, а на наши головы, подняв производительность взрывного устройства до ста пятидесяти процентов.
